Текст книги "Самолет улетит без меня (сборник)"

Жена священника

Самым приятным респондентом из всего города оказался отец Деметре.

Иногда Лике приходилось забегать к нему домой. Уходя, увидела однажды в окне его жену – она курила и слушала Мика Джаггера, пританцовывая всем телом.

В этот момент словно бездна открылась, и Лика принялась ее изучать.

Они поженились почти детьми – а кто в семнадцать не ребенок?

На старой фотографии, прислоненной к подсвечнику на пианино «Петрофф», жена – фарфоровая кукла, он – тощий мальчик в рясе. Уже тогда был дьячком.

Дядя – очень высокий церковный чин, семейная династия, неизбежность карьеры. Рано или поздно и мальчик войдет в эту дверь, но пока противостоять любви было незачем.

Манана все знала заранее, но будущее было смутным, а он – ее милый мальчик, серьезный и влюбленный, – совершенно точно жил здесь и сейчас.

И он ее любит, а она – его.

Дом у них стал как проходной двор.

Кто ест, кто ночует, кто милости ищет, кто батюшке душу лечить принес, а его жене Манане – кастрюли драить, раны бинтовать, детей разнимать и батюшке создавать покой и уют.

Подруги дневали и ночевали, Манана по старой памяти включала на полную мощность Роберта Планта, варила кофе бадьями, глупые сороки дымили, реготали и галдели на весь двор.

Соседи считали, что так и положено – попадья может быть только такой, легкомысленной, а то ж умом двинуться можно.

Две девочки-хулиганки уже подрастали, и Манане скоро снова было рожать. В доме бегали собаки и ругался попугай, батюшка стал уже бородатым и ни словом не давал понять, что не так все у него должно быть, служил, помогал, даже интервью давал, книги читал – и сам по себе, и девочкам.

Как-то раз Лика пришла и увидела, что девчонок нет, а батюшка сидит печальный.

– Пришло время, – усмехнулся он. – Пора идти в монахи. Иначе так и останусь протоиереем, а династию надо продолжать, это дело семьи.

– А как же ваша жена? – растерянно брякнула Лика.

– Она знала, – спокойно сказал отец Деметре. – Но не думала, что так скоро.

Больше Лика его не видела, знала лишь по слухам, что в этой странной семье наступила та самая жизнь, которая казалась далекой, как горизонт: батюшка обитал в доме, как драгоценный квартирант, и всегда рядом с ним был монашек. Для пригляду, чтобы не нарушил чего.

И денег жена не у мужа проси – а у монашка, батюшке уже нельзя деньги в руки брать.

А младенца только папа может успокоить, и как раскричится девочка, бегут в церковь Манана с двумя девчонками-хулиганками, и третья – орущий сверток у груди.

Батюшка стал владыкой и сменил имя, уже в третий раз.

Манана с фарфоровым кукольным лицом работала в приюте для сирот, по-прежнему слушала Роберта Планта и дымила, как паровоз, и в ее черных волосах появилась серебряная прядь, как у Индиры Ганди.

Она все знала заранее.

А Лике уже можно было не ходить к нему за интервью.

Оставалось лишь перечитывать старые записи.

– Страх рождает любовь, – так он объяснил суть христианства.

– Как же так, батюшка, – запротестовала Лика: с ним, слава небесам, можно было спорить. – Для меня это непонятно. Разве Бог – это не любовь? Где там место страху?

Отец Деметре усмехнулся: до чего же он был обаятельный.

– Допустим, у тебя есть возлюбленный. И ты хочешь показать ему, какая ты хорошая. Поворачиваешься к нему своими самыми лучшими сторонами, но при этом знаешь, что ты не совсем такая, как ему показываешь. И боишься, что он увидит в тебе что-то неприятное. Ты же любишь его и хочешь любви в ответ?

Странно выходит, думала Лика. Тогда любовь должна порождать страх, а не наоборот.

Наверное, она чего-то не понимает.

– Это вера, – не пытался переубедить ее батюшка. – Ты все время пытаешься подключать ум. А дети просто верят. Ты слишком много читаешь, видимо? Так и бывает с чересчур умственными людьми – они разучаются верить.

Что-то не складывается у Лики с Господом понимания.

Она была повернута к Генриху самыми лучшими сторонами, а он все равно ее не полюбил. Теперь и бояться нечего.

Миранда своего матроса любит и не боится, и все равно счастья нет.

Магия для Миранды

– …Хоть бы он умер. Или женился. Кретин чертов, как его ненавижу…

В предрассветной зимней комнате раздалось хихиканье.

– Эй, девочка! Не успела проснуться, уже ругаешься. Утро надо начинать с добра. Представляешь хоть, как твоей маме трудно: может быть, это ее последний шанс. Или нет, скажем мягче – последняя любовь, я не знаю. Не зря же она за ним гоняется столько лет.

– Ты сейчас это кому говоришь?

– Ей кажется, что, если она его упустит, жизнь закончится. Тебе, а кому еще?

– Меня сейчас вырвет! Любоооввв! Да про кого ты говоришь, знаешь хоть?! Миранда кого-то любит – ха-ха-ха. Ей всегда было на меня плевать! Если бы не бабушка покойная, я бы вообще на улице выросла! Ты же видела, что она со мной сделала!

– Ну да, сделала. Хватит уже об этом.

Клара выдохнула облачко пара.

– Может, встанем, воду натаскаем? Или не успеваем? А то потом в очереди стоять придется.

– Это же целых десять ходок с полными ведрами! Все равно лифт не работает, так что придется переть на седьмой этаж пешком. А потом эту драгоценную воду в унитаз выливать, чтоб черти их взяли!! Ой, сейчас из-под одеяла вылезать, не хочууу…

– А нам с тобой еще рожать предстоит, а никто об этом не думает, спины себе сорвем с этими ведрами, и никто на нас не женится.

– Женится-женится, ты вон какая красавица. Чернобрива-черноока! Я за красоту все могу простить, потому, как последняя идиотка, столько лет люблю придурка просто за то, что он красивый, а вроде умная женщина. И твоя мама тоже… умная. Все мы умные.

– Он правда такой красивый? Покажи! У тебя хоть одной фотографии нет?

– Зачем мне фотография, у меня его лицо круглосуточно перед глазами. Поверь мне на слово: сицилийская мафия.

– Оу, оу, и руки красивые?

– И руки. И глаза. И скулы. И тень от ресниц на щеке.

– И что, говоришь, я тоже ничего?

– Ой, Кларка, на тебя смотреть – глаз радуется. Давай-давай, раз-два, встаем!

– Аааай, мамочка, за что мне такая молодость, мне всего пятнадцать лет, а как старушка, в платки замотана!

– Не боись, Миранда тебе навезет кучу тряпья, так что в школу пойдешь вся крутая и натянешь Салли нос.

– Между прочим, у меня ноги красивее, чем у Салли. По ней все с ума сходят, потому что ее мамаша каждый день разрешает гостей приводить, женихов заманивает. И стоит, всем улыбается!

– Так давай мы тоже пригласим. Накупим всего, наготовим, я на все готова, даже станцевать могу.

– У нее камин дома, тепло. А у нас дубак. У Салли родители есть, понимаешь? А у меня папы нет, а мама чокнутая. Один-ноль в ее пользу!

– Давай бери ведра и много не разговаривай, мороз на улице.

Сапоги скользили на снегу, застывшем за ночь в ледяную корку.

– Полярная ночь, едрена мать. Почему все время темно? Даже не темно, а сумерки. Раньше так не было.

– Не ругайся. Природа тоже против нас. Чем-то мы согрешили сильно, наверное, – стараясь не расплескать воду, Лика шла маленькими шажочками. – Возле лифта передохнем, и вперед.

– И имя тоже… Звали бы меня Нино, а то – Клара! Идиотское имя, ненавижу: Кларка-кухарка. И совсем оно мне не подходит. Как у санитарки в роддоме, которая всех беременных матюками кроет. Кларка-санитарка.

– А-ха-ха, почему санитарка?

– Мне мама рассказывала. Есть в роддоме такая Клара-помешанная, до сих пор там работает, и выгнать никто не может.

– Что, в ее честь тебя назвали?! Не своди меня с ума! Ставь ведра, перекур пять минут.

– Да нет, в честь бабки с папиной стороны. Сама в честь свекрови меня назвала и сама же с отцом развелась, дура.

– Клара! Мама не дура, а импульсивная женщина!

– Да пошла она, импульсивная! А у меня из-за нее отца нет!

– Отец у тебя есть. И мама есть. Ты дурака не валяй, а лучше позвони ему и начни сама все заново. Что он тебя, съест, что ли?

– У него стерва-жена и две новые дочки, нужна я ему сто лет.

По кухне постепенно разливались слабое тепло и запах ванильных оладий.

– Постный борщ на сегодня варим, нет? Дешево и сердито. Я кастрюлю в полотенца заверну, и до обеда не остынет.

– Помнишь, ты говорила, что твои рассказы имеют магическую силу?

– Когда я такое сказала, с ума сошла? Один раз просто совпало случайно. Написала про девочку – в универе еще, даже не рассказ, просто как дневник, и все получилось.

– Не врешь?

– Клара, как ты разговариваешь со старшими?! С чего вдруг вспомнила?

– Напиши про Миранду. Про маму. Ну чтобы у нее хоть что-то наладилось. А то живу беспризорная. У тебя своя жизнь, а все со мной нянчишься.

– Тебе со мной плохо, что ли? Хотя с мамой было бы лучше, конечно.

– Я не в этом смысле! Ну скажи – разве это нормально?!

Лика перевернула вспухшие оладьи. За окном порозовела полоска неба, и стало видно море вдалеке, между домами.

– Что ты хочешь, чтобы я написала? Оно должно само, понимаешь? Если я сделаю что-то неправильно, может получиться гораздо хуже. Лучше не трогать.

– Ну попробуй! А вдруг получится? Ну Ликушенька, ты мне как сестра, тебе меня не жалко? Пусть он, этот кретин, что-то решает, а то и не женится, и не отпускает.

Клара медленно расчесывала длинные черные волосы, и от ее ресниц падала тень на скулы.

– Салли постриглась, а я не буду. У нее два пера на голове, а у меня – смотри какая коса! Красивые же у меня волосы? Мама в молодости была похожа на Дикую орхидею, а я, по-моему, больше похожа.

– Не-a, ты лучше. Ты похожа на панночку из «Вия». Ладно, напишу чего-нибудь. Только это не быстро. Давай пей чай, второй раз кипятить, что ли?

– Из чего ты эти оладьи делаешь?

– Теплая вода, мука и сода. Ну и ванили каплю. Меня одна подруга научила – военный рецепт.

– Ууу, а при бабушке я икру есть не хотела, зажралась. И шоколада съедала по коробке! На спор один раз съела килограмм!

– Ага, это когда тебе скорую вызывали? Мо-лодееец…

Лика еле разогнула застывшие пальцы и положила ручку, звякнувшую о стеклянный стол. Дом немного согрелся – пар уже не валил при дыхании, но за долгое время, проведенное в неподвижности, кровь почти остановилась, еще немного – и начнется обморожение.

«…– Не уходи, – глухо сказал он, его лицо было неприятным и хмурым.

– Я не хочу тебя ни с кем делить. Разве это честно – держать меня на коротком поводке?! Как ты можешь просить меня об этом? Как?!

– Миранда, сколько раз тебе повторять – я не люблю ее, но я хочу детей, – он стиснул ее руки, и этот жест лишил ее последней воли, – ты ведь не сможешь родить мне ребенка.

– Почему? Я… Ты хочешь сказать, я слишком старая? – Миранда отшатнулась, как от пощечины.

– Мы столько лет вместе, и ничего не вышло. Ни разу.

Он отпустил ее и отошел к иллюминатору. Почему-то мужчины всегда отходят к окнам – как будто угрожая выброситься, если разговор станет слишком тяжелым.

Миранда вспомнила о дочери.

– Тебе мешает Клара? – догадалась она.

– Да при чем тут Клара – но это не мой ребенок, как ты не поймешь, – он снова начал раздражаться и по-прежнему не поворачивался к ней.

– Боже мой, – Миранда словно очнулась. Огляделась кругом, и воспоминание о презрительном взгляде стармеха при встрече на палубе хлестнуло ее, как плеткой…»

– Тьфу, что за дрянь, – Лика взялась за страницу, готовясь снова выдрать.

– Ну как ты тут? – Резкий оклик заставил ее вздрогнуть и захлопнуть блокнот. – Перевод делаешь?

– Нет, слезоточивый газ, – саркастически отозвалась Лика. – Заикой можно стать! Чего ты крадешься, хоть постучи сначала.

– Мама звонила, знаешь? – оживленно застрекотала Клара, стаскивая сапоги. – Я к деду заходила, она ему сказала, что скоро едет. Правда, голос был как у Буратино, наверное, опять разбежались. Ну и слава Богу!

– Правда?! – побледнела Лика.

– Представляешь – должна была еще месяц там торчать, а уже едет!

– Это хорошо, – деревянным голосом отозвалась Лика, вставая из-за стола. – Мне надо выйти ненадолго. Прогуляюсь и приду.

«Миранда, прости меня, – думала она, стоя на берегу зимнего моря. Какая-то парочка вдалеке перебирала гальку у самого прибоя, бродячая собака трогала носом выброшенную на берег рыбу. – Я хотела, хотела, чтобы все закончилось хорошо, писала и рвала, и начинала заново, но не выходит, понимаешь? Ничего не получается. Не поддается. Все решено наверху.

Прости меня».

Если вы женского пола, родилась и выросли в городе Б., вы – с вероятностью 99 % – ставите своей первой жизненной задачей выйти замуж. Один раз и навсегда.

Дневник.

Такое-то число такого-то месяца. Зоя

Кстати, про наших, то есть Мирандиных соседей.

Чаще всего забегают Зоя и Шавлиси.

Про него – потом, он выделяется среди наших знакомых, как подсолнух среди маргариток.

А Зоя и ее история – нечто удивительное.

Она курдянка, похожа на Кармен: высокая, черноволосая, яркая. В юности вышла замуж и развелась. А потом она повстречала кавалера из так называемой хорошей семьи, и они влюбились друг в друга.

Стали жить вместе, родили мальчика, и все это при полном неодобрении семьи молодого человека. Назовем его, скажем, Дурсун. Особенно лютовала мать – слегла и объявила, что не встанет, пока он не бросит свою разведенную чернавку и не вернется домой.

Они хотели ему добра. Так оно всегда бывает.

Зоя сказала, что сама его отпустила, не хотела счастья такой ценой. Дурсун ушел и женился на выбранной матерью девушке и прожил с ней несколько лет.

Перед женитьбой он рассказал невесте, что у него уже есть жена и ребенок. Наверное, совсем дурочка была девушка – решила, что это обычное дело, и со временем она станет главнее.

Зоя продолжала растить сына одна.

Иногда замечала, что незнакомая молодая женщина подходит к забору ее дома и смотрит на них с маленьким сыном. Не улыбаясь и не пытаясь заговорить, просто стоит и смотрит.

– Однажды я сама подошла к ней и пригласила в дом, она убежала, – сказала Зойка.

Законная жена ушла от Дурсуна спустя четыре года ничем не примечательного брака, и оказалось, что за все четыре года он так до нее и не дотронулся: спал на полу.

А теперь Дурсун вернулся к своей семье и не пытается помириться с матерью.

По слухам, его запасная молодая жена снова вышла замуж, и новобрачный, обнаружив невинность невесты, бегал по деревне всю ночь и орал от радости.

На развилке

– На Новый год с нами будешь, да? – ткнулась носом в плечо Клара.

За окном – серая пелена зимнего неба, Миранда варит кофе, никто никуда не идет.

– К родителям поеду, – отозвалась Лика. – Вы не забывайте, я все-таки не совсем беспризорная. Всей семьей наконец соберемся.

– Тогда Старый Новый год у нас, – предложила Миранда, налила шипящий кофе в чашки и уселась у окна.

– Мне бы с работой разобраться, – задумчиво сказала Лика.

– Зря ты из редакции ушла. Как ни крути, государственная служба.

– Ты серьезно?! – восхитилась Лика. – И это говорит женщина, которая ходит на работу в месяц три дня!

– Ну и ты могла так же, – пожала плечами Миранда. – Стаж идет, а я бизнесом занимаюсь.

– Нет, решено, ушла так ушла. Но и это кабельное… Надо что-то еще искать, иначе я брошусь в море.

– Так на Старый Новый году нас! – захлопала сонная Клара.

– Куда я денусь? Только, девочки, – Лика запнулась, и обе подняли на нее глаза. – После праздников я от вас уйду, ладно?

– Куда же ты пойдешь? – ровным голосом спросила Миранда.

– В свою раздолбанную квартиру. Какая-никакая, а все же своя крыша над головой. Ну не обижайтесь на меня! Клара!

Клара расстроенно встала и вышла прочь из кухни.

– Ничего, пройдет, – вздохнула Лика и взяла серый блокнот. – Мне нужны перемены, ты же понимаешь. Пойду писать свои приключения дальше!

Дневник.

Такое-то число такого-то месяца.

Новая работа

Не могу больше выносить этого кошмарного типа, редактора.

Сегодня орал на летучке на всех подряд, а под конец и на меня.

Проблема в следующем: сначала я освоила все православные праздники и побраталась с обоими враждующими друг с другом протоиереями, метившими на место владыки.

Затем я перешла к друзьям-иудеям и лихо станцевала на Пурим, о чем в красках поведала в своей колонке.

Ситуация стала напряженной, когда в редакцию по моему приглашению заявился отчаянно благоухавший козьей шкурой молла местной мечети и рассказал о празднике Курбан-байрам, а также о своем паломничестве в Мекку.

Сотрудники в ужасе прилипали к стенкам, боясь со мной заговорить, и были готовы накатать коллективный донос. Редактор на летучке сделал мне невнятное внушение, на что я ответила, что наш молла – настоящий ходжа, и стыдно народу этого не знать.

И вот сегодня последней каплей стал репортаж с собрания пятидесятников в курортной гостинице. Редактор орал на меня так, что шатались стеллажи с пыльными подшивками и звенели стекла. Честно говоря, мне эти пятидесятники самой не очень-то понравились, но дело не в них, а в принципе.

Еще мне запрещено ходить на работу в брюках.

Хватит.

Увольняюсь из газеты по собственному желанию!

Так что, господа, – с моим уходом задница официальной прессы лишилась массы увлекательных приключений.

Но работа нужна, как ни крути. Поэтому муж моей сестры, человек добрый, но дальновидный, правильно рассудил, что лучше дать мне работу, чем смотреть вечерами на постное лицо жены.

– Мне нужен человек с головой, творческий и организованный. (Так тонко подпустить явную лесть!) Мое кабельное телевидение нуждается в режиссере.

Режиссер! Магическое слово произнесено.

Главный!!!

На моем энтузиазме можно было решить проблему энергокризиса всего Закавказья.

На следующий день я пришла с огнем во взоре и бизнес-планом на семи листах.

Мне требовался штат: два оператора, два монтажера, две ведущие-дикторши, осветители, журналисты-информационщики, метеоролог, спортивный комментатор, визажист, водители, ну и всякие курьеры и прочая шушера.

– Художественные программы я беру на себя, – скромно горя щечками, уточнила я мельком.

Но ответного взрыва энтузиазма не последовало. Хозяин покусывал ус и молчал.

И тут меня понесло, как Остапа: скромное кабельное телевидение под моим гениальным руководством разошлет собкоров по всему миру, опутает своими информационными сетями земной шар, завоюет сердца миллионов, и Тед Тернер со своим пошлым провинциальным CNN-ом кончит дни в забегаловке Бронкса.

– Неплохо, – резюмировал муж сестры. – Так. Даю тебе одну камеру и двоих молодцов: они же операторы, они же монтажеры, они же визажисты, водители, грузчики и курьеры!

Я выцыганила одну дикторшу – объявлять программу, и считаю, что это были одни из самых удачных деловых переговоров в моей жизни.

И начались будни кабельного телевидения.

С утра иду по видеопрокатам (быстро освоила всех прокатчиков города, почему-то все – армяне) и выбираю две кассеты: мультики, концерт и два фильма. Потом на пустую кассету с помощью любительской камеры записываем объявление программы передач в исполнении дикторши Лилико. В 17.00 универсальные телеработники – Анзор либо Тенгулик – запускают программу. Иногда после полуночи мы даем облегченную эротику – максимум "Плейбой" или "Восточный массаж".

На днях я пришла к Артурику с бодуна вместе с Басей и стала перебирать карточки с названиями.

– „Супэржизнэнный" – это что такое? – ржали мы. – Индийское, что ли?

Еще мы оборжали „Приключения автослесаря (эрот.)", и Артурик обиделся, но виду не подал.

– Надо сегодня как раз этого автослесаря, – спохватилась я.

– Возьми „Екатерину", – скучным голосом предложил Артурик.

– Исторический, что ли? – удивилась я. Голова трещала и работала медленно. – Ах, хотя Екатерина… А это не слишком… того?

– Неее, – помотал головой подлый Артурик, и его глаза странно блеснули.

Я взяла кассету и даже не обратила внимания на нарисованные четыре креста – как последняя стадия сифилиса.

– …И завершит нашу программу ночной сеанс, исторический фильм "Екатерина". Детям до 16 лет фильм смотреть не рекомендуется.

Такими словами Лилико, глядя в камеру красивыми восточными глазами, закончила объявлять программу. Это была стратегическая ошибка: ни один ребенок младше шестнадцати уже не мог пропустить фильм.

Вторая ошибка заключалась в том, что я просмотрела только начало кассеты, где какой-то лох в напудренном парике скакал на лошади: исторический костюмный фильм, что там может быть недозволенного!

И я ушла пить кофе.

В общем, все планомерно и неотвратимо вело к гибели.

Дальнейшее я знаю только со слов очевидцев.

Третью ошибку совершил уже Тенгулик. Насвистывая, он включил сначала объявление программы, потом мультики. Продремав два приличных фильма, Тенгулик, позевывая, поставил "Екатерину", потом тоже ушел пить кофе и не мог слышать, как бесится телефон.

Ровно через пятнадцать минут аппарат взлетел на воздух, разрываемый на части сотнями разъяренных звонков. Тенгулик ошалело выслушал проклятия в адрес кабельного телевидения и швырнул трубку.

В это время с улицы донеслись голоса и грохот ударов о входную дверь. Тенгулик выглянул в окно и увидел толпу абонентов, готовых кое-кого линчевать. Тут он наконец проснулся и побежал взглянуть на экран.

То, что он там увидел, было выше его разумения. В панике он рванул кассету из видеопроигрывателя и включил мультики. До утра застенчивый парень из гурийской деревни молился Богу и обещал никогда больше не брать в руки эту скверну.

Бася позвонила мне и, рыдая от смеха, рассказала, как ее подслеповатая бабка спросила, глядя на экран:

– Вай, ахчик, что это за грибы показывают? Какие огромные, ара!.. Почему она их сырыми ест?

На следующий день Лилико не пришла на работу, потому что ее-то знали в лицо. Мне пришлось отвечать на телефонные тирады разгневанных матрон:

– Боже мой, какую гадость вы вчера показывали!!! Я глаз не могла оторвать от экрана!

Сначала я вежливо объясняла, что не нравится – не смотри.

Потом тоже стала орать, что им с такими взглядами надо уйти в монастырь, где нет кабельного телевидения.

Но пиком стал вкрадчивый голос, который умолял продать злосчастную кассету за любые деньги, причем анонимно. Этого я мстительно отослала к Артурику.

Как ни странно, дела телевидения резко пошли в гору, и в первые же три дня количество абонентов удвоилось.

Но мне надо переходить на следующий уровень. Наташа обещала сосватать меня на нормальное телевидение, в котором есть и режиссеры, и редакторы, и операторы – полный штат всех специальностей, включая корреспондента, коим я намерена работать.