Текст книги "Шагающая смерть"

Книга III
Ксенофобы

Пролог

Шло празднование Нового года, первого дня месяца Шо Гатсу, и веселье было в самом разгаре в этом необъятном, медленно и величаво вращающемся вокруг своей оси великолепном сооружении, именуемом Тенно Кьюден – Дворец Рая. Его Небесное Величество, Император Человечества очень рано удалился от всех праздничных церемоний и игрищ в свои личные апартаменты и теперь в одиночестве парил в пространстве, обозревая рассыпавшиеся прямо над его головой, подобно разноцветным светлякам, роившимся в пустоте, звезды Шикидзу. Эта вереница солнц, плывущая навстречу светящемуся серебристому туману Млечного Пути, разумеется, была не более чем иллюзией, искусственной формой, задаваемой ВИР-реальностью и пропущенной сквозь сито ИИ, управляющего всеми феериями этого Дворца, но сам Император считал весьма полезным для себя иногда превратиться вдруг в ничтожную песчинку перед лицом этой величественной галактической перспективы, подобно гигантскому заднику необозримой сцены, раскинувшейся перед ним.

Немало было среди окружавших его и тех, кто считал его, Императора, Богом… хотя сам Шигинори Коное, как никто другой осознавал собственную ничтожность и бренность. К восемьдесят пятому году эры своего правления, которую он нарек фуши, или эрой Бессмертия, он уже прожил в этом мире 181 земной год.

Медицина, нанджиниринг и всякого рода геронтологические изыскания возымели эффект, прочистив, отскоблив его сосуды от ненужных и вредных отложений, перестроили и обновили структуру его тканей, увядших, утративших эластичность, превратив его из дряхлеющего полутрупа, каким он давно бы стал, не будь всемогущим Императором, в бодрого, полного энергии правителя, и теоретически он мог рассчитывать на неограниченный запас лет и весен, дарованной ему дополнительной жизни. Но ожидания ожиданиями, а вот возжелать это было уже нечто совершенно иное.

Силы Шигинори Коное были на исходе. Проведя большую часть своей жизни здесь, при Дворе Императора на Тенно Кьюдене, синхроорбитальном Небесном Дворце, расположенном высоко над Сингапурским небесным лифтом, Шигинори с самого детства рос с осознанием того, что правление – это не только долг и святая обязанность Империи Нихон, но и ее тяжкое бремя, которое она была призвана нести в этом пестром многообразии Вселенной.

Когда запад пять столетий тому назад отказался от космических полетов, едва вставшая на ноги после ужасов и тягот войны Нихон заняла его место, взяв в свои руки знамя первопроходцев космоса, которое несет и по сей день. За каких-нибудь пять десятилетий мощь державы шагнула от лунных шахт и орбитальных станций к обретению стратегического преимущества с помощью сооружения гигантских боевых космических крепостей и лазерных платформ, сделавших Нихон сверхдержавой, господствующей на планете, сумевшей запросто подмять под себя нищавшие в бесконечных войнах друг с другом нации Земли.

Итогом этого явилось образование Земной Гегемонии или пятидесяти семи наций, объединившихся под заботливым крылышком Тейкокуно Хейва – Согласия в Империи. И когда был найден путь из обычного четырехмерного пространства в царство гиперпространства, открывший дорогу в другие звездные миры, чтобы и их оэемелить, иными словами, поработить и эксплуатировать, Гегемония стала быстро обрастать колониями из государств тех миров. На языке Нихон слово Шикидзу обозначало «Семьдесят» и слегка устарело: теперь Империя охватывала уже семьдесят восемь обитаемых миров в семидесяти двух звездных системах, в том числе и в тех, что сейчас мерцали над головой Шигинори.

И если верховенство Нихон в Гегемонии казалось логичным и оправданным самому Императору Шигинори, то и его многочисленным подданным оно также нисколько не претило, и они принимали его как должное. Тем более Император Человечества был так поражен внезапно вспыхнувшим пламенем восстания.

Это, действительно, не укладывалось ни в какие рамки понимания. Множившиеся очаги напряженности, появление агитаторов, скликавших чернь на беспорядки в окраинных мирах, таких, как Новая Америка и Радуга – все это предшествовало созданию некоего новообразования, названного «Сетью», призванного разодрать Гегемонию на части. В последних сообщениях высказывались предположения, что, самое малое, пять миров Шикидзу, впрочем, их число могло быть и больше, уже готовились объединиться в конфедерацию, новое Правительство которой должно было быть образовано из тех лидеров, которые и объединились в эту «Сеть». Почти одновременно с этим локальные беспорядки вылились, наконец, в открытый конфликт: произошло первое сражение гражданской войны. Драма разыгралась в одном из миров под названием Эриду, что располагался примерно в двадцати пяти световых годах от Земли.

Найран – гражданская война. Сама идея ее казалась немыслимой со всех точек зрения для режима, правящего этим миром на протяжении вот уже многих столетий.

Проблема, размышлял Император, лежит в тех самых различиях между Нихонджин, или японцами, и гайджин – остальными людьми Земли, которыми те управляли. Воспитываемые на протяжении всей их жизни в духе кодекса Кодо – Имперского духа, и Он, концепции которых основывались на идее безграничной преданности Императору и предкам, японцы всегда отличались особой, присущей лишь им одним внутренней самодисциплиной, чего нельзя было сказать об остальных иностранцах.

Внезапно звезды исчезли, и тьма над головой Императора рассеялась. Вздрогнув, он огляделся. Он не подавал никакой мысленной команды, и все же картина, созданная виртуальной реальностью, спроектированная в его мозг, изменилась. Вокруг него материализовались деревья, трава, усыпанные гравием дорожки, знакомые здания, и он снова ощущал притяжение Земли. Он узнал это место, хоть ему всего лишь раз довелось пройтись по этим садам в один из его редких вояжей на Землю. Это было святилище Цуругаока, что у Кама-куры, место поклонения Хачиману, Богу Войны.

Сосредоточившись, он через свой цефлинк стал посылать приказы, желая прекратить эти имитации, оборвать связь, но ничего не получалось. Сделав неуверенный шаг назад, Император вдруг ощутил спиной, что наткнулся на шершавый и бугристый ствол древнего гинкго. В нос ему ударил запах цветущей вишни.

– Что, такое? – громко вопросил Император. Кто-то должен был управлять этой его ВИР-сценой и наверняка сейчас слышал его слова. Кто же это?

Ответ на этот вопрос он уже знал.

– Тенно Хейка, – произнес вдруг голос рядом. «Ваше Императорское Величество…» Повернувшись налево, он увидел в нескольких метрах от себя в белоснежной, без единого пятнышка форме Военно-Морских сил Империи Генсуи Тадаши Икеда. Адмирал флота отвесил ему низкий поклон, после чего вперил пристальный взгляд ниже подбородка Императора.

– Ах, это вы, Икеда-сан, – медленно произнес Император. – Интересно, как это вам удалось оседлать мой личный ИИ?

– Отчего же, это можно, если возникает очень уж большая необходимость, Ваше Величество. Вот, как сейчас, например.

Император предпринял еще одну попытку разъединить связь. Нет, эта сцена не могла быть реальностью – это была всего лишь ВИР-драма, иллюзия реальности, сцена, разыгрывающаяся в его мозгу при помощи хитроумной программы – результата деятельности искусственного интеллекта. А тело его, тем временем, спокойно лежало в Небесном Дворце, упакованное в капсулу-саркофаг из дюраллоя. И все, что сейчас требовалось, – это ПРОСНУТЬСЯ…

Но проснуться он не мог.

– Что же вам нужно в таком случае?

– Уверен, что вы догадываетесь, Ваше Величество, смею вас заверить.

– Понятно. – Император помолчал. – Ну, а приговоренному, то есть мне, дозволено осведомиться о том, за что же он должен быть наказан? Вернее, убит?

И снова Икеда отвесил церемонный поклон.

– Вот именно поэтому я здесь, Ваше Величество.

– Мунимори прислал вас сюда, я полагаю.

– Генсуи Мунимори и я тянули жребий. Предстать перед вами выпало мне, хоть я и недостоин этого.

– Вы правы. – Император выжидал, придав своему лицу безразличное выражение, тем самым вынуждая своего убийцу высказать все самому, но никак не терять лица, снизойдя до расспросов.

– Я говорю от имени Кансеи-но-Отоко, – пояснил Икеда, – Людей Совершенства. Они чувствуют, что ваша политика приема гайджин в Имперские Военно-морские силы, в сам Имперский Совет, порочна и наносит непоправимый вред Империи, она частично повинна и в нашем поражении на Эриду. Более того, вы не ведете себя с достоинством, подобающим… Богу.

Это обвинение вызвало у Императора улыбку, несмотря на его ширан као. Японская концепция Бога разительно отличалась от европейской; так, большинство японцев и своих родителей готовы были видеть в качестве «богов», за такого же Бога они принимали и своего Императора.

Но были и такие, правда, их было меньшинство, которые гораздо серьезнее воспринимали идею о том, что Император являлся прямым потомком Богини Солнца Амерацу.

Но как же, в таком случае, они могли решиться на убийство своего Императора? Ни много ни мало, они ведь покушались на жизнь Бога!

Он уже набрал в легкие воздуха, чтобы ответить…и вдруг ощутил, что не может дышать, что дыхание его блокировано, у него было такое ощущение, что горло ему стягивает тонкий шелковистый шнурок.

– Тавакеру-на, – прохрипел он. – Хватит валять дурака! – Шнурок затянулся туже, уже начинал врезаться в кожу шеи. Император ощутил нарастающую боль в груди, она, казалось, готова была прожечь его насквозь, вгрызалась в его плоть, заставила левую руку бессильно повиснуть.

БОЛЬ. Обычно чисто физические симптомы не могли перешагнуть барьер ВИР-реальности. И то, что его цефлинк пропускал их сейчас, – было чем-то вроде сигнала об опасности, указанием на то, что тело его сейчас в серьезной опасности. Он попытался поднять руки, но они безвольно, как плети, повисли по бокам. И снова он призвал на помощь свой цефлинк.

– Ваш цефлинк изолирован, Ваше Величество. Теперь я контролирую ваш ИИ и дал ему команду остановить ваше дыхание и сердце. Обещаю вам, что страдания ваши не будут долгими. – Икеда помолчал и его изображение облизнуло губы. – Они обнаружат ваше тело во Дворце, – продолжал он. – Вы просто совершите сеппуку. В некрологе по случаю вашей кончины вас простят за то, что вы повинны в гражданской войне и в беспорядках, которые потрясали и потрясают Империю.

– Кто… кто… станет Императором?…

– Ваш племянник и наследник, Ваше Величество, Ичиро Такеда.

– Но он ведь не…

– С прискорбием вынужден вам сообщить, Ваше Величество, что ваш сын и первый наследник также будет обнаружен мертвым. Это будет самоубийство, он решит наложить на себя руки, скорее всего, по причине того, что не перенесет скорбной вести о вашей смерти.

– НЕТ! – Нежелание смириться с происходящим и в тоже время болезненное чувство беспомощности заполнило разум Императора, и боль эта была сильнее той, что сковала грудь. Нет! Нет! – Этот Такеда просто пустоголовый идиот, игрушка в руках Мунимори и остальных заговорщиков. Явно, они, эти Люди Совершенства, рассчитывают взять власть в свои руки.

И тут усыпальница Цуругаока растворилась во тьме, и Император Человечества снова поплыл в тихой ночи, которой не было конца.

Глава 1

Специфика восприимчивости западного человека такова, что чайная церемония чужда ему, бледна, лишена жизненного содержания. Для представителя Нихонджин в противоположность тому, каждое движение, каждый ее неуловимый оттенок преисполнены глубочайшего смысла, значимости, совершенно особой эстетики; этот освященный веками ритуал освежает, бодрит, побуждает к действию, олицетворяя уверенность и благополучие. Именно здесь и лежит душа, сутьДзм, сдержанной апелляции к разуму.

Япония: Из прошлого в завтра. Фрэнк Харрисон, 2045 год Всеобщей эры

Вся планета Земля была охвачена скорбью по поводу кончины Тенно Хейка, Императора Человечества. Тело повелителя вернули на Землю по небесному лифту Сингапура, чтобы на борту Императорской яхты на подводных крыльях «Манадуру» совершить прощальный переход через Южно-Китайское море в Киото, где в соответствии с древним ритуалом Шинто должна была состояться кремация и захоронение урны с прахом в Имперской усыпальнице близ Киото.

В факте кончины Императора, провозгласившего когда-то эру своего правления «Эрой Бессмертия», легко можно было усмотреть иронию, но открыто этих мыслей никто не высказывал. Более того, даже лидеры тех государств, которые были весьма далеки от обожествления Императора, признавали, что в лице восседавшего на Хризантемовом троне повелителя они потеряли верного друга и защитника их интересов, поскольку самоубийство Коное и его единственного сына и первого наследника закрывало путь не-японцам к участию в делах Империи.

Наследник Императора Фуши взошел на Хризантемовый трон во Дворце Тенно Кьюден на четвертый день Шо Гатсу, или первого месяца 2543 года Всеобщей эры. Ичиро Такеда уже выбрал название для своей эры правления – Тенраи, название, безусловно, поэтическое – «Гром небес», Символика его недвусмысленно выражала политическое кредо нового наместника Бога на Земле – в то время как Император Фуши прилагал все усилия к тому, чтобы добиться длительного периода стабильности для служившей олицетворением Бессмертия Империи и самого Императора. Тенраи, видимо, склонялся к тому, чтобы напомнить своим подданным о безграничной власти Небес Как над Землей, так и вне ее – везде, где бы ни рассеяла судьба сыновей человеческих. Тенно Хейка Тенраи, видимо, все же собирался пребывать скорее в образе Бога, нежели человека, и воспарить над простыми смертными и земными делами оных, как воспарял в космосе его Дворец.

И станет он для недругов своих громом предостерегающим, который заставит их всех ради покоя Империи повиноваться.

* * *

Слово генсуи служит в языке Нихон для обозначения и титула, и звания. Генсуи Ясухиро Мунимори, командующий Первым Императорским флотом и начальник Военного штаба Императора вежливо кивнул – знак формального приветствия, не больше. Мунимори был крупным, импозантным мужчиной, его слегка заплывшее жиром массивное тело напомнило его собеседнику чуе Тетсу Кавашиме мощные телеса борцов «сумо».

Эту аудиенцию у адмирала флота Кавашима воспринимал как встречу с чем-то очень большим, почти неодушевленным и трудно постигаемым и сильно сомневался в конечном успехе ее. Мунимори относился к числу тех людей, кто лишь ставил других в известность о том, чего от них ждет, кто крайне редко менял свое мнение лишь из-за того, что кто-то, рангом значительно ниже, отваживался ему возразить. А подобные возражения стали в нынешние времена большой редкостью, поскольку с его назначением Начальником Имперского штаба не много находилось смельчаков, которые рискнули бы бросить вызов ему, достигшему столь значительных высот на лестнице политической иерархии.

Вице-адмирал Кавашима почти сорок лет провел в рядах Имперского военно-морского флота и свою нынешнюю должность командующего эскадрой заполучил лишь после четырех лет безупречной службы в должности командующего группой кораблей бортового базирования. Он терпеть не мог молодых выскочек типа этого молодца Мунимори, который еще бегал в лейтенантиках, когда Кавашиме доверили командование кораблем, и не доверял этим карьеристам. Но теперь, когда Кавашима являлся командующим эскадрой «Цветок сакуры» и Мунимори стал его непосредственным начальником, долг и старинное представление о чести офицера, кодекс «бушидо» требовали от него беспрекословного повиновения.

– Коничива, Кавашима-сан, – обратился к нему Мунимори. Голос у него был очень странным – слова шли будто бы откуда-то изнутри, из недр его огромного живота. Взмахом руки он отправил прочь восхитительно красивую служанку – продукт генной инженерии, ту самую, которая проводила Кавашиму в помещение, где восседал Мунимори. – Добро пожаловать в мой дом.

– Коничива, Генсуи-сама, – почтительно поклонился Кавашима, – Это большая честь для меня.

– Входите, входите, прошу вас. Я распорядился, чтобы нам принесли о-ча.

Кавашима знал, что Мунимори собирался ему поручить что-то важное, но что именно – он не знал. И уж, конечно, это приглашение явиться в личные апартаменты Командующего Флотом внутри колеса Тенно Кьюден было для него как гром среди ясного неба. Едва оказавшись в передней, он был поражен скромностью и, пожалуй, даже некоторым аскетизмом вкуса своего командира, о котором недвусмысленно говорило почти полное отсутствие какой бы то ни было мишуры и вообще всего, что можно было назвать внутренним декором – иностранец, гайджин, непременно окрестил бы вкус командующего «минималистским». А вот японцы называли этот вид непритязательной скромности шибуи, так называли суровую складку у уголков рта, возникающую после первой попытки прожевать недозрелый плод хурмы. Скромный решетчатый орнамент стен отличался спокойствием и уравновешенностью – деревянные квадраты, оклеенные бумагой – традиционный японский дом, – плетеные циновки, устилавшие пол, мягкий, рассеянный свет неизвестно откуда – такая обстановка могла быть в доме какого-нибудь преуспевающего торговца, но уж никак не вязалась с приближенным самого Императора. Единственным свидетельством тому, что дом этот принадлежит человеку очень богатому, было наличие здесь живых слуг – не роботов, и женщины эти отличались изысканной, слишком совершенной красотой, что не оставляло никаких сомнений в их происхождении: живые результаты успехов генной инженерии – нингье. Мунимори должен хотеть чего-то чрезвычайно деликатного, размышлял Кавашима, углубляясь вслед за своим начальником в лабиринт его личной резиденции. Доселе ему даже слышать не приходилось, чтобы адмирал Флота проявил к кому-нибудь подобное расположение, ну разве что, может быть, к самым высшим из высших, к членам Имперского правительства.

Большая часть старших офицеров Империи проживала здесь, в недрах медленно вращавшегося Небесного Дворца в непосредственной близости от Хризантемового трона. Резиденция Мунимори располагалась на уровне одной шестой G колеса Тенно Кьюден, и эта сила притяжения – намного меньшая, чем на Земле. Скорее, она была примерно такой, как на Луне, – очень приходилась ему по душе. Здесь он мог передвигаться с завидной грациозностью и легкостью, одним прыжком перенося свою массивную фигуру через широкие, плавно изгибающиеся проходы и коридоры, и Кавашиме, идущему следом, приходилось поторапливаться, да при этом смотреть в оба, чтобы ненароком не споткнуться и не упасть, потеряв при этом лицо. Глядя на Мунимори, он усомнился в том, что этот великан смог бы с такой же непринужденностью выписывать подобные пируэты в условиях настоящей гравитации.

Они остановились в одном из помещений, отличавшемся особенно спартанской обстановкой, но не в том, что было отведено под чайные церемонии. Здесь не было никакой мебели, за исключением разве что циновок на полу, старинного стенда с мечами на стене и необычной, причудливо изгибавшейся иночи-зо, помещенной в небольшую нишу.

– Прошу вас подождать здесь, – это прозвучало почти как приказ и Кавашиму оставили одного.

Внимание его целиком сосредоточилось на иночи-зо, «живой статуе» высотой, наверное, сантиметров тридцать-тридцать пять. Подобно какому-нибудь растению торчала она из горшка с землей, но в действительности была живой плотью, которой ухитрились придать скульптурную форму, нежнейшим созданием, гомункулусом – плодом труда генинженера-ваятеля. Статуэтка эта по форме своей очень напоминала мужское тело, конечности которого грациозно обхватывали туловище, застывшее в странном, томном изгибе. Стараниями скульптора лицо было вписано в грудь; раскрытый рот застыл в беззвучном и вечном зове, в то время как живые и беспокойные глаза не упускали ни единого жеста Кавашимы.

Ему, несомненно, не раз приходилось слышать об этих занятных предметах, но видел он это впервые – явление было редкое и вследствие необычайной дороговизны доступное лишь чрезвычайно состоятельным людям. Каждая из них была уникумом, шедевром; по общему мнению, они подразделялись на два класса – на таношими-зо, пребывающих в состоянии перманентного оргазма, и их точные копии, правда, выполненные в более темных тонах – курушими-зо, существование которых сводилось к преодолению вечных мук, к страданию, к агонии, которой не было конца.

Стоявшая здесь фигурка, несомненно, страдала. Кавашима невольно уставился прямо в эти безмолвно взывающие к нему глаза – зрачки их были блекло-голубого цвета – и вздрогнул. У него возникло ощущение, что он глядит в два бездонных омута отчаяния и ужаса.

– Это моя самая большая гордость, – произнес голос Мунимори прямо за его спиной.

Кавашима резко повернулся – он не слышал, как сюда зашел адмирал.

– Это… очень интересное… – он не мог подобрать подходящего слова.

– Один из шедевров Цуру.

– Ах, это он! – Доктор Мазанори Цуру был одним из талантливейших геноваятелей Нихон, создававший из плоти, крови и мозга невиданные ранее шедевры, художник, чьим холстом и резцом была ДНК. – Но, если это его произведение, то оно, несомненно, очень старое.

– Да, ему почти девяносто лет. И все же, мне кажется, оно еще проживет не одно столетие. Я на это надеюсь. Лучшего воплощения человеческих мук под Великим Колесом создать невозможно. – Мунимори покровительственно возложил руку на сгорбленные, лишенные головы плечи создания. Кавашима различил, как тельце скульптуры напряглось и задрожало от этого прикосновения. – Почти девяносто процентов этого генотипа – чисто человеческий материал. Его нервная система приспособлена для передачи постоянных болевых ощущений, она очень крепка – живую ткань перед этим подвергали воздействию огня, во избежание болевого шока и гибели в будущем, с тем, чтобы ни мозг, ни передающие нервные волокна не атрофировались от боли. Мозг его функционирует безупречно и, согласно сертификату, был обучен посредством вживленного компьютера, посему он вполне адекватно воспринимает себя, оказавшись в этом переплете. Ведь именно это наполняет работу таким глубочайшим смыслом, понимаете? Ведь это не просто какая-то живая скульптура, нет, это не просто безделушка, на которую можно лишь глазеть. Это живая душа, мыслящее существо, полностью осознающее свое место в том аду, в котором пребывает.

Внезапно Кавашима ощутил головокружение, ему показалось, что белые стены начинают наваливаться на него. Для чего все это? – хотелось ему спросить, но разве мог он Требовать каких-либо объяснений по поводу этого кривого, изогнувшегося чудища – хозяин дома неизбежно воспринял бы это как оскорбление.

– А оно… он может говорить?

– Нет, нет, что вы! Легких здесь нет, нет и речевого аппарата, голосовых связок. Рот – не более чем удачная имитация. Я должен ведь поливать его, как растение, особым раствором и делать это ежедневно, иначе оно впадет в кому и погибнет. А вот уши настоящие. Оно может слышать, что мы тут с вами говорим, и все понимает. Ну разве это не чудо?

– Замечательно, мой повелитель.

– Иногда я даже подумываю, а не сошел ли он с ума за эти девяносто лет? Но вы только взгляните в эти глаза. Сошел он с ума или нет, он чувствует – после стольких лет! Время от времени я даже разговариваю с ним, обещаю освободить его из этого плена. Не знаю, верит он мне или нет, но я все же позволяю себе эту маленькую ложь, поскольку он должен надеяться, хотя год за годом проходят в непрерывной агонии. Скажите мне, Чуджо-сан, вы не верите в переселение душ?

Такая внезапная перемена темы явно выбила Кавашиму из колеи.

– Я… я никогда не задумывался над этим, Мунимори-сама, и никогда не считал себя религиозным человеком. Не думаю, чтобы я верил в разные там души.

– Вот как. Практик-прагматик, не так ли? Ну, а я вот верю. Слишком уж много пришлось мне повидать на своем веку, чтобы не верить. Я иногда думаю вот о чем: а может быть, мы, создавая эти генетически скроенные шедевры, помещаем в них души тех, кто обречен на вечные муки за все свои мыслимые и немыслимые грехи и преступления в прошлых жизнях? – Он любовно похлопал по телу этого жуткого существа и, когда убрал руку, то почувствовал, как по нему прошла легкая судорога.

– Может быть, после этой вечности в миниатюре, заполненной страданиями, и очищается путь для окончательного перехода в Нирвану? Может быть, боль, однажды перенесенная здесь, заставит их души возрадоваться, когда разорвется круг Великого Колеса?

Кавашима попытался сформулировать вежливое возражение, но потерпел фиаско. Он понял, что попал в ловушку. Эти глазки, в которых застыла вечная боль, безмолвно умоляли его о том, чего он не мог им даровать, а Мунимори даровать отказывался. Какой же должен быть у этого человека образ мышления, чтобы подобное зрелище могло ассоциироваться у него с художественной завершенностью и располагать к созерцательности?

– У меня к вам три распоряжения, Чуджо-сан, – Теперь тон Мунимори стал жестким и деловым. – Одно предназначено для всех ваших подчиненных, другое – лишь для вашего личного ознакомления.

Резким жестом Мунимори протянул Кавашиме два диска с записанной на них информацией, и тот с поклоном принял их. Прижав один из дисков к ячейке, соединенной с устройством памяти, он почувствовал, как данные стали переходить в его цефлинк. Задав ключевой термин, он расшифровал сообщение. Оно было коротким. Это был Императорский эдикт с печатью Мунимори… И по содержанию, и по стилю этого документа Кавашима без труда догадался, что автором был сам Мунимори. Документ не мог вызывать никаких двояких толкований и касался вопроса об увольнении из рядов флота всех офицеров, которые не могли похвастаться тем, что родились на территории «Дай Нихон» – «Великой Японии», включавшей такие экстерриториальные образования, как Филиппины, Сингапур и всю западную и северозападную часть Тихого океана, не говоря уже о самих островах.

Нельзя сказать, что распоряжение это было сюрпризом для Кавашимы, он ждал его с тех самых пор, когда стало известно о кончине Императора Фуши. Очень многие офицеры, гайджин по происхождению, загодя решили подать рапорты, прекрасно понимая, кто теперь восседает на Хризантемовом троне.

– У вас не возникнет сложностей с проведением в жизнь первого распоряжения, Чуджо-сан?

– Нет, проблем не будет никаких, Мунимори-сама. Многие из моих людей будут лишь приветствовать это.

– Прекрасно. А теперь, пожалуйста, прошу ознакомиться со вторым распоряжением, в особенности прошу обратить внимание на вводную часть.

Прижимая второй диск к ладони, Кавашима почувствовал, что это распоряжение, загружаемое сейчас в память его цефлинка, гораздо длиннее первого. Он догадался, что это должны были быть приказы флотам, включавшие буквально все: от указаний каждому кораблю в отдельности, до подробнейших инструкций для тыловых служб. И действительно, стоило ему лишь раскодировать документ и бегло просмотреть вводную его часть, как он понял, что не ошибся. «Цветок сакуры» посылали на войну.

– Насколько достоверна эта информация? – спросил Кавашима, закрыв глаза и читая то, что пробегало перед его внутренним взором.

– Абсолютно достоверна, – последовал ответ адмирала флота. – Нам уже было давно известно об акциях бунтовщиков в Новой Америке. У нас там достаточно разветвленная агентурная сеть и оттуда к нам поступает непрерывный поток информации о внутриполитической ситуации.

Отправив документ в архив, Кавашима открыл глаза.

– Это весьма неожиданно для меня, Мунимори-сама. Я ожидал приказа направиться в Ши Драконис.

Ши Драконис V – Эриду – совсем недавно продолжила длинный список Сопредельных миров, пытавшихся отколоться от Земной Империи.

Мунимори нахмурился.

– Положение на Эриду в данный момент стабильно. Хотя поверхность планеты и орбитальные сооружения все еще находятся в руках восставших, одна из Имперских эскадр прибыла с Харити и находится на орбите. Сейчас там как раз действует перемирие.

– Если мы сейчас удовлетворимся тем, что просто станем откликаться на провокационные действия бунтовщиков, – продолжал Мунимори, – то сами загоним себя в ловушку. Стало известно, что 26-я Дракона – политическое сердце мятежа. Взять эту систему, взять Новую Америку – и всему этому мятежу конец.

– Нам немало приходилось слышать о том, насколько самостоятельно и независимо это правительство, мой повелитель, но официальная позиция на этот счет, гм, такова, что в отношении внутренней организованности и порядка у мятежников масса недостатков.

– Хотя нам не по душе даже намек на то, что мятежники могут образовать что-то, по своим функциям близкое к законному правительству, – медленно произнес Мунимори, – нам, по крайней мере, необходимо оставаться честными хотя бы перед самими собой и все же признать тот факт, что они собираются обзавестись именно правительством и ничем другим. Уже в течение многих месяцев в Новую Америку стекаются представители из очень многих оппозиционно настроенных колониальных миров Шикидзу, и теперь они уже открыто собрались в столице планеты.

– Вы говорите, собрались, мой повелитель? А с какой целью?

На лице Мунимори появилась безрадостная улыбка.

– Наша разведка докладывает, что у них самих нет еще полного единства в этом вопросе. Некоторые из этих представителей желали бы слегка перелицевать Гегемонию, изъяв ее из-под контроля Империи, если предположить, что такое вообще возможно. Другие же рьяно выступают за полное отделение, за создание некоей Конфедерации из них самих в качестве самостоятельного государства. – Он покачал головой. – Разумеется, приди к власти любая из этих фракций, это неизбежно вызовет шок.

– Вы правы, Генсуи-сама.

– Вы должны развернуть свою эскадру «Цветок сакуры» немедленно, Чуджо-сан. Носитель «Донрю». Пять тяжелых крейсеров, восемь легких. Двенадцать эсминцев. Восемь десантных кораблей, на борту которых должно быть сосредоточено общей численностью до четырехсот установок «Шагающая смерть». Небесного лифта в Новой Америке нет, так что вам придется использовать корабли, способные входить в плотные слои атмосферы, и военные аэрокосмолеты для обеспечения нужным количеством посадочных площадок для транспортов. По пути вам предстоит сделать остановку на нашей базе в Дайкоку, где к вам присоединятся выделенные дополнительно корабли. Детали операции включены В текст вашего приказа.

– Все ваши распоряжения будут выполнены в точном соответствии, Генсуи-сама.

– Не сомневаюсь, Чуджо-сан. Я полностью доверяю вам. А теперь… надеюсь, вы окажете мне честь разделить со мною чайную церемонию?..

Помещение, выбранное для чайной церемонии, было строго выдержано в традициях – около девяти квадратных футов площадью и, что самое замечательное, оно имело настоящую дверь, а не эти нанотековские исчезающие панели. Кроме Того, дверь эта была настолько низка, что те, кто собирался участвовать в церемонии, должны были вползать туда буквально на четвереньках – традиция, сохраняемая веками, поскольку лишь данная поза могла свидетельствовать о взаимном доверии и о том, что претенциозность и спесь люди оставляли за порогом. Дело в том, что попасть в помещение для чайной церемонии с двумя традиционными самурайскими мечами катана и ваказаши было попросту невозможно.