Текст книги "Самолет улетит без меня (сборник)"

Я не мог отвечать, потому что терял нить на десятой минуте.

Вообще-то мне просто хотелось быть с красивой, удивительной женщиной. И более ничего.

А тут монолог непрерывный.

Он не предполагал моего участия – ей надо было говорить, выплескивая следующий слой страхов и надежд. Объектом всего на свете стал только я.

Когда мы были порознь, она звонила и начинала говорить. Я немного отвечал, потом клал мобильный телефон на подоконник и уходил на балкон курить.

Там был мой город.

Мой маленький, неказистый городишко, в котором я могу ходить с закрытыми глазами и знаю всех его придурочных жителей.

Здесь каждый поворот сообщает мне радость – невеликую, но неизменную.

Я всегда знаю, в какой стороне лежит море.

Местные жители делают вид, что им плевать на него, и даже садятся к нему спиной.

Бывшие моряки хрипло ненавидят его вслух, играя в нарды.

Купаются только приезжие лохи!

Но оно тут. Мне нужно смотреть на него, когда заходит солнце. Мне нужно просто знать, что в любой момент я смогу его увидеть.

И что, если выйду из дома в шортах и шлепках, то пройду вон той улицей и встречу своих ребят.

Мы вместе пинали мяч в пыли, переживали сырые беспросветные зимы, кутили в местных подвальчиках. Мой слух ласкают их грубые голоса, неправильная речь, от которой, что бы ни случилось, веселеет на сердце, и им всегда интересно послушать, что же я расскажу.

Летние ночи здесь влажные и душные, и нигде в мире нет таких свирепых и кровожадных комаров-людоедов, их все ненавидят и преследуют, но в то же время и гордятся ими – какая-никакая, а достопримечательность, печать уникальности, так сказать.

Я люблю возвращаться в свой двор – страшненький, но родной. Чьи-то головы торчат из окон – вскидываю руку и спрашиваю что-то необязательное, мирное и тут же забытое.

А Айлар тянет куда-то прочь из этого – кому рая, а кому и болота. Почему она не может просто быть со мной?!

Однажды мне приснился путаный сон – ее дети, мать, сестра, ее друзья и подруги, все они толпой тянулись ко мне и хотели обнять, бесконечные лица, которые отныне я обязан был принять как своих родных, и воздуха все меньше, круг смыкается, лица все ближе, теснее, крупнее, я не хочу, не хочу, выпустите меня отсюда!

Еле выдрался из сна, измученный и словно избитый.

Наверное, с перепоя улегся неправильно и надавил на сердце.

Однажды Айлар приезжала сюда.

Ходила по городу, как диковинная птица, за ней шелестели голоса и крались соглядатаи. Купалась в море, загорала на нашем диком пляже. Кажется, ей тут было как на транзитной станции: неважнецки, но ненадолго.

Она очень хотела познакомиться с моей мамой, но не вышло, та – конечно же – отказалась подпускать к себе «неизвестно кого, неизвестного роду-племени, да еще и с двумя детьми».

Может, оно и к лучшему, но Айлар и мой городишко остались друг другом раздражены.

Что будет, если мы станем жить в моем городе? Я стану посмешищем. Это все равно что привести в дом Пегаса.

Иногда мне хочется писать ей письма, потому что разговор нам неподвластен.

«В один прекрасный день ты прочтешь это письмо».

Вот так я хотел начать его.

«Но никто не знает, каким будет этот день на самом деле. Может, тебе просто надоест, или тобой овладеет любопытство, может, тебе будет плохо и ты захочешь меня вспомнить, а может, наоборот, тебе будет весело и ты понадеешься, что это письмо тебя позабавит. Может, ты подумаешь, что в этом письме вдруг окажется ответ на очень сложный жизненный вопрос.

Но…

Но я еще сам не знаю, что тебе напишу.

Сейчас ночь, я жду твоего ответа утром: сможешь ли ты приехать в мой город?

Почему-то именно сейчас я сел писать это письмо и хочу сказать тебе, что очень хочу тебя увидеть и встретить тебя. Мое желание – запомнить этот день надолго и дать запомнить его тебе тоже. Такое ожидание я, наверное, не почувствую еще очень долго.

Я сейчас не прощаюсь. Я просто хочу тебе сказать, что желаю всех наших встреч. Моя необычная, жизнерадостная, прекрасная иностранка.

Мне сейчас это очень важно, и надеюсь, это станет важным и тебе. Я надеюсь, что где-то там, в твоем сердце, в твоей памяти и в твоих чувствах, я найду себе место.

С ТОБОЙ. ХОЧУ. ВСЕГО».

* * *

Где твоя родина, девочка Айлар?

Густые ветки тутового дерева свисают почти до земли. Дерево-то растет на соседнем участке, но вот плодов хозяевам оттуда не зацепить – все они достаются мне. Соседка возмущается из-за забора, а я молчу, согласно кивая, и очищаю очередную ветку.

Запах стоит одуряюще-пряный. Так много смешалось оттенков – это пахнут кружевные деревца белой сирени, утомленные собственной тяжестью головки желто-розовых роз, строгие ирисы и застенчивые нарциссы. А чуть попозже засияет маленький кустик жасмина. Он совершенно особенный – если потереть его лепестки между пальцами, то будет пахнуть бабушкиными духами из ящичка трюмо.

Наш двор – огромный, зачарованный лес. Старые толстые сосны укрывают своей тенью все вокруг. В центре растет самая широкая, ее могут обхватить только двое взрослых. Ей много лет, больше, чем всем остальным. Мне трудно осознать, что такое «много», если оно больше десяти, и это завораживает. А возле дома высокая, грубовато сколоченная беседка – по ней струится виноград. Две широкие, покореженные временем дорожки уходят в самую гущу маленького леса. Там, в глубине, мой любимый старый инжир. Говорят, на него нельзя забираться – дерево обманчиво крепкое. А я просидела на нем все свое детство. Может, это к удаче?..

За моим окном разросся шиповник. Одной стороной он прислонился к сараю – густой, колючий, покрытый миллионами крошечных розовых бутонов. Он такой высокий, что даже задрав голову, все равно не увидишь вершины розовой горы.

Жарко… воздух как будто плывет. Очень тихо. Никого нет, только я слоняюсь по двору. Я обхожу свои владения, и первым делом – домик. Я построила его сама. Царапая ладошки, я таскала для него доски и куски фанеры. В нем только я, только я одна. Тихонько пою, обстругиваю кухонным ножичком тоненькие веточки. Мне хочется думать, что этот домик хоть немножко похож на типи. Вот если бы еще научиться высекать огонь…

Во дворе еще много уютных закоулков. В дождь или просто так можно играть на голубой открытой веранде. Постаревшая ее краска пошла множеством маленьких трещинок. Тяжелые воротца проседают, и нужно изо всех сил дернуть на себя, чтобы они поддались. Веранда открыта с двух сторон, на нее выходят окна нашей сумрачной гостиной. Когда я выучила буквы, то немедленно захотела сообщить об этом всем на свете и гордо начертила на стене террасы: «Мыру мрр!» – и пририсовала разнокрылого голубя. Я так ярко вижу его сейчас, намалеванного синей гуашью на щербатой фанерной стенке. Иногда я оборачиваюсь и вижу маму в окне – она наблюдает за мной сквозь стекло. О чем она думала тогда?

Сейчас-то я знаю, о чем она думает.

Мама ломает руки – как, как она могла отпустить меня так далеко, в чужой край?! А мне уже нет пути назад. Там нет моего мира, моего двора, нет места для меня.

* * *

Каждый раз я еду в столицу взбудораженным. Там меня ждет моя гурия, моя пери, моя Шахерезада. Жаль только, что вместо сказок она мне рассказывает, что я делаю не так. И как много она от меня ждет. Иногда у меня чувство, будто она стоит в вагоне уходящего поезда, уцепившись за мою руку, и не отпускает, а я не могу решиться прыгнуть и уехать вместе с ней. И она тоже еще может прыгнуть – только сюда, ко мне, на мою землю, остаться со мной.

Но я знаю, что ей надо больше. Не могу потянуть ее силой и заставить отказаться от неведомой дороги на поезде. Не знаю, что тут можно решить, не знаю. Но знаю, что с ней в мою жизнь вернулось волнение. Наверное, про нас можно снимать кино, над которым девочки проливали бы литрами горькие слезы. Не от горя, нет. Оттого, что мало у кого есть такая восхитительно душераздирающая история любви, не имеющая никаких выходов.

Вообще ни одного выхода, кажется.

Недавно мы проснулись вместе, и она, непереносимо милая после сна, стала дурачиться. После долгой возни и торговли уговорила меня на завтрак в постель. Я нехотя поднялся, и тут она добавила, чтобы я намазал ее детям хлеб с маслом.

Черт побери!

Зачем я тут?! Мало того что они за стенкой и приходится с ними как-то разговаривать, так еще и завтраки готовить. Так, все брошу к черту и уеду.

У этих детей есть отец.

Как подумаю, что рано или поздно придется сталкиваться с ним и еще с кучей ненужных мне людей…

Здесь – я, а вон там – ее мир. Не надо переходить границу.

А ведь в нашем мире для двоих столько красоты и радости!

Она такая манящая, со своими источающими свет глазами, длинной шеей, постоянно взмывающими руками, нежная, как пух белой цапли.

Ну пожалуйста, Айлар.

* * *

Как только не коверкают мое имя!

Айнур, Ялла, Алла, Айгюль или Лара. Это еще самое милое из всего, остальное я просто смахнула из памяти. Но откликалась на любой вариант – для них же так сложно запомнить мое ужасно необычное имя!

Но он отучил меня и от этого. Айлар – персидское имя, означает «лунная душа». Не отзываться и исправлять! Пусть запомнят, как правильно, у всех есть своя гордость.

Гордость – его второе имя, хотя он не заносчивый. В этом народе вообще есть нечто особенное – умение нести себя так, как будто ты принц Аравии или нобелевский лауреат. Это надо уметь, конечно.

Главное, на пустом месте.

А я так не умею. Мне надо точно знать, за что я собой горжусь. А пока ничего такого нет. Ну, хорошо, есть – дети. Но они сами по себе чудесны, моей заслуги в том самая малость.

Мне столького хочется! Я еще совсем ничего не сделала, но столько могу!

Пожалуйста, посмотри на меня внимательно! Я – твой главный трофей. Я – женщина, которая будет тебя вдохновлять.

Я знаю, тебе нравится на меня смотреть, но разгляди во мне что-нибудь другое.

И я уже купила новые тарелки.

Выбирала долго и придирчиво, я очень прагматичная, сравнивала толщину и симметричность, остановилась на четырех. Светло-серенькие, с рельефом по краю. Страшно модные!

– Мы будем на них есть каждый день? – восхищенно выдохнул Младший.

– Ноги отвалились уже, мама, сколько можно, пошли домой, – заныл Старший.

А лысый отравил мне всю радость своими нравоучениями. Понимаю про экономию и аскетизм, но ведь я тоже зарабатываю, нет?!

Он говорит – как ты странно готовишь, в жизни ничего подобного не ел. Но ест-то с удовольствием!

Знаешь, милый, зачем делают художественные портреты? Чтобы показать скрытое. Мне очень хочется сделать черно-белую фотосессию, и ты увидишь меня не только восхищенной тобою, но и печальной, и тоскующей, и мечтательной, и полюбишь меня разную.

Моя родина – рядом с тобой, когда я слышу твое дыхание, чувствую запах твоей кожи. С меня слетели оковы и латы, нет запрещенного, стыдного, грязного, чужого, я гладкая, как яйцо, проглоти меня целиком.

Называй меня по имени и никогда не путай его. Не потеряй меня, умоляю.

* * *

Я решился на это.

Я все сказал и уехал.

Не хочу думать о том, что с ней будет. Господи, как я устал.

Моментально всем стало известно, что мы расстались. Почему в это вовлечено столько народу?! Я просто устал, оставьте меня в покое и ее тоже.

Мы медленно и осторожно разорвали живые ткани. Нельзя было так срастаться. Теперь мы не будем целыми сутками разговаривать, делая работу одной левой и изредка удостаивая остальной мир минуты внимания. Теперь я могу не платить за ее квартиру, не тратить денег на поездки и на связь. Мне не нужно больше ходить в гости к людям, среди которых я чужой.

Мне вообще не надо думать о ее несчастьях и проблемах. Кончено! Я не мог их решить, и все, что сделало бы ее счастливой, было мне неподвластно.

Когда-то мне было пятнадцать. Утром после той ночи первого поцелуя я убирал кухню и увидел бокал со следами помады на краю. Помню, я очень долго смотрел на него. Это был след ночи и след женщины. Это знак, что я был не один ночью, это знак, что женщина ушла утром. Я общался с ней потом и с многими другими, и были другие поцелуи тоже.

Но это было первое переживание, которое во мне вызвала женщина.

Яркое, как след той красной помады на краю. На краю бокала…

Много лет прошло. Я встретил тебя, и мир вокруг погас. Ты мне ценна. Ты моя. Я тебя ласкаю, целую, вдыхаю, впиваюсь, обожаю, люблю, забочусь, даю тепло, даю внимание, поддержку, я рядом, я есть…

Озноб тревоги, судороги гордости, сырая прохлада неуютности, липкие ладони страха, отек самолюбия, скулящее равнодушие одиночества, гордость отчаяния. Все…

Все позади. Есть я и ты. Ты моя. Ты ярче всего, что было и будет.

Баста.

Мне можно все.

Я свободен.

Вечером ребята потащили меня в пивной бар, сняли для меня девицу.

Кажется, это было преждевременно.

* * *

Двое суток я плакала и спала.

Дети остались у отца, я взяла отпуск.

Мне сейчас никто не нужен. Пожалуйста, дайте поспать.

Почему не делается трансплантация головы? Отрезал старую, пришил новую. Только эта новая должна быть выращена в лаборатории. Интересно, в новой голове тоже заведется живность?

Не буду пить таблетки, я управляю собой.

Разговаривала с подругой, она думает, что уже очень старая и все знает. Смотрит, и жалеет, и применяет любимое средство против самобичевания – перечень достижений и наград.

– Ты такая молодая, а у тебя двое отличных пацанов, – настойчиво напоминает она мне. – Ты нравишься людям, ты красавица и ты очень упорная. В чужой стране нашла работу! Тебя сняли на обложку журнала. Не тормози.

– Да-а, – ною я, – во-первых, не на обложку, а на разворот. А во-вторых – второй раз развожусь! Почему нельзя вернуть мне хоть немного любви?!

– Дорогая, – выдыхает табачный дым подруга, – у всякого человека можно взять только то, что у него есть. Если у него есть любовь – ты ее получишь. Если нету – какого рожна он может отдать?! Это ведь так просто!

Наверное, я правда тупая. Не понимаю таких простых вещей. Но я чувствую только, что разрезана наискосок. И это никак не зарастает.

Да, я была неправа, я слишком много говорила. Но он же старше меня, он же понимал, что мне нужно вылечиться! Почему не отнестись к больному как… к больному?!

Но двух дней вполне достаточно для того, чтобы кишки хотя бы перестали вываливаться наружу.

Мы разделены, все кончилось. Что тебе еще надо?!

Он все пишет и пишет, как ему плохо.

Мне плохо тут, ему плохо там. И что же мне прикажете делать?!

Девочки визжат – не отвечай, не пиши, пусть мучается!

Друзья ласково гладят по голове и утешают тем, что он мудак и я найду настоящего. Да мне нормально, я ведь давно ощущала сквозняк.

Если бы не мои друзья, я бы, наверное, упала на землю, как пустая шкурка от змеи. Они вдыхают в меня воздух, тормошат, выкладывают надежды – одна ярче другой. Сильная, как амазонка, прекрасная моя подруга взяла меня на буксир. Хочешь новую работу? Будет тебе работа. Хочешь ему работу? Будет и ему работа, тут, в столице!

– Только пусть сначала женится, иначе я не играю! – орет в трубку ее муж.

Мы хохочем, и я громче всех. Я привыкла к роли рыжего клоуна и никак из нее не выйду.

Разве меня нельзя полюбить просто так?

* * *

Я как чертова Золушка после бала, и все превратилось обратно в тыкву.

Были несколько угарных лет, и я сам поставил точку.

Напряженно слежу за ней в Сети: ага, уже кутит с какими-то болванами! Не успела после меня остыть кровать, как мгновенно отправилась утешаться.

Не могу вынести, не хочу даже представлять, что она с кем-то другим. Звоню – голос печальный, отвечает односложно: да, я люблю тебя, но мы уже не вместе, ты забыл?

Но я все еще за тебя отвечаю, кричу я. Ты забыла все, чему я тебя учил?! Не беги себя раздавать! Цени себя, хотя я этого не смог сделать, да, да, не смог.

Я так не хочу, чтобы она отрезала мне пути окончательно. Как будто жду, что вот-вот что-то решится само собой.

Милая, тебе нужен кто-то другой, не я. Иначе наша сказка не превратилась бы в твой слезный монолог. Наверное, я не оправдал твоей любви. Допустим, ты «бентли», а я – трактор.

Черт.

Ее подруга как-то обронила, что самый идеальный мужчина – мистер Дарси, который проявлял себя действиями, а остальные просто приходили насрать девушкам в сюжет.

Смешно, да. Укол попал в цель. Хотя я этого Дарси знать не знаю и одной левой разделаю.

Но еще я не знаю, выдержу ли уходящий поезд повторно. Вчера опять снял девицу, снова сказал спасибо и отпустил. Черт! Когда же это закончится?!

* * *

Ездили на могилу святого Габриэля. Мальчишки таращили глаза и рассматривали монашек, виноград, лампадку и бутылочки с маслом, прониклись всеобщим благоговением и притихли, и послушно выполняли все мои указания.

– Положите руки на землю и загадайте желание. Молча подумайте об этом, сосредоточьтесь, не вертите головами.

Старший прикрыл глаза и зашептал:

– Хочу, чтобы на всей планете был мир, и чтобы люди не болели, и всем было хорошо.

Господи, кого я родила?!

Младший пошевелил своими пухлыми пальчиками, старательно уложенными на землю, и сказал очень серьезно:

– Я хочу шарик «йо-йо»!

Как же хорошо, что я их родила.

Ничего от них не скрываю, и они не задают вопросов. Может быть, я неправа – не принято делать детей свидетелями взрослых страданий.

Он не любит моих детей. Хорошо, ладно, он не обязан. Но мне так остро жжет сердце, когда я думаю о том, как они его встречали – со щенячьим восторгом, прыгали и чуть не облизывали. Почему они, такие маленькие люди, умеют любить не в ответ, а просто так?!

Ты не подпускала меня к ним, упрекнул он в очередном письме. Не понимаю, что это значит.

А каково было бы без детей? Если бы мы встретились тогда, когда я была еще без них. Не было бы причин уходить от меня?

– Чему я вас научила? – спрашиваю у детей.

Младший задумался и старательно перечислил:

– Ну-у… вести себя В ОБЩЕСТВЕ, не пить колу на диване, не брать чужое без разрешения…

Старший повел рукой и сказал:

– Любить.

Полчаса хрипела и задыхалась.

Мои такие разные, незаменимые, мои бальзамы для сердечных ран и капли жизни.

Подруга, которая безоговорочно возненавидела моего мужчину после разрыва, добавила, что, если он вернется, она его снова полюбит.

– Вы слишком много слов употребляете, – с досадой сказала она. – Мужчине не пристало столько базарить. Тонете в словах, и смысл теряется. Он просто должен прийти и что-то сделать, а не оправдываться.

Все правы. И он, и она, и все. А мне предписано только ждать.

* * *

Ты – это как купаться в дождь летом. Никто никогда не идет купаться в дождь. Ты внутри моря, и вдруг неожиданно пошел дождь. Летний, теплый, приятный. Теплое море вокруг, и теплые капли с неба смывают соль с губ. Ты в воде и так близок к небу. Шум прибоя с шумом дождя. Ты чистый и первобытный.

Я не верил в последний шанс, у меня их было много.

Позавчера я выпал из окна второго этажа. Да, смейся надо мной. Ничего не случилось, просто я был так пьян, что вывалился из очень низкого окна, в полете зацепился за бельевую веревку и все-таки рухнул вниз.

Так, ничего особенного. Царапины, ушибы, немного хромаю. Главное – нет сотрясения, потому что все помню.

Все помню.

* * *

Я восхищаюсь женщинами, которые находят наслаждение в одиночестве. Умеют быть счастливыми сами с собой, и почему-то они никогда не бывают одиноки. Почему так парадоксально все устроено: кто-то не выживет один, но он всегда один, а кому-то дано все сразу и даже то, что ему не очень-то и надо?!

Читаю бесконечные психологические статьи: двенадцать способов стать богиней.

Восемь отличий девочки от женщины.

Семнадцать признаков, что ваши отношения нежизнеспособны.

Почему нигде ничего не написано вот о чем: если два человека любят друга друга, зачем они расстаются?!

– Давай рассуждать логически, – прихлебывает кофе подруга-старая-черепаха. – Вот два человека, и между ними не было измены. Нет третьего лишнего. Нет предательства, мошенничества, нет ничего такого, что нельзя было бы простить или отыграть назад. По мне, расставаться им – самая большая бессмыслица и расточительность. А может, на вас порчу навели?!

Логика – хорошая вещь, успокаивающая. По ней все неизбежно должно наладиться.

– Если бы мой муж сказал мне – поехали в горы, я бы поехала. И заметь, я вовсе не из послушных женщин, – добавляет старая-черепаха.

Я бы тоже поехала. Куда угодно.

Только он никуда меня не позвал.

* * *

Лето приближалось к порогу, уже ночами дети спали раскидавшись, и город окончательно оттаял после мерзлой ветреной весны.

Айлар сидела на кухне и рисовала.

Шариковой ручкой, потом пером и тушью.

Рисовала на больших белых листах мелкие детали, тщательно выводя каждую ресничку и лепесток. Фигуры появлялись сами собою, переливаясь одна в другую – ветки и кошки, соловьи и корабли, фрукты и глаза. Штрихи то ложились тонко и ровно, то завивались виноградными усиками, и с каждой полностью проявившейся фигурой словно спелое яблоко падало с дерева в подол Айлар.

Лист должен быть весь заполнен, а чем – он сам подскажет.

Черно-белая картинка говорила ей больше, чем цветная. Она предлагала выбор.

За долгое время накопилась уже целая галерея рисунков. Айлар заканчивала один и тут же брала следующий лист, как будто из нее тянулась неистощимая река, и в конце концов эти рисунки сложатся в одну целую огромную картину.

Может быть, эта река, как и всякая другая, вливается в море.

Может быть, река приведет ее к заветному морю, которое ее ждет.

Про которое она всегда будет знать, даже с закрытыми глазами, в какой оно стороне.