Текст книги "Жена-девочка"

Глава LXIII
«КАК ЭТО СЛАДКО, КАК СЛАДКО!»

Сидя в кэбе, Майнард благополучно добрался до своего дома рядом с Портмэн Сквер. Благодаря собственному ключу, он вошел в дом, не побеспокоив хозяйку. Хотя он был у себя дома, и кровать словно приглашала задремать, уснуть он не мог. Всю ночь напролет пролежал на ней без сна, думая о Бланш Вернон.

Встреча с Джулией Гирдвуд, которая ехала рядом в железнодорожном вагоне, отвлекла его на время, но все воспоминания, связанные с ней, исчезли, как только они расстались, так и не заговорив друг с другом.

Джулия покинула вагон, и мысли Майнарда вернулись к дочери баронета, к ее прекрасному облику, к розовым щекам и золотистым волосам.

Непредвиденное осложнение было очень неприятно, и он сожалел, что так вышло. Но все же, размышляя, он чувствовал себя не несчастным, а лишь не полностью счастливым. И как могло быть иначе после тех нежных слов, все еще звучавших в его ушах, после того, как он получил этот листок бумаги, который снова достал и перечитал при свете лампы?

Больно было думать, что папа никогда не согласится на то, чтобы она снова встретилась со своим любимым. Но он не терял надежды.

Дело ведь происходило не в средневековой Англии, не в стране монастырей, где на любовь требовалась санкция родителей. Сейчас власть родителей могла быть преградой – и серьезной преградой, но Майнард не придавал этому большого значения.

Между ним и надменным баронетом возник барьер, который Майнард не в состоянии преодолеть – их разделяла пропасть социального неравенства.

Неужели нет никаких способов изменить это? Ни одного способа получить согласие на продолжение отношений с дочерью баронета?

В течение долгих часов эти вопросы мучили его; обессиленный, он заснул, так и не найдя ответа на них.

В это же время Бланш лежала на своей кровати без сна и долгие часы размышляла над теми же проблемами. У нее были несколько другие мысли, в том числе и такие, которые вызывали страх. Ее страшил разговор с отцом.

Вернувшись в свою комнату, она сумела в тот день избежать неприятного разговора.

Но на следующий день, когда ей придется встретиться с отцом, – она, скорее всего, вынуждена будет дать объяснения по поводу происшедшего. Казалось, ничего нового уже нельзя добавить. Но необходимость успокоить отца и повторение того, что уже известно, могло быть достаточно неприятным.

Кроме того, был еще один ее поступок, уже после того, что все это случилось, – тайное послание, маленькая записка, переданная Майнарду. Она сделала это наскоро, уступив инстинкту любви, который полностью владел ей в ту минуту. Теперь, в спокойном состоянии, в тиши своей комнаты, смелость оставила ее, и девочка сомневалась, правильно ли она поступила.

Это было скорее опасение за последствия, чем раскаяние в самом поступке. Что, если отец узнает и об этом? Или если он будет догадываться и расспрашивать ее?

Бланш знала, что придется признаться. Она была еще слишком юна и бесхитростна, чтобы отпираться. Правда, в последнее время она многое скрывала, но все же ей не приходилось говорить неправду.

Она боялась отца. Рассерженный на нее, он придет в еще большее негодование, если узнает о записке, – возможно, устроит скандал. Как предотвратить это?

Она решила поделиться своими страхами.

– Дорогая Сабби! – сказала она. – Ты думаешь, он догадается об этом?

Вопрос был обращен к темнокожей служанке, которая расположилась на крошечном диванчике в прихожей, рядом с комнатой Бланш, чтобы в этот поздний час прислуживать своей юной хозяйке, разговаривать с ней и утешать ее.

– О чем вы говорите? И кто должен об этом догадаться?

– О записке, которую ты ему передала. Мой отец, разумеется.

– Ваш отец? Я не передавала ему никакой записки. Вы что-то перепутали, мисс Бланш!

– Нет-нет. Я имею в виду записку, которую ты передала ему – тот листок, который я поручила тебе передать.

– О, передать мистеру Майнарду! Конечно, я передала ему записку. – И – как ты думаешь, тебя никто не видел?

– Не беспокойтесь об этом. Никто не заметил. Сабби положила этот маленький листочек прямо в карман джентльмена – в его наружный карман – так, что никто не увидел. Это было несложно сделать, мисс Бланш. Никто не мог увидеть этой передачи. Нужно было иметь глаза Аргуса7070
  Аргус – великан, сын Геи. Тело его было испещрено бесчисленным множеством глаз, причем единовременно могли спать только два глаза.


[Закрыть], чтобы заметить.

Однако самоуверенность, с которой Сабби утверждала это, была внешней, на самом деле она сомневалась. Да, у нее были на то основания, поскольку она успела заметить взгляд, направленный на нее, хотя это не были глаза бдительного стража. Это были глаза кузена Бланш, Скадамора.

Креолка подозревала, что он заметил, как она передала послание, но решила не делиться своими подозрениями с юной хозяйкой.

– Нет, мисс, дорогая, – продолжала она. – Не берите этого в голову. Сабби передала письмо как полагается. И почему ваш папа должен подозревать об этом?

– Я не знаю, – ответила девочка. – И все же я не могу избавиться от страха, что это так.

Некоторое время она лежала молча, размышляя. Но мысли эти были не о ее страхах.

– Что он сказал тебе, Сабби? – спросила она наконец.

– Вы имеете в виду мистера Майнарда?

– Да.

– Он мало говорил. Да и времени у него почти не было.

– Он сказал что-нибудь?

– Да, да, – растягивая слова, с трудом ответила креолка. – Да, он сказал: «Сабби – дорогая Сабби, скажи мисс Бланш, что бы ни случилось, я люблю ее, очень сильно люблю!»

Креолка продемонстрировала природную изобретательность своей расы, искусно сочинив и произнеся эту страстную тираду.

Это была банальная выдумка. Но тем не менее такие слова были нужны ее юной хозяйке, именно их девочка желала услышать.

Эти слова наконец принесли ей сон. Бланш уснула, положив свою нежную щечку на подушку и накрыв белую наволочку распущенными золотыми волосами.

Выдумка служанки была приятна и весьма мудра. Сабби, сидевшая возле кровати и видевшая выражение лица спящей, могла судить по нему, что страхи уступили место мечтам.

Мысли спящей не были страшными и тягостными. Иначе с ее уст не слетело бы во сне тихое бормотание:

– Теперь я знаю, что он любит меня. О, как это сладко, как сладко!

– Девочка влюблена по уши. Ни во сне, ни наяву – никогда она не избавится от своей страсти, никогда!

С этим мудрым предсказанием креолка взяла подсвечник и тихо удалилась.

Глава LXIV
ТЯЖЕЛОЕ ОБЕЩАНИЕ

Однако свет и сладость были только во сне, проснулась Бланш Вернон с тяжелым сердцем.

Во сне она видела лицо, на которое так любила смотреть. Проснувшись, она не могла не думать о совсем другом лице – о лице сердитого отца.

Креолка-наперсница, одевая хозяйку, видела ее дрожь и пыталась подбодрить ее. Напрасно. Девочка дрожала, спускаясь к завтраку.

Все же ей пока нечего было бояться. Она была в безопасности в компании гостей отца, собравшихся за столом. Единственным, кого не хватало, был Майнард.

Но никто этого не заметил; это отсутствие было компенсировано вновь прибывшими гостями, среди которых была знаменитая иностранная титулованная особа.

Защищенная таким образом, Бланш начала уже успокаиваться в надежде на то, что отец не вернется в разговоре с ней к тому, что произошло.

Она была не столь наивным ребенком, чтобы полагать, что он забудет обо всем. Девочка больше всего боялась того, что отец потребует от нее признания. Она очень боялась, ибо не могла скрыть свою сердечную тайну и знала, что не сможет и не будет обманывать отца.

Целый час после завтрака Бланш пребывала в волнении и тревоге. Она видела, как гости ушли с оружием и собаками – и очень надеялась на то, что отец уйдет вместе с ними.

Он не ушел, и ее беспокойство усилилось, предчувствие подсказывало, что он специально остался дома, чтобы поговорить с ней.

Сабина узнала это от камердинера.

Пребывавшая в состоянии тревожной неопределенности, Бланш вздрогнула, когда лакей приветствовал ее и объявил, что сэр Джордж желал бы видеть ее в библиотеке. Она не могла скрыть свои эмоции даже в присутствии слуги. Но слабость продолжалась недолго, и, вернув себе гордый вид, она проследовала за ним в библиотеку.

Ее сердце снова замерло, когда она вошла туда. Она видела, что отец был один, и по его серьезному взгляду поняла, что ее ожидает нелегкое испытание.

Странное выражение было на лице сэра Джорджа. Она ожидала увидеть его в гневе. Но на лице его не было гнева, не было даже особенной серьезности. Взгляд его скорее выражал печаль.

И голос его был печален, когда он заговорил с нею.

– Садись, дитя мое, – были его первые слова, когда он направился к дивану.

Она молча повиновалась.

Сэр Джордж выдержал тягостную паузу, прежде чем заговорить. Казалось, это молчание было тягостно и ему. Тяжелые мысли мучили его.

– Дочь моя, – сказал он наконец, пытаясь подавить свои чувства, – надеюсь, мне не надо говорить, по какой причине я позвал тебя?

Он сделал паузу, хотя и не для того, чтобы получить ответ. Он не ждал ответа, а лишь хотел собраться с мыслями, чтобы продолжить беседу.

Девочка сидела молча, наклонившись, обхватив колени руками, с низко опущенной головой.

– Мне также не надо тебе говорить, – продолжал сэр Джордж, – что я невольно услышал, о чем ты говорила с этим… с…

Снова последовала пауза, как будто он не желал произносить это имя.

– … с этим чужим человеком, который вошел в мой дом, как вор и злодей.

Взглянув на склонившуюся перед ним фигуру, можно было заметить, как покраснели ее щеки и легкая дрожь пробежала по всему телу. Она ничего не ответила, хотя было очевидно, что эти слова причинили ей боль.

– Я не знаю, о чем вы говорили прежде. Достаточно того, что я услышал вчера вечером, вполне достаточно, чтобы разбить мое сердце.

– О папа!

– Да, это так, дитя мое! Ты знаешь, как я заботился о тебе, как я тебя лелеял, как нежно я тебя люблю!

– О папа!

– Да, Бланш, ты была мне дорога так же, как твоя мать: единственный человек на земле, который мне близок, и которому по-настоящему близок я. И вот возникло это – чтобы разрушить все мои надежды – то, чему я не могу поверить!

Грудь девочки судорожно поднималась и опускалась, крупные слезы обильно текли по щекам.

– Папа, прости меня! Прости меня! – только и сумела выговорить она, не в силах остановить рыдания.

– Скажи мне, – произнес он, не отвечая на это страстное обращение. – Есть что-то, что я хотел бы еще узнать. Ты говорила с… с капитаном Майнардом… вчера вечером, после…

– После чего, папа?

– После того, как ты рассталась с ним там, под деревом?

– Нет, папа, я не говорила с ним.

– Но ты ведь написала ему?

Щеки Бланш Вернон, побледневшие от рыданий, внезапно вновь обрели ярко-пунцовую окраску. Это особенно контрастировало с ее синими глазами, все еще блестевшими от слез.

Сначала это было несогласие и обида за любимого. Теперь это была краска стыда. То, что слышал ее отец под кедром, хоть и было грехом, но она не считала себя за него ответственной. Она всего лишь действовала по велению своего невинного сердца, увлеченного самой благородной из природных страстей.

Но то, что она сделала потом, и что открылось теперь, – было поступком, который она могла контролировать. Она сознавала свою вину, заключавшуюся в непослушании. Она не пыталась отрицать это. Она лишь медлила с ответом, потому что вопрос застал ее врасплох.

– Ты написала ему записку? – сказал отец, слегка изменив форму вопроса.

– Да, написала.

– Я не буду выпытывать, что именно ты ему написала. Зная твою искренность, моя доченька, я уверен, что ты бы мне рассказала. Я только прошу, чтобы ты обещала мне не писать ему больше.

– О папа!

– Обещай мне, что ты больше не будешь ни писать ему, ни видеться с ним.

– О папа!

– Я настаиваю на этом. Но не властью, которую я имею над тобой. Я не верю в силу авторитета родительской власти. Я прошу этого для твоей же пользы. Я прошу этого у тебя на коленях, как твой отец, как твой самый дорогой человек. Очень прошу, моя девочка, сделай это, я знаю твой благородный характер и уверен, что если ты дашь мне слово, ты сдержишь его. Обещай мне, что ты не будешь больше ни писать ему, ни видеться с ним!

И снова девочка судорожно зарыдала. Ее отец – ее гордый отец – у нее на коленях просит об одолжении! Неудивительно, что она снова заплакала.

А с другой стороны – мысль о том, что одним-единственным словом она оборвет связь с человеком, которого любила, – человеком, который спас ей жизнь, и сделает после этого себя навеки несчастной!

Неудивительно, что она колебалась. Неудивительно, что какое-то время ее сердце разрывалось между дочерней привязанностью и любовью – между родителем и любимым!

– Дорогое, дорогое мое дитя! – продолжал уговаривать ее отец умоляющим, нежным голосом. – Обещай мне, что ты никогда не будешь знаться с ним – по крайней мере, без моего разрешения.

Неужели этот тон повлиял на ее решение? Или та робкая надежда, которая блеснула в последних словах отца?

Так или иначе, но она дала обещание, хотя ее сердце разрывалось при этом на части.

Глава LXV
ШПИОНЫ

Дружба между Кошутом и капитаном Майнардом была необычной. Она возникла не благодаря случайному знакомству, а исключительно благодаря обстоятельствам, вызвавшим взаимное уважение и восхищение.

В Майнарде прославленный венгр видел человека, подобного себе – сердце и душу, преданные идеалам свободы.

Правда, он пока мало что успел сделать для этих идеалов. Но это никак не принижало его помыслов, возвышенных и бесстрашных. Кошут знал, что Майнард готов будет в трудную минуту пожать ему руку и поднять меч в его защиту. Опоздав на поле битвы, Майнард защитил своего друга пером, в самую тяжелую минуту его изгнания, когда прочие стояли в стороне.

В Кошуте Майнард признавал одного из выдающихся людей в мире – великого в делах и помыслах, воистину посланного человечеству свыше.

Что касается характера Кошута, то можно было воочию убедиться в неверности известной пословицы: «Чем ближе знаешь, тем меньше почитаешь». Как и большинство пословиц, она относится к обычным людям и вещам. Совсем не так с действительно великими людьми.

Для своего собственного камердинера Кошут был героем. И намного большим он был в глазах друга. Чем больше Майнард сближался с ним, чем более близкими становились их отношения, тем больше Майнард восхищался им.

Он не только восхищался Кошутом, он любил его крепкой дружеской любовью и готов был оказать услугу, совместимую с честью.

Кошут, однако, был не из тех, кто потребует поступиться честью.

Майнард был свидетелем того, какие муки тот испытывал в изгнании, и сочувствовал ему как сын и брат. Майнард возмущался подлым приемом, который ему оказывали люди, хваставшиеся своим гостеприимством!

Его негодование достигло предела, когда в один из дней Кошут, находясь в своем кабинете, указал на противоположный дом и сказал Майнарду, что в этом доме обитают шпионы.

– Шпионы! Какие еще шпионы?

– Политические шпионы, я полагаю, – так мы можем их назвать.

– Мой дорогой губернатор, вы ошибаетесь! В Англии нет такой вещи – политического шпионажа. Если допустить на мгновение, что такое возможно, – об этом сразу бы стало известно в английском обществе.

Однако именно Майнард здесь ошибался. Он все еще наивно верил в то, чем гордились англичане.

Политические шпионы все же были, хотя в это время они только начали появляться, и к их услугам прибегали пока еще очень редко. Эра шпионов пришла позже, и благодаря согласию Джона Буля этим людям был дан зеленый свет – если только из-за них не будут увеличены налоги на пиво.

– Не знаю, – сказал экс-правитель, – там ли они сейчас. Подойдите сюда, поближе к окну, и я покажу вам одного из них.

Майнард подошел к Кошуту, стоявшему возле окна.

– Вы должны спрятаться за занавеску – если не желаете, чтобы вас узнали.

– Почему я должен опасаться этого?

– Дорогой мой капитан, это ваша страна. Посещение меня может скомпрометировать вас. Вы наживете себе влиятельных врагов.

– Они и так у меня есть, – все и без того знают меня как вашего друга.

– Но не знают вас как моего защитника. Не все знают вас как революционера и заговорщика – такого, каким «Таймс» описывает меня.

– Ха! Ха! Ха! – засмеялся избранник немецкого революционного комитета. – Это последнее, что меня волнует. Заговорщик! Я бы гордился этим званием. Где же этот дорогой наш шпион?

Спросив это, он подошел к окну, не скрываясь за занавесью.

– Посмотрите внимательно вот на то окно на втором этаже, – направил его взгляд Кошут, – в доме напротив – первое окно от угла. Видите там что-нибудь?

– Нет, там жалюзи.

– Но створки раздвинуты. Вы не видите ничего за ними? Я хорошо вижу. Эти негодяи не так хитры. Они забывают о том, что свет, который идет изнутри, позволяет мне наблюдать за их движениями.

– Ах! – сказал Майнард, внимательно вглядываясь в окно. – Теперь я вижу. Я могу разобрать фигуру человека, сидящего или стоящего у окна.

– Да, и он находится там целый день, он и еще один. Они, кажется, наблюдают по очереди. Ночью они выходят на улицу. Не смотрите больше! Он сейчас наблюдает за нами, и давайте не будем подавать виду, что мы его подозреваем. У меня есть причины для того, чтобы делать вид, что я не знаю о слежке за мной.

Майнард, изобразив рассеянный взгляд, отошел от окна, и в это время кэб-двуколка подъехал к воротам дома напротив. Из кэба вышел джентльмен, который воспользовался ключами и без звонка вошел в дом.

– Это, – сказал Кошут, – главный шпион, который, кажется, нанимает довольно большой штат работников, и среди них – много довольно красивых леди. Так что интерес к моей бедной персоне должно обходиться вашему правительству в круглую сумму.

Майнард не обратил внимание на последние слова друга. Его мысли и взгляд были сосредоточены на джентльмене, который вышел из кэба; этот джентльмен, скрывшийся в зарослях сирени и лавра, был признан Майнардом как его старый соперник, Свинтон! Как только Майнард узнал его, то сразу же прекратил наблюдение и скрылся за занавеской!

Кошут, наблюдая за другом, спросил, чем это вызвано.

– Я имею удовольствие знать этого человека, – ответил Майнард. – Простите меня, мой губернатор, за то, что я сомневался в ваших словах! Теперь я верю тому, о чем вы говорили. Шпионы! О! Если б англичане знали об этом! Они бы не вынесли этого!

– Дорогой друг! Не нужно пафоса. Они проглотят и это!

– Но только не я! – вскричал Майнард в гневе. – Если я не могу добраться до руководителей этого заговора, то хотя бы накажу орудие, которое ими используется. Скажите мне, губернатор, давно ли эти грязные птицы свили там свое гнездо?

– Они появились там неделю назад. Раньше дом снимал банковский служащий – шотландец, я полагаю, – он, кажется, внезапно съехал из дома. Они въехали туда в тот же день.

– Неделя, – сказал Майнард, размышляя. – Это хорошо. Он не мог видеть меня. Десять дней, как я здесь… и… и…

– О чем вы думаете, мой дорогой капитан? – спросил Кошут, видя, что его друг погрузился в глубокие размышления.

– О реванше – о мести, если предпочитаете наш словарь.

– Но кому?

– Этому негодяю-шпиону – главному. У меня с ним старые счеты. Я уже давно должен был отплатить ему по собственному счету, а теперь – вдвойне, за себя и за вас – и за мою страну, которую он опозорил!

– Но что вы собираетесь предпринять?

Майнард ответил не сразу. Он все еще размышлял.

– Мой губернатор! – сказал он спустя некоторое время. – Вы говорили мне, что все ваши гости удостаиваются сопровождения одним из этих шпионов?

– Эти шпионы всегда их сопровождают; будь то пешком, если гости уходят пешком, или в кэбе, если они уезжают в кэбе. У них есть кэб-двуколка, тот самый, который вы только что видели. Он уехал, но всего лишь завернул за угол, где постоянно находится, – кэбмену даны инструкции: он должен быть готов выехать по сигналу.

– И что это за сигнал?

– Пронзительный свист – такой, которым обычно вызывают собаку.

– И кто едет в кэбе?

– Один или другой из тех господ, которых вы видели. Сегодня это тот, кто занимает свой пост за створками жалюзи; ночью эта обязанность лежит на джентльмене, который только что вернулся – вашем старом знакомом, как вы говорите.

– Это как раз то что надо! – сказал себе Майнард. Затем, обратившись к Кошуту, он спросил:

– Мой губернатор! Не будете ли вы возражать, если ваш гость задержится у вас, пока солнце не сядет, и еще немного после наступления темноты?

– Мой дорогой капитан! Почему вы спрашиваете? Вы же знаете, что я счастлив находиться в компании с вами!

– Еще вопрос. Найдется ли в вашем доме такая вещь, как хлыст?

– У моего адъютанта Ихаша, я думаю. Он страстный охотник.

– Еще один вопрос. Найдется ли в платяном шкафу вашей супруги пол-ярда черного крепа? Даже четверти ярда будет достаточно.

– Ах! – вздохнул изгнанник, – платяной шкаф моей бедной жены содержит вещи только этого цвета. Я уверен, что она может дать вам большое количество крепа, сколько вам надо. Но скажите, дорогой капитан, что вы хотите с этим всем делать?

– Не просите, ваше превосходительство, чтобы я рассказал вам все, во всяком случае, не сейчас. Будьте столь любезны, передайте мне эти две вещи. Завтра я верну их вам, а пока положитесь на меня, я их использую по назначению. Если фортуна будет мне благоволить, они мне очень пригодятся.

Кошут, видя, что его друг не склонен распространяться о подробностях, больше не требовал объяснений.

Он закурил длинный чубук, которых у него было с полдюжины – подарок, полученный во время пребывания в плену в Турции. Кошут пригласил Майнарда закурить один из них, и, наслаждаясь курением, друзья повели беседу, пока свет уличного фонаря, пробившийся сквозь окно, не дал им знать, что наступил вечер.

– А теперь, мой губернатор, – сказал Майнард, вставая, – у меня есть к вам еще одна просьба – пошлите своего слугу, чтобы он взял для меня кэб.

– Конечно, – ответил Кошут, позвонив в колокольчик, который стоял на его столе в кабинете.

Появилась прислуга – девочка, чье бесстрастное немецкое лицо не внушало Майнарду доверия. Не потому, что ему не понравилась ее внешность, просто она не совсем подходила для осуществления его планов.

– У вашего превосходительства есть слуга-мужчина? – спросил он.

– Извините меня за то, что я задаю такой вопрос!

– По правде говоря, нет, мой дорогой капитан! В моем бедном состоянии изгнанника я не могу этого себе позволить. Если вам нужно только достать кэб, Гертруда сможет сделать это. Она говорит по-английски достаточно хорошо.

Майнард снова поглядел на девочку – все еще с недоверием.

– Постойте! – сказал Кошут. – Есть человек, который приходит к нам по вечерам. Возможно, он сейчас здесь. Гертруда, Карл Стайнер на кухне?

– Да, – последовал лаконичный ответ.

– Скажите ему, чтобы он зашел ко мне.

Гертруда ушла, возможно, задаваясь вопросом, почему это она недостаточно хороша для того, чтобы ее саму послали за кэбом.

– Он умный человек, этот Карл, – сказал Кошут после того, как девочка вышла из комнаты. – Он бегло говорит по-английски, вы также можете говорить с ним по-французски; вы вполне можете доверять ему, потому что он разделяет наши убеждения.

Вошел Карл.

Его внешность не противоречила тому, как экс-правитель охарактеризовал его.

– Вы разбираетесь в лошадях? – был первый вопрос, заданный ему по-французски.

– Я служил десять лет на конюшне графа Телеки. Его превосходительство знает это.

– Да, капитан. Этот молодой человек был конюхом у нашего друга Телеки, а вы знаете любовь графа к лошадям.

Кошут говорил о выдающемся венгерском дворянине, который в то же время, что и он, жил изгнанником в Лондоне.

– Достаточно! – сказал Майнард, очевидно, удовлетворенный тем, что Стайнер был человеком их круга. – А сейчас, мсье Карл, я просто хочу, чтобы вы вызвали мне кэб.

– Какого типа, ваша светлость? – спросил бывший конюх, по традиции отдав честь. – Двуколка или экипаж со всеми четырьмя колесами?

– Двуколка, – ответил Майнард, довольный точностью и осведомленностью этого человека.

– Очень хорошо.

– Послушайте меня, месье Карл. Я хочу, чтобы вы выбрали такой кэб с лошадью, которая может его везти. Вы понимаете меня?

– Вполне.

– Когда вы приведете его к воротам, зайдите сюда, в дом, и не ждите, пока я сяду в кэб.

Снова прикоснувшись к своей кепке, Карл ушел выполнять поручение. – Теперь, мой губернатор, – сказал Майнард, – я хотел бы попросить, чтобы вы отыскали хлыст и четверть ярда крепа, о которых я говорил.

Кошут проявил беспокойство.

– Я надеюсь, капитан, вы не собираетесь никого…

– Извините меня, ваше превосходительство, – сказал Майнард, прерывая собеседника. – Я не собираюсь делать ничего такого, что может скомпрометировать вас. У меня есть свои собственные чувства, которые требуют удовлетворения, – мой долг чести, я бы сказал, более того, это долг чести моей страны.

Патриотическая речь друга тронула сердце венгерского патриота. Он больше не делал попыток остудить пыл рассерженного друга; и, торопливо выйдя из комнаты, вскоре вернулся с крепом и хлыстом – последний был настоящим охотничьим хлыстом для собак, с ручкой в виде оленьего рога.

Хруст гравия сигнализировал о том, что кэб прибыл и остановился перед воротами.

– Доброй ночи, мой губернатор! – сказал Майнард, принимая вещи из рук Кошута. – Если «Таймс» сообщат завтра о джентльмене, которого отстегали хлыстом, не говорите, что это сделал я.

И, произнеся эти слова, Майнард попрощался с бывшим правителем Венгрии.