Текст книги "Ода абсолютной жестокости"

– Ты ведь не просто кузнец, правда, Виркас?

Я стою к нему спиной. Он ничего не отвечает.

– Простой деревенский кузнец не может выковать меч. Не умеет. И не имеет права. За это можно и в катакомбы. А у тебя половина деревни открыто оружие носит.

– Набеги, – кратко отвечает Виркас.

– Какие набеги, кузнец? – я оборачиваюсь.

Но в глазах Виркаса я снова вижу свой собственный взгляд.

– А ты ведь не просто стражник, правда? – спрашивает он.

Мы смотрим друг на друга. Игра в гляделки. Он первым нарушает молчание.

– У меня есть для тебя клинок, стражник.

Этот меч не висит на стене. Он лежит на столе, накрытый тёмным полотном. Кузнец отбрасывает ткань и поднимает оружие.

– Запомни, стражник. Это хороший клинок. Это один из моих лучших клинков. Я даю его тебе, потому что знаю, кто ты на самом деле.

Я напрягаюсь.

– Не волнуйся. Что знает Марфа, то знаю я. Почему – это неважно. Я не знаю, зачем тебе в столицу. Но ты выполнишь одно дело – за этот клинок.

– Какое?

– Марфа расскажет тебе. Марфа расскажет.

Он опирается руками о стол и закрывает глаза.

Я держу его меч. Ножны тут же – на столе. Я понимаю, что больше нам говорить не о чем. Рано или поздно я всё пойму.

Я думаю, что нужно тут же убить его: этим самым клинком.

– Где ты взял этот меч? – вдруг спрашивает он, показывая на пилу самоедов.

– Трофей.

– Это работа Паргаса из Фаоланкана. Старая работа, очень старая. Сейчас он уже не делает таких мечей.

– Если увижу его, передам привет.

Виркас усмехается.

– Паргас уже сто лет как в казематах столицы. Думаю, ему там не сладко.

– У тебя найдутся ножны к этому мечу? – спрашиваю я.

Он кивает. Долго копается в огромном сундуке в углу. Наконец, извлекает ножны. Старые, пыльные, исцарапанные.

– Лучших нет. Но это тоже работа Паргаса.

– Спасибо.

Я не знаю, что ещё сказать.

– До завтра, стражник, – говорит Виркас.

– До завтра, кузнец.

* * *

Утро приходит внезапно. Марфа бесцеремонно будит меня, трясёт за плечо. Я открываю глаза.

– Вставай, Риггер. Караван отходит через полчаса.

Я поднимаюсь и выглядываю в окно.

На улице – гружёные телеги, лошади. Вряд ли всё это было подготовлено за утро или даже за ночь. Скорее всего, телеги стояли гружёными и ждали своего часа.

Вокруг суетятся крестьяне. У нескольких я вижу притороченные к сёдлам мечи.

Марфа ещё в комнате. Что-то ищет в шкафу.

– Марфа, здесь все умеют обращаться с оружием?

– Да, – отвечает она. – Все.

– Зачем вам я?

– Я настояла.

Она выходит из комнаты. Картинка начинает складываться. Бельва предупредила Марфу о том, что я собираюсь перейти границу. Наверное, кто-то сторожил меня у тайной тропы. Вряд ли они думали, что я пойду напролом. Но я пошёл. В деревне меня остановил староста, который был предупреждён Марфой. Всё спланировано. Я опять ощущаю себя пешкой в чужой игре. Битком на бильярдном столе.

Кто ещё знает, что я не стражник?

Я одеваюсь и вооружаюсь. На правом боку – меч Виркаса в изящных ножнах. На левом – зазубренный клинок самоедов.

Риггер смертельно опасен. Плеть. Ножи. Огнестрел. Ходячая смерть.

– Завтрак на ходу, – говорит невесть откуда появившаяся Марфа.

Я не успеваю даже утвердительно хмыкнуть, как она снова убегает.

Носорог мирно пасётся метрах в ста позади дома, в поле. Я не знаю, как позвать его, потому иду к нему сам.

Он признаёт во мне всадника и опускается на колени. Забираюсь.

Обратно на улицу я въезжаю настоящим королём.

Обоз состоит из пятнадцати повозок, запряжённых волами. По два вола на повозку.

Я медленно двигаюсь вдоль каравана. Ко мне подбегает Лиук. Такое ощущение, будто он не умеет ходить спокойно.

– Стражник, ты замкнёшь обоз?

– Хорошо.

Сложно сказать, что лучше. Может, я полезнее впереди. Но пусть будет так.

Я вижу знакомые лица: Марфа, Лимон, Микта, Виркас. Все здесь. Лимон не едет. Он что-то рассказывает девушке в ярко-красном платье. Девушка смеётся.

Суета скучна. Я еду вперёд, к выходу из деревни. Еду медленно: меня обгоняет Виркас и кладёт руку на шкуру носорога.

– Риггер, – он говорит тихо, но я слышу.

– Что?

– Не думай, что все играют втёмную. Ты и в самом деле понадобишься нам в пути. Если бы не ты, мы просили бы настоящих стражников с границы.

Молчу. Жду продолжения.

– Чтобы добраться в срок, мы поедем через чёрные территории напрямик. Там нет хороших и плохих. Нет разбойников и грабителей. Просто триста лет назад огромную территорию недалеко от центра империи выжгло пожарами. Земля тлеет до сих пор. Объезжать их – не меньше десяти дней. Напрямик – три дня. Там живут люди. Очень странные люди. Думаю, нам придётся подраться.

– Это же не впервые? – спрашиваю я.

– Два раза в год. До сих пор мы нанимали стражников. Теперь едем с тобой. Марфа верит в тебя.

Я поднимаю глаза и смотрю вперёд.

Я тоже верю в себя. Потому что если я не буду верить в себя, я умру.

Глава 3. Чёрные земли

Они и в самом деле чёрные. Просто в какой-то момент понимаешь, что травы больше нет. Ни деревьев, ни кустов, ничего. Только выжженная равнина. Изредка жалкое растение пробивается через обугленную корку и угольную пыль, но жизнь ему уготована недолгая.

Земля горит. Торфяники и в самом деле дымятся. Всполохи видны редко и далеко от дороги, но дым стелется по земле. Дышать тяжело.

– Дальше будет чуть лучше, – успокаивает Виркас.

Пятнадцать телег. На каждой – по два человека. Плюс Виркас и я. Сначала я замыкал караван, но теперь еду в авангарде. Носорог доволен: ему тепло. Только голодно.

Привал намечен только на вечер: там будет оазис выжившей зелени. Виркас ходил тут не раз, он знает дорогу назубок. Впрочем, многие из деревенских тоже ходили этой дорогой.

К повозкам привязано несколько коней, бредущих рядом. Когда кто-то из караванщиков хочет размяться, он садится на коня и обгоняет моего носорога. Иногда они заговаривают со мной. Я отвечаю.

Во мне постепенно закипает ненависть.

В какой-то момент рядом со мной оказывается Марфа. Под ней – серый молодой конёк по имени Шалка. Мы немного обгоняем караван, чтобы наш разговор не слышали.

– Бельва не написала мне, зачем ты идёшь в Фаоланкан.

– Возможно, я пойду и дальше.

– К Красным горам?

– Да.

Она сразу угадала. Наверное, что-то такое проскользнуло в моём тоне, что стало ясно: я еду на край света, не ближе.

– Риггер… – она мнётся. – Я знаю, что ты великий воин.

– Да.

– Мне нужна твоя помощь. Ты можешь просить у меня всё, что угодно, в обмен.

– Да.

Я не люблю длинные предисловия.

– Клифа жива. Она в казематах дворца Касса. По-прежнему. Она там. И будет там вечно, если ты не освободишь её.

Я смотрю на Марфу. Кажется, я снискал славу героя.

– Ты думаешь, я смогу?

– Я знаю, что ты сможешь.

Риггер, спасающий человека. Риггер Благородный. Риггер Великолепный. Риггер Милосердный. Отвратительно.

– Я подумаю.

– Спасибо, Риггер.

Она исчезает.

* * *

Человек появляется внезапно. Будто из-под земли. Дорога – чёрная, просто утоптанная пыль пожарища, и всё. Поверхность вздымается, и посреди дороги вырастает фигура. Он перемазан чёрной землёй. В руках у него – нечто вроде копья, примитивного, с наконечником из кости.

Я останавливаю носорога. Человек смотрит на меня, а затем размахивается и мечет копьё.

Оно летит медленно. Слишком медленно, чтобы меня задеть. Я перехватываю копьё прямо на лету. Меня оттягивает назад, но я сохраняю равновесие. Чёрный воин в недоумении.

Я бросаю нож. Попадаю в глаз. Воин падает. Всё занимает не более пары секунд.

И тогда из-под земли начинают появляться другие. Их чуть ли не сотня. Я не могу понять, лезут ли они из каких-то подземных нор, либо просто прятались до сих пор, присыпанные чёрной пылью.

Я вонзаю нож в загривок носорога. Если бы он мог встать на дыбы, встал бы. Он бросается вперёд. Под его тушей чёрные воины гибнут один за другим. У меня в руке – дробовик. Я стреляю наугад. Почти каждый выстрел – в цель.

Чёрные не рассчитывали на такого, как я. Краем глаза я вижу, что воины окружают повозки. Они бросают копья и стреляют из примитивных луков. Направляю носорога на нападающих. Стрелы отскакивают от животного. Они не могут пробить его броню.

Я начинаю любить своего боевого соратника. Он сильнее, чем я. Ему не нужно бить, увёртываться, прыгать, убегать. Он может просто нестись вперёд, и все, попадающие под его тушу, превращаются в месиво.

Виркас – в центре сражения. Он похож на молнию. Он идеально держит равновесие, рубит и колет, стрелы летят мимо него. У него тонкий, напоминающий катану меч. Им не перерубишь бревно, зато рассечёшь волос. Вдоль.

Кто-то из деревенских машет мечом среди целой толпы чёрных. Я замечаю его в последний момент. Носорог сносит его вместе с врагами.

Наверное, они думали, что будет бойня. Она и есть. Только совсем не такая, на какую они рассчитывали. Чёрные не просто отступают. Один за другим они бегут прочь, бросая на поле боя оружие и соратников.

Через несколько минут всё кончено. Вокруг – только трупы. Уцелевшие чёрные скрылись за холмом.

Виркас покрыт кровью с ног до головы. Я подъезжаю к нему.

– Это кто? – спрашиваю я.

– Это дикари. Когда-то они были просто сектой, которая отказалась уходить с насиженных мест после пожарища. – Он тяжело дышит. – А потом их вера стала как-то меняться. Отказ от одежды, от цивилизации. Результат – перед тобой.

– Зачем тогда они напали?

– Ну, жрать-то хочется.

В последнее время мне везёт на каннибалов.

Рассматриваю один из трупов. На самом деле, дикари белые. Их тела густо покрыты мерзкой чёрной слизью. Засыхая, она образует что-то вроде панциря.

Виркас видит, как я дотрагиваюсь до тела.

– Это смесь испражнений местного болотного ящера, торфа, пыли и ещё какой-то дряни, – говорит он. – Я видел, как это готовится.

– Где? – оборачиваюсь к кузнецу.

– Я был у них в плену. Сбежал.

По его тону я понимаю, что расспрашивать не стоит.

Виркас – тоже берсерк. Такой же, как и я. Как Файлант. Но мне кажется, что он мудрее нас всех. Больше всего он напоминает мне Киронагу. Моего лучшего врага. Мне на самом деле жаль, что Киронаги больше нет.

Среди наших – шестеро убитых и трое тяжелораненых. Их добивает Виркас. В это время я достаю стрелы из шкуры носорога. Животное мужественно терпит.

Мы грузим трупы в фургоны и продолжаем путь. Чёрных не видно.

Мы с Виркасом едем впереди.

– Я так понимаю, что это не все сюрпризы Чёрных земель, – говорю я.

– Сюда император уже после пожара сгонял неугодных. Не бандитов и даже не политических врагов. А всяких безумцев. Таких же сектантов, как чёрные. Проповедников. Всяких извращенцев, которым не место в казематах.

– Есть такие, кому не место в казематах?

– Думаю, в Оменескорне тоже есть такие. Если всех замуровывать в стены, то не хватит стен.

Выгоревший рай для уродов. Мир, где нет физического уродства, населен моральными уродами. Каждая смерть обновляет не только тело. Смерть обновляет разум. Иначе мы все сошли бы с ума от той вечности, которая у нас впереди. И разум изменяется с каждым воскрешением: чуть-чуть. Этого хватает.

– И когда следующая встреча?

Он усмехается.

– Этого не знаю даже я.

* * *

Мы останавливаемся на привал в обещанном оазисе. Это клочок земли размером тридцать на тридцать метров, не больше. Тут растут деревья. Тут есть трава. А вокруг – всё та же выжженная равнина.

– Почему здесь никто не поселился? – спрашивая я у Виркаса.

– Люди продолжают жить на выжженной земле не потому, что император приказал им жить на выжженной земле. Они продолжают на ней жить, потому что они так хотят.

Это исчерпывающий ответ.

Мы сидим на траве. Я пью горячий чай из котелка. Виркас жуёт огромный кусок мяса.

Некоторое время мы молчим. Все заняты своими делами. Потом я задаю вопрос, который беспокоит меня уже некоторое время.

– Что мы везём, Виркас?

Его молчание красноречиво.

Никакие крестьяне не повезут картошку и лён за восемь дней пути к столице. Да ещё караваном из пятнадцати телег. Если открыть полог повозки, там действительно будет провиант. Везде. Но я не копался в глубине.

– Карик, – говорит Виркас.

Рай для богатеев. Пятнадцать повозок необработанного карика. Деньги, которых хватит на год существования всей деревни. А если карик обработанный, то на два года.

– Все знают?

– Все.

Я молчу.

– Ты думаешь сейчас, что за время твоего пребывания в деревне никто и словом не обмолвился, – говорит кузнец. – Потому что это работа. Это дело. О нём не говорят вслух.

– Бывают набеги?

– Да.

Поэтому в деревне много вооружённых людей. Карик растёт плохо и только на особых землях. Соседние провинции наверняка нападают с целью похищения урожая.

– Ты знаешь, что такое молчать, Риггер.

Меня пробирает до костей. Он попал в точку. Я знаю, что такое молчать.

Подходит Марфа.

Виркас тут же исчезает. Напоследок смотрит на меня выразительным взглядом.

Она садится рядом.

– Ты и в самом деле такой, каким тебя описала Бельва, – говорит она. – Только ты менее жесток. Она писала, что ты не знаешь, что такое жалость.

Когда Бельва писала то письмо, я и в самом деле не знал, что такое жалость.

– Да.

– Три года назад чёрные нападали на нас. В том же месте. Они не слишком умны. У них короткая память. Тогда с нами шли два стражника. Первого убили сразу – копьём. Второй сражался, как мог. В него попала стрела. Мы отбились. У нас осталось в живых три человека. У чёрных – никого. Три человека везут семнадцать повозок с трупами. Представляешь? Медленно, очень медленно. Мы не дотянули до оазиса. Шли ночью.

– И что?

– Сегодня ты один убил больше чёрных, чем было тогда всего.

Риггер, ты становишься тряпкой.

Я целую её в щёку. Она прижимается ко мне.

– Там есть поляна, чуть дальше, – шепчет Марфа.

Я поднимаюсь и подаю ей руку.

* * *

Я просыпаюсь от криков. Выбираюсь из спального мешка, натягиваю панталоны и штаны, хватаю меч и бегу. Марфы рядом нет. От нашего укромного местечка до основной стоянки около двадцати метров. Через несколько секунд я уже там.

Две повозки пылают. Вокруг кипит драка. Машинально отбиваю удар справа и рассекаю противнику горло. Меч у меня в руке – это пила самоедов. Отражаю ещё один неуклюжий удар, вскрываю сопернику живот. На востоке алеет заря. Скоро рассвет. Это хорошо. Значит, наши убитые уже проснулись, а их убитые останутся мёртвыми до следующей ночи.

Кто идёт в атаку в такое глупое время? Безумцы.

Нападающие вооружены клинками и одеты в какие-то обноски. Я замечаю, что они дерутся беззвучно. Кричат только свои.

Очередной чужой попадается мне под руку. Ему тоже хватает одного удара.

Становится неинтересно. Соперники слишком лёгкие.

И тут я понимаю, что не всё так просто. Сражающихся слишком мало. Я могу посчитать их совершенно спокойно. И при этом на меня больше никто не нападает. Шесть пар бойцов. Вот один падает – это враг. Потом ещё один. Наших больше. Ещё пара минут, и всё кончено.

Передо мной появляется Виркас.

– Где ты был?

Смотрю на него с издёвкой.

– Понятно. – Он отворачивается. – Они увели четыре повозки и двенадцать человек. Нам повезло, что Маргаф проснулся и поднял крик.

– Кто это?

– Безликие. Тоже группка отщепенцев. У них есть определённые технологии. Они передвигаются совершенно беззвучно. Обоих часовых усыпили. И ещё десять человек успели усыпить. И повозки увели. Тишина – абсолютная. Маргафу приспичило отлить, он увидел, как повозка удаляется, и поднял крик. Пока мы дрались с теми, кто был здесь, остальных увели.

– Куда?

– Придётся идти по следам.

Светает довольно быстро. Две повозки сожжены. Четыре угнаны. Осталось девять. Наших погибло всего трое, двенадцатерых увели. Осталось семнадцать.

Марфа – у них. И ещё две женщины.

Мы идём вдесятером.

Я, Виркас, Микта и ещё семь человек. Следы на выжженной равнине видны хорошо.

Мы выдвигаемся, как только первый луч солнца бьёт из-за линии горизонта.

Первым идёт Виркас. Затем я на носороге. Остальные – сзади, группкой.

– Они не могли далеко уйти, – говорит Балга, высокий русоволосый парень.

Никто ему не отвечает.

* * *

Я вижу пещеру первым, потому что я выше всех на своём носороге. На холме пробиваются жалкие ростки. Трава – жухлая, тёмная, но это всё же трава.

Около пещеры горят костры. Перед пещерой – X-образная конструкция. На ней распят человек. Это один из деревенских. Около него несколько сектантов: пять-шесть человек. Больше никого не видно.

Раздаётся крик. Мимо меня со свистом пролетает стрела. Звук рога. Часовые у них всё-таки есть.

Из пещеры сыплются воины.

При свете я вижу их лица. У них нет лиц. Это изуродованные коричневые маски, скопище старых шрамов. Такое бывает, если с человека снять кожу, а потом дать этому месиву зажить.

Смерть – исцеляет. Люди, сознательно уродующие себя, – это страшнее каннибалов-самоедов.

Они летят на нас, десяток, второй, третий, с копьями и мечами, хорошими, стальными. Целятся лучники.

Тогда я понимаю. Когда не удалась ночная атака, они решили заманить нас, чтобы драться на своей территории.

И я гоню носорога вперёд. Он чертит кровавую полосу в толпе нападающих. Огнестрел плюётся огнём без перерыва. За мной бегут мои соратники, добивая ошеломлённых похитителей.

Вчера Виркас говорил: «Местные племена слабы. Это кучки сектантов, которые сражаются между собой. Отщепенцы общества. Они никогда не объединяются, а по частям у нас хватит сил пройти через них».

Носорог дорубается до деревянного креста. Человек на нём покрыт кровавой коростой.

Огибаю конструкцию. Носорог врывается в пещеру. Потолок достаточно высокий, чтобы ехать без проблем.

Тут узко. По дороге животное давит ещё нескольких воинов. И вдруг останавливается. Проход сужается до метра, не более. Пролезть дальше можно только по одному.

Ну что же. Пройду один.

Я перепрыгиваю через голову носорога и выскакиваю из проёма. В меня летит копьё. Увёртываюсь, подрубаю мечом чьи-то ноги, одновременно сношу выстрелом полголовы воину с другой стороны.

Комната невелика. Тут четыре воина. Двое – мертвы. Копейщик заносит следующее копьё и получает пулю в живот. Последний пытается выскочить. Я зарубаю его сзади, просто раскраиваю череп. Выхожу в смежный коридор.

Инстинктивно выбираю правый проход. Бегу. Навстречу попадается сектант с мечом. Пуля в грудь.

Выбегаю в большое продолговатое помещение. В центре – что-то вроде алтаря. По бокам – много маленьких дверок-дырок. На меня бросается сразу человек шесть.

Всего лишь шесть.

Я превращаюсь в вихрь. Один тут же падает с развороченной выстрелом грудью. Второй – с перерезанным горлом. Парирую удар и взлетаю на стену. Пока соперники медленно оборачиваются, пытаясь понять, что же я сделал, кувыркаюсь в воздухе и приземляюсь за спиной одного них, очень высокого, с черепом, изувеченным так же, как и лицо. Череп распадается на две части под лезвием моего меча, соперник напротив получает пулю. Двое оставшихся пытаются убежать. Одного настигает выстрел, во второго я мечу меч.

Мне начинает нравиться меч-пила. Он не режет, а рвёт. Это выглядит красиво.

Дыры в стенах оказываются дверями в камеры. Точнее, не совсем дверями. За каждой дырой – примерно пятиметровый обрыв. Жертву просто вталкивают в узкое отверстие, и она оказывается в каменном мешке три на три метра. Самостоятельно выбраться теоретически возможно, но дыры забраны опускающимися сверху решётками.

Интересно, они кормят пленников?

Внезапно я замечаю в помещении ещё одного сектанта. Он показывает на свою маску-лицо и что-то неразборчиво говорит.

Я не могу разобрать его слова. Он открывает рот: там обрубок языка. Иду к нему. Он стоит у отверстия, ближайшего к алтарю. В руках у него факел. Он бросает факел в отверстие и отскакивает в сторону. Из дыры вылетает огненный сноп.

Я чувствую неприятный запах из отверстия, в которое я заглядывал. Я понимаю, что стены пропитаны какой-то горючей жидкостью. Или она сама образуется на местных камнях. В одной из дыр сидит Кимун, деревенский. Увидев мой силуэт на свету, он тут же кричит:

– Вытащи меня, Риггер!

Но я направляюсь к сектанту-поджигателю. Из пылающей «камеры» доносятся женский крик. Если это Марфа…

Поджигатель пытается улизнуть, обегает алтарь в центре помещения и несётся к выходу. Ловлю его на полпути, валю на землю. Одним движением срезаю штаны. Лицо у него изуродовано, но под штанами всё целое. Одной рукой держу его, второй достаю нож и кастрирую эту сволочь. Кровь течёт, как из ведра, сектант орёт благим матом. Оставляю его кататься по земле. Пусть мучается, урод.

В помещении появляется Микта и ещё один деревенский с мечами. Второго зовут Рушан.

– Риггер! – восклицает Микта.

– Нужны верёвки, – говорю ему спокойно. – Наши там.

Показываю на «камеры».

Рушан тут же срывается и убегает. Видимо, искать верёвки. Микта заглядывает в одну из «камер».

– Кора! – говорит он.

Женский голос что-то отвечает.

Считаю камеры. Всего их двадцать, по десять с каждой стороны. Вполне вероятно, они так и приносят свои жертвы – ежедневно сжигая их.

Что тогда делал человек на кресте перед пещерой?

Из камер раздаются радостные крики. Один голос, хриплый, надорванный, кричит:

– Вытащите меня! Вытащите!

В нашем караване такого голоса не было. Заглядываю в камеру. Не видно ничего. Снимаю с пояса кнут, опускаю вниз.

– Хватайся.

Он тяжёлый. Карабкается быстро. Я упираюсь ногой в стену.

Появляется лохматая голова, а затем и всё тело. Вытаскиваю человека полностью.

Он абсолютно гол. Худой, поджарый. Измазанный грязью и гарью. Я удивляюсь тому, что он показался мне тяжёлым. Он смотрит на меня сквозь спутанные волосы, и в его глазах – страх.

– Сколько ты здесь? – спрашиваю я.

– Не знаю. Потерял счёт дням. Сбился после сотни.

– Часто жгли?

– Раз в несколько дней.

Хмыкаю. Отворачиваюсь. Он обегает вокруг меня.

– Кто ты? – спрашивает он.

И тогда меня посещает мысль, которая раньше не приходила мне в голову. Все деревенские называют меня стражником. Марфа и Виркас – Риггером.

Чего мне бояться? Мне, Риггеру, стесняться своего имени?

– Меня зовут Риггер, – говорю я. – Запомни это имя.

– Я запомню, – и он падает передо мной на колени.

Я подхожу к следующей камере и спускаю вниз конец кнута.

Человек поднимается быстро. Это деревенский, не помню его имени.

Следующий. Пока Рушан найдёт верёвку, я уже кнутом всех вытащу.

Женщина, наша. Ларитта.

Следующий.

Появляется Рушан, вытаскивает людей с другой стороны.

Через некоторое время в зале собираются все. Нас – «освободителей» – восемь. Двоих убили, придётся тащить их на себе.

Считаю людей. Тут десять наших и шесть человек из старых пленников. Один на кресте снаружи. Остаётся последний пленник – это Урма, одна из женщин. Именно она сгорела в первой камере.

– Держи верёвку, – бросаю Рушану.

Спускаюсь в камеру. Тут безумно жарко. Газ и горючая жидкость перегорели. На полу – бугор в форме человеческого тела. Оно почти вплавлено в камень. Вырубаю тело мечом. Лоскуты мяса остаются на полу. Взваливаю смердящий труп на плечо и берусь за верёвку.

– Тащи!

Меня вытягивают. Отталкиваюсь ногами от стены.

Сначала подаю тело, потом выбираюсь сам.

– Надо их – в их же крематории, – говорит Микта.

Какие слова знает, грамотей.

Просыпаться после сожжения – самое мерзкое. Ты грязен, облеплен пеплом, сажей, копотью. Волосы спутаны, одежды на тебе нет. Гадость. У меня был такой опыт.

– Пошли.

– А они? – Микта указывает на трупы врагов.

В дальнем углу истекает кровью изуродованный мной сектант. В суете его не замечают. Подхожу в нему. Он уже не шевелится, но глаза открыты, и он жив.

Беру его за шкирку, тащу к одной из камер и бросаю туда.

– Всех, – говорю я.

* * *

Мы возвращаемся в оазис триумфаторами. За наше отсутствие ничего не случилось.

Мы потратили четыре часа на зачистку секты. Все найденные тела врагов были равномерно «упакованы» в четыре камеры. В разветвлённой пещере были искусственные стены; мы довольно быстро нашли мастерскую, где они делали кирпичи и раствор.

Камеры мы заложили пятью слоями камней и кирпича. Они выберутся. Через несколько лет.

Хотя, вполне вероятно, мы кого-то упустили.

В лагере всё ещё лежат трупы сектантов, погибших при нападении. Шесть человек. Всех шестерых мы туго связываем и закапываем в землю. Ямы помогают рыть даже женщины.

Изуродованные лица сектантов исчезают под комьями грязи.

Я думаю, как это происходит. Человек погибает в бою и на следующее утро просыпается целым и невредимым. А потом он идёт, и кто-то – может, местный шаман, – снимает с его лица кожу. А потом шрамы заживают. Несколько месяцев, в лучшем случае.

В вечном заточении им самое место.

Четыре похищенные повозки мы нашли нетронутыми около пещеры. Они не успели в них покопаться.

Марфа сидит рядом со мной.

– Они ничего не делали, – говорит она. – Дотащили нас до пещер и бросили в эти каменные чуланы. Там страшно воняло.

Мы потеряли день.

– Лихой пытался сопротивляться. Он развязался. Выдернул меч у кого-то. Его при нас привязывали к кресту у входа. Они собирались его пытать, наверное. Или как-то иначе ритуально сжигать, но вы пришли вовремя.

Я поднимаюсь с земли. Солнце клонится к закату.

– Марфа, оповещай людей. Нужно выезжать сейчас. Поедем ночью.

Она смотрит на меня с недоверием.

– Мы и так потеряли много времени. Мы поехали этим путём, чтобы выгадать хотя бы пару-тройку часов. Надо их выгадать.

Она кивает и встаёт.

* * *

Ночь на удивление тихая. Мы едем в темноте, но Виркас безошибочно угадывает дорогу. Он ориентируется по звёздам.

Цикра учил меня астрономии, но в этой науке я не преуспел.

Теперь нас на шесть ртов больше. Мы едем очень медленно. Справа от меня появляется фигура. Это тот самый лохматый пленник, которого я освободил первым.

– Риггер! – говорит он.

Виркас оборачивается. Он не слышал, как я представлялся лохматому.

– Меня зовут Стервятником. Звали когда-то.

– И что?

Виркас перебивает:

– Вы были знакомы?

– Нет. Я сам назвал ему своё имя.

Стервятник говорит:

– Я могу отблагодарить.

– Как?

– Я из столицы. Я там всех знаю. Если чего понадобится, заезжайте в район Мартовского снега. Спросите о Стервятнике, любой на меня укажет.

– А про тебя не забыли, пока ты в камере у сжигателей сидел?

– Стервятника забыть нельзя. Стервятника все знают.

Он говорит подобострастно, неприятно. Но я терплю. Может, он и вправду понадобится. Если я решусь спасти Клифу.

Уже светает. Но мне совершенно не хочется спать. Виркас чувствует себя хуже. Он устал. Я вижу это даже по его посадке.

– Я запомнил, – говорю я.

Стервятник исчезает.

– Как ты думаешь, кто он? – спрашивает Виркас.

– Вор. Или шулер. Или торговец кариком.

– Нельзя, чтобы чужие узнали о грузе.

– Он уже знает, – говорю я.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что иначе он бы не предлагал свою помощь. В нём ни грамма искренности. Если сейчас появятся сжигатели и предложат за нас хорошую цену, он продаст нас, не моргнув и глазом.

– Ты прав.

Далее мы едем в молчании.

* * *

Днём мы прибываем к следующему оазису.

– Если выйдем сегодня вечером, то уложимся в наше расписание, – удовлетворённо говорит Лиук. – Уже завтра выедем из Чёрных земель.

Мы с Миктой сидим на земле в тени большого дерева. Марфа хлопочет у огня. Виркас и ещё несколько мужчин тренируются в обращении с оружием. Некоторые их приёмы вызывают у меня презрение, но переучивать – сложнее, чем научить.

Тринадцать повозок. Тридцать восемь человек. Новоприбывшие – из разных мест. Трое, включая Стервятника, из столицы. Две женщины – из западных деревень. Парень – с восточных гор.

Всё кажется мне театральным представлением. Я был в императорском театре. Герой того спектакля подобно мне шёл из одной точки в другую. Драматургу не хватило воображения на цельный сюжет. Спектакль был просто набором сценок, каждую из которых можно поставить отдельно.

– О чём ты думаешь, Риггер?

Микты уже нет рядом. Рядом – Марфа.

– Не поверишь, – я усмехаюсь. – О театре.

– Не верю.

Она улыбается.

Она и в самом деле похожа на Риту.

– Ты хотела бы увидеть Инву сейчас?

Она смотрит на меня.

– Да.

В её голосе не чувствуется желания. Она отвечает автоматически.

Для неё Инва – это дело очень давних лет. Бельва и Клифа – важнее.

– Риггер, а ты когда-нибудь думал, каково это – быть смертным?

Я думаю об этом всё время.

– В давние времена, – говорю я, – империей Оменескорн правил император Аонга.

Я повторяю слова старика Вартаха.

– Он был жестоким правителем. Он вмуровывал своих врагов в днища фекальных ям. Заливал в раствор и замуровывал в камнях. Я думаю, эти люди мечтают стать смертными. Для них нет большей награды.

Он гладит меня по щеке.

– Кто же ты такой, Риггер? – шепчет она.

* * *

Мы снова идём ночью. Потом наступает утро, но ничего не меняется. Всё та же выжженная равнина.

Камень мы видим издалека. Он огромный. Сначала я думаю, что это просто гора, очень крутой холм. Но Виркас говорит:

– Это камень наших отцов.

Странные слова. Странное название. Кто был моим отцом? Был ли у меня отец?

По мере приближения к камню я начинаю понимать, что это искусственное сооружение.

– Когда эта земля была цветущей, этот камень был здесь. Он был здесь задолго до того, как мы обрели бессмертие.

Он огромный. Пять или шесть человеческих ростов.

И это не камень. Это металлическая плита, вкопанная в землю.

Я спешиваюсь. Носорог послушно начинает щипать траву. Подхожу и дотрагиваюсь до металла. Он холодный и почти идеально гладкий. Тысячелетия оставили на нём свой след. Трещинки, царапинки, углубления. Но он всё равно остаётся совершенным.

На плите – письмена. Я не знаю этого языка. Я никогда не видел подобных букв.

– Что это за язык?

– Никто не знает. Это язык Древних. Только цифры понятны.

Ловлю глазами цифры среди нагромождения непонятных знаков.

2476. Четыре цифры, обозначающие что-то недоступное нам. Непонятное.

– Я думаю, что это дата, – говорит Виркас.

Дата. Слово, потерявшее смысл в мире, где нет летоисчисления. Где нет точки отсчёта. Мы знаем, что некий император правил четыре года. Мы даже примерно знаем, когда он правил, относительно сегодняшнего дня. Примерно сто лет назад. Пятьсот лет назад. Но дат не существует.

Жить без летоисчисления легко. Главное – не думать о времени. Его – сколько угодно.

Стальная плита посреди выжженной равнины – это достойно кисти художника. Но вряд ли какой-нибудь художник доберётся до этого места, чтобы запечатлеть подобный пейзаж.

Караван стоит и ждёт, пока я рассматриваю плиту. Артефакт из прошлого. Прошлого, которого нет.

– Их несколько, – говорит Виркас.

– В Фаолане?

– Да.

– Я никогда не слышал о таких в Оменескорне.

– Наверное, это наша тайна.

Я обхожу плиту. С другой стороны на ней тоже письмена.

И на ней висит человеческое тело.

Чёловек мёртв. Мёртв уже много дней. Его плоть истлела, зияют пустые глазницы. Его руки и ноги привязаны к плите.

Надпись над головой человека – на моём языке.

«Здесь заканчивается бессмертие». Однажды я уже видел подобную надпись – в пыточных застенках Оменескорна.