Текст книги "Раскаты грома"

Глава 53

Генерал Ачесон в волнении разглядывал в бинокль холмы. Сквозь дым и пыль он едва различал их вершины.

– Отличная ловушка, сэр, – улыбнулся Петерсон.

– Да, отличная, – согласился Ачесон.

Им приходилось перекрикивать грохот пушек; кони нервничали и дрожали. Подскакал нарочный, отдал честь и протянул Петерсону сообщение.

– Что это? – спросил Ачесон, не опуская бинокль.

– Николс и Симпсон заняли позиции для атаки. Им не терпится начать. – Петерсон посмотрел на пыль и пламя на холмах. – Им повезет, если они встретят там хоть кого-то живого.

– Встретят, – заверил его Ачесон. Обманчивая ярость огня не вводила его в заблуждение. На Спайон-Копе им пришлось солонее.

– Вы позволите им, сэр? – спросил Петерсон.

Ачесон еще минуту смотрел на холмы, потом опустил бинокль и достал из кармана часы. Четыре. Три часа до темноты.

– Да, – сказал он. – Пошлите им приказ.

Петерсон написал приказ и передал его генералу на подпись.

– Hier kom nulle, – услышал Леруа сквозь непрерывный треск винтовочных выстрелов и разрывы снарядов крик, который передавался по цепочке. – Они идут.

– Pas op![22]22
  Внимание! (африкаанс)


[Закрыть] Они идут.

Он встал, и его едва не стошнило. Отравленный парами лиддита, он боролся с тошнотой, и когда переборол ее, взглянул вдоль реки. На секунду пыльный занавес разошелся, и Леруа увидел шеренги крошечных фигур, приближающиеся к холмам. Да, они идут.

Он пробежал вдоль собственной линии, крича на бегу:

– Ждите, пусть подойдут! Не стреляйте, пока они не дойдут до ориентиров!

С этого места на холме ему было видно все поле.

– Ja, так я и думал, – сказал он. – Они идут с двух сторон, чтобы разделить нас.

Вдоль реки приближались такие же цепи фигурок. Они выгибались, потом выпрямлялись, снова выгибались, но упорно приближались. Передовые шеренги уже дошли до ориентиров, обозначающих тысячу ярдов; еще пять минут, и они окажутся в пределах досягаемости.

– Ориентиры стоят хорошо, – сказал Леруа, пробегая по ним взглядом.

Пока большая часть его людей копала укрепления на холмах и вдоль реки, другая часть через каждые двести пятьдесят ярдов устанавливала ориентиры – небольшие груды камней, вымазанные беловато-серой речной грязью.

Эту хитрость англичане как будто так и не смогли разгадать – когда они подходили, буры стреляли с точностью до ярда.

– Река в безопасности, – решил Леруа. – С этой стороны им не прорваться. – Он позволил себе улыбнуться. – Они ничему не учатся. Каждый раз приходят не с той стороны.

Он переместил внимание на левый фланг. Здесь опаснее всего, здесь он должен командовать лично. И он побежал на свою прежнюю позицию, а вокруг него не успокаивалась буря шрапнели и лиддита.

Леруа упал на живот между двумя бюргерами, прополз вперед, снимая с груди патронташ, и обернул его вокруг камня.

– Удачи, уум Пол, – сказал бюргер.

– И тебе, Хендрик, – ответил Леруа, поставил прицел своего «маузера» на тысячу ярдов и положил ружье перед собой на камень.

– Они ближе, – сказал бюргер.

– Очень близко. Удачи и стреляй точно!

Внезапно огонь прекратился – наступила тишина. Страшная, тоскливая тишина, поражающая больше, чем гром орудий. Ветер унес с вершины пыль и дым, и ослепительное солнце осветило и холмы, и золотисто-коричневую равнину. Ярко блестела вода Ваала, каждая фигура в хаки была освещена сзади, так что под ногами у них лежали черные тени. Они дошли до линии ориентиров.

Леруа поднял ружье. Он следил за человеком, в одиночку идущим перед цепью. Дважды на его глазах этот человек останавливался, как будто выкрикивал приказы тем, что шли за ним.

– Ты первый, друг мой, – сказал Леруа и тщательно навел на офицера прицел, так что на мушке оказалась его голова.

Он мягко убрал слабину спускового механизма, и отдача сильно ударила в плечо. Характерный злобный треск «маузера» заполнил уши. Леруа увидел, как офицер упал на траву.

– Ja, – сказал он и перезарядил ружье.

Не слитым залпом, не постоянным треском, как при Коленсо, но неторопливо и размеренно, тщательно рассчитывая каждый выстрел, начали охоту ружья буров.

– Научились, – хмыкнул Леруа, оттягивая затвор и выбрасывая пустую гильзу на камни. – Хорошо научились.

И убил еще одного.

В двух местах на холмах заработали «максимы». Не добравшись до второго ряда ориентиров, первая волна наступающих перестала существовать; на траве повсюду лежали тела, скошенные убийственно точным огнем буров. Второй ряд переступил через убитых и упрямо продолжал приближаться.

– Смотрите, как идут! – крикнул бюргер дальше по линии.

И хотя они видели такое десятки раз, на всех этих оборванных фермеров подействовало бесстрастное, неумолимое приближение английской пехоты.

– Эти люди идут не жить, а умирать! – сказал кто-то рядом с Леруа.

– Так поможем им умереть! – крикнул Леруа.

Внизу на равнине неумолимые ряды приближались к третьей линии ориентиров.

– Стреляйте, керелы! Стреляйте точнее! – кричал Леруа. Уже стали видны штыки. Он вложил в магазин новую обойму, тыльной стороной ладони стер пот со лба, снова нацелил ружье и следующими шестью выстрелами свалил четверых нападающих.

И увидел перемену. В одном месте цепь изогнулась: одна ее часть продолжала двигаться вперед, но на флангах солдаты дрогнули и начали прятаться за любыми самыми жалкими укрытиями.

– Они ломаются! – возбужденно закричал Леруа. – Они не дойдут до склонов!

Движение вперед прекратилось – не в силах больше выдерживать убийственный огонь, солдаты поворачивали обратно; офицеры метались, пытаясь заставить их идти вперед. Тем самым они выдали себя бурским стрелкам – и прожили недолго.

– С ними покончено! – крикнул Леруа, и по линии обороняющихся прокатилась негромкая волна радостных криков; буры усилили огонь, увеличивая суматоху неудавшейся атаки.

– Стреляйте по ним, керелы! Стреляйте!

Дальние ряды обогнали передние, но тоже дрогнули под огнем «максимов» и «маузеров».

На равнине прогремел траурный горн, и тут же последние судорожные попытки продвижения вперед прекратились; минуя мертвых и раненых, солдаты отступали.

Над их головами пролетел единственный снаряд и разорвался в долине за холмом, и сразу же пушки возобновили обстрел холма. Под этот грохот пятьсот буров кричали, смеялись и махали ружьями отступающим пехотинцам.

– Что на реке? – крикнул Леруа в общем шуме и немного погодя получил ответ:

– Они не дошли до реки. Там они тоже сломались.

Леруа снял шляпу и вытер с лица пот и грязь. Потом посмотрел на заходящее солнце.

– Боже всемогущий, благодарим тебя за этот день. Даруй нам свою милость и руководство в другие дни.

Артиллерийский обстрел холмов, как штормовые волны, бушевал до наступления темноты. Потом в темноте по всей долине, как желтые цветы в саду, распустились костры английских бивуаков.

Глава 54

– Ночью нужно прорваться.

Леруа через костер посмотрел на Зайтсманна.

– Нет, – ответил старик негромко, не глядя на него.

– Почему? – спросил Леруа.

– Мы, пожалуй, удержим эти холмы. Им не прогнать нас отсюда.

– Ja. Мы сможем удержать их завтра, два дня, неделю – но потом все будет кончено. Сегодня мы потеряли пятьдесят человек.

– А они – многие сотни. Господь сокрушил их, и они погибли.

Зайтсманн поднял голову, и его голос набрал силу.

– Мы останемся здесь и предадим свои судьбы в руки Господа.

Слушатели одобрительно загудели.

– Минхеер. – Леруа прижал пальцы к глазам, чтобы смягчить ужасную боль. Он был болен от лиддита и устал до глубины души. Остаться легче. В этом нет бесчестья, если и раньше они сражались, как мужчины. Еще два дня. И все кончится без позора. Он убрал руки с лица. – Минхеер, если мы не прорвемся сегодня ночью, мы никогда этого не сделаем. Завтра у нас уже не будет сил.

Он замолчал, потому что слова приходили медленно; его мозг был одурманен парами лиддита, оглушен грохотом больших пушек. Он посмотрел на свои руки и увидел нарывы на запястьях. Бесчестья не будет. Они дадут последний бой и с честью погибнут.

– Да не в чести дело, – сказал он и встал. Все молча ждали, что он скажет. Леруа умоляюще протянул руки, и огонь костра осветил снизу его лицо, оставив в тени глаза – темные дыры, как ямы в черепе. Он постоял так. Рваная одежда болталась на исхудавшем теле великана.

Не оставалось ничего, кроме необходимости сражаться. Он уронил руки.

– Я ухожу, – просто сказал он. – Когда зайдет луна, я уеду.

И ушел от костра. Один за другим люди вставали и шли за ним – все это были люди из его отряда.

Шесть человек сидели кружком и ждали, когда луна коснется холмов. За ними стояли оседланные лошади; из чехлов торчали ружья. Возле каждой из шестисот лошадей лежал бюргер, одетый, закутанный в одеяло; люди пытались спать. Хотя лошади топали и беспокойно двигались, звона узды не было слышно – все звуки старательно приглушали.

– Повторим снова, чтобы каждый знал свою роль. – Леруа осмотрел кружок. – Я пойду первым с сотней людей и двинусь вдоль реки на восток. Твой маршрут, Хендрик?

– На юг, мимо кавалерии. На рассвете – поворот к горам.

Леруа кивнул и спросил следующего:

– А твой?

– На запад вдоль реки.

– Ja, а твой?

Он спросил каждого, и когда все ответили, сказал:

– Место встречи – старый лагерь у холма Инлозана. Договорились?

И они принялись ждать, глядя на луну и слушая грызню шакалов из-за трупов англичан на равнине. Потом луна ушла за холм, и Леруа подобравшись встал.

– Totsiens[23]23
  До свидания (африкаанс).


[Закрыть], керелы! Удачи нам всем.

Он взял повод своей лошади и повел ее к Ваалу; за ним молча повели своих лошадей сто человек. Когда они проходили мимо единственного фургона у Падды, подошел старик Зайтсманн, ведя вьючного мула.

– Уходите? – спросил он.

– Ja, минхеер, надо.

– Да не оставит вас Господь.

Зайтсманн протянул руку, и они обменялись рукопожатием.

– Мул нагружен. Это деньги для вас. Нам они не понадобятся.

– Спасибо, минхеер. – Леруа знаком велел одному из своих людей забрать мула. – Удачи.

– Удачи, генерал.

Зайтсманн впервые назвал его так, и Леруа двинулся к периметру обороны и дальше на равнину, где ждали англичане.

Едва забрезжил обманчивый рассвет, они миновали англичан и были свободны. Но за ночь дважды слышалась стрельба. Не всем уходящим так повезло.

Глава 55

Шон и Сол стояли у шотландской коляски. Мбежане принес им кофе.

– Боже, сегодня так холодно, что может замерзнуть крючок у медной обезьяны.

Шон взял чашку обеими руками и шумно отпил.

– Ну, твой-то хотя бы зачехлен, – возразил Сол. – Нам лучше пошевеливаться, пока мы не примерзли к земле.

Шон согласился.

– Пора обойти наш участок. – Он крикнул Мбежане: – Погаси костер и приведи лошадей!

Двойной цепочкой, с коляской в тылу они начали обход. За последние четыре дня они объезжали эту территорию много раз, прочесывали во всех направлениях участок, отведенный им Ачесоном. Трава стала жесткой от мороза и хрустела под копытами лошадей.

Впереди, точно охотничьи собаки, бежали зулусские следопыты, позади жались в шинелях солдаты, а Шон и Сол возобновили свой бесконечный спор с того места, на котором остановились накануне вечером. Они уже так далеко забрались в будущее, что говорили о федерации с ответственным правительством, которая займет все территории к югу от Замбези.

– Именно это уже десять лет предлагает Родс, – заметил Сол.

– Не хочу иметь с этим лукавым ублюдком ничего общего, – энергично заявил Шон. – Он будет держать нас пришпиленными к юбке Уайтхолла; чем быстрей мы избавимся от него и Маймера, тем лучше.

– Ты хочешь избавиться от имперского правления? – спросил Сол.

– Конечно. Закончим войну и отправим их всех назад за море.

– Полковник, похоже, вы воюете не на той стороне, – заметил Сол, и Шон усмехнулся.

– Серьезно, Сол…

Он не договорил. Из темноты неслышно выбежал Мбежане; Шон остановил лошадь и почувствовал, как от возбуждения у него закололо кожу.

– Мбежане?

– Мабуну!

– Где? Сколько?

Он выслушал сбивчивое объяснение Мбежане и повернулся к старшине Экклзу, который тяжело дышал ему на шею.

– Ваши птички, Экклз. Примерно сотня, в миле перед нами и движутся нам навстречу.

В голосе Шона звучало то же возбуждение, от которого усы на бесстрастном лице Экклза задергались, как большая гусеница.

– Развернуться цепью. В темноте они наткнутся прямо на нас.

– Спешиться, сэр?

– Нет, – ответил Шон. – Мы нападем на них, едва они покажутся. Но, ради Бога, тише!

Шон сидел верхом, рядом с ним Сол, а две шеренги всадников неслышно расходились от них в стороны. Разговоров не было, только изредка – звяканье узды, удар копыта о камень, шорох снимаемых тяжелых шинелей и мягкое щелканье открываемых и закрываемых затворов.

– Друзья, мы снова идем на прорыв, – прошептал Сол, но Шон не ответил – он сражался со своими страхами.

Даже в холоде рассвета его руки вспотели. Он вытер их о штаны и достал из чехла ружье.

– Как насчет «максимов»? – спросил Сол.

– Некогда устанавливать. – Шон понял, что хрипит, и откашлялся. – Да зачем? Нас шестеро на одного.

Он посмотрел на молчаливую шеренгу своих людей. Темная линия на траве, которая на рассвете светлеет. Он видел, что все всадники наклонились вперед, держа ружья на коленях. Напряжение в полутьме было почти осязаемым и передалось даже лошадям; они не стояли спокойно под всадниками, переступали с ноги на ногу, нетерпеливо кивали головами.

Боже, только бы не заржали!

Он всмотрелся в темноту. Ожидание, полное страха – его собственного и страха его людей, настолько напряженное, что буры должны почувствовать его.

Более темное пятно в предрассветных сумерках, впереди и чуть слева. Шон несколько секунд наблюдал и увидел, что пятно медленно, как тень освещенного луной дерева, движется по открытому вельду.

– Буры? – прошептал Сол, и в груди Шона ворохнулось сомнение. Пока он колебался, пятно приблизилось, и он услышал топот копыт.

Буры ли это? Он отчаянно искал хоть какой-нибудь знак, который позволил бы начать атаку. Буры? Но никакого знака не было, только медленное приближение и негромкие звуки, хорошо слышимые в тишине рассвета.

Теперь их разделяло менее ста ярдов, хотя в темноте трудно сказать точно; темная масса словно плывет навстречу.

– Шон…

Шепот Сола оборвало резкое, нервное ржание его лошади. Звук был столь неожиданным, что Шон услышал, как человек рядом с ним ахнул. И почти сразу явился знак, которого ждал Шон.

– Wie’s duar?[24]24
  Кто там? (африкаанс)


[Закрыть]

Вопрос впереди был задан на африкаанс.

– В атаку! – закричал Шон и пришпорил лошадь.

Вся линия мгновенно ожила и устремилась на буров.

Вперед под стук копыт, вперед под крики и непрерывный треск ружей. Страх остался позади, а Шон устремился вперед. Держа приклад под мышкой, стреляя наугад, вливая свой голос в хор из шестисот человек, скача в центре линии, он повел свой отряд на буров.

Те дрогнули перед этой атакой. У них не было надежды устоять. Они развернулись и погнали изнуренных лошадей на юг.

– Собраться! – кричал Шон. – Все ко мне!

Линия укоротилась, и вперед хлынула сплошная волна людей, лошадей и огня, перед которой буры в отчаянии бежали.

Прямо на пути Шона лежала раненая лошадь, придавившая всадника. Зажатый соседями, Шон не мог отвернуть.

– Барьер, мальчик! – крикнул он и коленями и руками заставил лошадь перескочить через упавших.

И снова вперед в громе атаки.

– Мы побеждаем! – кричал Сол. – На этот раз мы их возьмем!

Лошадь рядом с ним оступилась в яму и упала; ее нога сломалась с треском, похожим на пистолетный выстрел. Всадник взлетел высоко в воздух и, поворачиваясь, упал. Шеренга сомкнулась, уничтожив брешь, и понеслась вперед.

– Впереди холм! – закричал Шон, увидев очертания на светлеющем небе. – Не дайте им добраться до него!

И он вонзил шпоры в бока лошади.

– Мы их не догоним, – предупредил Сол. – Они ушли в скалы.

– Черт побери! – застонал Шон. За последние пять минут посветлело. Начавшись, рассвет в Африке наступает стремительно. Было отчетливо видно, как первые буры въезжают в нагромождение камней, спрыгивают с лошадей и ныряют в укрытие.

– Быстрей! – кричал Шон. – Быстрей!

Он видел, как успех ускользает у него из рук. На склонах холма уже заговорили «маузеры», последние бюргеры спешились и исчезали меж камней. Лошади без всадников повернули в сторону линии атакующих, их стремена болтались, глаза выпучились от ужаса. Людям приходилось уворачиваться. Атака захлебывалась. Шальная пуля убила вьючного мула с небольшой кожаной сумкой, поднимавшегося по камням. Он упал в расселину, но никто не заметил этого. Лошадь под Шоном дернулась, и его с такой силой бросило вперед, что кожаные стременные ремни лопнули, как бумага. Он полетел вперед и вверх, на мгновение повис в воздухе, потом упал и с силой ударился о землю грудью, плечом и щекой.

Пока он лежал в траве, атака на холм выдохлась, лошади смешались, началась сумятица. Шон смутно чувствовал, как рядом с его головой ударяют копыта, слышал стрельбу из «маузеров» и крики раненых.

– Спешиться! Спешиться – и за ними! – Голос и тон Сола привели Шона в чувство. Опираясь на руки, он сел. Лицо, где содрало кожу, горело, из носа шла кровь, рот был забит землей.

Левая рука и плечо онемели. Ружье он потерял.

Выплевывая землю, он вгляделся в окружающий хаос, пытаясь разобраться. Покачал головой, чтобы прогнать вялость. Вокруг люди падали под огнем «маузеров».

– Спешиться! Спешиться! – Настойчивый крик Сола заставил Шона неуверенно встать.

– Спешиться, ублюдки! – подхватил он этот крик. – Спешиться, и за ними!

Пробегавшая мимо лошадь задела его, он пошатнулся, но устоял. За ним на землю соскочил всадник.

– Вы в порядке, полковник?

Он протянул руку, чтобы поддержать Шона. Пуля ударила его под мышку и мгновенно убила. Шон смотрел на тело и чувствовал, что приходит в себя.

– Ублюдки! – заорал он, подхватывая ружье убитого. – За мной! – И побежал между бьющихся лошадей, между камнями.

Следующие полчаса они угрюмо и непреклонно использовали свое численное превосходство, тесня буров и загоняя их все выше на холм. Каждый скальный выступ превращался в крепость, которую нужно было осаждать, брать и платить за это кровью. На фронте примерно в двести ярдов атака распалась на отдельные схватки, которыми Шон не мог руководить. Он собрал тех, кто был поблизости, и, минуя камень за камнем, они пробивались к вершине, а бюргеры перед ними удерживали позиции до последней минуты и лишь потом отступали на следующие рубежи.

Вершина холма представляла собой углубленную площадку, своего рода блюдце; со всех сторон склоны круто уходили вниз, и здесь, в этой природной крепости, шестьдесят бюргеров сражались с одержимостью людей, знающих, что это последний бой. Они отбросили англичан от края блюдца и заставили их заскользить вниз, в убежище между камнями.

Когда была отбита вторая атака, на холме воцарилась неестественная тишина.

Шон сидел, прислонившись спиной к камню. Он взял флягу с водой, предложенную капралом, прополоскал рот, освобождая его от крови и сгустившейся слюны, и выплюнул на землю розовый комок.

Потом наклонил голову и дважды глотнул, закрыв глаза от наслаждения.

– Спасибо.

Он вернул флягу.

– Еще? – спросил капрал.

– Нет.

Шон покачал головой и посмотрел на склон.

Солнце уже взошло, и лошади, которые паслись далеко внизу в долине, отбрасывали длинные тени. Но у основания холма лежали мертвые животные. Одеяла и разорванные тюки, из которых вывалились вещи погибших, валялись вокруг.

Люди в хаки и в коричневом были незаметны, как груды сухой листвы на траве; в основном это были англичане, но среди них, побратимы в смерти, лежали и бюргеры.

– Мбежане, – негромко сказал Шон сидящему рядом рослому зулусу, – найди нкози Сола и приведи ко мне.

Он смотрел, как отползает зулус. В начале бешеной скачки Мбежане отстал, но на полпути к вершине Шон оглянулся и увидел его в двух шагах за собой, с патронташем, готового передать его Шону, когда понадобится. До той минуты они не разговаривали. Им редко бывали нужны слова.

Шон потрогал ссадину на лице и прислушался к разговору окружающих. Дважды из блюдца наверху доносились голоса буров, один раз бур рассмеялся. Очень близко, и Шон за камнем почувствовал себя неуютно.

Через несколько минут Мбежане вернулся, за ним полз Сол.

Когда он увидел Шона, его лицо изменилось.

– Твое лицо! С тобой все в порядке?

– Сэкономил на бритье, – улыбнулся Шон. – Садись. Устраивайся поудобнее.

Сол прополз последние несколько ярдов и сел рядом с Шоном.

– Что теперь? – спросил он.

– Десять минут отдыха, потом снова наверх, – ответил Шон. – На этот раз наведем порядок. Ты с половиной людей обойдешь холм. Возьми с собой Экклза. Мы одновременно начнем наступление по всему периметру. Когда займете позицию, быстро выстрели три раза, потом медленно считай до двадцати. Я поддержу тебя с этой стороны.

– Хорошо, – кивнул Сол. – Мне потребуется какое-то время, чтобы обойти вокруг. Потерпи.

И он, улыбаясь, приподнялся и наклонился вперед, чтобы коснуться плеча Шона.

Шон навсегда запомнит его таким: большой рот кривится в улыбке, белые зубы сверкают сквозь трехдневную щетину, шляпа сдвинута на затылок, так что волосы падают на лоб, нос обгорел на солнце и шелушится.

Скалу за ними покрывали трещины. Не наклонись Сол вперед в этом дружеском порыве, он не подставился бы.

Снайпер наверху увидел над камнем край его шляпы и прицелился через трещину. В миг, когда пальцы Сола коснулись Шона, его голова оказалась как раз против трещины.

Пуля попала Солу в правый висок, прошла по диагонали навылет и вышла за левым ухом.

Их лица разделяло восемнадцать дюймов. Сол улыбался, когда в него попала пуля. От удара его голова лопнула, как воздушный шар.

Губы растянулись, улыбка превратилась в отвратительную маску, потом его отбросило, и он покатился вниз по склону. Его голову и плечи милосердно скрывала жесткая сизая трава, растущая между скалами, но туловище дергалось, а ноги конвульсивно плясали.

Долгих десять секунд Шон не шевелился, и выражение его лица не менялось. Столько времени ему потребовалось, чтобы поверить в увиденное. Потом его лицо словно развалилось на части.

– Сол! – прохрипел он. – Сол! – Выше, резче, с осознанием потери. Шон медленно поднялся на колени. Тело Сола наконец замерло. Неподвижное, обмякшее.

Шон снова раскрыл рот, но оттуда вырвался только нечленораздельный рев. Так ревет старый буйвол, когда ему прострелят сердце, – так выражал свое горе Шон. Низкий звериный стон услышали и его люди, и буры наверху в блюдце.

Он не пытался дотронуться до Сола. Только смотрел на него.

– Нкози.

Мбежане пришел в ужас от того, что увидел в лице Шона.

Рубашка Шона стала жесткой от его собственной засохшей крови. Ссадина на щеке раздулась, горела огнем, из нее сочилась лимфа. Но Мбежане встревожили глаза Шона.

– Нкози.

Мбежане хотел удержать его, но Шон не слышал.

Глаза его остекленели от безумия, затмившего горе. Голова вжалась в плечи, он зарычал, как зверь:

– Держи их! Держи ублюдков!

И петляя ринулся наверх, прижимая к груди ружье с примкнутым штыком.

– Пошли! – ревел он и бежал наверх так быстро, что в него попала всего одна пуля. Это его не остановило, и он перевалился через край и стал бить ружьем, как дубиной, и колоть штыком.

Снизу, из камней, за ним устремились и ворвались в блюдце четыреста человек. Но прежде чем они добежали до Шона, он оказался лицом к лицу с Яном Паулюсом Леруа.

На этот раз они были не на равных. Ян Паулюс исхудал и был болен. Он превратился в огромный скелет. Ружье его было не заряжено, и он пытался его зарядить. Подняв голову, он узнал Шона. Увидел его, высокого, обрызганного кровью. Увидел штык в его руках и безумие во взгляде.

– Шон! – сказал он и поднял ружье, чтобы отбить штык.

Но не сумел. Штык, за которым был весь вес тела Шона, отшвырнул его ружье и устремился дальше. Ян Паулюс почувствовал, как штык пронзает его плоть, и упал.

– Шон! – крикнул он, лежа навзничь. Шон стоял над ним; он выдернул штык и высоко поднял ружье обеими руками, готовый ударить снова.

Они смотрели друг на друга. Нападающие англичане прошли дальше, и они остались одни. Один раненый на траве, второй, тоже раненный, – в руках штык, в глазах безумие.

На траве побежденный – он сражался, и страдал, и приносил в жертву жизни тех, кого любил. Над ним победитель – он тоже сражался, и страдал, и приносил в жертву жизни тех, кого любил.

Игра называлась война. Выигрышем была земля. Наказанием за проигрыш – смерть.

– Maak dit klaar! Заканчивай дело! – негромко сказал Шону Леруа. Безумие Шона погасло, как пламя свечи. Он опустил ружье со штыком и выронил его. Охваченный слабостью – все-таки его ранили, – он пошатнулся. С удивлением посмотрел на свой живот, зажал рану руками и опустился на землю рядом с Яном Паулюсом. Бой в «блюдце» закончился.