Текст книги "Русские уроки истории"

Революция – это историческое событие, заключающееся в изменении способа мышления и господствующих представлений, оформляющих опыт и деятельность людей. Как событие мысли она происходит мгновенно с точки зрения исторического времени. Революция – это смена парадигмы, смена веры, господствующей догмы.

Событие революции часто ошибочно связывают с применением насилия против действующей власти. Революция – прежде всего крушение самой власти (в русском варианте – самоустранение, как было и в феврале 1917-го и в 1990–1991 годах), обнуление той суммы добровольного согласия с авторитетами, которое в конечном счёте и есть власть. Над нами властвует то, с чем мы согласны. Вера во что-либо, «идолы» Френсиса Бэкона – действительная стихия власти. Революция – наряду с освобождением философии и науки от Бога и десакрализацией самой власти – исторический шторм в этой стихии.

Великая французская революция произошла не тогда, когда «народ» (а в действительности – толпа) «взял Бастилию». Великая французская революция произошла в тот день и в тот момент, когда участники Генеральных Штатов отказались сесть в приготовленном для них зале по сословиям и перешли в частное помещение – зал для игры в мяч (по-нашему – спортзал), в пустое пространство. Стоя, то есть будучи все на одном уровне и перемешавшись между собой, они назвали себя единым «народом» Франции. Возник новый субъект.

Консенсус, коллективное мыслительное действие, отрицающее необходимость государства и захватывающее общество, и есть революция. Проходит оно бескровно, тихо, с мирным поначалу воодушевлением. Разруха и кровопролитие начинаются после, когда социальный организм, лишённый идеального организующего начала – государства, превращается в материю, природное образование, стихию.

Февральская революция в России совершилась в момент, когда Николай II согласился с мнением своих генералов о необходимости его отречения, превратив тем самым заговор в революцию. Все остальные события – борьба революционных сил, Гражданская война – уже были не собственно революцией, а её социальными последствиями. То, что было немыслимо и невозможно, – теперь мыслимо, возможно и, более того, должно. Что существовало и было как бы вечным, более не существует и даже несущественно.

Философское осмысление механизма революции наиболее рельефно дано в анализе исторического развития одного из самых догматичных видов мышления – научного, принадлежащего к религиозному типу мысли. Общепризнанная современная методология науки описывает научную революцию как смену парадигмы – комплекса догматических представлений, заставляющих признавать одни факты и игнорировать другие. Так и социальная революция – это смена социальной парадигмы, метафизики – идеальной картины существования социального мира, лежащей в основе устройства власти и государства. Для людей, включённых в социальную систему, такая картина необходимым образом имеет характер веры. Для власти – это ещё и знание, то есть собственно идеология. Но парадигма эта обладает равной силой и для низов – «масс», и для верхов – «элит». И те и другие её меняют в событии революции. Рушится вся система социального знания, консолидированного социальной верой, идеология прошлой власти. Правящий класс перестаёт знать, как править, а управляемый – как подчиняться. Правящий класс лишается своей идеологии, а управляемый – утопии. Эта система социального знания, по-новому структурирующая общество и обеспечивающая социальную организацию, не появляется сразу же после провозглашения новой веры. Поэтому революционное общество – это общество, полностью избавившееся от государства на какое-то время. Сами революционеры никогда новое государство не строят и на это в принципе не способны. Его строят другие – те, кто революцию прекращает: Кромвель, Наполеон, Сталин.

У революции нет авторов. Сами мятежники – это недовольные, социальные маргиналы, часто террористы, иногда даже носители нового типа мышления («гости из будущего»), но создает их революционный исторический процесс. Они – дети революции, а вовсе не наоборот. Даже если всех их истребить в какой-то момент, они рождаются (воспроизводятся) вновь. Российскому государству, которое довольно долго в своей истории боролось именно с революционерами, полагая их субъектами, а не с революционным процессом как таковым, это хорошо известно. По существу между декабристами и разночинцами нет никакой внутренней содержательной связи, кроме воспроизводства самого явления недовольства – на совершенно разном социальном материале. Советская идеология истории вынуждена была выстраивать связь разных поколений революционеров сугубо мифологически («декабристы разбудили Герцена», который «развернул агитацию»). Впоследствии революционеры могут представлять дело так, что революцию «совершили» именно они, но это не более чем пропаганда и самовнушение.

Революции являются естественными процессами, процессами исторического развития мышления. Они приводят к формированию новых исторических деятелей и общностей, которые не надо путать с самими революционерами. В этом принципиальное отличие революций от захвата власти, государственных переворотов, которые производятся как предельно искусственное, целенаправленное действие чётко очерченной группы людей, являющейся историческим деятелем – одним и тем же до и после переворота.

Естественный характер революционного процесса хорошо понимали русские консерваторы, крайние правые, осмысляя его – в совокупности с фактом непонимания этого же властью – как неизбежность революции.

Стремительно развивавшийся в России крупный капитал пошёл в атаку на российское государство ещё до 1917 года. Процесс фактического отстранения царя (и династии, формально считавшейся династией Романовых) от власти зашёл очень далеко уже к 1905 году.

Николая II отстранили от власти и лишили трона вовсе не русские социалисты-революционеры, не террористы, не большевики, а широкая либеральная оппозиция, интеллигенция и буржуазия, выросшая из староверческого крестьянства. Так что русская революция – ещё и эхо церковного Раскола. Староверам не жаль было ни империи, ни Русской православной церкви – они их полагали за вековых врагов. Революционное староверческое купечество было категорически недовольно отказом Николая II (за которым стояло лобби иностранного капитала) от протекционистской политики Александра III. Именно оно инспирировало большинство восстаний и протестов, побудивших царя провозгласить конституцию и созвать Государственную думу. При этом уже в ходе Русско-японской войны степень коррупции в военном руководстве стала угрожающей. Это повторилось в Первую мировую войну, мы же наблюдали это явление в современной России во время так называемой первой чеченской войны. Царь мешал российской крупной буржуазии «зарабатывать». Коррупция и вообще диктат «интересов» захватили и Госсовет, и правительство, и военных. Полным ходом шёл процесс подчинения российского государства, представлявшего собой восточно-христианскую империю, финансово-промышленному капиталу, освоившему в ходе Английской и Французской революций практику превращения государства из формы организации общества и системы контроля над ним в орудие самого общества, в инструмент правящего класса. Заинтересованность и соучастие в этом процессе объединили российский капитал, невзирая на различие интересов основных его групп. Хотя именно это различие интересов позднее предопределило провал «буржуазной» революции в России.

Война 1914 года с Германией была нужна русским олигархам для извлечения сверхприбылей и для контроля над государством. Переход войны в крушение государства и власти был детально предсказан Дурново в его записке Николаю II в феврале 1914 года в виде развёрнутого тактического сценария за полгода до начала катастрофы. Всё было известно. В том числе – стратегически обоснованное требование Столыпиным двадцати лет «спокойствия» для России. К войне толкали и «союзники» России, прежде всего Англия и Франция. Николай II покорился Судьбе, то есть неизбежной Революции, ещё в 1914-м.

Неудивительно, что, когда осенью–зимой 1916-го снарядный голод был преодолён и русская армия во главе с императором одержала решительные победы, а перспектива укрепления царской власти, её легитимности, как сказали бы сегодня, стала в результате весьма реальной, устранение императора и самодержавия стало насущной и неотложной необходимостью. В этом интересы русской олигархии, либеральной оппозиции, представленной и в среде генералитета, а также Германии и Англии полностью совпадали. Так родился февраль 1917-го.

Надо думать, подавляющее большинство либеральных интеллигентов вообще не представляло себе исторической сути происходившего в стране. Это большинство, безусловно, выражало интересы финансирующей его русской буржуазной олигархии, обожавшей военные поставки, и одновременно являлось носителем новой на тот момент социалистической европейской светской веры. Противоречивость такого комплекса представлений очевидна.

Утопический характер воззрений широкого спектра революционеров всех социальных категорий выявился очень быстро. Что делать, они не знали. Точнее, они делали только то, что давно хотели, но не то, что было нужно и должно. Поэтому нет ничего странного в том, что возникшее Временное (и вправду временное) правительство само за восемь месяцев разрушило остатки власти и государства в России. Это правительство в первую голову не озаботилось демократическим разрушением армии через ликвидацию единоначалия и военной власти офицеров, одновременно требуя от армии войны до победного конца. Власть обнулилась, Россия полностью превратилась в революционное общество без государства.

Только тогда власть взяли прагматики, так называемые профессиональные революционеры (то есть революционеры следующей «ступени» – те, кто знал, как и зачем использовать буржуазную революцию), имевшие Марксову теорию устройства капитализма и централизованную дисциплинированную боевую организацию. В Великой французской революции подобный субъект не участвовал – научное знание об обществе ещё не сформировалось и обосновать подобную претензию было нечем, поэтому буржуазия справилась с народом и подчинила его, в частности подавив восстание крестьян Вандеи, требовавших восстановления королевской власти.

«Красные» в России оказались обладателями оснований для построения социального знания нового правящего класса – коммунистической партии, церкви светской веры. Крестьянская по своей природе революция большевиков (которую сами они, пользуясь марксистской терминологией, называли «пролетарской») открыла путь исторического подъема к культуре, власти и государству народу, который при сложившемся после Петра I российском государственном порядке существовал в параллельной социальной действительности, практически независимой от государства и власти.

Этот народный подъём, приведший к созданию народного государства, и стал основным содержанием советского проекта, обеспечил мировое лидерство СССР. При этом опора на крестьянскую массу (ускоренно обучаемую городскому образу жизни) вынудила коммунистическую партию отказаться от полного демонтажа православной морали (от общности жён и разрушения семьи в частности). В результате сложилась противоречивая коммунистическая трудовая мораль – без Бога, но с сохранением моральных ограничений христианских Заветов, с попыткой представить труд (вместо аскезы и покаяния) как основную нравственную практику веры в коммунизм и, шире, в счастливое социальное будущее. Этим практическая советская мораль отличалась от буржуазного либерализма, взявшего курс на полное уничтожение всякой морали, этики и нравственности. Сегодня уничтожение морали на Западе практически достигнуто – при полной поддержке со стороны западных левых.

«Красные» стали новым субъектом[22]22
  Субъект – инстанция, объявляющая основания своего действия исключительно собственными, внутренними и недоступными для влияния извне.


[Закрыть] истории и власти, рождённым революцией. Именно они построили новое российское государство. Прямым продолжением буржуазной революции для революционеров-утопистов – то есть для «белых» – стала Гражданская война. «Белые» были против восстановления монархии, но одновременно провозглашали утопическую цель: «возвращение исторической России» (а какая она, если не монархическая?). На деле «красные» противостояли – в их лице – реальной либеральной оппозиции государству как таковому, В этой исторической борьбе «красные» победили благодаря предметному патриотизму – установке на преодоление буржуазной революции, на создание жизнеспособного государства вместо его разрушения. Крестьянская революция Великого Октября есть в то же время и контрреволюция в отношении буржуазной революции февраля 1917-го. Революцией же она является в силу возникновения новой парадигмы, неприемлемой для буржуазии – создания народного, а не представительского государства, где народ сам принимает непосредственное участие в государственных делах на всех уровнях и должностях – политических, административных, хозяйственных. В этом состояла новая идеология Октября – она была знанием о новом управлении обществом.

«Красные» не побоялись спроектировать новое российское государство. Правящим классом стала проектная бюрократия, больше известная как Коммунистическая партия большевиков. Учитывая, что такое государство не имело исторических прецедентов, создавалось «с нуля», политическая власть была сконцентрирована вне его и над ним, приобретя характер сверхвласти, политической монополии. Государство же рассматривалось прежде всего как система жизнеобеспечения народа, своего рода управляющий трастом[23]23
  Траст (англ. trust) – конструкция английского права, в рамках которой учредитель траста передает определённое имущество управляющему, который управляет им как собственным, но полученные доходы предоставляет назначенному учредителем выгодополучателю или использует непосредственно в его интересах. По нашему мнению, эта конструкция наиболее точно описывает статус общенародной собственности в СССР.


[Закрыть], учреждённым политической монополией – партией, в который была помещена общенародная собственность.

Взятие власти большевиками в октябре 1917-го было основано на возвращении к решению самых насущных задач выживания России – прекращению войны с Германией, устранению врагов государственной власти (разумеется, уже новой, старая самоликвидировалась). Став историческим субъектом и субъектом сверх-власти, большевики перестали быть революционерами. Революция, теперь уже вторая, крестьянская, свершилась – и революционеры стали больше не нужны. Русская Вандея победила, потому что у неё были лидеры, в отличие от Вандеи французской. Эсеры (как и многие другие революционеры) этого понять не смогли, и им пришлось быстро уйти с исторической сцены – как впоследствии и тем большевикам, которые не смогли перестроиться с революционного лада на организационно-проектный. Вот такой противоречивый революционно-контрреволюционный процесс имел место – отсюда и репрессии, борьба с троцкизмом в ходе подготовки к продолжению мировой войны.

Большевики не занимались проектированием новой России до окончания крестьянской революции – Гражданской войны. Они решали насущные проблемы революционной борьбы и укрепления боевой партийной организации. Эта организация в дальнейшем была преобразована в коллективного носителя власти. В практике её работы выросли кадры, способные нести бремя реальной исторической работы по строительству государства нового типа, никогда ранее не существовавшего. Большевики владели эффективной социологией буржуазного общества, в совершенстве манипулировали догматикой светской веры в коммунизм. Проект же реального социализма, который нужно было построить «в одной отдельно взятой стране», ещё только предстояло разработать. Эта работа называлась «революционной» лишь по словесной инерции – и в силу её новизны прежде всего. Но также и потому, что социализм рассматривался не как самостоятельная цель, а только как временный переходный этап к коммунизму. Тем не менее «Красный проект», в отличие от левого движения за мировую революцию, строил, а не разрушал. Поэтому было насущно необходимо – и происходило – свёртывание революционного общества как стихии разрушения, а значит, и уничтожение её «бродильного начала» – революционеров.

Примечательно, что Ленин, в первую очередь как вождь именно Революции, уже был не очень к месту в этой ситуации. Скорее всего, он это понимал. Его болезнь и смерть сразу после окончания Гражданской войны очень «логичны» и «своевременны», как в будущем окажется очень «логична» и «своевременна» смерть Сталина. Инерция революционной утопии и фразеологии войдёт в углубляющиеся противоречия с практикой проектирования и строительства реального социалистического государства, экономики и общества, будет преследовать СССР в течение всего срока его жизни и станет одной из причин его падения – как и фундаментальные противоречия в этической системе.

Проектировщиком, а не революционером выступил новый государь – Иосиф Сталин, прошедший долгий путь выживания и отбора, подлинную школу власти ХХ века. Однако полностью отказаться от революционной практики и прийти к государственному консерватизму правящая коммунистическая политическая монополия не смогла. Она не оценила и не защитила построенный ею же реальный социализм – народное государство, нуждавшееся в политической суверенизации.

Советский Союз – политическая монополия, но не государство как таковое – не сумел за 70 лет своего существования завершить дело Великого Октября – антифевральскую революцию-контрреволюцию, оставшись в рамках ереси человекобожия – светской коммунистической веры. Коммунистическая религия не позволила понять и удержать результаты реального исторического творчества, развития российской государственности как таковой, оценить построенное народное государство, наделить его политической самостоятельностью. Прежде всего коммунистическая церковь официально и определённо запретила к 1969 году развивать отечественную теоретическую социологию – а без этого никаких новых знаний о новом социуме построить было нельзя. Тем самым КПСС утратила основание власти, которую получила в 1918-м. И перестала быть субъектом.

Хрущёв ради захвата власти вернулся к своеобразному революционизму «по-ленински». Был назначен срок построения коммунизма – что идеологически обесценивало достижения социализма и восстановления страны после войны, вводило в оборот ценности потребления. Фактическое политическое завещание Сталина – его заметки о необходимости ответить на вопрос о природе стоимости при социализме – было предано забвению. А ведь, по сути, продолжение этой линии развития политэкономии привело бы к пониманию необходимости дальнейшего развития сочетания плановых и рыночных механизмов в народном хозяйстве. Такое сочетание имело место при Сталине: артели и личные приусадебные хозяйства закрывали потребности населения и составляли 9 % всего объёма производства. Вернулись к политике продвижения коммунистических революций по миру – вместо формирования сбалансированной имперской политики.

Репрессии – контрреволюционные меры, направленные на свёртывание революционного общества, – были осуждены как деятельность государства и лично Сталина как государя. Императора шельмовали по образцу кампании против Николая II: Сталина представили как патологическую личность. А ведь в репрессиях принимал участие весь народ – и не только в порядке их одобрения, но и деятельно. Репрессии были общественной борьбой проектировщиков – строителей нового государства с революционерами и в существенной степени – народной политикой при слабом строящемся государстве. А при последовательной реализации государственной политики не столько осуждению, сколько историческому осмыслению должны были быть подвергнуты именно революция, её жертвы и последствия. Но это было невозможно: революция коммунистической церковью обожествлялась, несмотря на то, что это находилось в явном противоречии с действительной практикой государственного строительства.

Все реальные достижения строящегося народного русского государства всегда умалялись светской верой в «ещё более светлое будущее», а потому не могли быть положены как настоящее, как наличная и самоценная данность, как предмет дальнейшего продолжения проектирования. Следует понимать, что социальное – как и любое иное – проектирование представляет собой непрерывный процесс. Прекращение проектирования означает гибель проекта.

В истории СССР можно выделить несколько волн политических контрреволюционных усилий: Гражданская война, НЭП, подготовка к мировой войне с отказом от НЭПа, Великая Отечественная война, последовавшее восстановление народного хозяйства. В этих периодах можно увидеть несколько системных попыток укрепить народное государство и построить механизмы его воспроизводства. Соратники по мировой революции справедливо отмечали эти события как отступничество от идеалов «марксизма-ленинизма». При этом тот факт, что СССР есть наследник Российской империи, не был нормативно оформлен, хотя Великая Отечественная война эту историческую преемственность во многом фактически восстановила. Именно «красные», а не «белые» вернули «историческую Россию», за которую якобы воевали последние. А ведь для воспроизводства государства явное, нормативное оформление преемственности – необходимый и неизбежный исторический процесс.

В целом можно констатировать, что благодаря противоречивой революционной идеологии власти и застывшей коммунистической светской вере политическое развитие государства после смерти Сталина стало всё больше отставать от интенсивного экономического и культурного развития страны. Подчеркнём: отставать от развития не стран Запада, а своей собственной страны.

Горбачёвская перестройка стала открытым проявлением кризиса светской веры в коммунизм. Горбачёв был фактически назначен ликвидатором КПСС – назначен самой КПСС в лице Политбюро и ЦК. КПСС не нашла способа и формы наделения социалистического/ народного государства политической самостоятельностью, она даже не ставила такого вопроса, не могла помыслить свою новую роль при таком государстве (а вот Коммунистическая партия Китая – смогла). Вот тут бы и вспомнить о пятисотлетней истории России (с момента создания государства-царства, царя и государственной бюрократии государями от Ивана III до Ивана IV Грозного). Но случилось другое. Павшую коммунистическую веру сменил импорт либерально-демократического варианта светского религиозного безбожия, проводником которого, без сомнений, Горбачёв стал уже под определяющим западным влиянием вместе с частью верхушки партийного руководства.

Западное религиозное влияние вновь сдвинуло нас назад, от «октября» к «февралю» 1917-го. Результат был известен Западу заранее, исторически – снова безвластие через самоликвидацию власти, анархия и снова «Временное правительство». Снова та же безумная Государственная дума, та же неуправляемая война – на этот раз в Чечне с перспективой разрастания на весь Кавказ и далее на всю Россию. Повторилась поддержка западными врагами революции в Российской империи, которая должна была привести Россию к поражению в мировой войне, то есть к историческому уничтожению. Этот сценарий в ХХ веке никогда не снимался с повестки дня, актуален он и сегодня.

Конечно, после краха собственной светской веры никто у нас в чужую светскую веру исторически надолго не уверует. Однако не стоит обольщаться. Интенсивность либерально-демократической пропаганды очень высока. Есть средство и против нашего собственного исторического опыта: нужно до предела оболванить новые поколения, морально разложить их, лишить возможности получить элементарное образование и действительные исторические знания. Необходимый для этого демонтаж образования и интенсивные действия, направленные на деградацию будущих поколений, проводятся в России в рамках либеральной культурной и образовательной политики. Нам по-прежнему угрожает возрождение революционного общества, обнуляющего власть и разрушающего государство.