Текст книги "Художник, спускающийся по лестнице"

Софи. Нет, в «Тэтлере» этих фотографий не было, я специально смотрела… короче, фотограф снимал каждого из вас на фоне той картины, которую он написал.

Мартелло. Понятно. И вы хотите знать, кто из нас позировал на фоне той картины, которую вы нам описали.

Софи. Да. Это вполне удовлетворит мое любопытство. Это был зимний пейзаж, насколько я помню.

Доннер. Там была картина со снегом. Одна.

Софи. Снежное поле, занимающее все полотно…

Мартелло. Не все…

Софи. Да, там еще была изгородь…

Битчем. Верно, изгородь на снежном поле!

Софи. Точно! (Пауза.) Итак, кто из вас…

Доннер. Это Битчем!

Софи. Мистер Битчем!

Битчем. Да, мисс Фартингейл… Судя по всему, это был я.

Пауза.

Софи (радостно). Ну что, кто-нибудь еще хочет чаю?

Мартелло. Я поставлю чайник.

Мартелло берет чайник и выходит с ним из комнаты.

Граммофон: «Шах!»

Софи. О, так это были шахматы, мистер Битчем.

Битчем. Да. Ленин играет с Джеком Демпси.[10]10
  Джек Демпси (1895–1983) – чернокожий американский боксер, абсолютный чемпион мира (1919–1926 гг.).


[Закрыть]

Софи. Блестящая идея! Но вы больше не пишете картины?

Битчем. Нет. Лет через пятьдесят никто их больше не будет писать. Кроме Доннера, разумеется.

Софи. Я надеюсь, что это будут красивые картины, мистер Доннер. Нет ничего красивее природы.

Битчем. Ради бога, не думайте, что я имею что-то против красоты или против природы, мисс Фартингейл! Особенно мне нравится тот парк, где вы повстречались с Мартелло: оттуда открывался великолепный вид на реку, правда?… – то есть, я хотел сказать…

Софи. Вы совершенно правы, мистер Битчем, вид по-прежнему великолепен, несмотря на то, что я ослепла. Я наслаждаюсь им ничуть не меньше, чем всякий, кто сидит в этом парке под солнцем с закрытыми глазами. Даже больше, потому что я могу приукрашивать реальность, словно художник, не боясь при этом впасть в противоречие со своими чувствами. Когда я слышу стук копыт, например, то представляю, что по парку бродит единорог, и никто не может заставить меня открыть глаза, чтобы убедиться, что это не так.

Мартелло возвращается.

Мартелло. Инки, которые никогда не видели лошадь, поверили бы в существование единорога с такой же степенью вероятности, а это значит, что единороги ничуть не менее реальны, чем лошади. Слышите! Мисс Фартингейл, как вы считаете, это ландо или кеб?

С улицы доносится звук проезжающего экипажа.

Софи. Четыре пары копыт, мистер Мартелло, но это все же не ландо. Лошади ширской породы, а значит, это, скорее всего, подвода с пивными бочками.

Мартелло. Подвода с пивными бочками, чтоб мне провалиться! Давайте поиграем еще!

Битчем. Знаете, что я тут внезапно вспомнил… а вы-то помните?…

Мартелло. Точно, и мне то же самое вспомнилось…

Битчем. Лошадь Битчема под десятым номером!

Сцена 6

Пространство на открытом воздухе. 1914 год.

Три молодых художника совершают поход по Франции. В настоящий момент они находятся в сельской местности: на спинах у них рюкзаки, в руках – трости для прогулок и т. п. Битчем, в дополнение ко всему, имитирует стук конских копыт при помощи двух половинок кокосового ореха.

Битчем (декламирует). Искусство состоит из постоянных неожиданностей. Искусство никогда не обязано ни к чему приспосабливаться. Искусство не обязано никому давать то, что обещано. Искусство не имеет ничего общего с мастерством: пусть ты делаешь что-то хорошо, но если то, что ты делаешь, общеизвестно, тебе нет оправдания. Господи, как здорово! Всю жизнь я мечтал скакать на коне по сельским дорогам Франции бок о бок со своими лучшими друзьями и делать громкие, но бездоказательные заявления, касающиеся искусства. Спасибо тебе за все, Мартелло! Какое счастье, что я знаком с тобою, Доннер! Как тебе мой скакун?

Мартелло. Он бесподобен, Ваше Величество!

Доннер. Прекрасный скакун! Почему бы не дать ему передохнуть?

Битчем. Мышонок сегодня как-то по-особенному тих. Тебе следовало потратиться на коня. Ехать верхом – это совсем иное дело. Честно говоря, у меня никогда раньше не было столь беззаботного настроения. Когда мы станем знаменитыми и болтливыми старцами и вся наша жизнь будет посвящена ретроспекции и ретроспективным выставкам, я хочу чтобы сегодняшний день так и оставался самым ярким воспоминанием в моей жизни…

Доннер остервенело бьет по севшей на него мухе. Он явно утомлен и пребывает в дурном настроении.

Доннер. Черт, не припомню такой жарищи… а тут еще эти мухи… (Пытается убить еще одну муху.) Нам еще далеко?

Мартелло. Докуда?

Доннер. Откуда мне знать?

Битчем. Следующий вопрос: как художник может оправдать себя в глазах общества? Какова его роль? Зачем он существует?… – Доннер, зачем ты пытаешься стать художником?

Доннер. Говорят, что художники каждый день видят обнаженных женщин.

Битчем. Доннер сегодня циничен.

Доннер. Я еще ни разу не видел обнаженной женщины, а если я ничего не поменяю в своей жизни, то никогда и не увижу. К сожалению, мои родители – помещики и живут в деревне.

Битчем. Забавные рассуждения, но вряд ли это имеет отношение к делу. Итак, повторюсь, каким образом художник может оправдать себя в глазах общества? Мой ответ: никак не может, а посему ему следует перестать изводить приличных людей в попытках удовлетворить это свое тщеславное и эгоистичное желание. Художник – это просто баловень судьбы. И ничего больше. Возьмите произвольно любую тысячу человек, и среди них всегда найдутся девятьсот, которые работают кое-как, девяносто, которые добиваются определенных результатов, девять настоящих мастеров своего дела и один тип, который живописует труд остальных девятисот девяноста девяти. Тпру, мой мальчик, тпру!

Доннер. Да заткнись ты!

Битчем. Я до сих пор не придумал, как его назвать.

Мартелло. Мне пришла в голову великолепная идея.

Доннер. И мне.

Мартелло. Я должен написать портрет… нечто вроде идеала женской красоты, основанного на Песни Песней царя Соломона.

Битчем. Ничего в голову не приходит…

Доннер. Моя идея заключается в том, что в следующем году мы отправимся в путешествие на автомобиле, а если у нас не найдется на него денег, то нам будет лучше остаться дома.

Мартелло. Ты же был в восторге от идеи пешего похода, Мышонок.

Доннер. Ну, я не стану утверждать, что поход мне совсем не понравился. В частности, мне понравился тот этап, когда мы планировали маршрут, сидя дома у камина с картой Франции на столе и с чашками горячего шоколада в руках. Если вы помните, мы решили, что будем делать небольшие переходы от одной очаровательной деревушки до другой… отправляться в путь каждое утро после простого завтрака на террасе, увитой виноградной лозой, выбирать живописную тропинку и идти по ней через сельскую местность, время от времени преодолевая вброд весело журчащие ручьи, отдыхать в полдень под сенью деревьев, устроив пикник, а потом, после короткого освежающего сна и неутомительного перехода, останавливаться на ночлег на уютном постоялом дворе… принять горячую ванну, позволить себе плотный ужин, после которого можно выкурить трубку в пивной среди гостеприимных местных жителей, а затем, почитав при свечах занимательную книгу, предаться крепкому сну без сновидений… (бам!)… вот тебе, тварь такая!

Битчем (изображая скачущего галопом коня). Тпру!.. – тпру!.. – ты испугал моего рысака, Доннер!

Доннер. Заткнись, Щелчок! День напролет меня грызут чертовы французские мухи, а по ночам их сменяют комары. Я чуть не утонул, пытаясь преодолеть вброд весело журчащий ручей, гостеприимные аборигены украли почти все наши деньги, так что уже третий день подряд мы спим под открытым небом, от провизии осталась только половинка кокосового ореха, а что касается живописных тропинок… Боже, вот они снова едут!

Где-то за сценой проезжает непонятно откуда взявшаяся колонна громыхающих грузовиков. За их грохотом ничего невозможно разобрать. Когда грохот стихает, слышно, что «конь» Битчема вновь перешел на галоп.

Битчем. Спокойно, спокойно… молодец…

Мартелло. Знаешь что? Уступи Мартелло своего коня.

Битчем. Ни за что. Этот конь верит только в меня. Какое великолепное животное! У меня за жизнь перебывало девять лошадей, считая с моего первого пони, но ни один не стоил и волоска вот этого… Надежен на все сто, послушен и неутомим. С ним время в пути летит как стрела. Так как же мне его все-таки назвать?

Доннер. Где мы, Банджо? Ты в курсе?

Мартелло. Более-менее.

Доннер. Так где же мы?

Мартелло. Имеет место некоторое расхождение между картой и тем, что было написано на последнем дорожном знаке.

Доннер. Я не видел ни одного дорожного знака с самого утра. Такое ощущение, что кто-то их нарочно повыдергивал.

За сценой проезжает еще одна колонна грузовиков.

Битчем. Спокойно, спокойно…

Доннер. Ради всего святого, Битчем, выкинь ты наконец этот чертов кокос!

Битчем. Кокос!.. Неплохое имя. Но все-таки в нем чего-то не хватает. Вот, к примеру, Наполеон – назвал бы он своего коня Кокосом?… Кстати, Наполеон… тоже неплохое имя.

Доннер. Кроме того, чем дальше, тем более очевидно, что нам следовало остаться дома хотя бы из-за напряженности в международных отношениях.

Мартелло. Из-за чего?

Доннер. Из-за войны.

Мартелло. Из-за какой войны? Неужели ты веришь во всю эту чушь? Войны не будет.

Доннер. Мы повстречали уже четвертую колонну военной техники за сегодняшний день, и мы уже целую неделю не заглядывали в газеты.

Мартелло. Французы вечно поднимают шум по всяким пустякам.

Доннер. Это были не французы, это были немцы.

Мартелло. Чушь!

Доннер. Нет, нечушь.

Мартелло. Где эта чертова карта? Щелчок, это были французы или немцы?

Битчем. Не знаю, Банджо, автомобили все один на другой похожи.

Мартелло. Я говорю о солдатах в автомобилях. Доннер утверждает, что это были немцы.

Битчем. Как он это понял?

Мартелло. Как ты это понял, Доннер?

Доннер. По форме.

Мартелло. Ах, по форме. Все равно не поднимай паники. Они ехали в противоположную сторону. К тому времени, когда они доберутся до Парижа, мы уже окажемся в Швейцарии.

Доннер. Неужели ты всерьез рассчитываешь добраться пешком до Швейцарии? Ты спятил, Мартелло!

Глухой грохот вдалеке; это взрыв артиллерийского снаряда.

Мартелло. Наверное, где-то неподалеку добывают камень.

Битчем. Спокойно, Наполеон, вот умница…

Донн ер. Битчем тоже спятил.

Еще один взрыв.

Битчем. Я понял! Я назову его Десятым Битчема! Он будет призрачной кавалерией, изменяющей ход военных действий – вот он, мгновение – и его нет! – он атакует и тут же исчезает, его ржание уносится ветром, он не оставляет следов: все, что вы слышите, – это стук копыт по пустой дороге. Это не физический конь, это конь метафизический! Патафизический! Апокалиптический, стукокопытческий Десятый Битчема – смотрите и любуйтесь!

Кавалерийский эскадрон с громким топотом проносится мимо и исчезает; трое друзей, потрясенные этим зрелищем, возвращаются к реальности.

Мартелло. Боже святый!

Доннер. Ну, теперь-то вы мне поверили? Это была немецкая кавалерия.

Битчем. Он прав.

Мартелло. Мы зашли слишком далеко на восток Только не надо нервничать. Господи, до чего же мы дожили – нельзя спокойно по Европе прогуляться! Вперед! Я вижу, что дорога расходится в разные стороны. Если верить солнцу, то нам направо, в Швейцарию.

Взрыв.

Не обращайте внимания.

Доннер. Глядите, что там происходит?

Мартелло. Где? – А, это… Какие-то люди копают канаву.

Битчем. Это солдаты.

Мартелло. Во Франции солдаты, как правило, все время копают канавы. И в Германии тоже. Главное – не обращать на них внимания.

Битчем. А почему канава такая большая?

Мартелло. Правда? Ну, наверное, они собираются укладывать туда трубу.

Битчем. По-моему, такие канавы называют траншеями.

Мартелло. Главное – не обращать ни на что внимания.

Доннер. Нас наверняка вышлют из страны. Остается только надеяться, что не заставят идти пешком.

Мартелло. Лучше посмотри, как кругом красиво. Дорога идет в гору. Это хороший знак. Вперед, Битчем! Кстати, что стряслось с твоим Десятым?

Битчем. Ох, как у меня болят ноги… Господи!

Судя по всему, он заметил нечто ужасное – Мартелло и Доннер поворачиваются и смотрят в ту же сторону.

Мартелло (громко и отчетливо). Добрый день!

Битчем (тем же тоном). Бонжур!

Доннер. Гутен таг!

Пауза.

Битчем (шепотом). Это был артиллерийский снаряд.

Мартелло. Старина, в любом случае это нас совершенно не касается. Эти европейцы все время убивают друг друга из-за своих дурацких границ.

Доннер. Как мы вернемся домой?

Битчем. Поездом. Я телеграфирую, чтобы нам выслали денег.

Доннер. Сомневаюсь, что поезда сейчас ходят!

Битчем. Тогда пойдем на вокзал и будем ждать, пока они не начнут ходить снова!

Доннер. Нас примут за шпионов… и расстреляют! Какая нелепость! Я не хочу умирать нелепой смертью!

Битчем. Другой смерти на войне не бывает.

Мартелло. Молчать! Вы рассуждаете как молокососы. Я старше вас, у меня опыта больше. Я внимательно следил за ситуацией в Европе и могу заверить вас, что войны не будет – по крайней мере в этом году. Вы что, забыли – мой дядя Руперт служит в Министерстве обороны. Когда пристрелили этого дурацкого эрцгерцога Фердинанда, то я спросил его. – «Дядюшка! Это война? Неужели из-за этого мне придется отложить поход, который мы с друзьями планируем с самой зимы?» «Мой мальчик! – ответил мне дядя Руперт. – Смело отправляйся в путь! Я лично заверяю тебя, что войны не будет, поскольку правительство Его Величества еще не готово к войне и нам потребуется не менее шести месяцев, чтобы собраться с силами и задать этим лягушатникам перца!»

Доннер. Лягушатникам?

Мартелло. «Можешь гулять смело и ни о чем плохом не думать, – сказал мой дядюшка Руперт, – а затем отправиться отдохнуть на воден-воден в Баден-Баден!», а моя тетушка прибавила к этому: «Может быть, это излечит тебя от этих идиотских творческих порывов, на которые ты тратишь столько времени и денег! Ты живешь в прекрасном и разумно устроенном мире, – продолжила моя тетушка, – и уж если тебе не терпится быть художником, так хоть рисуй что-нибудь прекрасное и разумное!» Что наводит меня на мысль… – это уже не тетушка, это я от себя говорю, – так вот, это наводит меня на мысль о моей будущей картине, о портрете прекрасной женщины, описанной в Песни Песней царя Соломона…

Разрыв снаряда.

Изображу я живот ее как круглую чашу, в которой не истощается ароматное вино; чрево ее – как ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца – как двух козлят, двоен серны; шею ее – как столп из слоновой кости; глаза ее – озерки Есевонские, что у ворот Батраббима; нос ее – как башню Ливанскую, обращенную к Дамаску… О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои – как стадо коз, сходящих с горы Галаадской; зубы твои – как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни… Напишу я губы твои, как ленты алые, и уста твои любезные; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими…

Взрывы следуют один за другим.

Сцена 7

Комната в Ламбете. 1920 год.

Продолжается чаепитие (из Сцены 5), все – в прекрасном настроении. Софи осторожными шажками передвигается по комнате, следуя подсказкам возбужденных хозяев.

Битчем, Доннер, Мартелло (наперебой). Левее!.. левее… теперь правее… снова левее… направо… направо… поворот… чуть-чуть правее… поворот… налево… поворот… стоп!

Доннер. Итак?

Софи. Я точно там же, откуда начала, стою спиной к стулу.

Доннер. Вы абсолютно в этом уверены, мисс Фартингейл?

Софи (садясь на стул). Абсолютно!

Мужчины смеются и аплодируют.

Битчем. Вы победили. Но мы же могли передвинуть стул.

Софи. Я не сомневалась, что в этом случае вы поставили бы его вовремя на место или по крайней мере подхватили бы меня.

Битчем. Да, разумеется, мы так и поступили бы.

Доннер. Конечно! Ну что, сыграем еще разок?

Софи. Не сегодня, мистер Доннер. Я пробыла у вас намного дольше, чем намеревалась. Мне бы не хотелось, чтобы обо мне начали беспокоиться в школе. (Софи встает с явным намерением удалиться.)

Битчем. Мы проводим вас.

Софи. Спасибо. Но, право, не стоит беспокоиться.

Битчем. Мне было бы крайне приятно.

Софи. Ну, если это будет вам крайне приятно, мистер Битчем…

Доннер. Нам всем это было бы крайне приятно.

Софи. Ну и разозлятся же они там… (натыкается на чайный столик и переворачивает его) – ах!

Битчем. Мартелло, ты переставил столик!

Софи. Простите меня… я так неуклюжа…

Битчем. Это не ваша вина… вставайте, прошу вас… позвольте… вот так… О!

Софи. Что такое?

Битчем. Ничего. Просто на вас действительно синие чулки.

Софи и Битчем смеются.

Мартелло. Вы попали в замечательные руки, мисс Фартингейл. Я уверен, что вам вовсе не улыбается появиться в школе в сопровождении целой толпы, поэтому позвольте откланяться. Надеюсь, вы у нас не в последний раз.

Софи. Я уверена в этом, мистер Мартелло. Еще раз огромное вам спасибо. Я прощаюсь с вами и с мистером Доннером.

Доннер. Увы… до свиданья, мисс Фартингейл.

Мартелло. Надеюсь, мистер Битчем не забудет пригласить вас на ужин.

Битчем. Это было бы пределом моих мечтаний.

Софи. И моих тоже. Да, кстати, совершенно не обязательно надевать для меня вечерний костюм… Пойдемте, мистер Битчем. Могу ли я попросить вас подержать меня за руку, пока я буду спускаться по лестнице?

Битчем. Ну, раз уж мы будем держаться за руки, так позвольте мне хотя бы узнать ваше имя.

Софи. Софи.

Доннер. Осторожнее, не упадите…

Софи. Не волнуйтесь, я не упаду!

Битчем и Софи уходят; с лестницы доносится их смех.

Доннер (тихо). Не упадите.

Сцена 8

Комната в Ламбете. 1922 год.

Комната как в Сцене 4, вдалеке слышится мелодия аккордеона.

Доннер молча слушает Софи.

Софи. Я вновь чувствую себя слепой. Намного слепее, чем в тот первый день, когда я пришла к вам на чай. Словно я вновь наткнулась на столик и опрокинула его. (Кричит.) Этого не может быть! Что он замышляет? Что вы все замышляете, Мышонок? Мы не можем жить здесь вдвоем, словно брат с сестрой. Я знаю, что ты сам не станешь приставать ко мне, так не жди, что я стану приставать к тебе. Неужели ты ждешь, что в обмен на твое сочувствие я буду день-деньской сидеть в кресле и плести коврики или вязать на спицах?… А если нам потребуется завести служанку? У меня нет денег, чтобы платить ей, и я не позволю платить тебе в обмен на привилегию читать мне вслух по вечерам. Но одна я жить тоже не хочу, не могу, я же жутко боюсь темноты: не той темноты, что у меня в глазах, а настоящей темноты, и мне надо знать, что, когда я проснулась, уже наступило утро, иначе я подумаю, что солнце больше никогда не взойдет, и впаду в панику. Кто мне теперь это скажет?… И кто теперь будет включать свет, подбирать для меня одежду по цветам, искать пропавшую туфлю, поправлять мне платье на спине? Ты об этом, наверное, даже и не думал. А если думал, значит, решил, что я стану твоей любовницей. Но я не стану. Не могу.

Доннер, который стоял рядом с дверью, неслышно уходит.

И я не смогу жить с тобой, зная, что ты меня желаешь. Это ты понимаешь?… Мышонок? Ты здесь? Скажи хоть что-нибудь! Пожалуйста, Мышонок, не молчи, это не честно… я же знаю, что ты здесь… Неужели ты ушел? Прошу тебя, не надо… Как я смогу принять решение, если я перестану тебе верить? Умоляю тебя, если ты здесь, скажи. Чего ты задумал? Что, собрался просто так вот стоять и следить за мной? Я же знаю, ты стоишь где-то молча… или сидишь на кровати… или на крае ванны… наблюдаешь, как я расхаживаю по комнате, как горюю, как разговариваю сама с собой, сплю, умываюсь, одеваюсь, раздеваюсь, реву… О нет, все кончено! Я не могу так! не могу! не могу! не могу!!! (Софи бросается к окну.)

Затемнение, грохот разбитого стекла, и мгновение спустя конское ржание на улице.

Сцена 9

Студия в мансарде. 1972 год.

Старый Мартелло и старый Доннер вновь принялись за работу, прерванную в Сцене 3.

Мартелло. Она чуть не убила тебя, Доннер. Упала бы ярдом правее – и тебе конец. Вышибла бы тебе мозги или сломала шею, пока ты махал нам рукой на прощанье. Я помню, что услышал звон стекла, посмотрел вверх и хотел закричать: «Берегись!», но у меня перехватило дыхание, и я закричал тогда только, когда тело уже коснулось земли. Я бы не успел тебя спасти. Битчем сказал, что это несчастный случай – она искала дверь, потеряла ориентацию, вышла в окно – иначе тогда почему она сначала не открыла его? Так он рассуждал. Не знаю, не знаю. Странно ожидать от человека, охваченного иррациональным порывом, рациональных действий. «Трагическая дефенестрация», – изрек коронер. «Что за напыщенный кретин», – подумалось мне тогда. Но потом я пришел к выводу, что он просто не удержался от соблазна: не часто ведь выпадает случай воспользоваться таким редким словом. Правда, диковинное слово: «дефенестрация»? Я имею в виду, что не так уж много людей выбрасываются из окон сами или бывают кем-то выброшены, чтобы это слово приходилось слышать каждый день. Кстати, мне нужно вставить ей зуб, ты нигде его не видел?., видно, жемчужина закатилась под шкаф. Интересно, почему в таком случае не существует специального слова для людей, свалившихся со стремянки или застрявших в дымовой трубе? Скажем, «дестремация». По-моему, такого слова нет. «После трагической дестремации…» Великолепно. Ко второму случаю подойдет слово «пертрубация». «Задохнулся в результате пертрубации…» Замечательная идея, нужно придумать по отдельному термину для каждого из возможной разновидности несчастных случаев…

Доннер. Мартелло, прошу тебя, перестань.

Пауза.

Мартелло. А! Вот ты где… (Мартелло находит на полу недостающую жемчужину.)

Доннер. У нее тоже все зубы были выбиты, поломаны…

Мартелло. Доннер! Если уж хочешь об этом говорить, то скажи что-нибудь умное. Пятьдесят лет назад мы знали одну прелестную девушку, которая была обречена на печальное существование. Она выпрыгнула из окна, что оказалось, безусловно, трагичным и глубоко потрясшим нас событием, и вот прошло полвека – с тех пор мы видели много страданий и немало смертей, ни одну из которых нельзя было назвать счастливой, Теперь уже и нам осталось недолго ждать, когда мы присоединимся к бедной Софи. В конце концов, что такое жизнь, как не короткий отрезок времени между падениями одного тела и другого…

Доннер. Нет, неправда! Ни одна жизнь не похожа на другую, и каждое ее мгновение исполнено смысла – иначе не стоило бы стараться работать лучше, жить хорошо, всегда делать правильный выбор. Я считаю, что она погибла напрасно; она вполне могла бы быть счастлива рядом со мной.

Мартелло. Что ж, Битчем тоже так считал, но его хватило всего лишь на пару лет. Откуда ты знаешь, что с тобой не случилось бы того же самого? Слепая любовница – источник многочисленных проблем.

Доннер. Я бы женился на ней не задумываясь.

Мартелло. Возможно, она сделала неправильный выбор.

Доннер. Она не могла выбирать. Она влюбилась в него с первого взгляда. Как и я в нее, впрочем. После ее ухода, даже когда у меня все хорошо, мне все равно всегда чего-то не хватает. Мне суждено умереть с ощущением того, что жизнь прошла впустую; я в этом уверен.

Мартелло. Неужели тебе это до сих пор так важно, Доннер? Неужели тебя утешило бы, если бы ты вдруг сейчас узнал, что Софи любила тебя?

Доннер. Я всегда знал, что это не так, но мне всегда хотелось верить в то, что она относилась ко мне так же, как я к ней.

Мартелло. А может, она и на самом деле любила именно тебя?

Доннер. Разумеется, нет. Она любила Битчема.

Мартелло. Ну, с нашей точки зрения она любила Битчема, но откуда мы знаем, чье лицо она видела при этом внутренним взором?

Доннер. Но это же был Битчем – она запомнила его картину, заснеженное поле!

Мартелло. Верно. Она спросила, не моя ли это была картина, буквально через пять минут после нашего знакомства в парке. Она описала ее очень кратко, и мне представилась черная изгородь из вертикальных прутьев, вроде изгороди парка, тянущаяся через все полотно, словно кто-то смотрит на заснеженное поле изнутри клетки. Это не очень похоже на пейзаж Битчема.

Доннер. Но со снегом больше ничего не было.

Мартелло. Да, ты прав, но… честное слово, Доннер, это пришло мне в голову только много позднее, когда она уже долгое время жила с Битчемом…

Доннер. Что тебе пришло в голову, Мартелло?

Мартелло. Помнишь твою картину с белой изгородью…

Доннер. С белой изгородью?

Мартелло. Толстые белые столбы, которые тянутся через всю картину с интервалом в пару дюймов, а просветы между ними – черные.

Доннер. Да, помню. Еще бы!

Мартелло. Словно кто-то вглядывается через белую изгородь в ночную тьму.

Доннер. О, господи!

Мартелло. Возможно, я заблуждаюсь, но со зрением у нее уже тогда было плохо.

Доннер. О, господи!

Мартелло. Все-таки она была счастлива, пусть и недолго… Да, мы все думали, что она счастлива с Битчемом, но на самом деле она была счастлива с тобой. Вот так.

Доннер. О, господи!

Мартелло. Разумеется, с известной долей условности, потому что жить на самом деле ей все-таки приходилось с Битчемом…

Доннер. О, господи!

Мартелло. Да успокойся ты, Доннер, а то я пожалею, что вообще сказал тебе об этом…

Доннер. О, господи…