Текст книги "История Германии в ХХ веке. Том II"

Бар пошел еще дальше: только стабилизировав ГДР, можно добиться изменений и улучшений для ее жителей. По его мнению, строительство Стены было признаком не силы режима СЕПГ, а его слабости. И пока существование режима находилось под угрозой, суровость его диктатуры не ослабевала: «Вопрос в том, нет ли возможности постепенно развеять эти вполне оправданные опасения режима до такой степени, что ослабление границ и Стены также станет достижимым, поскольку риск будет терпимым». Это политика, которую можно охарактеризовать как «изменение через сближение»88
  Biewer (Bearb.), Dokumente zur Deutschlandpolitik. Bd. V/9. S. 573; Bender, Neue Ostpolitik. S. 103–129; Bender, Episode oder Epoche?. S. 160–168.


[Закрыть]. Улучшение ситуации для народа в ГДР, согласно основной идее Бара, могло быть достигнуто, только когда на режим СЕПГ больше не будет оказываться давление в сторону признания. Только тогда она сможет проводить более либеральную и открытую политику.

– Однако это предполагало уверенность в том, что система СЕПГ окажется достаточно экономически сильной, чтобы позволить себе такую более открытую политику – например, чтобы избежать нового массового исхода, как перед строительством Стены. В начале 1960‑х годов многие западные социологи придерживались мнения, что политико-идеологические различия между системами станут менее значимыми по мере развития современных индустриальных обществ. Другие возражали, что социалистическая система будет столь же неспособна к экономическому росту, как и к внутренней либерализации. В то время этот вопрос так и остался открытым99
  Ср., например, Ludz, Parteielite.


[Закрыть].

В середине 1960‑х годов население Западной Германии по-прежнему подавляющим большинством отвергало признание ГДР. Однако в прессе позиции начали меняться, и все громче звучали голоса в пользу признания границы между Одером и Нейсе и объявления воссоединения нереальным в долгосрочной перспективе. Работающий в Базеле философ Карл Ясперс пошел в этом отношении дальше всех. Он подчеркнул, что приоритет должен быть отдан не воссоединению, а свободе людей в ГДР. У немцев больше не было права на национальное единство, которое они утратили в годы диктатуры. Ясперс сомневался, «что сегодня есть какой-либо смысл в том, что имело смысл в XIX веке и когда-то означало великую возможность, растраченную с тех пор гитлеровским рейхом. Теперь, когда с этим покончено, больше не имеет смысла пропагандировать единство Германии, а имеет смысл только желать нашим соотечественникам свободы!». Тезисы Ясперса вызвали огромный, хотя и преимущественно критический отклик, в котором, в частности, отвергалась связь между нацистским прошлым и национальным государством. Однако дискуссия о принципах политики Бонна по германскому вопросу с тех пор не утихала1010
  Karl Jaspers: Deutsches Nationalbewußtsein und Wiedervereinigung // Idem, Freiheit und Wiedervereinigung. S. 39–56; Thilo Koch: Der Streit um Jaspers. Was die Kritiker des Philosophen übersehen haben // Die Zeit. 19.08.1960.


[Закрыть].

– За рассуждениями Брандта и Бара последовали первые шаги по вступлению в переговоры с ГДР о содействии частным лицам. К ним относятся так называемые соглашения по поводу пропусков (Passierscheinabkommen, 1963), которые позволили гражданам Западного Берлина посещать своих восточных родственников во время рождественских праздников. Было подано 1,2 миллиона заявлений; уже одно это показало всю важность принятия согласованных взаимно полезных мер. Но за это приходилось платить, поскольку каждый раунд переговоров, как бы тщательно он ни был огражден от любого подобия признания власти СЕПГ, означал именно это: частицу признания. «Стена не будет демонтирована с помощью транзитных пропусков, – предупреждал новый канцлер Людвиг Эрхард об этом «троянском коне». – С помощью таких хитростей и уловок к нам хотят протащить теорию трех государств»1111
  Erhard im Bundestag // Deutscher Bundestag, 4.WP, Plenarprotokoll, 15.10.1964. S. 6778–6788, здесь S. 6779; am 09.01.1954, ibid. S. 4840–4849, здесь S. 4847.


[Закрыть]. Эрхард скорее рассчитывал на улучшение отношений с государствами восточного блока без признания ГДР. С 1962 года новому министру иностранных дел Шрёдеру также удалось создать торговые представительства в нескольких странах Восточной Европы, не упоминая при этом ГДР. Однако доктрина Хальштейна, согласно которой дипломатические отношения должны были быть разорваны с любым государством, признавшим ГДР, была сохранена. Благодаря экономической мощи ФРГ она в течение определенного времени была действующим рычагом для обеспечения притязаний ФРГ на «единоличное представительство».

Однако в долгосрочной перспективе федеральное руководство стало уязвимее для шантажа. Это стало очевидно в мае 1965 года, когда в ответ на военную поддержку Израиля со стороны ФРГ большинство арабских государств пригрозили признать ГДР, а после признания Западной Германией Израиля фактически прервали свои отношения с ФРГ. На фоне международной тенденции к разрядке и признанию послевоенных реалий становилось все более очевидным, что ФРГ не может продолжать свою политику изоляции стран Восточного блока и ГДР. Западногерманская политика в отношении Востока и Германии топталась на месте. С 1961 года она не смогла добиться никакого прогресса. Она не добилась ни открытости на Восток, ни облегчения положения населения ГДР. Она также не смогла остановить тенденцию к международному признанию ГДР, которая была отчетливо видна не только в дипломатической сфере, но и в культуре и, прежде всего, в спорте. Ему нечего было противопоставить динамике политики разрядки, основанной на статус-кво. ХДС/ХСС, однако, не хотели и не могли решиться на новое начало.

Во внутренней политике убедительность и решительность правительства под руководством Аденауэра также заметно снизились вскоре после победы на выборах 1957 года. То, что стало очевидным для внешней и германской политики после возведения Стены, относилось и к внутренней политике: ни правительство, ни поддерживающие его союзные партии не имели сколько-нибудь правдоподобных концепций будущего ФРГ после завершения этапа реконструкции. ХДС и ХСС были сильно зациклены на правительстве, канцлере и завоевании большинства. Отсутствовали глубокие программные дебаты и профессиональная партийная структура; не случайно участились разговоры о [ХДС/ХСС как] «союзе по выборам канцлера». Канцлер, который в первые десять лет так решительно и безошибочно руководил Республикой в сфере экономического возрождения и решения в пользу Запада, теперь все чаще сталкивался с неопределенностью, противоречиями и казусами, которые постепенно подрывали его репутацию. Например, в апреле 1959 года Аденауэр, которому 5 января 1956 года исполнилось восемьдесят, к всеобщему удивлению, объявил о выдвижении своей кандидатуры на пост федерального президента; вероятно, полагая, что таким образом он сможет установить президентский режим, подобный де Голлю во Франции, и, прежде всего, самостоятельно контролировать внешнюю политику – с министром финансов Этцелем, которому он очень доверял, в качестве федерального канцлера для текущей повестки. Только когда ему стало ясно, что это не только повлечет за собой значительные конституционные проблемы, но и что парламентские фракции ХДС/ХСС изберут канцлером министра экономики Эрхарда (который в его глазах был совершенно непригоден), Аденауэр снял свою кандидатуру1212
  О нижеизложенном: Schwarz, Ära Adenauer. Bd. 3. S. 177–192; Schwarz, Adenauer. Bd. 2: Der Staatsmann. S. 365–626; Bosch, Adenauer-CDU. S. 335–368; Idem, Macht und Machtverlust. S. 19–28; Görtemaker, Geschichte. S. 328–390; Conze, Suche nach Sicherheit. S. 265 ff.; Kielmannsegg, Nach der Katastrophe. S. 283 ff.


[Закрыть]. Действия старого канцлера не только нанесли ущерб президентству, но и вызвали сомнения в его толковании конституции. С тех пор призывы к его отставке не прекращались.

В следующем году канцлер выступил с инициативой создания второго телевещания наряду с Рабочим сообществом государственных вещательных организаций ФРГ (ARD), основанным в 1954 году, чье все более критическое отношение к его правительству уже некоторое время раздражало его. Новая телестудия должна была находиться под государственным контролем – но и эта инициатива была подвергнута резкой критике и в итоге отклонена Федеральным конституционным судом. «Второе немецкое телевидение» было основано федеральными землями как общественная вещательная организация и таким образом выведено из-под прямого контроля федерального правительства.

В обоих случаях действия главы правительства были юридически проблематичными; однако оба случая показали, что институты разделения властей в Республике функционируют даже в случае спора. В частности, Федеральный конституционный суд оказался большой удачей для западногерманской демократии. Однако промахи главы правительства накапливались. Общественность не понимала, почему Аденауэр не поехал в Берлин сразу после возведения Стены, а невозмутимо продолжил свою избирательную кампанию в Западной Германии. Его манера пренебрежительно называть своего соперника Вилли Брандта «Брандт по прозвищу Фрам» (намекая на его деятельность в норвежском Сопротивлении во время германской оккупации) или упоминать его внебрачное происхождение усилила широко распространенное впечатление, что время Аденауэра подходит к концу.

Тем не менее ХДС/ХСС победил на выборах в бундестаг в сентябре 1961 года, хотя и с некоторыми потерями. С 45,5 процента он оказался на пять пунктов ниже своего результата 1957 года, в то время как СвДП (FDP) добилась значительных успехов, набрав 12,8 процента. После четырех лет единоличного правления ХДС/ХСС в правительство вновь вошла СвДП, которая выиграла от потери престижа Аденауэра. СДПГ получила 36,2 процента, что было на 4,4 пункта больше, чем в 1957 году, но слишком мало для получения большинства. Холодная война и строительство Стены, как это интерпретировали тогдашние наблюдатели, убедили многих, что на такой сложной переправе менять лошадей не стоило. Превращение из рабочей в народную партию на партийной конференции в Бад-Годесберге произошло слишком недавно, чтобы привлечь на сторону СДПГ сколь-нибудь значительную часть избирателей ХДС/ХСС.

Смесь недостаточной политической ясности и авторитарного понимания демократии, очевидная в стиле Аденауэра в последние годы, достигла кульминации в «деле Шпигеля», в разгар Карибского ракетного кризиса, а поэтому в нервозной и перегретой обстановке. Здесь нужно учесть продолжавшуюся с начала 1958 года критику со стороны части общественности подхода правительства к вопросу о ядерном вооружении. Журнал «Шпигель» с его главным редактором Рудольфом Аугштайном обрушился на министра обороны Франца Йозефа Штрауса, активно пытавшегося получить для ФРГ доступ к ядерному оружию НАТО и даже, как казалось, одобрявшего превентивный ядерный удар по Советскому Союзу. Затем, в начале октября 1962 года, «Шпигель» сообщил о недостатках в готовности бундесвера к конвенциональной обороне, вызванных тем, что правительство бундесвера, как и Штраус, в случае обороны полагалось именно на ядерное оружие. После этой статьи, содержавшей весьма подробные детали, по инициативе министерства обороны были арестованы ведущие редакторы «Шпигеля», а в редакциях прошли обыски. В течение нескольких недель «Шпигель» выходил только с экстренными выпусками. Аденауэр оправдывал эти действия и говорил в бундестаге о «бездне предательства». Обвинения не подтвердились, и дело было прекращено. Однако с самого начала стало ясно, что министр обороны Штраус обошел министра юстиции (который принадлежал к СвДП) и солгал бундестагу о собственном участии в этом деле. После этого СвДП отозвала своих министров из правительства и вышла из коалиции. По словам его председателя Менде, новый состав возможен только без Штрауса. Аденауэр, которому к этому времени исполнилось 87 лет, все же сформировал свое пятое правительство – с СвДП и без Штрауса – но уже через год, 15 октября 1963 года, ему пришлось уйти в отставку по обоюдному согласию и освободить место для своего преемника Эрхарда, чему он пытался препятствовать до последнего1313
  «Bedingt abwehrbereit» // Der Spiegel. 10.10.1962; Adenauer im Bundestag // Deutscher Bundestag, 4.WP, Plenarprotokoll, 07.11.1962. S. 1981–1984, здесь S. 1984; об этом см.: Schoenbaum, «Ein Abgrund von Landesverrat»; Seifert (Hg.), Die Spiegel-Affäre.


[Закрыть].

Более значительной, чем кризис коалиции, вскоре преодоленный, была реакция общества на дело «Шпигеля». В центре внимания оказалась не мнимая измена, а посягательство на свободу прессы. Демонстрации и митинги профессоров и студентов прошли во многих университетских городах, повсюду состоялись дискуссии о состоянии и свободе прессы; как ни удивительно, почти все редакции солидаризировались со «Шпигелем».

Аденауэру и его окружению было трудно понять такое развитие событий, поскольку оно не вписывалось в их устаревшее представление о взаимоотношениях между государством, правительством и обществом. Историк Герхард Риттер из Фрайбурга, национал-консерватор старой закалки, поспешил встать на защиту канцлера и настаивал на примате государства над обществом: «Неужели мы настолько ослепли к окружающей нас действительности из‑за вечного созерцания ужасов гитлеровской диктатуры, что скорее согласимся с любым, пусть даже грубым, злоупотреблением личных прав на свободу, гарантированных конституционным государством, чем с той или иной неуклюжестью (или пусть даже некорректностью) наших правоохранительных органов?» Ему ответил боннский политолог Карл-Дитрих Брахер, на тридцать лет младше его, который раскритиковал заявления Риттера как попытку оправдать «катастрофическое традиционное авторитарное государство в Германии, действующее в ущерб нашей демократии» и ту «особенность нашей государственной идеологии, что она допускает применение политики только сверху вниз и отдает почти безусловный приоритет государственным интересам (Staatsräson), толкуемым во внешнеполитическом смысле, над внутренней свободой и верховенством закона»1414
  Gerhard Ritter: «Blind für die Wirklichkeit», Leserbrief // FAZ. 10.11.1962; Karl-Dietrich Bracher: «Demokratie oder Obrigkeitsstaat», Leserbrief // FAZ. 13.11.1962; оба переизданы в: Ellwein/Liebel/Negt, Die Reaktion. S. 401–403.


[Закрыть]. Позиция Брахера нашла широкую общественную поддержку, даже в консервативных газетах. Стали очевидны произошедшие изменения в отношениях между государством и обществом, правительством и общественностью, не замеченные правительством.

Как это часто бывает, именно писатели первыми зафиксировали эти изменения. Двумя годами ранее появилась тонкая книжка в мягкой обложке под редакцией Вольфганга Вейрауха под названием «Я живу в ФРГ»: «Процветание обрушилось на нас и почти съело нас, – программно говорилось в предисловии. – Однако пока мы едим, а не думаем. <…> Писатели же должны критиковать – самоотверженно, страстно, в том числе и себя <…>. Согласование мнения писателя с мнением государства – как, например, в ГДР и Испании – не идет на пользу ни писателю, ни государству. Государства без свободы слова окостеневают, разлагаются, деградируют и погибают»1515
  Wolfgang Weyrauch: Bemerkungen des Herausgebers // Id. (Hg.), Ich lebe in der Bundesrepublik. S. 7–9, здесь S. 8.


[Закрыть].

Книга вызвала сенсацию, поскольку, с одной стороны, внутриполитические условия в ФРГ рассматривались в ней критически, не следуя проторенными путями холодной войны. А с другой, в ней рассматривался вопрос о самопризнании ФРГ как государства и общества в долгосрочной перспективе, а не только как переходного государства – в определенной параллели с бурной дискуссией по германскому вопросу. Презрение к западной республике, широко распространенное как слева, так и справа, как к промежуточному решению, установленному союзниками и не обладающему национальной жизненной силой, натолкнулось на энергичное противодействие: «За десять лет своего существования, – заявил, например, Казимир Эдшмид, – ФРГ вызвала много недовольства и мало похвалы. Она была трудолюбивой и эффективной, хотя и не отличалась особой фантазией. Но в целом к ней несправедливы. Она не Германия, хоть и достойно воплощает всех, кто ее населяет. <…> Если бы одному из тех миллионов нолей без палочки, что сейчас разъезжают на автомобилях, в 1948 году сказали, что когда-нибудь он станет богатеньким, хорошо обеспеченным, будет ездить за границу с твердыми дойчмарками в кармане, респектабельным, вообще уважаемым человеком (хотя покуда подбирает окурки за оккупационными солдатами), он бы вытаращил глаза и счел пророка идиотом. Зато теперь он принимает эти перемены за должное и за свои собственные заслуги, а не за заслуги правительства своей страны»1616
  Kasimir Edschmid: Aus meinem Notizbuch // ibid. S. 50–59. О последующем см.: Anselm Doering-Manteuffel: Westernisierung. Politisch-ideeller und gesellschaftlicher Wandel in der Bundesrepublik bis zum Ende der 60er Jahre // Schildt/Siegfried/Lammers (Hg.), Dynamische Zeiten. S. 311–341; Ulrich Herbert, Liberalisierung als Lernprozeß. Die Bundesrepublik in der deutschen Geschichte. Eine Skizze //Id. (Hg.), Wandlungsprozesse. S. 7–49; Matthias Frese/Julia Paulus, Geschwindigkeit und Faktoren des Wandels – die 1960er Jahre in der Bundesrepublik // Frese u. a. (Hg.), Demokratisierung. S. 1–26; Conze, Suche nach Sicherheit. S. 227–289.


[Закрыть]. Ханс Вернер Рихтер, организатор писательской «Группы 47», противопоставил в своем тексте преимущества и недостатки ФРГ, по мнению студентов в Восточном Берлине. В качестве положительных моментов они отметили «правовую защищенность, свободу мнений, возможность зарабатывать, благосостояние, беспрепятственное передвижение». С другой стороны, негативными сторонами были «возвращение национал-социалистов, тенденция к диктатуре, чрезмерная ремилитаризация и ядерное вооружение»1717
  Hans Werner Richter: Zu spät? // Weyrauch (Hg.), Ich lebe in der Bundesrepublik. S. 60–66; Dominik Geppert: Von der Staatsskepsis zum parteipolitischen Engagement. Hans Werner Richter, die Gruppe 47 und die deutsche Politik // Geppert/Hacke, Streit. S. 46–68.


[Закрыть].

Идея о том, что ФРГ была всего лишь своего рода расширенной оккупационной зоной, временной республикой в ожидании национального единства, явно теряла свою правдоподобность. Об этом свидетельствуют и опросы: в 1951 году только два процента жителей Германии считали, что им живется сейчас лучше, чем когда-либо в этом столетии. Десять лет спустя такого мнения придерживались почти две трети немцев. Такое изменение отношения сначала произошло среди интеллектуалов, а затем распространилось на более широкие круги. Западногерманское государство стало рассматриваться не как что-то, приведенное в движение извне, а как собственное дело1818
  Allensbacher Jahrbuch der Demoskopie. Bd. 8. S. 187.


[Закрыть].

До этого момента основные внутриполитические дебаты велись вокруг учредительных решений республики: интеграции в Запад, вопроса о разделении Германии, представительной демократии как формы правления, перевооружения, социальной рыночной экономики и основ социальной политики. Теперь же, когда граждане все больше воспринимали ФРГ как нечто независимое, постоянное, явно превосходящее представления о демократии канцлера Аденауэра, условия, лежащие в основе этих решений, подверглись критическому анализу – например, закрепленная государством концепция демократии, ориентация на устаревший моральный кодекс, авторитарный контроль над гражданами; и это уже не на привычных фронтах дебатов времен основания, а прежде всего в противостоянии между государством и интеллектуалами.

Особенно ясно это стало в отношениях между правительством и прессой. В 1950‑х годах правительство Аденауэра создало систему эффективного контроля над СМИ, которая позволяла независимые репортажи лишь в ограниченной мере. По словам медиаисторика Кристины фон Ходенберг, для журналистов негласное соглашение с правительством означало «одобрение широкой линии правительственной политики, ориентацию политических репортажей на образованную аудиторию, терпимость к националистическим и антикоммунистическим тонам и по возможности избегание щекотливого вопроса о нацистском прошлом»1919
  Christina von Hodenberg: Die Journalisten und der Aufbruch zur kritischen Öffentlichkeit // Herbert (Hg.), Wandlungsprozesse. S. 278–314, здесь S. 293; см.: Idem, Konsens und Krise; также и к последующему.


[Закрыть].

Примат государства над обществом и общественностью, доступ к информации о власти только при условии «хорошего поведения» были основой этой концепции журналистики без функции контроля, которая начиная с конца 1950‑х годов все больше игнорируется. Одной из важных причин этого была смена поколений, поскольку новые журналисты, пришедшие в редакции, никогда не писали в газетах при нацистах, а прошли профессиональную социализацию в послевоенный период. Ориентация на западные, особенно англосаксонские СМИ, которые с большим успехом выполняли роль четвертой власти в контроле над правительством, также сыграла свою роль. Если в первое десятилетие ФРГ критика и конфликт понимались преимущественно как элементы раскола и дезинтеграции общества и отвергались как возвращение ситуации последних лет Веймарской республики, то теперь, с конца 1950‑х годов, «критика эпохи» стала одной из новых ведущих концепций журналистики. В частности, на телевидении политические журналы, такие как «Панорама», «Репортаж» и «Вельтшпигель», передавали критические репортажи о политике и обществе, в которых не было ни запретных областей для освещения, ни сделки с правительством.

В конце 1950‑х годов в сфере науки также назревали интересные перемены. Хотя после 1945 года университеты остались практически неизменными в плане структуры и персонала, во многих дисциплинах ученые все больше интегрировались в международные, прежде всего англосаксонские, исследования; здесь также происходила смена поколений. С другой стороны, число ученых, вернувшихся в Западную Германию из изгнания после войны, было невелико, и большинство университетов не предпринимало никаких усилий для их привлечения. Но в некоторых областях и в некоторых местах так называемые реэмигранты сыграли важную роль и оказали значительное влияние на интеллектуальную жизнь, например Эрнст Френкель и Рихард Лёвенталь в недавно основанном Свободном университете в Западном Берлине или социологи Теодор Адорно и Макс Хоркхаймер во вновь основанном Институте социальных исследований во Франкфурте. Собравшаяся там группа социологов рассматривала связь между капитализмом и фашизмом и угрозу буржуазной демократии, исходящую от правления старых элит, но в то же время дистанцировалась как от восточных государственных социалистических диктатур, так и от нового консюмеризма западных немцев, сочетая классическую критику массовой культуры эпохи модерна с марксистской социальной критикой. Помимо публикаций двух основателей, особое значение для формирующейся новой левой интеллигенции приобрели работы Людвига фон Фридебурга и Юргена Хабермаса. В отличие от Френкеля и Лёвенталя, отношение франкфуртцев к ФРГ долго оставалось двойственным. Они, как правило, занимали критическую или безразличную позицию по отношению к институционализированной демократии, как она развивалась с 1949 года, и призывали к более широкой демократизации не только государства, но и общества в целом. С другой стороны, либерально-консервативные интеллектуалы молодого поколения, например мюнстерская школа вокруг философа Йоахима Риттера, а также политологи, такие как Карл-Дитрих Брахер и Вильгельм Хеннис, преодолели насмешливо-презрительное отношение к демократии и плюрализму, унаследованное от своих учителей, и разработали интересные подходы в исследовании институционализации конфликта и влияния групп интересов2020
  Albrecht/Behrmann/Bock (Hg.), Gründung. S. 132–169, 448–529; Hacke, Bundesrepublik als Idee. S. 17–24, 68–74, 88–93.


[Закрыть].

Благодаря «Группе 47» уже в послевоенные годы сформировался круг литературных деятелей, чье критическое внимание все больше сосредотачивалось на условиях жизни в ФРГ. В 1959 году вышли романы Уве Йонсона «Догадки насчет Якоба», Гюнтера Грасса «Жестяной барабан» и Генриха Бёлля «Бильярд в половине десятого», в которых речь шла о разделении Германии, эпохе нацизма и ее последствиях. Все три книги стали очень влиятельными. «Группа 47», в которую некоторое время входили почти все выдающиеся немецкоязычные писатели, с годами становилась только заметнее и значимее. В годы после 1960 года она временно сформировала нечто вроде литературно-политической оппозиции в ФРГ с колоссальным влиянием2121
  Peter Øhrgaard: «Ich bin nicht zu Herrn Willy Brandt gefahren» – Zum politischen Engagement der Schriftsteller in den Bundesrepublik am Beginn der 60er Jahre // Schildt/Siegfried/Lammers (Hg.), Dynamische Zeiten. S. 719–733; Müller, Die literarische Republik.


[Закрыть].

Через два года после сборника под редакцией Вейрауха появился еще один том, в котором критически «подводились итоги» ситуации в ФРГ и теперь уже был представлен широкий спектр интеллектуалов всех направлений и дисциплин, которые будут определять критические дебаты по социальным вопросам в Западной Германии в последующие годы и десятилетия2222
  Richter (Hg.), Bestandsaufnahme.


[Закрыть]. Наряду с некоторыми старшими, такими как Вольфганг Абендрот, Роберт Юнг или Александр Митчерлих, здесь выделялись прежде всего тридцатилетние, такие как Ральф Дарендорф и Ханс Магнус Энценсбергер, Хартмут фон Хентиг, Вальтер Йенс, Йоахим Кайзер, Фриц Раддац и Петер Рюмкорф; здесь также наметилась важная смена поколений.

Еще широко распространенная ориентация на нацию, народ и сильное государство, на власть и патриархальную структуру была особенно ярко выражена в возрастной группе, родившейся между началом века и Первой мировой войной. Они считались не только самым важным поколением сторонников нацистского режима, но и поколением, построившим ФРГ. Им противостояли те, кто родился около 1930 года, кто непосредственно пережил национал-социализм, но в конце войны был достаточно молод, чтобы переориентироваться политически. С начала 1960‑х годов они (часто очень молодыми) перешли на руководящие должности, которые процветающая ФРГ предлагала в изобилии и которые они сохраняли в течение десятилетий, в некоторых случаях до конца ХX века. Критика недостатков демократии, устаревших норм и ценностей, появившаяся в 1960‑х годах, исходила в основном от них и была связана с подчеркнуто трезвой и практической ориентацией. Их объединяло неприятие политического и интеллектуального наследия нацистского режима, но и ястребов холодной войны, а также в основном положительное, хотя и критическое отношение к западногерманской демократии2323
  Ulrich Herbert: Drei politische Generationen im 20.Jahrhundert // Reulecke (Hg.), Generationalität. S. 95–115; Idem, Liberalisierung. S. 43 ff.; Albrecht/Behrmann/Bock (Hg.), Gründung. S. 497–529; Dirk A. Moses, Die 45er. Eine Generation zwischen Faschismus und Demokratie // Die Neue Sammlung. 40 (2000). S. 211–232; Jureit, Generationenforschung. S. 40–85; Lutz Niethammer: Die letzte Gemeinschaft. Über die Konstruierbarkeit von Generationen und ihre Grenzen // Weisbrod (Hg.), Historische Beiträge zur Generationsforschung. S. 13–38; Schelsky, Die skeptische Generation; Nolte, Ordnung.


[Закрыть].

Как отмечал социолог Ральф Дарендорф в своих влиятельных книгах «Общество и свобода» (1961) и «Общество и демократия в Германии» (1965), западногерманская модель общества характеризовалась отсутствием способности выносить конфликты, свойственные плюралистическому обществу: «Те, кто не любит конфликты, выражают тем самым важное предубеждение относительно представительных институтов. Но это предубеждение ощутимо во всех слоях германского общества. Вместо борьбы политических партий многие хотели бы видеть (мнимую) гармонию большой коалиции; широко распространено желание (по крайней мере, среди незаинтересованных лиц) положить конец производственным спорам между предпринимателями и работниками; аналогичные реакции можно проследить в школах, в правовой системе, в частных организациях. Пожалуй, ни в одном месте традиция авторитарного решения всех проблем не проявляется так явно, как именно в отношении к социальным конфликтам; здесь наблюдаются лишь весьма нерешительные сдвиги»2424
  Ralf Dahrendorf, Die neue Gesellschaft. Soziale Strukturwandlungen der Nachkriegszeit // Richter (Hg.), Bestandsaufnahme. S. 203–220; ср. Moritz Scheibe, Auf der Suche nach der demokratischen Gesellschaft // Herbert (Hg.), Wandlungsprozesse. S. 245–278.


[Закрыть].

С этой критикой было связано требование распространить демократию не только на институты, но и на сосуществование людей в обществе. «Демократия реализуется только в обществе ответственных людей, – сформулировал Юрген Хабермас в 1959 году, – поэтому она возможна далеко не при любых социальных условиях, она даже не просто привязана к определенным условиям – скорее она сама и есть само это свободное общество»2525
  Jürgen Habermas, Über den Begriff der politischen Beteiligung // Idem. u. a. (Hg.), Student und Politik. S. 11–55, здесь S. 16 f.


[Закрыть]. Не вопрос объединения является основной проблемой Германии в настоящее время, как выразился Ральф Дарендорф, а вопрос о препятствиях на пути к либеральной демократии: «Что должно произойти, чтобы Германия тоже стала страной либеральной демократии?» Хотя, в отличие от периода после 1918 года, ФРГ удалось создать стабильные и широко признанные демократические институты государства, само общество по-прежнему характеризуется неприятием конфликтов, авторитарными структурами и ограничением индивидуальной свободы. Дарендорф проиллюстрировал это многочисленными примерами – от роли судебной власти до форм воспитания в семье, школах и университетах, баланса власти между мужчинами и женщинами и отношения к меньшинствам2626
  Dahrendorf, Gesellschaft und Demokratie in Deutschland. S. 23; Idem, Gesellschaft und Freiheit.


[Закрыть].

Политика в области образования сразу оказалась в центре внимания. Неудачи в этой области осуждались с конца 1950‑х годов, когда успех советского спутника вызвал в США и в ФРГ бурные дебаты об «отсталости» по сравнению с коммунистическим миром. Теперь тревога усилилась. «Сегодня мы значительно отстаем как от американской, так и от российской школьной системы, где на одно и то же количество учеников приходится в два раза больше учителей, чем у нас, – писал Ханс Вернер Рихтер в 1962 году, – и эта опасность превышает любую непосредственную военно-политическую угрозу»2727
  Hans Werner Richter: Bilanz. Ein Nachwort // Id. (Hg.), Bestandsaufnahme. S. 561–571.


[Закрыть].

Эта жалоба обрела особую убедительность в серии статей гейдельбергского философа Георга Пихта, который драматично описал образовательную отсталость ФРГ и ее влияние на благосостояние: «В сравнительной школьной статистике ФРГ замыкает таблицу европейских стран наряду с Югославией, Ирландией и Португалией. Молодые ученые эмигрируют тысячами, потому что не могут найти необходимую работу в своей стране. Еще худшее ждет нас в школах: через несколько лет, если ничего не предпринять, детей школьного возраста снова придется отправлять домой, потому что для них не будет ни учителей, ни классов. Мы столкнулись с чрезвычайной ситуацией в сфере образования, которую мало кто может себе представить». По его мнению, необходимо срочно увеличить число выпускников средних школ, поскольку это число указывает «на интеллектуальный потенциал народа, а в современном мире от интеллектуального потенциала зависит конкурентоспособность экономики, уровень социального продукта и политическая позиция». Его вывод таков: экономический подъем ФРГ скоро закончится, «если у нас не будет квалифицированных молодых людей, без которых в техническую эпоху не может ничего достичь ни одна производственная система. Если система образования дает сбой, под угрозой оказывается существование общества в целом»2828
  Picht, Die deutsche Bildungskatastrophe. S. 16 f., 26; о дальнейшем см.: Thomas Ellwein: Die deutsche Gesellschaft und ihr Bildungswesen. Interessenartikulation und Bildungsdiskussion // Handbuch der deutschen Bildungsgeschichte. Bd. 6. S. 87–108; Tippelt, Bildung und sozialer Wandel.


[Закрыть].

В первое десятилетие Республики политика в области образования действительно была обделена вниманием. После того как попытки западных союзников реформировать германскую школьную систему в послевоенные годы потерпели неудачу, потребовались годы, чтобы восстановить традиционную трехступенчатую систему «народная школа-восьмилетка – реальная школа – гимназия» и завершить реинтеграцию учителей, сначала уволенных после 1945 года за сотрудничество с нацистами, а затем вновь принятых на работу. Поскольку сотни тысяч беженцев из ГДР также принесли с собой в ФРГ непропорционально большое количество молодых людей с хорошим школьным образованием, казалось, что острой необходимости реформировать систему образования нет. Только в начале 1960‑х годов накопившийся здесь дефицит стал очевидным для широкой общественности, в том числе благодаря сравнению с соседними государствами: структуры школ и университетов так же мало изменились с 1920‑х годов, как и социальный дисбаланс, заложенный в них. Государственные расходы на образование составляли 13,9 процента от общих государственных расходов в 1925 году и 9,6 процента в 1962 году. В период с 1956 по 1962 год доля расходов на образование в государственных бюджетах почти не изменилась. В 1952 году из тринадцатилетних школьников 79 процентов посещали основную школу, 6 – реальную школу и 13 – гимназию; только 5 процентов сдавали экзамен на аттестат зрелости, и хотя рабочие составляли почти 50 процентов рабочей силы, лишь 5 процентов учащихся были из семей рабочего класса. Только чуть менее 7 процентов работающих были государственными служащими, зато целую треть студенчества занимали выходцы из семей чиновников. В особенно неблагоприятном положении оказались девочки, дети из сельской местности и конфессиональных школ. «Консервативный крестьянский образ жизни как барьер для образования» был часто используемым термином того времени. В 1965 году 45 процентов начальных школьников Западной Германии посещали государственные конфессиональные школы, 90 процентов в Баварии и около 80 процентов в Северном Рейне – Вестфалии2929
  Peisert, Soziale Lage und Bildungschancen. S. 145 f.


[Закрыть].

Если Пихт основное внимание уделял экономическим последствиям «образовательной катастрофы» и угрозе отставания от других западных и восточных стран, то для Дарендорфа образовательная политика должна была руководствоваться прежде всего «заботой о выживании внутреннего порядка современного либерализма». Политика в области образования должна служить «прежде всего не потребностям экономики и не дополнительным желаниям народа <…> а фундаменту свободы для человека и его общества». Требование Дарендорфа о том, что «образование – это гражданское право», стало часто цитируемым лозунгом того времени, а расширение системы образования – одним из приоритетных проектов реформ 1960‑х годов3030
  Dahrendorf, Bildung ist Bürgerrecht. S. 151.


[Закрыть].