Текст книги "История Германии в ХХ веке. Том II"

Если в ГДР предварительные попытки реформ в обществе и культуре были с декабря 1965 года пересмотрены в пользу жесткой линии, то в других странах СЭВ события развивались иначе. Здесь также имелись значительные экономические проблемы, но стимул для далекоидущих экономических реформ, особенно в Польше, Венгрии и ЧССР, был более тесно связан с культурной открытостью и свободными дискуссиями, что резко критиковалось СЕПГ, поскольку, по словам министра культуры Клауса Гизи, опыт показал, что «любая интеллектуальная дискуссия может превратиться в политическую»5454
  Jäger, Kultur und Politik. S. 115.


[Закрыть].

В ЧССР и экономические реформы пошли дальше, чем в ГДР. Здесь реформаторы в руководстве компартии пытались включить элементы рынка в социалистическую экономику и допустить плюрализм политических дебатов. Это быстро натолкнулось на сопротивление консервативного крыла партии, которое в 1967 году вновь взяло верх и обрушилось с репрессиями на политических критиков и писателей. Но после избрания Александра Дубчека лидером КПЧ в январе 1968 года реформаторы одержали верх и форсировали процесс демократизации, который на Западе окрестили «Пражской весной». Отмена цензуры, фундаментальные экономические реформы и пересмотр роли коммунистической партии были самыми важными целями. Социализм должен был сохраниться, но обрести «человеческое лицо». Вызванная такими импульсами динамика породила среди населения ожидания перемен, подобных югославским, но которые носили бы прежде всего социал-демократические черты. В частности, манифест «2000 слов», опубликованный в конце июня 1968 года и подписанный многочисленными писателями и интеллектуалами, сформулировал цели такой плюралистической демократии5555
  Veser, Der Prager Frühling 1968; Pauer, Prag 1968.


[Закрыть].

В СССР курс реформ КПЧ был первоначально одобрен новым лидером партии Брежневым и охарактеризован как внутреннее дело ЧССР. Когда же требования демократизации расширились и студенческие демонстрации произошли и в Варшаве, Советский Союз увидел параллели с 1956 годом и ужесточил свой тон в отношении Праги. В марте лидеры стран Варшавского договора в Дрездене потребовали от Дубчека отменить реформы. Партийные лидеры ГДР и Болгарии, в частности, требовали решительного вмешательства на ранних этапах, не в последнюю очередь указывая на то, что ФРГ пытается оказать влияние на ЧССР. Наконец, 20 августа 1968 года войска Советского Союза, Польши, Венгрии и Болгарии вошли в Чехословакию и положили конец реформаторскому эксперименту. Войска Национальной народной армии ГДР, которые участвовали в подготовке вторжения, остались, однако, на границе и свели свое участие к снабжению. Воспоминания о немецком вторжении в Прагу двадцатью девятью годами ранее были слишком свежи, чтобы не вызвать немедленных сравнений.

Перед вторжением в ЧССР страны-интервенты в письме Дубчеку обосновали свои действия тем, что нельзя допустить, «чтобы враждебные силы столкнули вашу страну с пути социализма и создали опасность отделения Чехословакии от социалистического сообщества. Теперь это не только ваши дела»5656
  Prieß u. a., SED. S. 193.


[Закрыть]. Согласно этой формуле, которую вскоре стали называть «доктриной Брежнева», любое движение за реформы в странах СЭВ отныне грозило вмешательством братских стран. Параллели с 1956 годом действительно поразительны: фаза экономического и культурного смягчения быстро привела к растущей политической динамике, что СССР истолковал как угрозу своему правлению и предпринял военное вмешательство. В результате КПЧ переломила свои либеральные тенденции и вновь стала проводить жесткую политику насилия.

Руководство СЕПГ расценило «Пражскую весну» как подтверждение своих опасений, что социальные и культурные реформы неизбежно приведут к политической дестабилизации, и заявило, что оно было право, отказавшись от политики культурной открытости в декабре 1965 года. Оно признало, правда, и прямую связь между курсом пражских реформ и активизацией усилий ФРГ по улучшению отношений с государствами восточного блока. Поэтому обвинение в «социал-демократизме» всегда предполагало прямое влияние западногерманской СДПГ, которая впервые с 1966 года в составе Большой коалиции возглавляла правительство. Поэтому поддержка вторжения войск Варшавского договора в Прагу имела для СЕПГ значение и в связи с германским вопросом.

«Национальный вопрос» с самого начала был одной из самых больших и сложных проблем для правительства ГДР. Вслед за советской политикой в отношении Германии она до 1955–1956 годов, по крайней мере тактически, выступала за национальное единство и воссоединение, а затем выступила за «конфедерацию» двух государств, что, однако, предполагало «изменение политического баланса сил в Западной Германии». Однако с середины 1960‑х годов внешняя политика СЕПГ вообще и в отношении Германии в частности была направлена исключительно на признание ГДР в соответствии с международным правом и признание Западного Берлина в качестве независимого политического образования. Создание задним числом собственного гражданства ГДР в 1967 году усилило этот курс, который был решительно поддержан Советским Союзом5757
  О дальнейшем см.: Bender, Episode oder Epoche?. S. 82–99; Klessmann, Zwei Staaten. S. 447–468; Schroeder, SED-Staat. S. 189 ff.; Kielmannsegg, Nach der Katastrophe. S. 513–523; Winkler, Der lange Weg. Bd. 2. S. 274 ff.


[Закрыть].

Однако этой цели противостояла западногерманская политика, построенная на притязании ФРГ на статус единственного представителя немецкого народа (Alleinvertretung). В соответствии с «доктриной Хальштейна» (названной так в честь долгое время занимавшего пост статс-секретаря при канцлере и в министерстве иностранных дел Вальтера Хальштейна), ФРГ угрожала разорвать дипломатические отношения с любым государством, признавшим ГДР в соответствии с международным правом. Учитывая экономическую мощь западногерманского государства, в течение длительного времени это было эффективным рычагом. В 1963 году между ГДР и сенатом Западного Берлина было достигнуто соглашение о том, чтобы позволить жителям Западного Берлина посещать своих восточных родственников на Рождество, а с 1964 года пенсионеры ГДР получили возможность ездить на Запад. В целом, однако, отношения между двумя германскими государствами в эти годы характеризовались, прежде всего, ожесточенной конкуренцией и идеологическими диверсиями. Предложение правительства ГДР продавать западные газеты в ГДР, а «Нойес Дойчланд» – в ФРГ встретило возражения со стороны федерального правительства: это могло привести к созданию слишком позитивного образа восточного соседа. Встречное предложение о взаимном обмене ораторами между СЕПГ и СДПГ, которые должны были выступить в Хемнице и Ганновере, было после долгих колебаний отклонено на сей раз восточноберлинским руководством.

Тем не менее казалось, что время работает на восточногерманскую сторону. ГДР добилась первых успехов в плане признания: в Египте в начале 1965 года Ульбрихт был принят президентом Насером как глава государства, и в том же году команда ГДР была допущена к участию в Олимпийских играх 1968 года. Когда федеральное правительство Большой коалиции начало проявлять первые признаки ослабления своей жесткой позиции в отношении германского вопроса и негласно отказалось от политики единого представительства, положение руководства ГДР осложнилось. Из-за сложной экономической ситуации большинство государств СЭВ были заинтересованы в установлении более тесных отношений с ФРГ. ГДР, однако, хотела предотвратить это до тех пор, пока она не будет признана ФРГ в соответствии с международным правом. Поэтому СЕПГ также отклонила первоначальное предложение правительства Кизингера – Брандта начать переговоры. Таким образом, германо-германские отношения вновь оказались в тупике.

Однако в контексте наметившейся политики разрядки между сверхдержавами германо-германские распри постепенно стали бременем. Советская сторона хотела улучшить отношения с Западом и интенсифицировать экономические контакты, чтобы наконец добиться экономического прогресса. Максимализм требований восточногерманского правительства в отношении германского вопроса противоречил этому – и ситуация ФРГ в западном контексте была аналогичной.

Тот факт, что восточная политика социал-либерального правительства проходила через Москву, еще больше осложнил положение правительства ГДР. Хотя Брандт впервые заговорил о двух германских государствах в своей правительственной декларации осенью 1969 года, подтвердив тем самым существование ГДР, он также сказал, что эти два государства не являются чужими друг другу: «Их отношения друг с другом могут быть только особого рода»5858
  Regierungserklärung Brandts, 28.10.1969 // Verhandlungen des Deutschen Bundestages. Stenographische Berichte, 6. Wahlperiode. Bd. 71. S. 20–34, здесь S. 21.


[Закрыть]. Это подпитывало недоверие со стороны Восточной Германии. Эрих Хонеккер, второй человек после Ульбрихта, говорил о том, что правительство Брандта – Шееля стремилось «постепенно установить господство в Европе, используя экономические возможности западногерманского империализма и социал-демократической идеологии». С этой целью, по его словам, она хотела «открыть ворота на Восток» в духе долгосрочного проникновения в социалистические страны. Ульбрихт отказывался от любых форм установления национального единства словами: «Не может быть единства между [капиталистом] Круппом и [рабочим] Краузе, между миллиардерами и рабочим народом»5959
  Honecker am 16.02.1970 // Neues Deutschland. 22.02.1970; Ulbricht am 19.01.1970 // Dokumente zur Außenpolitik der DDR. Bd. 8.2. S. 723–737, здесь S. 727.


[Закрыть]. По его убеждению, общей германской нации больше не существует; в ГДР сформировалась отдельная, социалистическая нация. Не существовало даже «культурной нации», потому что, по словам Ульбрихта, «американизированная западногерманская культурная трясина не может называться немецкой культурой»6060
  Ulbricht am 21.11.1970, цит. по: Schwarz, Bundesrepublik Deutschland. S. 159. О «восточной политике» см. главу 18 в этой книге.


[Закрыть].

Только благодаря давлению советских товарищей руководство СЕПГ было вынуждено скорректировать свой курс и начать переговоры с германским правительством. ГДР должна была поставить свои отношения с ФРГ на договорную основу, но в то же время взять курс на четкое размежевание со своим западным соперником, чтобы противостоять западногерманской политике «перемен через сближение»6161
  Siebs, Außenpolitik. S. 114 f.


[Закрыть]. Московский и Варшавский договоры, а также Основополагающий договор между ГДР и ФРГ 1972 года наконец принесли ГДР признание, которое она так долго искала, хотя отношения между двумя германскими государствами по-прежнему носили особый характер, что дало повод СЕПГ вновь и вновь дистанцироваться от ФРГ и идеи дальнейшего существования германской нации. Тем не менее подписание Основополагающего договора означало нечто вроде третьего основания ГДР после 1949 и 1961 годов. За короткое время она была признана почти всеми государствами мира, расширила свои мировые торговые связи и стала известной ведущей спортивной державой, чья команда на Олимпийских играх 1972 года в Мюнхене была успешнее команды ФРГ. С точки зрения внешней политики путь ГДР с 1949 по 1972 год был историей успеха.

В конечном итоге именно экономические трудности привели к концу эры Ульбрихта. Конечно, и отношения между советским правительством и правительством ГДР были уже некоторое время напряженными, не в последнюю очередь потому, что Ульбрихт постоянно восхвалял успехи ГДР в научно-технической революции и указывал на свою страну как на образец и пример для подражания партнерам по СЭВ. Когда лидер СЕПГ говорил, например, что ГДР достигнет больших экономических успехов в сотрудничестве с СССР «как подлинно немецкое государство» – мы же, в конце концов, не «Белоруссия какая-нибудь», – такое зазнайство не снискало ему больше друзей среди московских товарищей6262
  Besprechung ZK der KPdSU mit ZK der SED, 21.08.1970, цит. по: Przybylski, Tatort Politbüro. Bd. 1. S. 289–296, здесь S. 296.


[Закрыть]. В советском правительстве росла озабоченность по поводу того, не может ли экономическое сотрудничество ГДР с ФРГ привести к сближению двух германских государств. «Будущее ГДР – за социалистическим сообществом, – неоднократно предупреждал Брежнев. – Нет, не может быть и не будет процесса сближения между ГДР и ФРГ»6363
  Л. Брежнев, 20.08.1970, цит. по: Przybylski, Tatort Politbüro. Bd. 2. S. 230–345, здесь S. 342.


[Закрыть].

В руководстве партии в Восточном Берлине Ульбрихта считали высокомерным и необучаемым. Преисполненный убеждения, что только ГДР может предоставить историческое доказательство превосходства социализма в развитых индустриальных странах и что она может достичь этого только под его чутким руководством, Ульбрихт видел себя на одном уровне с великими деятелями социализма в историческом масштабе и тем самым все больше раздражал своих товарищей по Политбюро.

Однако, прежде всего, страстная ориентация Ульбрихта на НТР и его увлечение технологиями будущего привели к серьезным перекосам в экономике. Перебои в поставках, разрушающаяся инфраструктура, теневая экономика и простои были оборотной стороной экономического баланса, предъявлявшего внешнему миру лишь рекордные цифры. Очередная попытка победить Запад на его собственной почве роста производительности и уровня жизни потерпела неудачу, как и все предыдущие попытки. Это склонило чашу весов: в конце 1970 года большинство руководства СЕПГ приняло решение о серьезных корректировках экономической программы – возражения Ульбрихта больше не принимались. Вскоре после этого тринадцать из двадцати членов политбюро во главе с Эрихом Хонеккером направили запрос советскому партийному лидеру Брежневу с просьбой попросить Ульбрихта уйти в отставку. Ульбрихт «отдалился от реальной жизни партии, рабочего класса и всех трудящихся», в результате чего «невыполнимые идеи и субъективизм все больше и больше овладевали им. В общении с членами политбюро и с другими товарищами он часто груб, резок и считает себя непогрешимым». Брежнев выполнил просьбу, и 3 мая 1971 года Ульбрихт объявил о своей отставке6464
  Письмо от 21.01.1971, цит. по: Przybylski, Tatort Politbüro. Bd. 1. S. 111.


[Закрыть].

Первые двадцать лет существования ГДР были периодом глубоких, вполне революционных потрясений. Опираясь на мощь Советской армии, СЕПГ установила социалистическую диктатуру по образцу СССР, которую отличали постоянные тактические колебания между фазами политических «наступлений» и, напротив, фазами замедления темпов преобразований, ослабления репрессий и культурной открытости. СЕПГ захватила всю власть, контролировала и регулировала все сферы государства, экономики и общества и, наконец, построив стену, закрыла своим гражданам возможность уехать из ГДР на Запад.

Политическая цель и «историческая миссия» ГДР заключалась в том, чтобы впервые создать социалистическое общество в развитой индустриальной стране и тем самым обеспечить превосходную альтернативу капитализму и западному буржуазному обществу. Это видение, основанное на марксистско-ленинской концепции будущего общества, определяло все возобновляющиеся попытки социалистического эксперимента. Поскольку подавляющее большинство населения не хотело следовать за СЕПГ добровольно, то в политической, социальной и культурной сферах СЕПГ могла навязать себя только силой, и она делала это, при необходимости, как показало 17 июня, опираясь на советские танки. Однако экономика – основная сфера революции – не хотела слушаться команд, не помогали ни насилие, ни идеологический ригоризм. Это поставило под угрозу легитимность правления СЕПГ. Ибо если вопиющая нехватка товаров и низкий уровень жизни по сравнению с Западом, потеря свободы и самоопределения и перекрытие границ, то есть все недостатки и лишения, объявленные временными, не могут быть оправданы конечным достижением социализма, который обещал процветание, свободу и счастье, – то что же может легитимировать диктатуру СЕПГ? С падением Ульбрихта уверенность в лучшей, чем на Западе, жизни ушла в прошлое – очень быстро, возможно, за одно поколение. После этого единственным оправданием диктатуры остались антифашизм (чья убедительность начала ослабевать через двадцать пять лет после войны), миролюбивая внешняя политика (в значительной степени утратившая доверие из‑за военных вмешательств Советской армии в Венгрии и Чехословакии) и равенство (для многих граждан ГДР самое важное достижение социализма наряду с гарантией занятости). Но поскольку граждане ГДР, как и ее руководство, постоянно сопоставляли свое положение с уровнем жизни в Западной Германии, это равенство, граничащее с уравниловкой по нижним показателям, не могло перевесить экономической отсталости и политического угнетения.

Конечно, руководство СЕПГ истолковывало такие недавние неудачи лишь как «ошибки». По его мнению, устранив Ульбрихта, оно могло их исправить и начать новую, на этот раз, несомненно, успешную попытку экономического подъема. Но после двух десятилетий неудачных экспериментов уверенность в том, что в ближайшем будущем с развитием социализма противоречия индустриального общества будут разрешены и Запад будет превзойден, утратила свою непоколебимость – как назло, именно теперь, когда после долгожданного признания со стороны Запада наконец-то было гарантировано существование ГДР как государства.

14. ПРЕДВЕСТНИКИ ПЕРЕМЕН

Летом 1953 года Советский Союз произвел первый взрыв водородной бомбы. Осенью 1957 года он своим «Спутником» продемонстрировал свой высокий технический уровень в ракетной технике, а с 1957 года он оснастил армию межконтинентальными ракетами, которые позволяли ему достичь территории США ядерным оружием. Это изменило глобальный баланс сил. Стратегическое преимущество американцев превратилось в «равновесие страха», которому суждено было определять мировую политику на протяжении более чем тридцати лет. Этот изменившийся расклад придал дополнительную взрывоопасность основным проблемным точкам холодной войны. Эскалация противостояния блоков в Азии, на Ближнем Востоке или в Берлине уже не только несла риск военной конфронтации, но и могла привести к ядерной катастрофе, в которой были бы уничтожены территории обеих великих держав.

Между этой исходной ситуацией в конце 1950‑х годов и кульминацией «политики разрядки» в Хельсинки в 1975 году прошло неполных двадцать лет. В этот период аксиомы глобальной политики и политики в отношении двух германских государств коренным образом изменились. Этот процесс описывается ниже в несколько схематизированном виде по отдельным этапам, чтобы была понятна динамика изменений, часто параллельных11
  О нижеизложенном см. в первую очередь: Leffler/Westad (Ed.), Crises and Detente. P. 1–21; Loth, Helsinki. S. 49–132; Stöver, Der Kalte Krieg. S. 381–409; Bender, Neue Ostpolitik. S. 87–115; Lemke, Die Berlinkrise. S. 228–273; Bierling, Außenpolitik. S. 111–169; Hacke, Außenpolitik. S. 63–123; Haftendorn, Deutsche Außenpolitik zwischen Selbstbeschränkung und Selbstbehauptung. S. 60–93; Dülffer, Europa im Ost-West-Konflikt. S. 18–37.


[Закрыть].

– Многочисленные встречи на высшем уровне и конференции министров иностранных дел по вопросу о разделе Германии в 1955–1959 годах неоднократно подтверждали, что соглашение по этому вопросу между двумя блоками невозможно. То же касалось предложений, выдвинутых различными сторонами для решения германского вопроса, например те, что были разработаны польским министром иностранных дел Адамом Рапацким в 1957 году о создании безъядерной зоны в Европе (ФРГ, ГДР, Польша). Идеи американского дипломата Джорджа Ф. Кеннана об объединении двух частей Германии на нейтральных условиях также оказались неосуществимыми, как и «План Германии» СДПГ (март 1959 года), основанный на этой идее и предлагавший отделить воссоединенную Германию от западного военного альянса.

Разумеется, никакой пересмотр западной интеграции не мог быть проведен без федерального правительства. Но и все предложения по созданию европейских зон безопасности или территориальному ограничению вооружений также встречали его сопротивление – по двум причинам. С одной стороны, правительство боялось, что такие изменения могут привести к снижению американской защиты ФРГ. Во-вторых, оно опасалось, что это будет означать признание статус-кво в Европе и, тем самым, имплицитно права ГДР на существование. Против таких проектов оно утверждало, что воссоединение может быть достигнуто только с помощью «политики силы». Однако именно это предположение опровергалось продемонстрированным военным потенциалом Советского Союза.

– Ультиматум Хрущева от 27 ноября 1958 года и последовавший за ним второй Берлинский кризис довели противостояние блоков до предела. Для СССР, как потом объяснял Хрущев, существовало три варианта действий в связи с продолжающимся ослаблением ГДР из‑за масштабного бегства через Западный Берлин: либо отказаться от ГДР – это было бы равносильно сдаче результатов Второй мировой войны и советских территориальных завоеваний за бесценок и поэтому исключалось. Или, как требовалось в ультиматуме, присоединить Западный Берлин к ГДР – это изменило бы статус-кво в ущерб Западу. Президент США Кеннеди отреагировал на это своими «тремя основными положениями», которые для США в отношении Берлина оставались непоколебимыми: право западных держав присутствовать в своих секторах в Западном Берлине; право доступа западных держав в Западный Берлин; сохранение западными державами безопасности и прав граждан Западного Берлина. Против воли США интеграция всего Берлина в ГДР не могла быть достигнута мирным путем. Это оставило Советскому Союзу третий вариант: отгородить Западный Берлин от окружающей ГДР. Этот путь был выбран потому, что не нарушал ни послевоенных соглашений союзников, ни «трех основных положений»22
  Uhl, Krieg um Berlin; Wettig, Chruschtschows Berlin-Krise; Chruschtschow, Chruschtschow erinnert sich. S. 455–459.


[Закрыть].

При всех протестах против варварских барьеров в центре Берлина западные державы признавали, что строительство Стены способствовало стабилизации ситуации в Европе. Оно закрепило статус-кво: Запад принял разделение, а СССР больше не претендовал на Западный Берлин. Это лишило ситуацию в Берлине неопределенности и опасности. Но стратегия германского руководства, направленная на сохранение вопроса о разделе Германии как открытой проблемы мировой политики, потерпела крах. Ни у правительства Аденауэра, ни у оппозиции не было никакой альтернативы тому варианту, который проводился до этого момента в отношении германского вопроса. В связи с изменившимися рамочными условиями правительство попыталось изменить свой подход к восточноевропейским государствам, но это ничего не изменило по существу. Согласно платформе политиков ХДС/ХСС, признание «противоправного государства ГДР» (Unrechtsstaat DDR) означало бы признание не только государства, но и противоправности.

– В Карибском ракетном кризисе холодная война достигла своей драматической кульминации и переломного момента. Попытка свержения революции Фиделя Кастро на Кубе была организована правительством Эйзенхауэра, но в апреле 1961 года потерпела неудачу, в результате чего островная страна оказалась в руках Советского Союза. Год спустя Куба договорилась с СССР, что в качестве защиты от возобновления военной интервенции разместит на острове советские ядерные ракеты, нацеленные непосредственно на территорию США. Мотивы, толкнувшие Хрущева на этот чрезвычайно рискованный шаг, поставивший мир на грань ядерной войны, до сих пор остаются неясными. С одной стороны, ракеты на Кубе должны были служить противовесом ядерным ракетам, размещенным американцами в Турции, которые угрожали советской территории в той же степени, в какой размещенные на Кубе ракеты угрожали территории США. С другой, западный мир увидел в этом действии Советского Союза попытку экспортировать революцию и бросить прямой вызов США. СССР действительно поддерживал антиколониальные национально-освободительные движения по всему миру и неоднократно вступал в конфликт с западными державами. В целом советская акция была частью внешнеполитического наступления Хрущева, целью которого было продемонстрировать военную мощь и уверенность СССР как здесь, так и в Берлине, по отношению к Западу и коммунистическому Китаю, который все больше становился соперником Советского Союза. Решение кризиса, найденное в последнюю минуту после драматических дней страха перед мировой ядерной катастрофой, включало немедленный вывод советских ракет с Кубы и – с некоторой задержкой и без ведома общественности – вывод американских ракет из Турции33
  Greiner, Kuba-Krise. 13 Tage im Oktober; Idem, Die Kuba-Krise; Münger, Kennedy.


[Закрыть].

– Ужас тех октябрьских дней 1962 года запомнился надолго. Дальнейшая политика конфронтации все больше приближала ядерную войну – это было очевидно правительствам в Москве и Вашингтоне. Поэтому уже в январе 1963 года президент Кеннеди впервые публично заговорил о необходимости снижения напряженности холодной войны. Первым следствием стало подписание в августе 1963 года соглашения об ограничении ядерных испытаний: еще в 1962 году в испытательных целях каждые два дня производился взрыв в среднем одной атомной бомбы. Соглашение, которое в итоге подписали более ста государств, в ретроспективе можно считать первым шагом на пути к формирующейся политике «разрядки».

Одновременно в США были пересмотрены стратегические принципы НАТО. Согласно прежней доктрине, на обычное нападение Советского Союза следовало немедленно ответить ядерным ударом, чтобы компенсировать ядерным потенциалом предполагаемое конвенциональное превосходство Варшавского договора. Но это означало, что у правительства США не было вариантов защиты «ниже» уровня ядерной войны. Поэтому администрация Кеннеди заменила доктрину «массированного возмездия» концепцией «гибкого ответа», которая позволяла США отвечать на обычные нападения обычным, а не ядерным, оружием, а ядерное оружие применять только в ответ на первый ядерный удар противника. Это также оказало деэскалирующее воздействие44
  Stöver, Der Kalte Krieg. S. 81–91; Leffler/Westad (Ed.), Crises and Detente. P. 198–218.


[Закрыть].

– Основной целью США было постепенное создание определенной основы взаимного доверия с СССР путем сотрудничества по отдельным вопросам с тем, чтобы исключить повторение Берлинского и Карибского кризисов 1961–1962 годов. Однако основой такого сотрудничества мог быть только статус-кво, то есть признание взаимных сфер влияния и власти – включая признание разделения Европы и Германии на два силовых блока. Федеральное же правительство настаивало именно на непризнании статус-кво: оно не признавало ни разделения Германии, ни отделения восточных территорий. Такое противоречие не могло быть разрешено политикой ФРГ. Напротив, строительство Стены показало несостоятельность их прежней политики в отношении Германии, а соглашение о ядерных испытаниях дало понять, что США и СССР в будущем будут игнорировать германский вопрос, преследуя свои собственные цели. Это выразилось уже в том, что, нравилось это правительству ФРГ или нет, ГДР также было разрешено подписать договор о запрещении испытаний.

– Переориентация американской внешней политики после кризиса 1961–1962 годов привела к заметному ухудшению отношений между США и ФРГ. Федеральное правительство увидело в первых шагах к взаимопониманию между двумя сверхдержавами опасность того, что решение будет достигнуто через голову немцев и в любом случае без учета жизненных интересов ФРГ. В этой ситуации боннское правительство увидело возможность решить проблему за счет расширения сотрудничества с Францией. Политика президента Франции де Голля, который вернулся к власти после краха Четвертой республики в 1958 году и установил президентскую систему, скроенную под его персону, была строго направлена на обеспечение национального суверенитета и восстановление позиций Франции как мировой державы. Генерал отверг превращение Европейского экономического сообщества в политическое сообщество, а также присоединение Великобритании, которое обсуждалось уже в течение некоторого времени. Но прежде всего он выступал против американского превосходства в Европе, не в последнюю очередь посредством наращивания собственных ядерных сил, и рассматривал тесное сотрудничество между Францией и ФРГ как подходящий способ достижения этих целей. В таком союзе, объединяющем французское лидерство и экономическую мощь Западной Германии, Аденауэр также видел перспективный вариант будущего, позволяющий уже не уповать исключительно на администрацию Кеннеди, к которой он все чаще относился с подозрением.

– Новый франко-германский альянс, подтвержденный в 1962 году рядом взаимных не без помпы организованных государственных визитов, был, таким образом, с обеих сторон выражением стратегических соображений и расчетов политической силы. Но это был и исторически значимый элемент примирения бывших «заклятых врагов», которые трижды за последние девяносто лет вели войну друг с другом. Так он был воспринят и населением Западной Германии, которое приветствовало французского президента во время его визита в Ахен в сентябре. Вскоре подписанный франко-германский «Елисейский договор», однако, получил настолько четкую ориентацию против США, Великобритании, а также продолжения европейской интеграции в нескольких интерпретирующих заявлениях де Голля, что бундестаг, вопреки намерению Аденауэра, счел нужным добавить к договору преамбулу, в которой были подтверждены тесные связи с США и НАТО, а также решимость углублять европейскую интеграцию и вступление Великобритании в ЕЭС55
  Lappenküper, Beziehungen. S. 1707–1855; Defrance/Pfeil, Nachkriegsgeschichte. S. 98–115; Ziebura, Beziehungen. S. 157–171.


[Закрыть].

В течение ряда лет вопрос о приоритетных связях Западной Германии с Францией или США вызывал глубокий раскол в рядах германской христианской демократии. Для тех в ФРГ в начале 1960‑х годов, кто мечтал о возврате Германии как великой державы, обязательства перед США, связанные с исключением доступа к ядерному оружию, не могли быть приемлемой целью. С де Голлем и его идеями более независимой Европы, организованной вокруг оси Париж – Бонн, доступ к ядерному оружию казался ФРГ хотя бы косвенно достижимым. Вероятно, стала бы возможной и более независимая политика, тем более что авторитарный правящий генерал представлял собой в раскладе властных отношений альтернативу массово-демократическому консенсусному либерализму США, к которому многие союзные политики все еще относились с большим скептицизмом. Напротив, «атлантисты» в ХДС считали попытку независимой германской великодержавной политики без тесных связей с США столь же опасной, сколь и бесперспективной. Они имели явное большинство в ХДС/ХСС, и по мере развития политики разрядки спор быстро потерял свое значение66
  Geiger, Atlantiker gegen Gaullisten. S. 197 ff.; Conze, Suche nach Sicherheit. S. 309–321.


[Закрыть].

– После возведения Стены Бонн был в растерянности относительно дальнейшего курса по германскому вопросу. Это относилось как к правительству, так и к оппозиции. Еще в 1959 году СДПГ рассматривала возможность выхода из военного союза Запада в своем «Плане Германии», и только после важного выступления заместителя лидера парламентской группы Герберта Венера в бундестаге 30 июня 1960 года социал-демократы окончательно одобрили западную интеграцию и бундесвер77
  Deutscher Bundestag, 3. WP, Plenarprotokoll, 30.06.1960. S. 7052–7061.


[Закрыть]. СДПГ жестко враждовала с СЕПГ и ее государством, поскольку переворот, совершенный коммунистами при создании партии «Единство» в апреле 1946 года, оставил столь же неизгладимое впечатление, как и преследования и аресты социал-демократов, не желавших объединяться в начале 1950‑х годов. Тот факт, что именно СДПГ во главе с Брандтом сначала постепенно, а затем быстро разработала новые концепции германской политики, также объясняется функцией Брандта как правящего мэра Берлина. В этом кабинете он непосредственно испытал на себе печальные последствия разделения и строительства стены и мог ежедневно наблюдать, как прежняя политика сказалась на гражданах ГДР. Но Брандт был ближе других германских политиков к политике Кеннеди, триумфально принятого жителями Западного Берлина во время государственного визита летом 1963 года. Поскольку Кеннеди придерживался мнения, что, пока существует СССР и его империя, необходимо снижать напряженность противостояния блоков, угрожающую самому существованию Германии, то и Брандт вместе со своим доверенным лицом Эгоном Баром считал, что поскольку разделение Германии нельзя ни предотвратить, ни устранить, его последствия, по крайней мере, необходимо сглаживать и смягчать.