Текст книги "Русские уроки истории"

Реорганизация сферы воспроизводства человека не может осуществляться при наличии капиталистической экономики: расширяющихся рынков, расширяющегося потребления, самовозрастания капитала. Подчинение данной сферы этим процессам разрушает её. Опыт такого разрушения у нас есть. Когда образование и здравоохранение становятся сферой услуг, они перестают воспроизводить человека. Когда спорт становится коммерцией и носителем рекламы, он перестаёт воспроизводить человеческие качества, ради которых был придуман, – стремление к честному состязанию и преодолению пределов возможного. Подлинно образованный, здоровый и физически развитый человек прежде всего прекрасен, но именно от этого идеала и отказываются ради прибыли.

Поэтому для воспроизводства человека нужен новый социализм – как тип социума, где экономические процессы подчинены логике системного развития других сфер деятельности, космического творчества человека, как сказали бы греки. Нужный нам социализм должен также стать эстетической альтернативой обществу потребления и конкуренции.

Надо ответить на принципиальный вопрос: во что вовлекать наше население, народ?

Точно не надо его втягивать в расширенное потребление, как в США и Западной Европе. Мы просто не сможем его обеспечить. Утверждение, что общество потребления – единственная модель, к которой нужно и возможно стремиться – это обман, который должен быть развеян. Более того – расширенное потребление уже не может обеспечивать и Запад.

Нужно вовлекать людей в деятельность и самодеятельность, а также в новые способы проживания жизни. Нам нужно освоение и современной конкурентоспособной деятельности, и наших ресурсов, огромных просторов и краёв. Обеспечение потребностей должно быть производным от этих процессов, а не их целью. При этом речь идёт о планировании на сто лет вперёд и более, и не о том, чтобы у внуков было «лучшее» будущее, а о том, чтобы оно у них в принципе было. Ни в каком изобилии мир не утонет. Жизнь имеет смысл как преодоление трудностей, самые простые вещи надо заработать и даже выстрадать. Западный социум пошёл на поводу у иллюзии, что всё можно будет получить легко и даром. Рождаемые этой установкой человеческие проявления отвратительны. Там, где эстетика нового мира не будет выработана, мир превратится в свалку, горящую и дымящуюся помойку, геенну огненную – как её называли жители библейского Иерусалима.

Для создания новой эстетики придется многое изменить в наших взглядах на устройство мира. В том числе – вписать эстетику, наряду с моралью и знанием, в единую онтологическую конструкцию. Эрнст Юнгер обозначил её как гештальт. Он писал: «Видение гештальтов есть революционный акт постольку, поскольку оно узнает бытие в совокупной и единой полноте его жизни. Этот процесс отличается тем преимуществом, что он проходит по ту сторону как моральных и эстетических, так и научных оценок» (выделено нами. – Авт.)[37]37
  Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт. СПб., 2002, § 10.


[Закрыть]. Ключом к пониманию нового мира, рождавшегося на его глазах, Юнгер считал гештальт рабочего. То есть целостное переживание мира как объекта труда, как чего-то, подлежащего радикальному переустройству.

Чтобы практически применить такой взгляд, нам придётся пересмотреть понятие собственности в пользу её объективной трактовки вместо субъективной – то есть сделать акцент на принадлежности. Например, есть автомобиль и есть ключ от него. Что чему принадлежит? Ответ очевиден – ключ принадлежит автомобилю. В праве это называется принадлежностью главной вещи. А если есть завод и его хозяин? Хозяин должен делать всё, чтобы завод работал как можно лучше. Хозяин принадлежит заводу и является его частью – только так он может стать Рабочим.

Контроль над капиталом, постановка его на службу воспроизводству человека – это не контроль над капиталистом. Капиталист должен быть лишён политической сверхвласти, должна быть преодолена элитократия. Но это только необходимое условие. Достаточное условие – в контроле государства над объективной формой капитала, то есть над городом, в превосходстве имперской народной политики над городской политикой. Потому городские политические формы заведомо не должны господствовать в политической сфере.

Сделать это можно только в достаточно крупном масштабе реализации – цивилизационном. Поэтому наша страна претендует не на то, чтобы быть частью, фрагментом европейской цивилизации, а на то, чтобы воспроизвести и развивать цивилизационное целое на своей планетарно соразмерной территории.

Нам нужен реальный социализм, то есть реальный достаточный доступ к социокультурным ресурсам для каждого гражданина. Мы должны воспроизвести реальный социализм в системном альянсе с конкурентоспособной суверенной экономикой, понимая, что социализм – это система поддержания и развития ценностно приоритетных и абсолютно необходимых для воспроизводства человека институтов общества, чей эффект для страны и народа в целом системный, а не коммерческий:

• культуры;

• непотребительских моделей образа жизни;

• свободной активности уже, ещё или временно неработающих людей;

• способности личности к деятельному самоопределению;

• здоровья как того, что не приносит дохода технологиям лечения болезней;

• образования как того, что не приносит дохода работодателям, эксплуатирующим профессиональную подготовку;

• увеличивающейся продолжительности нетрудовой жизни;

• счастливого детства;

• семьи полной, объединяющей все живые поколения и хранящей память о минувших

и, наверное, многого другого.

В конечном итоге сфера воспроизводства человека и должна пониматься как народ, то есть рождающая общность, в которую входит каждый.

Есть страны с проектной культурой, проектным движением в истории. А есть те, кто плывёт по течению истории. Первые получают преимущество определять будущее для вторых, поскольку вторые его не имеют. Собственно европейская культура, учреждённая в философии идеализмом Платона, а в социальной практике христианством, изначально носит проективный, прожективный характер. Именно идеальное позволяет делать будущее предметом социальной и исторической практики. Так что непроектные в культурном отношении страны либо не принадлежат к кругу европейской культуры, либо забыли о своей принадлежности.

Мы всегда – с крещения Руси до распада СССР – были проектной европейской страной. Приглашение Рюрика в правители, Крещение Руси, деятельность Ивана Грозного, модернизация Петра – Екатерины Великой, реформы Александра II Освободителя, Столыпина, ленинско-сталинский Проект России/СССР – всё это проектные акты, основа нашей культуры.

Россия в 1917 году заимствовала не прототипы (то есть образцы, уже реализованные проекты), как, например, Япония в 1868–1898 годах, а европейский социалистический проект и европейский коммунистический прожект. Русский проект стал проектированием без прототипов. Для сравнения: о переходе к проектированию страны без прототипов Япония объявила только сейчас, в XXI веке. Посмотрим, что у неё получится.

Ленин предоставил этносам право на самоопределение, чтобы освободить площадку для проекта. Тем самым он отказался строить Россию как национальное государство. Россия определялась как такое общее цивилизационное пространство, в котором хватит места для самоопределившихся народов, поставивших свои исторические цели. Он отказался от заимствования образцов и сразу взял ещё не реализованные Западной Европой европейские идеи. В результате мы оказались в будущем, которого нет у других, – выиграли войны и восстановили хозяйство, на фоне объективных военных потерь установили достойный уровень жизни для всех и каждого. Западная Европа также вынуждена была строить элементы социализма, социальную защиту для своих граждан, но уже в рамках конкуренции с советской системой.

Единственный стратегический способ выжить в глобальной конкуренции – то есть в мировой войне – проектировать, и проектировать без прототипа. Любое заимствование реализованного образца в социальной организации – клонирование – приводит к более слабому, а чаще нежизнеспособному по сравнению с оригиналом результату. Если же заимствование удалось, построенный по образцу социальный организм будет, скорее всего, подчинён организму-оригиналу. Именно так устроена политика «обучения» как канал реализации власти и управления.

Проект должен сверяться не с прототипом, а с собственной исторической ситуацией, с тем, что имеем только мы, и прежде всего мы. В соответствии с логикой управления развитием нужно воспроизвести социализм, который уже был однажды нами реально построен, в самой его жизнеспособной и конкурентоспособной форме, а коммунизм – если он того заслуживает – превратить из прожекта, позитивной утопии в проект.

Также следует признать, что мы, русские, россияне, народ России, никогда не были традиционным социумом, как, например, индийский или китайский. Мы – проектный социум. Но в отличие от Запада мы всегда были социумом, способным ставить эксперименты не на других, а на себе. Это наш действительный исторический ресурс. По всей вероятности, мы единственные, кто может в экспериментальном режиме работать с разворачивающимся мировым кризисом.

Американский индивидуализм никогда не позволит работать в режиме социального эксперимента. Россия должна осознать себя экспериментальной площадкой, полигоном проектирования будущего человечества. Такое осознание себя позволяет признать неизбежность давления на человека, которое оказывает не что-нибудь и не кто-нибудь, а История. Именно в России люди могут обладать массовым, широко распространённым историческим самосознанием, не быть «навозом Истории».

Многие говорят, что Россия должна «искать своё место в мире». Это полная ерунда. Россия так же, как Северная и Латинская Америки, – это протуберанец экспансии европейской цивилизации на новые территории. Место России в мире – сама Россия. Её миссия – создавать исторические шансы и возможности для развития европейской цивилизации в целом, открывать новые пути. А может быть, и сохранить эту цивилизацию в качестве её единственного продолжения. Осмысленно ставить перед собой исторические цели Россия может только в цивилизационной конкуренции с материнской Европой, Северной (включая США) и Южной Америками. И это означает, что Россия не должна идти вслед за ними.

Вопрос об исторической привлекательности России для народов Земли и отдельных людей в данной постановке решается просто: те, кто не готов экспериментировать над собой в историческом процессе, могут уехать, а те, кто готов и хочет, могут приехать. Языком исторического и цивилизационного эксперимента является русский. Мы должны строить не страну гарантий, а страну возможностей, понимая под последними то, чего не купишь ни за какие деньги. Мы явно способны предложить миру практику мирного диалога, общежития цивилизаций и конфессий. Англосаксонская и евро-варварская политика основана на глубоком убеждении, что между цивилизациями и конфессиями возможен и должен быть только конфликт – желательно военный.

Нам важна наша цивилизационная претензия, материалом для реализации которой является весь мир. Строить Россию как страну в первую очередь для комфортного потребительского проживания – значит потерять Россию. У нас может быть проект страны только планетарного масштаба. Только так можно конкурировать с США и Китаем.

Жизнь в России станет испытанием для человека, никто не должен обещать, что она будет лёгкой, но она обретёт исторический смысл, она окажется захватывающе интересной.

Часть 2
Наша ситуация

Урок 1. Наше место в мировом распределении богатств

Мы – единственная в мире территория континентального масштаба, которая никогда не была никем колонизирована. Монголы лишь обложили данью воюющих между собой князей. Наша страна не была колонизирована и нами самими – в чём нас пытаются обвинить те, кто строил только колониальные империи. Мы осуществляли освоение, а не колонизацию. Не было у нас метрополии, которая грабит колонии. Не было народов-рабов. СССР вообще взял курс на создание народного государства как системы жизнеобеспечения народа с массовым народным участием в управлении этим государством.

Итог всего этого кратко и ёмко отмечен американским руководством в публичном заявлении о несправедливости положения, когда столько природных богатств достаётся одной стране, её населению. Ведь без этих богатств не могут создаваться все те блага, на которых держится западное потребительское общество, в первую очередь американское.

Наш уровень потребления хотя и несколько ниже, чем у стран G7, но он непростительно, недопустимо высок с американской точки зрения по сравнению с «отсталыми» регионами Бразилии, Индии и Китая, не говоря уже об Африке в целом. А ведь он был весьма скромным в СССР конца 1980-х и ещё упал в 1990-е! У нас нет трущоб в мегаполисах – это возмутительно! Свой вклад в наш уровень потребления вносит не только природная составляющая (вместе с техническим и социальным комплексом её освоения, системами народного жизнеобеспечения), но и структуры воспроизводства и развития современной деятельности как таковые: наука, образование, здравоохранение, культура, наличные знания и компетентность, технологии и производства. То есть то, что, собственно, и является имперским рабочим капиталом.

Практически весь этот капитал создан предшествующим государственным плановым и военным хозяйством. Но в 1990-х резкая ломка системных условий привела к его заметной деградации. В соответствии с американской стратегией в условиях новой российской рыночной экономики должны были происходить дальнейшее падение нашего уровня потребления и максимально быстрая деградация нашего капитала. Чему с западной точки зрения весьма способствовали бы:

• «демократизация», «регионализация» – то есть расщепление государства и власти по национально-территориальному признаку, бунт люмпенов, войны маргинальных групп;

• принятие так называемых евростандартов в области образования и науки, то есть закрепление заведомо «догоняющих» страновых целей вместо лидерских;

• «медицина услуг», питающаяся болезнями, вместо здравоохранения, их предотвращающего;

• «либеральная культура», ликвидирующая человеческий идеал;

• «свобода торговли», то есть тотальный импорт.

Намеченную Западом программу колонизации территории России предполагалось завершить прямым изъятием всех ресурсов и «сладких» территорий при полном непротивлении местных этнических самоуправлений после наведения у нас «демократического порядка», то есть деления на десятки «демократий».

Мы пока – однородная часть мирового европейски цивилизованного потребительского общества, ничем принципиально не отличающаяся от США (и других стран G7): набор городских коммун, «пустое» пространство между которыми «прошито» скоростным транспортом. Это глобальное потребительское общество при всём восхвалении всего «постиндустриального» в действительности никуда не ушло от дефицита потребляемых благ. Более того, организованное и управляемое капиталом, оно в принципе не может обойтись без такого дефицита, так как дефицит – основа высокой стоимости товаров. Членство в социальных сетях и компьютерные игры не могут компенсировать отсутствия личного жилья и пространства, здоровья, пищи, рекреации, полового партнёра, возможностей перемещаться. Однако ресурсы – материальная основа производства потребительских благ – производятся у нас, а Запад до последнего времени потреблял их по очень умеренным ценам. Наш рывок к технологическому суверенитету выводит нас за рамки идеологии «постиндустриального общества» и потребительского общества, в котором потребление имеет примат над производством, а от потребления требуется только экономический, но не хозяйственный или культурный эффект.

Жалеть нас некому и незачем. Нам есть что терять. И мы, безусловно, потеряем свою долю в мировом распределении благ, если вместо знания о реальных механизмах этого распределения будем пользоваться утопическими иллюзиями, навязываемыми нам для интеллектуальной дезориентации. Если раньше наш уровень жизни защищала «Великая Советская стена» иначе организованной деятельности, принципиально другое системное, более сложное устройство хозяйства, то сегодня нас защищают только государственные границы, государство как таковое. А применять к нам будут технологии геноцида, в которых англосаксы разбираются более чем хорошо.

Это обстоятельство резко поднимает уровень требований к нашему государству по сравнению с советским периодом истории России. Советское государство находилось во власти и под контролем стоящей над ним политической монополии КПСС. После её самоликвидации народное государство России стремится к суверенитету, к полноте политических функций. Если мы не хотим добровольно раздать своё добро и пойти по миру, мы должны придерживаться этой стратегии как исторической цели.

Однако удержание и тем более повышение уровня культурно и хозяйственно целесообразного потребления невозможно без реального включения суверенного государства в общемировую борьбу за перераспределение богатств. Для этого придётся добиться также и финансового суверенитета.

Современный капитализм – политическая монополия (сверхвласть) капитала – вырастал на плечах ссудного процента. Деньги делают сами себя, тем самым становясь субъектом. Любой капитал – самовозрастающая величина – скелетом имеет денежный капитал. Центр капитализма и, соответственно, место концентрации капитала перемещалось из Флоренции в Венецию, далее в Голландию и, наконец, в Британию и США.

Капиталы формировались во многом за счёт обмана целых стран, неравноценного обмена и принуждения к кабальному договору. Именно для этого нужны деньги. Обмен стеклянных бус на золото, слоновую кость и рабов в Африке, изъятие золота в Америках времён их покорения цивилизованными европейцами. Золото просто отбирали, а владельцев уничтожали. Вывозились сырьё, сельскохозяйственная продукция.

К середине XVIII века Великобритания уже была торгово-колониальным мировым лидером, опередив угасающую Испанию. Прибыль на колониальных товарах составляла сотни, а порой и тысячи процентов. К тому времени капитал, сформированный за счёт колониальных и торговых сверхприбылей, был сконцентрирован в достаточном для промышленной революции количестве, прежде всего у британцев. Фактически только они имели возможность системно инвестировать крупные финансовые средства в промышленные разработки – хозяйственно-экономическое применение научного знания. Если бы американцам не удалось также сформировать к тому времени крупные капиталы на рабском труде, то вряд ли бы в США состоялась индустриализация. США, объявив независимость, сохранили колониальный статус своей территории – она стала внутренней колонией.

Само промышленное производство главной целью имело получение сверхприбыли через объёмы сбыта и высокие цены промышленных товаров – прежде всего на экспорт. Завоевание рынков сбыта стало продолжением логики колониального развития Британской империи. Расширение рынка сбыта, однако, стало ахиллесовой пятой промышленного капитализма – ведь от зависимых стран требовалась теперь платёжеспособность. Переход к промышленному производству всё новых товарных групп, наращивание объёмов неизбежно приводили к «кризису перепроизводства». Финансовая сущность капитализма никуда не исчезла в результате промышленной революции. Деньги – и другие финансовые инструменты – это не просто эквивалент товаров, механизм их многостороннего обмена. Деньги (акции, облигации и проч.) – средство управления и контроля. И от средства управления торговлей награбленным и захвата колоний они возвысились до управления промышленной деятельностью, подчинив её себе. Рабство было модернизировано до найма – через финансовый механизм перевода рабов на денежное содержание. Финансы – это, прежде всего, власть.

Оказавшись в борьбе за мировое господство перед лицом превосходящего по силе противника – СССР, Северо-Американские Соединённые Штаты вынуждены были не только выстроить собственную, альтернативную коммунизму светскую веру в демократию, но и искать вполне «посюсторонний» механизм концентрации экономических ресурсов, который мог бы противостоять экономической мощи СССР и всего социалистического лагеря. После окончания Второй мировой войны это обстоятельство стало ключевым и определяющим для процессов мировой экономики.

Участие США во Второй мировой было необходимо для преодоления ими Великой депрессии 1930-х и её последствий, США приобрели власть над половиной Европы. Старый Свет разгромил себя сам. Однако основным «лекарством» всё равно выступила девальвация доллара против золота. В начале этого процесса у всех граждан Соединённых Штатов отобрали всё физическое золото под страхом уголовного преследования, ввели мораторий на обмен долларов, находившихся в собственности нерезидентов и других государств, на золото. И только после этого обозначили новую – существенно меньшую – долю золотого наполнения доллара. Известные Бреттон-Вудские соглашения фиксировали такое наполнение доллара золотом, которое давало возможность эмиссионного финансирования хозяйства США в течение десятилетий. Тем более что после войны 2/3 золотого запаса мира в физическом выражении и так было сосредоточено в США. США поддержали свои сверхприбыли также за счёт плана Маршалла – финансирования послевоенного восстановления Западной Европы. Однако финансовый потенциал золотой девальвации доллара и кредитов на восстановление европейского хозяйства к началу 1960-х годов был исчерпан.

Вторая американская депрессия 1967–1980 годов была преодолена Соединёнными Штатами тем же способом – с помощью финансовой уловки, только с ещё большим цинизмом. Когда президент Французской Республики Шарль де Голль начал требовать обмена скопившихся у Франции долларов на реальное золото, он встретил жёсткое непонимание и противодействие американских властей. Пароходы де Голля с наличными долларами обменяли на наличное золото – по Бреттон-Вудсу. Но другие государства получили отказ. А де Голля ждали студенческая революция 1968 года в Париже и отставка.

США ввели мораторий на обмен долларов, а затем и вовсе отказались от золотого стандарта. Эмиссионные возможности долларовой финансовой системы снова резко и многократно выросли. Торговля нефтью во всём мире исключительно за доллары поддержала статус доллара как мировой валюты.

Но и этого хватило ненадолго. Фактически к 1973–1975 годам хозяйственно-экономическая система США окончательно проиграла СССР. Советская социалистическая система прямого управления всеми без исключения ресурсами оказалась эффективнее и конкурентоспособнее. Советская экономика обеспечила как валовые показатели в натуральном выражении, так и доступ населения к потребительским и социокультурным благам, образованию и здоровью. Это обстоятельство старательно замалчивается западной пропагандой.

На деле именно плановое хозяйство и централизованное управление экономикой в СССР расширяли возможности мобилизации крупных производственных мощностей, позволяли управлять социальными процессами. Последствия военной разрухи в СССР были практически устранены. В то же время США вынуждены были поддерживать заявленный ими опережающий рост уровня потребления – и у себя за океаном, и в Западной Европе. При этом проигрыш в реальной экономической гонке произошёл после того, как СССР понёс гигантские потери в ходе Второй мировой войны, а США, наоборот, на этой войне заработали.

К началу 70-х годов ХХ века ситуация стала критической, так как гонка вооружений легла непосильным бременем именно на плечи США. Политические инициативы ограничения роста вооружений исходили от американской стороны, которая уже не могла поддерживать паритетный рост мобилизационных мощностей. Америка стояла на пороге превращения экономического поражения в политическое.

Но этого не случилось, потому что высшее руководство СССР приняло решение «не валить» США, а ограничиться «разрядкой и разоружением». Советская сторона приняла это предложение американцев, посчитав его признаком слабости и поверив, что в противостоянии двух держав произошёл коренной перелом – в нашу пользу. При этом темпы роста мобилизационно ориентированных производств в СССР были сохранены, американцы же их немедленно свернули. Мы считали себя победителями. Как выяснилось позже, напрасно.

США на фоне разрядки нашли очередное – и последнее – финансовое решение для выхода из своего очередного кризиса. Они начали занимать. Это политэкономическое изобретение получило название «рейганомики». В результате «дерегулирования банковской деятельности» разрешили покупать ценные бумаги всем банкам (а не только инвестиционным, как было до того). Биржа стала площадкой для возведения финансовых пирамид. Вывоз капитала из постсоветской России – и не только в 1990-е – поддержал благоденствие США ещё на два десятилетия. Но не на три.

Сегодня долг США таков, что обслуживать его при минимальной положительной ставке неподъёмно, а нулевая ставка не позволяет делать деньги из денег – конец финансовому господству над производством и торговлей. Так что остаётся просто «печатать» – начался неуправляемый рост эмиссии доллара на фоне его неизбежной системной инфляции. Так называемый Вашингтонский консенсус 1989 года – догма о запрете эмиссии – рухнул.

Вместе с кражей США российских долларовых резервов эти обстоятельства толкают крупнейших участников мировой долларовой финансовой системы покинуть её.