Текст книги "История Германии в ХХ веке. Том II"

Кроме того, пенсионная реформа имела и более широкие, долгосрочные социально-политические последствия: помимо сокращения старческой бедности и обеспечения долгосрочного статуса, что также сделало возможным будущее планирование жизни, она содержала в себе сильный аспект семейной политики, поскольку по-прежнему была направлена исключительно на занятых, а деятельность домохозяек не учитывалась. Это поддержало традиционный образ женщины и семьи – с учетом нестабильности социальных отношений, вызванной войной и послевоенным периодом, тщательно продуманный эффект. В то же время пенсионная реформа была важным фактором в системном соревновании между двумя германскими государствами, поскольку в ГДР старческая бедность продолжала существовать (и существовала вплоть до 1989 года), так что ФРГ добилась здесь большого перевеса в социальной сфере.

Однако эта система была основана на двух предпосылках: с одной стороны, постоянный экономический рост для получения доходов, которые затем могли бы пойти на пенсии и другие меры социальной политики через налоги или взносы на социальное обеспечение. С другой стороны, не допускалось резкое снижения рождаемости, поскольку в противном случае, в долгосрочной перспективе, слишком много пенсионеров придется финансировать за счет слишком малого количества работающих людей – что, собственно, и произошло начиная с 1980‑х годов. Предложения совместить пенсионную реформу с массовым поощрением семей с детьми не нашли большинства в 1957 году, так что реформа косвенно поощряла бездетность.

Наряду с компенсационными выплатами пострадавшим от военных действий, пенсионная реформа стала центральным решением в области социальной политики 1950‑х годов; в то же время она стала прелюдией к далеко идущему расширению социальной политики в последующие 15 лет. Это не было особенностью Западной Германии: государство всеобщего благосостояния укреплялось во всех странах Западной Европы, хотя и разными темпами. Повсеместно социальные блага государства стали основополагающим условием политической интеграции и легитимности. Связанные с этим опасности – потеря самостоятельности, зависимость от государства, перенапряжение финансовых ресурсов – рассматривались с самого начала, хотя и в основном теми, кто в целом скептически относился к расширению социальных пособий, например, потому что это способствовало потере независимости и стремлению к достижениям на службе и разрушению семейных связей. Но в отличие от США, последовательно расширяющаяся система социального обеспечения стала характерным элементом западноевропейских стран с конца 1950‑х годов и позже, и растущая социальная и политическая стабилизация в этих странах в последующие двадцать лет была в основном обусловлена этим2929
  Kaelble, Sozialgeschichte. S. 332–360.


[Закрыть].

Не позднее 1957 года социальная политика стала третьей опорой политической структуры Западной Германии наряду с западной интеграцией и экономическим чудом, и, в отличие от двух других, в первую очередь по инициативе самих западных немцев. Учитывая пережитые катастрофы и десятилетия отсутствия уверенности в будущем, расширение системы социально-политических гарантий имело огромное значение. Она не только обеспечила растущую материальную безопасность для работающих и пенсионеров, но и позволила подавляющему большинству населения впервые планировать свою жизнь на поколения вперед. Таким образом, мысли о том, «чтобы дети когда-нибудь жили лучше, чем мы», превратились из заветного желания в реальную возможность, которой западные немцы воспользовались.

Быстрые успехи молодой ФРГ, ее экономический подъем, внутренняя стабилизация, а также ее военный вес изменили отношение западных немцев к нацистскому режиму, павшему в 1945 году. По мере того как союзники все охотнее шли на уступки, немцы становились все более уверенными в себе. Вопросы о реинтеграции бывших функционеров и сторонников нацистского государства в западногерманское общество и о судьбе заключенных в тюрьму нацистских преступников становились все более важными с момента образования государства. В то же время усилия федерального правительства по «возмещению ущерба» жертвам национал-социализма, аналогичные уравниванию бремени для немцев, пострадавших от последствий войны и изгнания, встретили резкое сопротивление даже в собственных рядах. Оба процесса происходили параллельно и были тесно связаны друг с другом3030
  О нижеследующем см.: Frei, Vergangenheitspolitik. S.69-1oo; idem, Karrieren im Zwielicht; Herbert, Best. S. 444–461; idem. Zweierlei Bewältigung // idem./Groehler (Hg.) Zweierlei Bewältigung. S. 7–29; Brochhagen, Nach Nürnberg. S. 32 ff.


[Закрыть]. Уже с 1948 года, но еще больше после основания ФРГ, дебаты о преступлениях нацистов, которые были столь интенсивными первое время после 1945 года, отошли на второй план. Процедуры чистки и денацификации, которые западные союзники с большой энергией проводили сразу после войны, теперь были быстро завершены. В той же степени приобрели влияние в ФРГ голоса, которые выступали против политики денацификации, проводившейся западными державами, и образа войны и национал-социализма, на котором она была основана, и пытались реабилитировать национал-социалистов, которые были наказаны или изгнаны со своих профессиональных позиций.

Важную роль в этом сыграли церкви. Уже в самом начале протестантские и католические церковные лидеры резко выступили против преследования нацистских военных преступников союзниками. Баварские епископы подчеркнули в пастырском послании, что немногочисленным «гитлеровским и гиммлеровским душегубам» противостояла «огромная армия невинных людей», включая «младенцев и маленьких детей, стариков и матерей». По их словам, «о бесчеловечных преступлениях, совершенных в концентрационных лагерях против в основном невинных людей, германский народ, за редким исключением, ничего не знал», а любая попытка коллективного осуждения германского народа теперь должна рассматриваться как нечто столь же плохое, если не худшее, чем то, что произошло в те годы.

Однако столь яростные протесты против денацификационной политики союзников всегда были связаны и с категорическим отречением от «национал-социализма». Правда, со временем значение этого термина было сведено к горстке руководителей СС и их участию в убийстве евреев. Здесь оказалось важным то обстоятельство, что большинство людей в Германии только слышали о массовых преступлениях в германских лагерях уничтожения, но на себе испытали зверства, совершенные против самих немцев, – от бомбовых налетов союзников до бегства и изгнания, голода и вывоза заводов по репарациям. Значительная часть немцев чувствовала себя не виновниками, а скорее жертвами войны и диктатуры, которая, в их представлении, захватила их страну подобно оккупанту. «Германский народ, – заявил сам кардинал Кёльнский Фрингс, – был в гораздо большей степени жертвой, чем виновником этих зверств». И эти страдания еще не закончились: сначала преследуемые и лишенные гражданских прав нацистами, а затем державами-победителями, немцы оказались жертвами сразу в двух смыслах, утверждал кардинал3131
  «Душегубы»: Die bayerischen Bischöfe: Hirtenwort über das Glaubensleben und Zeitproblem, 9. April 1946 // Dokumente deutscher Bischöfe. Bd. 1. S. 99–103, здесь S. 103; «концлагеря»: Hirtenwort des bayerischen Episkopats 28. Juni 1945 // Akten Faulhabers. Bd. 2. S. 1080–1084, здесь S. 1083; цитата из Фрингса: Denkschrift v. Josef Frings, 02.08.1945 // Akten deutscher Bischöfe. Bd. 6. S. 625–628, здесь S. 625.


[Закрыть].

Герман Гессе, лауреат Нобелевской премии по литературе 1946 года, внимательно наблюдал за развитием событий из Швейцарии. Один германский промышленник и семьянин, писал он в горьком письме Луизе Ринзер, недавно спросил его, «что, по моему мнению, должен был делать благонамеренный и порядочный немец в годы правления Гитлера? Он же ничего не мог остановить, не мог помешать Гитлеру, ничего не мог сделать против него, потому что это было бы безумием, это стоило бы ему хлеба, свободы и, в конце концов, даже жизни». Другие немцы, продолжал Гессе, которые были членами партии в течение многих лет, теперь говорили ему, «что все эти годы они всегда были одной ногой в концлагере, и мне приходилось отвечать им, что я могу серьезно воспринимать только тех противников Гитлера, которые обеими ногами были в лагерях, а не одной ногой в лагере, а другой в партии». Бывшие знакомые, долгое время являвшиеся ярыми нацистами, продолжал Гессе, «подробно рассказывают мне о своей повседневной жизни, о разрушениях от бомб и домашних заботах, о своих детях и внуках, как будто ничего не произошло, как будто между нами ничего не было, как будто они не помогали убивать родственников и друзей моей жены-еврейки, дискредитировать и в конце концов уничтожить дело всей моей жизни». А есть, продолжал Гессе, еще и такие, которые «призывают меня возвысить свой голос в мире и как нейтральный представитель человечности протестовать против враждебного или пренебрежительного отношения к ним со стороны оккупационных армий. Они словно ничего вокруг не замечают, не имеют понятия о том, что ныне происходит в мире. Это так трогательно и постыдно по-детски!»3232
  Hermann Hesse: Brief an eine junge Deutsche, Frühjahr 1946 // Wagenbach (Hg.) Vaterland, Muttersprache. S. 51 ff.


[Закрыть]

Хотя жалобы западных немцев сначала ограничивались денацификацией – в 1950 году бундестаг назвал ее «современной охотой на ведьм», «уродливым детищем тоталитарного мышления и классовой борьбы» или даже «преступлением» – вскоре критика сосредоточилась на преследовании нацистских преступлений судами Германии и союзников. Главным понятием в этом дискурсе стало «правосудие победителей». За ним скрывался взгляд на историю, который описывал Вторую мировую войну и, следовательно, массовые преступления, совершенные немцами в категориях, так сказать, обычной войны. Не исключительные массовые преступления, а военный разгром немцев послужил основанием для уголовного преследования – таково было широко распространенное убеждение.

В 1946 году более семидесяти процентов западных немцев одобряли проведение судебных процессов над военными преступниками. Теперь, в 1950 году, такой же процент опрошенных их отвергал. В то же время денацификация, лагеря для интернированных, суды и процессы по военным преступлениям теперь воспринимались западногерманской общественностью как свидетельство об уже понесенном наказании и искуплении вины, а очевидные несправедливости, особенно в ходе процесса денацификации, служили доказательством неправильности всей затеи, и допущенные в ходе нее «неправосудные» решения как бы уравновешивали преступления национал-социализма.

Политическим следствием этой широкой кампании, которую также частично поддержали основные демократические партии, стал ряд далеко идущих законодательных мер по интеграции бывших национал-социалистов в первые годы существования новой республики. Законами об амнистии 1949 и 1954 годов помиловали большинство нацистских преступников, наказанных германскими судами, особенно тех, кто занимал низшие должности, и исключили их приговоры из судебных реестров3333
  Deutscher Bundestag, I. Wahlperiode, 23.03.1950. S. 1329 ff.; Noelle/Neumann (Hg.) Jahrbuch der öffentlichen Meinung 1947–1955. S. 140; Merrit/Merrit (Hg.) Public Opinion; Frei, Vergangenheitspolitik. S. 136–306.


[Закрыть].

Особое значение в этом контексте имело восстановление на работе чиновников. Первоначально планировалось открыть возможность восстановления только для тех чиновников, которые приехали в Западную Германию из восточных территорий и ГДР (так называемые «вытесненные»). Однако под давлением ассоциаций чиновников в эту группу «вытесненных» чиновников вошли и те, кто потерял свою должность в процессе денацификации из‑за службы при нацизме, и те, кто, на политическом жаргоне того времени, называл себя «лишенными гражданских прав». Среди получивших такую льготу было не менее 100 тысяч, то есть более трети, таких чиновников, которые в ходе процедуры денацификации были отнесены к категории «преступники». Благодаря этому положению бывшие нацистские чиновники – вскоре названные «131‑ми» в соответствии с номером соответствующего параграфа – получили не только возможность, но и право снова поступить на государственную службу. Лишь чуть более тысячи из почти 345 тысяч бывших чиновников были исключены из этого списка как отнесенные в ходе процедуры денацификации к категориям I и II («главные нацистские преступники»). К этому времени, однако, уже многие денацификационные приговоры пересматривались, и даже нацистские гауляйтеры и руководители подразделений СД получали категории «попутчики» или «второстепенные преступники». Таким образом, менее чем за пять лет большинство мер по политической чистке, принятых западными союзниками, были отменены, а большинство национал-социалистических функционеров были амнистированы и в значительной степени реинтегрированы3434
  Curt Garner: Der öffentliche Dienst in den 50er Jahren: Politische Weichenstellungen und ihre sozialgeschichtlichen Folgen // Schildt/Sywottek (Hg.) Modernisierung. S. 759–790.


[Закрыть].

Было очевидно, что благодаря этим далеко идущим усилиям по амнистии нацистские военные преступники, осужденные союзными трибуналами и содержавшиеся в тюрьмах Ландсберга, Виттлиха и Верля, также подлежали реабилитации. Федеральное правительство стремилось как можно скорее добиться смягчения приговора и освобождения путем секретных переговоров, но при этом избежать привлечения слишком большого общественного внимания к этим процессам в западных странах. В отличие от них, партии малой коалиции, особенно СвДП и НП, призвали к «всеобщей амнистии» для всех нацистских преступников без различия приговора или обвинения. Предсказуемо, такое решение привело бы к конфликтам с западными союзниками. Но поскольку американцы постоянно шли на попятную в вопросе о военных преступлениях, сторонники всеобщей амнистии считали шансы на успех в таком конфликте относительно высокими – конфронтация с американцами по этому вопросу также могла быть желанной для многих из них как шаг к большей политической дистанции между ФРГ и западными державами3535
  Schwartz, Begnadigung; Buscher, U. S. War Crimes Trial.


[Закрыть].

В 1951–1953 годах это переросло в кампанию за освобождение всех нацистских преступников, иногда под лозунгом «Сначала всеобщая амнистия, потом всеобщий договор!», которая в целом оказалась очень успешной, особенно после того, как член парламента от СвДП и бывший офицер вермахта Эрих Менде поставил свое одобрение «Договора об отношениях между ФРГ и тремя союзными державами» (называемого также «Договором о Германии» или «Всеобщим договором») в зависимость от скорейшего освобождения «бывших солдат, все еще содержащихся за решеткой в Германии и за ее пределами». На некоторое время даже удалось заменить в западногерманской публичной сфере уже ставший проблематичным термин «военный преступник» неологизмом «военный осужденный», обозначавшим и военнопленных, и нацистских преступников, так что они, таким образом, оказывались приравнены друг к другу.

Наконец, в июле 1952 года американский верховный комиссар Джон Макклой был вынужден публично заявить, что общей амнистии не будет ни при каких обстоятельствах. Ратификация договора бундестагом, подчеркнул он, не может быть куплена в обмен на уступки по вопросу амнистии. После этого заявления, вызвавшего огромное возмущение германской общественности, о всеобщей амнистии не могло быть и речи. Тем не менее германским властям удалось, хотя и без большой огласки, добиться освобождения подавляющего большинства нацистских преступников из тюрем союзников менее чем за четыре года – включая тех, кто несколькими годами ранее был приговорен к пожизненному заключению или даже к смертной казни3636
  Erklärung Mendes vom 19.06.1952; Stellungnahme McCloys am 16.07.1952, цит. по: Herbert, Best. S. 444 ff.


[Закрыть].

Отступление американцев в вопросе о военных преступлениях было также связано с тем, что США в значительных масштабах пользовались услугами тех бывших нацистов, которые казались им полезными. Это касалось, например, так называемых «восточных специалистов» из СС и вермахта, которые имели опыт и знания о Красной армии и советской разведке. Это касалось и тех инженеров, которые, подобно Вернеру фон Брауну, разрабатывали германское «чудо-оружие» Фау-2, при производстве которого погибли десятки тысяч заключенных в туннелях концентрационного лагеря Миттельбау-Дора в горах Гарца. Теперь эти специалисты-ракетчики были нужны для создания соответствующих производств в США. С началом холодной войны запреты американцев стали все больше смягчаться, так что даже такие отъявленные нацистские преступники, как бывший глава гестапо в Лионе Клаус Барбье, смогли поступить на американскую службу в качестве специалистов по коммунизму. Такое развитие событий, естественно, ослабило более жесткую позицию Макклоя, так что требования Германии об освобождении нацистских военных преступников встречали все меньше и меньше сопротивления.

Большинство освобожденных или реабилитированных нацистских функционеров в последующие годы посвятили себя профессиональной реинтеграции и правовой реабилитации и, как правило, добились в этом больших успехов. Некоторые из них также оказались в формирующейся среде неонацистских групп и партий, окружавших Социалистическую имперскую партию (СИП) и Германскую имперскую партию (ГИП) – но лица из руководящих групп нацистского режима появлялись лишь в редких случаях. В период между 1949 и 1953 годами они собирались в свободные ассоциации, в «кружки», «столы завсегдатаев» и «клубы» – по образцу организационной формы праворадикальных интеллектуалов «консервативной революции» 1920‑х годов, из которой многие из них и вышли. Наиболее известными из этих кружков были дюссельдорфский «кружок Наумана» под председательством Вернера Наумана, бывшего статс-секретаря при Геббельсе и его назначенного преемника, и кружок бывших гауляйтеров Флориана, Гроне и Кауфмана, который был отчасти идентичным.

Эти люди открыто и с некоторым успехом предприняли попытку вернуть себе влияние на политику через проникновение в СвДП Северного Рейна – Вестфалии. Тот факт, что это произошло с ведома и при одобрении уполномоченного СвДП по вопросам внешней политики Ахенбаха и работавшего в его офисе с 1952 года доктора Вернера Беста – бывшего заместителя Гейдриха, – придал этому событию дополнительную политическую скандальность. Кроме того, в отличие от других подобных кружков, дело тут шло уже не только о попытках отдельных лиц добиться реабилитации для себя или для целого периода в истории страны. Цель была в том, чтобы создать правое националистическое движение в лоне СвДП, дабы таким образом изменить расклад политических сил в ФРГ3737
  Herbert, Best. S. 461–476; Frei, Vergangenheitspolitik. S. 54–69; Ullrich, «Ich fühl’ mich nicht als Mörder».


[Закрыть].

В то время преобладало мнение, что правая националистическая партия сможет набрать много голосов избирателей, особенно если экономическая стабилизация заставит себя долго ждать. Социалистическая имперская партия (СИП) насчитывала около 40 тысяч членов и, очевидно, имела немалую привлекательность для молодых людей, особенно бывших солдат. Поэтому попытки привлечь этот электоральный потенциал к себе предпринимались со всех сторон. Например, в октябре 1951 года Курт Шумахер встретился с бывшими старшими офицерами Ваффен-СС и обосновал это тем, что в годы войны Ваффен-СС были «своего рода четвертым родом войск вермахта» и никоим образом не были причастны к массовым преступлениям нацистов. Более того, по его словам, из 900 тысяч членов Ваффен-СС большинство было рекрутировано насильно, и сегодня этих людей не следует исключать из общественной жизни. Поэтому, подчеркивал Шумахер, необходимо «расчистить для большой массы бывших членов Ваффен-СС путь к перспективам в жизни и к участию в делах государства. <…> Им, не совершившим никаких уголовных преступлений, должна быть предоставлена возможность успешно освоиться с новым для них миром»3838
  Merseburger, Der schwierige Deutsche. S. 501 ff.; Horst W. Schmollinger: Die Sozialistische Reichspartei // Stoß (Hg.) Parteien-Handbuch. S. 2274–2336.


[Закрыть].

Конрад Аденауэр тоже стремился к интеграции тех, кто был в ходе денацификации изобличен как преступник, и демонстративно принимал бывших генералов вермахта в Ведомстве федерального канцлера. Летом 1953 года он даже навестил в тюрьме генерала СС Курта Мейера («танкового Мейера») – одного из самых высокопоставленных генералов Ваффен-СС и самых популярных героев войны во времена нацизма. За убийство военнопленных он был приговорен военным трибуналом союзников к смертной казни, а после многочисленных ходатайств со стороны Германии – к пожизненному заключению. Визит Аденауэра в Верль стал кульминационным моментом в кампании против судов над военными преступниками союзников и выглядел коллективным заявлением немцев о своей невиновности. Мейер был освобожден через год и впоследствии стал одной из звезд националистической сцены в ФРГ в качестве председателя Общества взаимопомощи бывших членов войск СС (ХИАГ) и автора книг3939
  Meyer, Grenadiere; Meyer (jr.), Geweint wird, wenn der Kopf ab ist.


[Закрыть]. Однако в описанном здесь процессе реабилитации и реинтеграции 1953 год стал определенным поворотным моментом. Во-первых, неонацистская СИП была в октябре 1952 года запрещена. Этим была ясно проведена первая граница того, что власти были готовы терпеть: открытое и, прежде всего, публичное одобрение политики и идеологии нацистского режима в эти рамки не вписывалось4040
  Urteil des BVg v. 02.10.1952; cp. Jenke, Verschwörung von rechts?. S. 103 ff.


[Закрыть]. Второй предел был установлен оккупационными властями, когда британцы в январе 1953 года арестовали всех членов кружка Наумана и кружка гауляйтеров и продержали их за решеткой несколько месяцев на основании законодательства об оккупационном режиме. Несмотря на то что суда не последовало и все участники были вскоре освобождены, сигнал был однозначным: угроза вмешательства западных держав, которая всегда присутствовала, но к тому времени почти забылась, была вновь продемонстрирована так, чтобы общество не перестало о ней помнить, и одновременно была обозначена еще одна граница готовности союзников к интеграции представителей правого крыла в политическую жизнь ФРГ: открыто неонацистская политическая деятельность бывших высокопоставленных нацистов не допускалась.

Третьим фактором в этом контексте стали выборы в бундестаг осенью 1953 года, на которых праворадикальные партии набрали менее одного процента голосов и, таким образом, были оттеснены на обочину политической жизни; СвДП, имевшая националистическую окраску, тоже потеряла много голосов, как и НП. Конрад Аденауэр увидел в этом подтверждение правильности своей политики в отношении бывших национал-социалистов. Согласно этой концепции, бывших нацистских функционеров следовало реинтегрировать в общественную и экономическую жизнь страны – при условии, что они, по крайней мере публично, примут демократическую республику и откажутся от неонацистской деятельности4141
  Adenauer vor dem CDU-Bundesvorstand, 26.01.1953, Adenauer: «Es musste alles neu gemacht werden». S. 308 f.


[Закрыть]. В результате, вопреки тому, что планировали державы-победители и германские демократические партии сразу после окончания войны, в начале 1950‑х годов была завершена почти полная реинтеграция национал-социалистов, включая их высший персонал, за редким исключением. В администрации, судебной системе и министерской бюрократии они почти полностью вернулись в органы власти на должности ниже уровня статс-секретаря; особенно МИД считался оплотом «бывших». Это, однако, было связано с постоянно ощутимым давлением, заставляющим их приспосабливаться к демократическим правилам игры, что постепенно становилось все легче, поскольку Боннская республика не только чрезвычайно великодушно обращалась со старой нацистской элитой, но и оказалась экономически чрезвычайно успешным предприятием. К тому же судебное преследование нацистских преступлений практически прекратилось, особенно после того, как оно в соответствии с Парижскими соглашениями перешло в ведение германских властей4242
  Conze u. a., Das Amt. S. 319–620; Döscher, Verschworene Gesellschaft; idem, Seilschaften; Müller, Relaunching.


[Закрыть]. Реинтеграция распространялась и на главных действующих лиц нацистской политики террора и истребления – руководящий корпус гестапо, СД и айнзацгрупп. Этим людям было на тот момент около 50 лет, они были в большинстве своем образованны, многие имели диплом юриста и обладали прекрасными связями. Если они пережили послевоенный период, то после освобождения из тюрьмы или интернирования им удалось, за редким исключением, восстановить свою профессиональную позицию в ФРГ. Они совершенно не соответствовали образу нацистского преступника, существовавшему в массовом сознании в Германии и тем более за рубежом. Уже Конрад Аденауэр говорил германским журналистам в 1952 году, что среди «военных осужденных», отбывающих срок в тюрьмах союзников, было очень мало «настоящих преступников» и что в основном это были «асоциальные личности и рецидивисты»4343
  Adenauer, Teegespräche 1950–1954. S. 219.


[Закрыть]. Не начальник гестапо или командир айнзацгруппы, а боевик из СА и охранник концлагеря олицетворяли образ нацистского преступника; и в качестве конкретных преступлений люди подразумевали скорее антиеврейские беспорядки во время «Хрустальной ночи», чем убийство миллионов евреев четыре года спустя, которое не вписывалось в воображение обычного человека. Фигура юриста, к тому же с докторской степенью, которого обвиняли в участии в массовых расстрелах «на Востоке», не обладала теми характеристиками, которые были присущи образу «преступника» в массовом представлении.

Эта комбинация стереотипов оказалась очень мощной. Даже люди, безусловно отвергавшие и ненавидевшие нацистский режим, не могли мысленно связать между собой преступления нацистов, воспринимавшиеся как ненормальные и далекие от любого человеческого опыта, и коллегу или соседа, разоблаченного как бывший начальник гестапо, поскольку бесконечная гнусность преступлений и добропорядочность этого соседа или коллеги не монтировались друг с другом4444
  Cp. Frei, Vergangenheirspolitik. S. 297 ff. (Fall Sandberger); Wildt, Generation des Unbedingten. S. 838–845, 862–871; Frei (Hg.) Karrieren im Zwielicht; Ullrich, Einsatzgruppen; Hachmeister, Der Gegnerforscher; Mallmann (Hg.) Karrieren der Gewalt; Roth, Herrenmenschen.


[Закрыть]. Однако чем больше времени проходило и чем лучше было их социальное положение, тем более проблематичным становилось собственное прошлое для бывших нацистских функционеров, поскольку оно превращалось в потенциальную угрозу для их заново завоеванного буржуазного благопристойного имиджа. Их первейшей заботой теперь стало замаскировать свое прошлое, а по возможности сделать и так, чтобы оно было полностью забыто, дабы не подвергать опасности новое будущее. Поэтому они вели неприметную, конформистскую, нормальную жизнь, максимально избегали контактов с бывшими соратниками (и всеми, кто что-то знал) и воздерживались от любых политически опасных высказываний.

Этот механизм привел к внешне эффективной интеграции значительной части нацистских функционеров в новое германское государство и его общество. Вместе с этим шел другой процесс: нацистское прошлое превращалось во что-то абстрактное, лишенное осязаемой конкретики, нацистские преступники и их жертвы становились анонимными, история нацизма рассказывалась теперь без упоминания персонала и мест действия, так что можно было даже публично с некоторым пафосом выступать против ушедшей в прошлое тиранической диктатуры, не сталкиваясь при этом с конкретными местами и реальными людьми. Такое отношение к прошлому, называемое термином «вытеснение», стало характернейшей чертой общественного развития ФРГ вплоть до 1980‑х годов.

И все же тот факт, что, несмотря на миллионы жертв национал-социалистической политики, члены нацистской элиты и даже массовые убийцы из полиции безопасности и СД смогли в такой степени остаться практически безнаказанными и даже жить как уважаемые граждане, часто занимая высокие должности, был скандальным. Он настолько фундаментально противоречил всем представлениям о политической морали, что не мог остаться без серьезных и длительных последствий для этого общества, его внутренней структуры, а также его внешнеполитической репутации. На протяжении десятилетий и вплоть до сегодняшнего дня, несмотря на все успехи демократической стабилизации, этот скандальный факт остался каиновой печатью на ФРГ.

При трезвом размышлении и с учетом реальных масштабов преступлений и числа тех, кто прямо или косвенно причастен к ним и несет за них ответственность, удивительным в послевоенном развитии Западной Германии является не столько количество благополучно живших нацистских преступников, сколько тот факт, что, несмотря на такое бремя, ФРГ со временем стала самостабилизирующейся демократией. Прежде всего, тихий и скромный оппортунизм, связанный с реинтеграцией бывших сторонников и функционеров в западногерманское общество, можно рассматривать как выражение и предпосылку политической нейтрализации этой группы. Однако довольно многие из тех, кто воспользовался этой возможностью и увидел, что их оппортунизм вознагражден, в самом деле превратились в хороших и убежденных демократов. Приняв их оппортунизм, им во многих случаях тем самым и помогли фактически изменить свои убеждения.

Таким образом, буржуазно-демократическая республика изначально утвердилась на основе такой трансформации восприятия нацистского режима: люди проводили различие между миром своего собственного опыта, отличительными чертами которого были нормальность и непрерывность, и массовыми преступлениями нацистов – теми преступлениями, существование которых публично не подвергалось сомнению, но которые тем не менее многими людьми воспринимались и описывались как далекие от их опыта, как продукт другой памяти, а именно – памяти победителей.

Когда весной 1959 года британского посла в Бонне, сэра Кристофера Стила, спросили в лондонском правительстве, правда ли то, о чем ходили слухи среди британской общественности, – что в Западной Германии старые нацисты вернулись к власти и что нельзя исключать возвращения национал-социализма, он ответил, приведя подробный анализ: действительно, традиционные германские элиты почти полностью вернулись на свои прежние позиции в политике, бизнесе, администрации и науке, в меньшей степени – в армии. И бывшие великие нацисты действительно живут в некотором достатке и занимают хорошие должности, однако в основном в свободных профессиях и в промышленности, редко в политике. Тем не менее нет и речи об угрозе для западногерманской демократии, которая на самом деле чрезвычайно прочна и устойчива, а возвращение национал-социализма крайне маловероятно4545
  Письмо Стила в Министерство иностранных дел от 09.03.1959, цит. по: Brochhagen, Nach Nürnberg. S. 266.


[Закрыть].

Однако не бывшие национал-социалисты и их успешные попытки восстановления своих позиций были в центре политических и юридических споров этих лет. С одной стороны, уголовное преследование нацистских преступлений с середины 1950‑х годов было обязанностью германских властей. С другой стороны, германские власти поначалу хранили молчание, поэтому судебное преследование за крупные нацистские преступления началось лишь в конце десятилетия, за исключением отдельных случаев. Политическое преследование было сосредоточено скорее на коммунистах. Это произошло потому, что параллельно с международным противостоянием холодной войны и соперничеством между двумя германскими государствами, борьба германских властей с коммунистами с 1949 года приобрела необычайную жесткость и вопиющий размах. В первые послевоенные годы КПГ была крупной партией с более чем 300 тысячами членов, ее членами были многие бургомистры и министры, она была представлена почти во всех правительствах и парламентах земель до 1948 года. На первых выборах в бундестаг компартия получила пятнадцать мандатов, но к тому времени пик ее популярности уже был позади. К 1956 году численность ее членов сократилась до примерно 70 тысяч. Политическая судьба КПГ в Западной Германии была предрешена после восстания рабочих в ГДР 17 июня 1953 года; уже на федеральных выборах в том году КПГ не смогла преодолеть пятипроцентный барьер, установленный 8 июля 1953 года.

Антикоммунистический консенсус в ФРГ был устойчивым – 80 процентов западных немцев поддерживали жесткую позицию в отношении КПГ, которую западногерманские власти рассматривали не как самостоятельную партию, а как пятую колонну СЕПГ – не без оснований, как видно в ретроспективе, поскольку партия получала руководящие указания из Восточного Берлина и была прежде всего инструментом СЕПГ в борьбе против «республики Аденауэра».