Текст книги "История Германии в ХХ веке. Том II"

Единственное отличие заключалось в области сельского хозяйства, которое было в значительной степени исключено из общей либеральной организации общего рынка. Быстрая гармонизация рыночных условий в аграрном секторе еще больше ускорила бы и без того стремительное сокращение числа занятых в сельском хозяйстве. Поэтому национальные сельскохозяйственные рынки были защищены различными переходными и исключительными правилами, в результате чего лишь через несколько лет структурный кризис перепроизводства вынудил Европейское сообщество постоянно вводить новые сельскохозяйственные субсидии. Именно здесь наиболее ярко проявились экономические и социальные проблемы процесса объединения Европы, и именно здесь рано возникли конфликты интересов между партнерами. Однако в то же время в тени споров о горах масла и озерах молока происходило все более масштабное переплетение и координация национальных экономик шести стран-участников, которое было настолько успешным, что предсказание Аденауэра о том, что это вскоре приведет к усилению политической интеграции, подтвердилось уже через несколько лет.

Экономическое чудо и западная интеграция стали характерными и определяющими событиями периода 1949–1961 годов в Западной Германии. Все остальные сферы политики, общества и культуры определялись ими. В отличие от событий после Первой мировой войны, когда экономический подъем тормозился политическими противоречиями, а попытки политической реорганизации срывались из‑за экономических проблем, прочная интеграция западногерманского государства в альянс западных демократий стала предпосылкой для развития стабилизирующейся демократической республики. В то же время захватывающий дух экономический успех обеспечил новому государству ту легитимацию среди граждан, которой так не хватало Веймарской республике. Таким образом, экономическое чудо и западная интеграция ознаменовали далеко идущие перемены и сделали элементы сохраняющейся преемственности – в составе элиты, в социальной стратификации, во внутренней политике, политической философии, культуре или образе жизни – второстепенными с точки зрения восприятия.

Однако нельзя не признать, что экономическое чудо и западная интеграция не были подлинными творениями немцев, а были заложены в основных моментах западными союзниками, прежде всего правительством США. Американцы сделали решающие шаги к разделу Германии, когда стало ясно, что в рамках союза западных демократий демократической Германии как единого целого не будет. Они дали импульс демократической реконструкции и денацификации. Они привели в движение либеральную экономическую конституцию путем проведения денежной реформы. Тем самым они предвосхитили важнейшие положения Основного закона. С помощью «Плана Маршалла» и ОЕЭС (а также благодаря давлению на своих европейских партнеров) они создали основы европейской интеграции, а с помощью Оккупационного статута – структуру контроля, которая должна была предотвратить повторение ошибок германской политики после Первой мировой войны.

Конечно, для этого им нужны были сильные и решительные партнеры с немецкой стороны, без которых осуществление такого проекта было бы невозможно. Прежде всего, демократические партии, вновь возникшие или реорганизованные после 1945 года, а также Аденауэр, который был столь же осторожен, сколь и решителен, были готовы к тесному сотрудничеству, тем более что их влияние росло по мере того, как обострялась холодная война и немцы были нужны в военном, экономическом и политическом отношении.

Но решающие импульсы как в политике, так и в экономике исходили не от немецких политиков – у которых даже не было для этого средств – а задавались извне. В долгосрочной перспективе это можно рассматривать как удачу. Ведь длившиеся десятилетиями внутриполитические споры Германии по поводу того, какая система государственного и общественного устройства в индустриальном обществе является правильной, желательной, успешной, подходящей или даже применимой, теперь решались победителями во Второй мировой войне – и это на Западе, причем таким образом, что немцы не имели права голоса в важных вопросах, но последствия этого должны были оказаться для них весьма благоприятными.

Хотя вопрос о том, стабилизируется ли новая, ориентированная на Запад система социальной и капиталистической демократии в ФРГ, оставался открытым еще долгое время. С тех пор не было никакой реалистичной альтернативы – кроме концепции нейтральной воссоединенной Германии, как это обсуждалось в контексте «ноты Сталина». Но даже Германия, возглавляемая социал-демократами, была бы закреплена в западной системе в соответствии с волей руководства СДПГ, хотя, предположительно, с другой ориентацией экономической политики.

Таким образом, на тот момент ответ на вопрос о базовой нормативной ориентации Германии был получен для западной части страны. У немцев было мало возможностей для маневра в этом вопросе, даже после 1955 года. За исключением дебатов о перевооружении, внутриполитические споры больше не касались вопроса о том, является ли данный политический и социальный порядок правильным или неправильным, а касались того, как он должен быть реализован и расширен. По мере того как новый порядок оправдывал себя, тот факт, что он не был установлен самими западными немцами, становился все менее важным в восприятии ситуации – пока, наконец, в общественной памяти и в историографии не возникло впечатление, что именно сами западные немцы привели в движение демократию, экономическое чудо и западную интеграцию.

Результаты первых федеральных выборов в 1949 году свидетельствовали скорее о раздробленности, чем о консолидации. Если на послевоенных земельных выборах ХДС/ХСС получил чуть менее 38 процентов, а СДПГ – 35 процентов, то теперь обе партии потеряли голоса избирателей – за ХДС/ХСС проголосовали 31 процент избирателей, за СДПГ 29 процентов – в то время как либералы и многочисленные малые партии получили поддержку, такие как Немецкая партия и «Объединение экономического восстановления», которые принадлежали к национально-консервативному спектру, а также католический центр или крайне федералистская Партия Баварии. Чуть позже была основана партия перемещенных лиц, запрещенная верховными комиссарами, – «Союз лишенных родины и прав», само название которой – «бесправные» в современном понимании означало «жертвы денацификации» – указывало на ее политическое позиционирование в правом спектре. С другой стороны, КПГ, которая на выборах в ландтаг получила 9 процентов, теперь набрала лишь 5,7 процента голосов – вскоре она стала больше инструментом и жертвой холодной войны, чем действующим лицом.

Снижение числа голосов за две основные партии свидетельствовало о неуверенности в создании нового государства, а также об опасениях по поводу рыночно-либеральных экономических реформ, успех которых был весьма сомнителен до 1951 года. В то же время подобная ситуация отражала и неонационалистическую тенденцию, наблюдавшуюся в Западной Германии примерно с 1948 года, особенно в движении против денацификации и судов над военными преступниками. На первых выборах в ландтаги после 1949 года это развитие продолжилось. В Нижней Саксонии и Бремене Немецкая партия опередила «Союз», в Гессене его опередила СвДП, ХСС лишь немного опередила Партию Баварии, а вопрос о том, не повернет ли большая часть католической среды обратно к центристам, похоже, тоже не везде был решен2121
  О нижеследующем Conze, Suche nach Sicherheit. S. 45–184; Kielmannsegg, Nach der Katastrophe. S. 256–285; Herbst (Hg.), Westdeutschland 1945–1955; Kleßmann, Die doppelte Staatsgründung. S. 223–235; idem, Zwei Staaten – eine Nation. S. 108–157; Schmidt, Das politische System der Bundesrepublik Deutschland; Wolfrum, Die geglückte Demokratie. S. 46–143; Görtemaker, Geschichte. S. 83–118, 271–377.


[Закрыть].

В этих обстоятельствах большая коалиция могла бы стать очевидным выбором, но это оставило бы роль оппозиции только малым и маргинальным партиям, и опасность того, что из этого быстро сформируется единый национальный лагерь, в любом случае существовала. Решающим фактором, однако, была экономическая политика. СДПГ провела предвыборную кампанию как во времена Веймарского кризиса: с резкой риторикой классовой борьбы, с яростными нападками на «Союз» как партию церкви и капитала, с ориентацией на социальный конфликт и экономику, контролируемую государством. То, что этот расчет не оправдался, больше всего удивило СДПГ и ее председателя Шумахера, который, учитывая шаткие последствия экономической политики Эрхарда, твердо рассчитывал на победу и приход к власти. Мысль о том, что можно набрать сторонников там, где их пришлось оставить в 1933 году, оказалась вопиющим просчетом. Это стало следствием того, что в 1933 году СДПГ была недостаточно социалистической, что усилило КПГ, и недостаточно национальной, что пошло на пользу НСДАП. Однако акцент на национальных интересах по отношению к западным союзникам и социалистическая ориентация в экономической сфере не принесли успеха на выборах 1949 года. Теперь национальные голоса достались «Союзу» или правым малым партиям, а риторика классовой борьбы отпугивала большинство избирателей, в то время как в условиях эскалации холодной войны можно было привлечь лишь очень небольшое количество голосов левых.

Прошло целое десятилетие, прежде чем СДПГ сделала выводы из этого развития событий и больше не пыталась осмыслить явно новые условия послевоенного периода в категориях начала 1930‑х годов. Когда летом 1951 года динамика экономического чуда набирала обороты и политика Аденауэра по западной интеграции была не только успешной, но и безоговорочно одобрена избирателями, СДПГ потерпела неудачу в обоих основных направлениях своей оппозиционной политики и оказалась откровенным анахронизмом. Она должна была полностью переориентироваться и сделала это в 1959 году в Годесбергской программе, когда она отказалась от основного марксистского подхода к своей политике и, чуть позже, также поставила себя на почву западной интеграции2222
  Lösche/Walter, Die SPD. S. 77–227; Klotzbach, Weg zur Staatspartei. S. 131–355.


[Закрыть].

Решение «Союза» вступить в небольшую правоцентристскую коалицию с СвДП и Немецкой партией, таким образом, продолжило сотрудничество в области экономической политики в Экономическом совете, а не тесное сотрудничество с СДПГ в Парламентском совете. Наряду с интеграцией с Западом, социальная рыночная экономика стала основным программным заявлением «Союза», что также было отражено в либеральных Дюссельдорфских основных принципах от 15 июля 1949 года, которые заменили Аленскую программу, более ориентированную на христианский социализм.

Однако, будучи первым федеральным канцлером, Аденауэр первоначально занимался в основном вопросами внутренней и внешней политики Германии. Поскольку в Оккупационном статуте не была предусмотрена должность министра иностранных дел Германии, канцлер взял на себя его обязанности и выступал в качестве первого и единственного контактного лица с верховными комиссарами союзников. Все важные решения принимались в обмене мнениями с комиссарами; уже одно это с самого начала обеспечило Аденауэру исключительное положение, что способствовало созданию формы правления, полностью ориентированной на канцлера. Публичные дискуссии, а также жаркие споры в парламенте также касались в основном западной интеграции, перевооружения и воссоединения.

Когда, начиная с 1952 года, стали видны первые успехи в экономической сфере, а также в западной интеграции и восстановлении суверенитета, они, соответственно, приписывались в первую очередь «Союзу» и его канцлеру. Это нашло отражение в убедительной победе «Союза» на выборах в 1953 году, когда он получил 45 процентов голосов (и половину всех мандатов). СДПГ с 28,8 процента оказалась даже ниже своего результата 1949 года. СвДП и Немецкая партия немного потеряли; новым игроком на политической арене стал «Союз лишенных родины и прав» с 5,9 процента голосов избирателей.

Выборы 1953 года были особенно отмечены холодной войной – на первый план вышли договор о ЕОС, война в Корее и, прежде всего, кровавое подавление народного восстания в ГДР. За несколько дней до выборов Советский Союз также объявил об испытании своей первой водородной бомбы. Перед лицом таких угроз только искренняя политика Аденауэра по западной интеграции, казалось, могла гарантировать защиту и безопасность. Тем временем большинство западных немцев рассматривали возможность выбора в пользу Запада как вопрос существования: 45 процентов голосов никогда не получала ни одна партия на свободных выборах, даже НСДАП в 1933 году. Уже одно это знаменовало перемены, которые здесь происходили.

Но стиль правления Аденауэра также имел большое значение для его электорального успеха. Демократические правительства в Германии после конца Германской империи обычно считались менее способными осуществлять свои намерения и более нестабильными, а канцлеры веймарского периода, за редким исключением, воспринимались как слабые фигуры. Теперь все было совершенно иначе: Аденауэр использовал мощную позицию, четко закрепленную за канцлером в Основном законе, для решительного и авторитарного руководства своим правительством. Даже по отношению к новым институтам демократического государства, которые еще только создавались, он не проявлял щепетильности в реализации своих целей, например по отношению к недавно созданному Федеральному конституционному суду. Здесь, однако, он вскоре столкнулся с ограничениями. Институциональная структура нового государства оказалась довольно прочной уже на ранних этапах, даже при таком жестком канцлере, как Аденауэр.

Однако, прежде всего, патриархальный характер Аденауэра отвечал потребности в сильном правительстве, которая была присуща германской политической культуре со времен Бисмарка, а также была ярко выражена среди молодого поколения, которое воспитывалось преимущественно в категориях военного времени. Несомненно, такая форма осуществления власти не была беспроблемной в демократическом государстве, поскольку сохраняла и укрепляла авторитарные, вождистские настроения в народе. С другой стороны, это также увеличило признание нового государства и его институтов – и в свою очередь создало основу для критики стиля правления Аденауэра: спустя всего десятилетие стали раздаваться голоса, отвергающие подобный стиль. В любом случае, учитывая авторитарный стиль правления канцлера, спрос на более коллегиальные формы неуклонно рос. В Веймарский период все было наоборот2323
  Schwarz, Adenauer. Bd. 1. S. 617–824; idem. (Hg.), Konrad Adenauers Regierungsstil; Bosch, Die Adenauer-CDU. S. 236–282.


[Закрыть].

Тот факт, что Аденауэр, несмотря на победу на выборах, вступил в коалицию не только с СвДП, но и с Немецкой партией, и с «Союзом лишенных родины и прав», был связан, прежде всего, с перевооружением, которое было в центре политических дебатов последующих лет. Для принятия закона «О воинской службе» требовалось большинство в две трети голосов для внесения необходимых поправок в Основной закон. Спор о перевооружении и об участии в европейском «оборонном альянсе» был доминирующей внутриполитической дискуссией в ФРГ в 1950‑х годах, которая вышла за рамки парламентских дебатов. Он проходил в два этапа. На первом этапе до 1955 года против канцлера выступали не только СДПГ и профсоюзы, но и уже в значительной степени маргинализированные коммунисты и широкое единое движение молодежных организаций и представителей церкви. Восстановление немецкой национальной армии также встретило сопротивление со стороны многих бывших солдат, которые стали противниками военных действий и пацифистами в результате опыта участия во Второй мировой войне, независимо от их политических взглядов. Однако движение против перевооружения быстро утратило свою силу после подписания Парижских соглашений в феврале 1955 года, а после кровавого подавления антикоммунистического восстания в Венгрии Советской армией осенью 1956 года число сторонников перевооружения стало расти.

Однако резкое противодействие созданию бундесвера – и бдительное внимание западных держав – привело к тому, что западногерманская армия была сформирована в результате демонстративного разрыва со всеми прусско-германскими военными традициями. В частности, кандидаты на офицерские должности тщательно проверялись на предмет их политического прошлого, чтобы не допустить развития здесь антидемократических структур, а армия не вела самостоятельную жизнь, отдельную от правительства и общества. Такого процесса пересмотра не существовало в других областях государственной службы; особенно в министерской бюрократии, что имело соответствующие последствия. Тот факт, что принципы демократической армии, идеи «гражданина в военной форме» или «внутреннего руководства» не были реализованы на практике, не удивителен, учитывая историю бундесвера.

Интеграция бундесвера в НАТО также подняла вопрос об обладании ядерным оружием. В соответствии с Парижскими соглашениями ФРГ было запрещено создавать ядерное оружие, но после того, как в конце 1956 года министр обороны США заявил, что США также предоставят тактическое ядерное оружие союзникам по НАТО, министр обороны Западной Германии Франц Йозеф Штраус потребовал, чтобы бундесвер также имел доступ к ядерному оружию. Правительство Германии планировало оснастить бундесвер так называемыми тактическими ядерными боеголовками. Чтобы приглушить общественное возмущение, канцлер Аденауэр даже назвал это ядерное оружие в интервью «дальнейшим развитием артиллерии», что вызвало взрыв негодования2424
  Bald, Atombewaffnung; Nägler (Hg.), Die Bundeswehr; Аденауэр на пресс-конференции 05.04.1957, цит. по: Adenauer, Erinnerungen, 1955–1959. S. 296.


[Закрыть].

Так началась вторая фаза пацифистского массового движения. Она отличалась не в последнюю очередь тем, что теперь в протестах в большей степени участвовали интеллигенция и ученые. Особенно громким было обращение восемнадцати ученых-естествоиспытателей из Гёттингена, среди которых были Макс Борн, Вальтер Герлах, Отто Ган, Вернер Гейзенберг, Макс фон Лауэ и Карл Фридрих фон Вайцзеккер – самые выдающиеся немецкие физики-ядерщики. В обращении они критиковали запланированное ядерное вооружение бундесвера и предупреждали о военных и политических последствиях такого шага. Это стало прелюдией к кампании «Борьба против атомной смерти», крупнейшему антиправительственному массовому движению в ФРГ до того времени, которое мобилизовало более миллиона человек на протестные мероприятия и в отдельных случаях привело к стихийным забастовкам. СДПГ и профсоюзы даже подготовили референдум, но Федеральный конституционный суд постановил, что это противоречит Основному закону. Когда затем Совет НАТО решил, что «право ключа» на применение ядерного оружия в Западной Европе и Западной Германии сохраняется только за США, кампания прекратилась2525
  Werner, «Ohne mich»-Bewegung; Holl, Pazifismus in Deutschland. S. 220–237.


[Закрыть].

Она была важна во многих отношениях. Во-первых, она дала понять, что правительство Германии, которое, как и его партнеры по НАТО, предполагало значительное превосходство Советской армии в обычных вооружениях, также рассматривало возможность доступа к ядерному оружию как элемент политики суверенитета, – но здесь его сдерживали западные союзники, и ФРГ продолжала находиться под кураторством в плане военной политики. Во-вторых, кампания показала, что позиция СДПГ в отношении внешней и внутренней политики Германии стала анахронизмом. В избирательной кампании 1957 года она вновь пропагандировала приоритет воссоединения над интеграцией с Западом и попыталась использовать протест против ядерного вооружения – и вновь потерпела неудачу хотя, согласно опросам, более трех четвертей населения отвергали планы по ядерному вооружению бундесвера. В-третьих, однако, движение против «ядерной смерти» также указало на наличие новых элементов во внутренних политических дебатах. Например, декларация гёттингенских профессоров и участие многочисленных политически неопределившихся групп в протестах показали, что в некоторых слоях населения появился потенциал для критики и протеста против отдельных правительственных мер, которые уже нельзя было свести к передовой линии холодной войны и партийного и политического противостояния в Западной Германии. Однако до тех пор, пока противостояние между силовыми блоками холодной войны продолжало усиливаться, эффективность таких подходов оставалась ограниченной.

Наряду с западной интеграцией и установлением демократических институтов, социальная политика была третьей центральной областью политического обустройства ФРГ в период с 1949 по 1957 год. Отправной точкой здесь изначально было драматическое положение миллионов жертв войны и беженцев, а также других нуждающихся, которое требовало срочных мер по исправлению ситуации. С этим, однако, после внедрения социальной рыночной экономики была связана нерешенность проблемы правового регулирования отношений между капиталом и трудом, которая на протяжении многих лет после Первой мировой войны находилась в центре политических дебатов в стране. Структура и перспективы социальной политики должны были быть полностью пересмотрены, поскольку от этого во многом зависела степень поддержки новой республики среди ее граждан2626
  О нижеследующем см.: Günther Schulz: Sozialpolitische Denk– und Handlungsfelder // GSD. Bd. 3. S. 73–176; Schmidt, Sozialpolitik in Deutschland. S. 75–111; Hockerts, Sozialpolitische Entscheidungen in Nachkriegsdeutschland; Hockerts/Süß (Hg.), Soziale Ungleichheit im Sozialstaat; Hockerts (Hg.), Drei Wege deutscher Sozialstaatlichkeit.


[Закрыть].

Около трети населения Западной Германии были жертвами войны в широком смысле: около 10 миллионов беженцев и перемещенных лиц, 4 миллиона инвалидов, вдов и сирот, 3,5 миллиона потерявших жилище в результате бомбежек и около 1,5 миллиона вернувшихся из плена и интернированных гражданских лиц. На момент образования ФРГ у многих из них все еще было временное жилище, они были лишены средств к существованию, больны или нетрудоспособны. Правительство уделяло особое внимание этим группам. Жертвам войны уже на ранних этапах помогал федеральный закон «О государственном обеспечении» и различные другие меры поддержки. Тем не менее было достигнуто широкое согласие в том, что после этих импровизированных мер помощи необходимо добиться системного, справедливого уравнивания между теми, кто пострадал от войны в плане здоровья или материального положения, и теми, кто пережил ее без серьезных последствий.

Требование о таком выравнивании бремени уже выдвигалось немецкой стороной во время переговоров с союзниками о денежной реформе. Американцы отвергли такую связь, так как опасались, что таким образом обменный курс будет размыт, и западногерманская экономика не сможет быстро развиваться. Однако с образованием ФРГ принятие такого всеобъемлющего закона было поставлено на повестку дня. Здесь с самого начала столкнулись две позиции, решение по которым имело далеко идущее значение: СДПГ и профсоюзы требовали, чтобы компенсационные выплаты назначались независимо от размера предыдущего дохода или размера имущества. Таким образом, несправедливость денежной реформы также должна была быть компенсирована. Согласно представлениям буржуазного лагеря, компенсация ущерба и убытков, напротив, служила прежде всего для компенсации утраченного имущества или понесенного физического ущерба, чтобы таким образом восстановить прежнее положение с доходами и имуществом.

При таком подходе правительство также одержало верх. Согласно закону «О компенсации ущерба и убытков», принятому в августе 1950 года, компенсационные выплаты производились за доказанный физический и материальный ущерб, при этом примерно четверть выплат приходилась на пенсии, компенсацию за домашнее имущество и субсидирование строительства жилья. Эти выплаты финансировались за счет тех, кто не понес потерь во время войны, – они должны были заплатить налог на половину своих активов; датой уплаты налога был день проведения денежной реформы. Однако выплаты были распределены на тридцать лет и по-прежнему основывались на первоначальной стоимости, даже когда в 1950‑х годах прибыли и доходы многократно возросли. В целом это бремя составило около четырех-шести процентов дополнительного налога – конечно, не тяжелое бремя для тех слоев населения, которые не пострадали от военных действий. Вопиющая социальная несправедливость денежной реформы не была компенсирована таким образом, и процесс структурных изменений не был запущен. Однако бесспорно, что в ходе этого беспрецедентного процесса компенсации ущерба и убытков были осуществлены огромные трансфертные платежи; в общей сложности до 1989 года было выплачено около 140 миллиардов марок. Таким образом, компенсация ущерба и убытков имела огромное значение как в социальном, так и в политическом плане – потому что она предлагала группам населения, особенно пострадавшим от войны, заметную помощь в интеграции и возрождении; потому что она рассматривалась как символ солидарности западных немцев; потому что она явно повышала репутацию молодой республики среди ее граждан – и потому что она содержала четкий отказ от любого вмешательства в систему собственности.

Компенсации ущерба и убытков, пенсии жертвам войны, пенсии по потере кормильца и другие социальные выплаты привели к тому, что уже в 1953 году на социальные расходы тратилось почти 20 процентов национального дохода – самый высокий показатель во всей Европе; в Великобритании в то время он составлял 12,5 процента, в Швеции – 13,5 процента. Но также не было другой страны в Западной Европе, которой пришлось бы нести такое тяжелое бремя последствий войны, заботиться о стольких жертвах войны и выплачивать компенсации стольким беженцам. Это повлекло за собой взрывоопасные политические проблемы: миллионы беженцев и перемещенных лиц рассматривались как потенциальный источник беспорядков и радикализации. Бывшие солдаты, особенно инвалиды войны и вернувшиеся из плена, нуждались в жилье, обеспечении работой. Поскольку ФРГ располагала достаточными финансовыми ресурсами для решения этих грандиозных задач с начала экономического подъема, ей удалось в значительной степени интегрировать эти группы в течение нескольких лет и вопреки большинству прогнозов2727
  Wolfgang Rüfner: Ausgleich von Kriegs– und Diktaturfolgen // GSD. Bd. 3. S. 690–757, здесь S. 724–753; Wenzel, Die große Verschiebung?. S. 241; Wiegand, Der Lastenausgleich; Hughes, Shouldering the Burdens.


[Закрыть].

Хотя цели экономической политики профсоюзов и СДПГ в послевоенные годы имели много общего, фокусные точки были разными. В то время как социал-демократы сосредоточились, прежде всего, на социализации ключевых отраслей промышленности и развитии централизованного, общего экономического планирования, профсоюзы сосредоточились на участии работников в управлении предприятиями, как это было в металлургической промышленности в британской зоне после войны. Здесь под давлением угрозы декартелизации работодатели пошли на очень далеко идущие уступки профсоюзам, чтобы затем при поддержке оккупационной власти добиться паритетного представительства в наблюдательных советах крупных компаний. Когда после образования ФРГ срок действия этого постановления истек, профсоюзы сделали все возможное, чтобы применить его к металлургической промышленности всей республики и, как тенденция, ко всем другим отраслям промышленности.

Сначала профсоюзы добились в этом успеха. Решающим фактором здесь было то, что в 1950 году Аденауэр был убежден, что ни «План Шумана», ни перевооружение невозможно провести без участия профсоюзов. Чтобы заручиться их поддержкой, он в конце концов предложил продолжение совместного с профсоюзами управления предприятиями в угольном и сталелитейном секторах, что было принято в качестве закона в апреле 1951 года, вопреки голосам либералов. Напротив, когда год спустя обсуждался новый закон о правовом режиме предприятий, который распространялся на все отрасли экономики, Аденауэр уже не зависел от профсоюзов, и, несмотря на массовые протесты и угрозы забастовок, новый закон не предусматривал паритетного участия в управлении предприятиями. Вместо этого в основном он был ориентирован на принципы регулирования отношений на промышленных предприятиях Веймарской республики и идеи партнерства христианского социального учения.

В ходе этих споров, однако, также стало очевидно, что готовность работников бороться за расширение практики совместного принятия решений в управлении предприятиями стала значительно снижаться с началом экономического подъема. Все большее внимание уделялось не коллективным правам работников, а улучшению условий жизни отдельных людей. Таким образом, профсоюзы оказались в числе проигравших в первые годы существования ФРГ. Они не смогли добиться ни социализации, ни плановых экономических элементов в экономическом порядке, ни закрепления права участия в принятии решений в законе «О правовом режиме предприятий». В результате профсоюзы постепенно начали переориентироваться и, вместо того чтобы сосредоточиться на изменении экономического порядка, больше сконцентрировались на требованиях повышения заработной платы и улучшения условий труда, что им удавалось делать со все большим успехом с конца 1950‑х годов. Основой растущего влияния профсоюзов оказалось не соопределение, а автономия в коллективных переговорах, и продолжающаяся хорошая экономическая ситуация создала для этого благоприятные условия2828
  Reinhard Richardi: Arbeitsverfassung und Arbeitsrecht // GSD. Bd. 3. S. 179–226; Buchhaas, Gesetzgebung.


[Закрыть].

Если в первый парламентский период до 1953 года основное внимание уделялось устранению чрезвычайных ситуаций, то в последующие годы главной заботой стало будущее направление социальной политики. Однако общая реформа социального страхования, как планировалось изначально, не состоялась, в том числе потому, что СДПГ представила в 1956 году комплексную программу социальной политики, тем самым оказав давление на правительство в связи с приближающейся избирательной кампанией. Социальная политика все больше становилась решающим элементом в завоевании симпатий избирателей, и никогда это не было так очевидно, как во время большой пенсионной реформы 1957 года.

В системе социального обеспечения Бисмарка пенсия по старости была лишь дополнением; для большинства работников приближение старости по-прежнему ассоциировалось со страхом обнищания. В этом отношении мало что изменилось: в начале 1950‑х годов пенсии все еще составляли шестьдесят немецких марок, менее трети средней чистой заработной платы, и около шести миллионов пенсионеров жили в то время в острой материальной нужде. Кардинальное улучшение было возможно только путем изменения системы, но министр финансов, Федеральный банк и работодатели возражали против этого. Тот факт, что Аденауэр протолкнул пенсионную реформу против голосов своих министров (и, как это часто бывало в случае с решениями по социальной политике, при помощи СДПГ), был обусловлен, прежде всего, политикой власти. Таким образом, он был убежден, что «Союз» победит на выборах в бундестаг в 1957 году – несмотря на массовые протесты движения против ядерной смерти, которое доминировало в заголовках газет в то время. Согласно новой системе, пенсии должны были финансироваться не за счет взносов, которые застрахованные лица вносили сами в течение трудовой деятельности, а за счет взносов ныне работающего поколения. Таким образом, пенсии можно было сразу же массово увеличить, в среднем на 60 процентов только в 1957 году и на 110 процентов с 1957 по 1969 год. В результате миллионы пенсионеров впервые получили адекватную пенсию, которая составляла чуть больше половины их последней чистой заработной платы. Несомненно, пенсионная реформа стала решающим фактором в победе Аденауэра на выборах в бундестаг в 1957 году.