Текст книги "История Германии в ХХ веке. Том II"

Быстрота этого поворота говорит о том, что здесь ожидания были давними. Пока социальная ситуация была такой скованной, как в первые десять лет Республики, политика в области образования не привлекала особого внимания общественности. Однако по мере того, как общество становилось более динамичным и социальный прогресс становился возможным или, по крайней мере, мыслимым, система образования стала привлекать все более пристальное внимание, поскольку могла способствовать или же препятствовать социальной мобильности. В предыдущие десятилетия немцы неоднократно сталкивались с тем, как быстро они могут потерять свои материальные ценности. Однако образование и обучение казались непреходящими ценностями и надежными гарантами восстановления. Поднимающийся бум в сфере образования был ответом на сильную потребность снизу.

Однако теперь традиционные формы и содержание образования также подвергались критике, касалось ли это школьных наказаний и военизированных уроков физкультуры, консервативного отечественного литературного канона или гневного неприятия современной массовой культуры публицистами и ответственными за охрану прав молодежи. Озабоченность тем, что молодежь развращается кино и эстрадой, о чем теперь можно было прочитать в педагогических журналах, проистекала из «идей прошлого века» и служила не защите молодежи, а необходимости защиты взрослых3131
  Kleist, Kritische Notizen.


[Закрыть]. «Теперь пришел раз и навсегда конец светловолосым и голубоглазым идолам, читай – Хорсту Весселю и „Квексу из гитлерюгенда“. <…> Отсталые идеологии, националистические обиды и другие довольно сомнительные предложения способны вызвать у молодых людей на улице лишь улыбку сострадания»3232
  Gerhard Fischer: Jugendfunktionäre, Fußwanderer und anonyme Jugendarbeit // Deutsche Jugend. 2 (1954). S. 32–34; цит. по: Julia Ubbelohde, Der Umgang mit jugendlichen Normverstößen // Herbert (Hg.), Wandlungsprozesse. S. 402–435, здесь S. 420.


[Закрыть]. Аналогичным образом, каталоги «аморального поведения» подвергались тщательному изучению, особенно в области сексуальной морали. «Взгляды на сексуальность и регулирование рождаемости коренным образом изменились в этом столетии», – писал известный франкфуртский адвокат по уголовным делам Фриц Бауэр. «Современное индустриальное общество выдвигает новые нормы поведения, которые существенно отличаются от буржуазного морального порядка рубежа веков. Для широких слоев населения это привело к возникновению противоречий между динамично развивающимися сексуальными и моральными принципами поведения и статичной, основанной на традициях правовой системой, что вызвало неоднократные призывы к реформе уголовного права, в частности в этой области». Поэтому нынешний моральный уголовный закон должен быть радикально ограничен: «Уголовное право не карает за грехи; светский суд не предвосхищает Страшный суд. Государственное право должно ограничиваться защитой элементарных правовых благ»3333
  Fritz Bauer: Sexualtabus und Sexualethik im Spiegel des Strafgesetzes // Bauer (Mitarb.), Schuld und Sühne. S. 1–22; Bauer u. a. (Hg.): Vorwort der Herausgeber // Idem. (Hg.), Sexualität und Verbrechen. S. 7–10, здесь S. 7 f.


[Закрыть]. Возражения и сомнения сопровождали традиционные концепции государства и общества, образования, морали и этики уже в начале 1950‑х годов, но только в конце десятилетия они переросли в критику оснований. Пронзительные предупреждения о культурных побочных эффектах разнузданного модерна пока что не отвечали реальному опыту людей в западногерманском обществе, тем более что часто упоминаемые симптомы вырождения и запустения так и не проявились. Политическая стабильность, экономическое процветание и возможности для социального развития с начала 1950‑х годов не только повысили одобрение политической системы ФРГ, но и уменьшили страхи перед современным массовым обществом, а безопасность в обращении с ним стала настолько явной, что индивиды все меньше нуждались в защитной броне, которую обеспечивали антимодернистские критические моральные постулаты.

Это не было исключительно германским явлением, а тенденцией, свойственной всем странам капиталистического Запада, пусть и с существенными различиями3434
  Ср. Kaelble, Sozialgeschichte Europas. S. 119–152.


[Закрыть]. То, что социальные и культурные потрясения, вызванные промышленными переменами на рубеже веков, меньше чем через сорок лет успокоились, что образ жизни, соответствующий новым условиям жизни, постепенно приобрел более твердую и стабильную форму, в то же время неся новые нормы, уже наблюдалось в США в течение 1940‑х годов3535
  Chafe, The Unfinished Journey, P. 53–139; May/Larry, Recasting America; Heideking, Geschichte der USA. S. 342–344; Edward Purcell: Consensus // Fox et al. (Ed.), Companion to American Thought. P. 140–142.


[Закрыть]. Однако в Западной Европе, и особенно в Германии, эта стабилизация была вновь отложена и отсрочена войной и периодом послевоенного восстановления. Только когда после Парижских договоров и третьих выборов в бундестаг утвердилась политическая форма республики, фаза экономической реконструкции была в основном завершена, а ликвидация массовой бедности с динамизацией пенсионного обеспечения достигла явных успехов, фундаментальные принципы рубежа веков утратили свое компенсаторное и стабилизирующее значение.

Конечно, интеллектуальных критиков, которые имели множество каналов высказывания, встречали отнюдь не только с одобрением. И даже рассуждения о том, какие еще концепции следует противопоставить традиционному порядку, долгое время оставались туманными. Отсутствовал опыт социального участия, демократизации процедур, либеральной образовательной практики и сексуальной морали. Традиционные ориентации и критические альтернативные концепции часто развивались параллельно и сталкивались в течение многих лет. Таким образом, 1960‑е годы в целом предстают фазой перехода. Лишь после долгих споров появились новые консенсусные элементы социального порядка и культурной практики.

В центре «критики эпохи» (Zeitkritik) первой половины 1960‑х годов находилось нацистское прошлое. После десяти лет относительного молчания она превратилась в главный вызов, стоящий перед государством и обществом, и, как внутри страны, так и за ее пределами, стала самым важным критерием серьезности и надежности демократического развития в Западной Германии.

Отправной точкой послужил случай политического избавления от прошлого: с середины 1950‑х годов многочисленные бывшие сотрудники гестапо, избежавшие смертных приговоров или длительных сроков заключения в послевоенные годы, требовали восстановления их на государственной службе, ссылаясь на «131‑й Закон». О том, насколько уверенно они себя чувствовали при этом, свидетельствует и тот факт, что многие из них не скрывали своей деятельности во время войны. Среди них был бывший начальник полиции Мемеля (Клайпеды), который пытался добиться восстановления на государственной службе в судебном порядке и в ходе этого разбирательства по запросу дал информацию о своей деятельности в айнзацкоманде «Тильзит» айнзацгруппы А, которая сразу после начала войны против Советского Союза расстреляла сотни, а затем тысячи евреев в Литве. Это запустило первый крупный судебный процесс против членов айнзацгрупп в западногерманских судах, который проводился в Ульме и, благодаря активности прокурора, закончился приговором бывшему начальнику полиции к двенадцати годам тюремного заключения3636
  Об этом: von Miquel, Ahnden oder amnestieren. S. 23–142 («Правосудие и нацистское прошлое»). S. 146–207 (центральный офис); Brochhagen, Nach Nürnberg. S. 240 ff.; Rückerl, NS-Verbrechen vor Gericht. S. 139 f.


[Закрыть].

Этот судебный процесс широко освещался в прессе – но теперь уже с заметно изменившимся акцентом. Пятью годами ранее приведение в исполнение последних смертных приговоров Нюрнбергского трибунала в отношении командиров айнзацгрупп вызвало огромное возмущение среди западногерманской общественности. Однако теперь сообщения о массовых убийствах, совершенных полицией и подразделениями СС, вызывали удивление и ужас. Те же журналы, которые в начале 1950‑х годов критиковали суды союзников за неоправданное преследование невинных германских солдат, теперь печатали возмущенные статьи о массовых убийцах из Тильзита. Очевидно, что за это время в Западной Германии отношение к нацистскому прошлому определенным образом изменилось. Национал-социалистическое прошлое этого западногерманского общества, которое уже считало себя достаточно стабильным, теперь выглядело скандальным, особенно когда его представляли обвиняемые в Ульме офицеры СС и полиции, и дистанцирование от этого прошлого стало отличительной чертой конституции общества, которое считало себя уже отдалившимся от него.

Первой реакцией стало основание «Центра по расследованию преступлений национал-социалистов» в Людвигсбурге, или сокращенно Людвигсбургского центра, где отныне компетентными прокурорами проводились систематические предварительные расследования нацистских преступлений. Однако дискуссии вокруг суда в Ульме сопровождались волной антисемитских акций, в ходе которых осквернялись еврейские кладбища, а синагоги пестрели антиеврейскими надписями. На рубеже 1959–1960 годов она достигла своего пика в Кёльне, где на стенах синагоги появились антисемитские надписи – как потом выяснилось, их нанесли молодые сторонники праворадикальной Немецкой имперской партии. В последующие недели было зарегистрировано почти пятьсот подобных случаев. Очевидно, национал-социализм еще не ушел в прошлое, как казалось по реакции на процесс против нацистских преступников в Ульме3737
  Brochhagen, Nach Nürnberg. S. 282; cp. Werner Bergmann: Antisemitismus als politisches Ereignis. Die antisemitische Welle im Winter 1959/1960 // idem./Erb (Hg.) Antisemitismus in der politischen Kultur. S. 253–275.


[Закрыть].

Это сочетание – публичное осуждение преступлений нацистов в контексте нацистских процессов, с одной стороны, и актуализация неонацистских тенденций, с другой, – привело в следующие месяцы и годы к общественным дебатам о «преодолении прошлого», как теперь часто употреблялся этот термин, которые были столь же интенсивными, сколь и имевшими большие последствия. С одной стороны, это касалось системы правосудия. То, что в 1950‑х годах обозначалось как патриотический долг немецких судей и прокуроров, а именно – прекращение преследования германских военных преступников, к чему призывали союзники, теперь стало обвинением. В конце 1959 года в Карлсруэ по инициативе студентов была показана выставка «Безнаказанное нацистское правосудие», которая вызвала широкий резонанс и послужила толчком к дискуссии по вопросу общественной преемственности в сфере управления и правосудия. В это же время в кинотеатрах демонстрировался фильм Вольфганга Штаудте «Розы для прокурора», в котором та же тема была впечатляюще инсценирована и имела большой общественный резонанс. В это же время власти ГДР опубликовали списки судей и прокуроров, которые работали в нацистскую эпоху и беспрепятственно продолжили свою карьеру в ФРГ, – однако такие списки, как и опубликованные позже «Коричневые книги», были немедленно отвергнуты в ФРГ как восточногерманская пропаганда, а затем даже имели контрпродуктивный эффект. Тем не менее нацистское прошлое ведущих западногерманских политиков теперь все чаще обсуждалось в критическом ключе, в первую очередь, статс-секретаря федеральной канцелярии Ганса Глобке, а также министров Шрёдера и Оберлендера.

Дебаты получили дополнительный импульс после впечатляющего ареста Адольфа Эйхмана в Аргентине и суда над ним в Иерусалиме в 1961 году. Этот процесс перевел дебаты о нацистском прошлом в другие измерения. Если до этого момента в большинстве стран мира и, особенно среди бывших противников войны, в центре внимания находились военные события и германская оккупационная политика, то теперь – массовые преступления Германии против евреев. Вскоре они стали определять образ немцев в мире в большей степени, чем блицкриг или Сталинград. То, как западные немцы – восточные немцы, живущие в государстве без свободы слова, почти не упоминались – относились к убийству евреев, оказалось более решающим для их репутации в мире, чем прошлые военные и нынешние экономические успехи.

В ФРГ внимание к этому процессу было значительным; в 1962 году девяносто процентов западных немцев слышали о процессе, а две трети считали правильным, что Эйхман был осужден. Четырнадцатисерийный документальный фильм «Третий рейх» шел по телевидению с октября 1960 по май 1961 года; его посмотрели до шестидесяти процентов всех взрослых телезрителей, и два года спустя он был показан повторно. То, что упускалось в течение многих лет или, как позже стали говорить, «вытеснялось», теперь, казалось, было восполнено3838
  Fritsche, Vergangenheitsbewältigung. S. 100–138. Этот 14-серийный документальный фильм (ARD, 21.10.1960–19.05.1961), авторами которого были Хайнц Хубер, Артур Мюллер, Герд Руге и Вальдемар Бессон, смотрели в среднем 58 процентов телезрителей; Reichel, Vergangenheitsbewältigung. S. 209–216; Reichel/Schmid/Steinbach (Hg.) Der Nationalsozialismus; Detlef Siegfried: Zwischen Aufarbeitung und Schlussstrich. Der Umgang mit der NS-Vergangenheit in den beiden deutschen Staaten, 1958 bis 1969 // Schildt/Siegfried/Lammers (Hg.) Dynamische Zeiten. S. 77–114; Weinke, Eine Gesellschaft ermittelt.


[Закрыть]. Это в равной или даже в еще большей степени относилось к школам. Опросы подтвердили, что знания молодежи об эпохе нацизма были крайне скудными, а волна граффити со свастикой, выполненных преимущественно молодыми людьми, усилила опасения, что здесь зарождается новый праворадикальный потенциал. Сразу после антисемитских акций в Кёльне Германский комитет по вопросам воспитания и образования заявил, что эти инциденты связаны «с другими симптомами определенного недовольства в отношении демократии и политики в целом, с признаками возрождающихся или новых антидемократических настроений, а также с тем, что демократия, как бы очевидна она ни была сегодня, среди широких слоев населения не обладает силой и укорененностью убеждения, основанного на опыте и подтвержденного жизнью»3939
  Deutscher Ausschuß für das Erziehungs– und Bildungswesen: Erklärung aus Anlaß der antisemitischen Ausschreitungen, 30.01.1960. S. 50, цит. по: Albrecht/Behrmann/Bock (Hg.) Gründung. S. 395 f.


[Закрыть]. Ощущение необходимости действовать быстро, выраженное здесь, было широко распространено. Основание в 1963 году Федерального центра политического образования (который возник на базе основанного в 1952 году Федерального центра тыловой информационной службы) стало реакцией на это. Он был призван расширить знания о Третьем рейхе и о функционировании демократии в школьном и внешкольном контекстах. Еще в 1962 году Конференция министров по делам образования и культуры приняла соответствующие рекомендации по преподаванию. Национал-социализм должен был более интенсивно рассматриваться в школах, хотя и под рубрикой тоталитаризма, чтобы иметь возможность параллельно рассматривать национал-социализм и сталинизм с акцентом на текущую проблему коммунистического правления в «Восточной зоне» и в Восточной Европе. Однако это смещение фокуса с нацистского государства на ГДР стало менее эффективным. Основной интерес учеников был связан с нацистским периодом как предысторией их собственного настоящего, и этот интерес продолжал расти. Они часто встречали неприятие со стороны учителей, так что отношение к нацистскому периоду в классе стало предметом противоречивых дебатов на многие годы.

В декабре 1963 года во Франкфурте начался судебный процесс над служащими концлагеря Аушвиц, подготовленный Фрицем Бауэром. С момента основания Людвигсбургского центра прокуратуры открыли сотни, а вскоре и тысячи предварительных расследований в отношении нацистских преступников. Однако лишь сравнительно небольшое число дел было рассмотрено в судебном порядке. На процессе во Франкфурте-на-Майне систематическое убийство миллионов евреев впервые было представлено перед германским судом. Таким образом, как германская, так и международная общественность постепенно получила более точную и, прежде всего, более достоверную картину массовых преступлений, чем за предыдущие 15 лет. Однако большинство последовавших за этим нацистских процессов касались в основном членов лагерного персонала. Гораздо сложнее оказалось привлечь к ответственности тех, кто отвечал за политику убийств, то есть членов высшего правительства Главного управления имперской безопасности, руководителей гестапо и высших чиновников германских оккупационных администраций4040
  Wojak (Hg.), Auschwitz-Prozeß.


[Закрыть].

В то же время, отчасти в связи с крупными судебными процессами, стали появляться важные исторические исследования по истории нацистского режима, нацистской системы и массовых преступлений военного периода. Прежде всего, исторические справки, подготовленные экспертами для процесса над сотрудниками Аушвица о преследовании и убийстве европейских евреев, о системе концентрационных лагерей, об СС и полиции были напечатаны большим тиражом и на десятилетия вперед определили состояние знаний о нацистской политике истребления. Если до этого времени научные исследования нацистских преступлений часто были уделом одиночек, в основном бывших жертв преследований, таких как Леон Поляков, Йозеф Вульф или Ханс-Гюнтер Адлер, то теперь академическая историческая наука, особенно в институтах новейшей истории в Мюнхене и Гамбурге, начала более интенсивные исследования нацистской эпохи4141
  Buchheim u. a., Anatomie.


[Закрыть].

Однако вместе с дебатами о времени нацизма возникли и дискуссии о его предпосылках. Здесь особенно значимой оказалась дискуссия о тезисах гамбургского историка Фрица Фишера. В книге «Рывок к мировому господству», опубликованной в 1961 году, он, в противоположность мнению, разделяемому большинством западногерманских историков того времени, подчеркнул вину Германской империи за начало Первой мировой войны: Германия планировала войну, хотела ее и преследовала далеко идущие аннексионистские цели. Это сразу вызвало протесты, из которых развилась длительная полемика. Герхард Риттер был самым ярым оппонентом Фрица Фишера, подчеркивая оборонительную позицию германской стороны, отмечая изоляцию и окружение империи и резко отвергая тезис Фишера о том, что Германия спровоцировала войну. Политики также выступили против Фишера, например федеральный канцлер Людвиг Эрхард и президент бундестага Ойген Герстенмайер.

Для многих историков старшего поколения аргументация Фишера была настолько возмутительной, поскольку тезис о том, что Германия в основном виновата в Первой мировой войне, также ставил под сомнение центральный элемент национального самовосприятия, а именно идею, что немцы попали в руки Гитлера в результате навязанной им войны и Версаля. А теперь война 1914–1918 годов предстала первой попыткой немцев завоевать европейское господство, за которой последовала вторая в 1939 году. Более того, поскольку публикация книги Фишера совпала с иерусалимским процессом над Эйхманом, дебатами об изображении свастик на стенах и с первыми западногерманскими процессами над нацистами, полемика временами приобретала характер пересмотра истории Германии в целом, тем более что историки ГДР также изображали империю как империалистическую державу и диктатуру.

Оглядываясь назад, становится ясно: полемика с Фишером способствовала тому, что взгляд немцев на историю вырвался из узкой национальной перспективы. Последующие исследования вопроса о военной вине подтвердили многие тезисы Фишера. Однако нарисованная им картина была раскритикована в целом как слишком односторонняя. Однако, помимо конкретной темы, значение дебатов, по словам Конрада Ярауша, заключалось «не столько в раскрытии вины Германии в войне, сколько в универсализации национальной самокритики как центральной задачи новейшей истории в целом»4242
  Konrad H. Jarausch: Der nationale Tabubruch. Wissenschaft, Öffentlichkeit und Politik in der Fischer-Kontroverse // Sabrow/Jessen/Große Kracht (Hg.). Zeitgeschichte als Streitgeschichte. S. 20–40, здесь S. 36; Fischer, Griff nach der Weltmacht; Große Kracht, Die zankende Zunft. S. 47–67; Bruno Thoß: Der Erste Weltkrieg als Ereignis und Erlebnis. Paradigmenwechsel in der westdeutschen Weltkriegsforschung seit der Fischer-Kontroverse // Michalka (Hg.). Der Erste Weltkrieg. S. 1012–1044.


[Закрыть].

Дебаты о «преодолении прошлого» достигли кульминации в споре о сроке давности по нацистским преступлениям. 8 мая 1960 года, через пятнадцать лет после окончания войны, истек срок давности преступлений, связанных с непредумышленным убийством, и, согласно преобладающему правовому мнению, к ним относилась и большая часть преступлений нацистов. После антисемитской волны в начале 1960 года и обнаружения новых скандальных фактов в биографиях многих деятелей парламентская фракция СДПГ в бундестаге изменила свой до тех пор весьма оборонительный курс в отношении исторической политики и внесла предложение о продлении срока давности на четыре года, чтобы дать только что основанному центру в Людвигсбурге возможность продолжить и, как считалось, завершить расследование. Это предложение было отклонено в бундестаге; против него выступило, в частности, Министерство юстиции, тем самым определив линию правительства в отношении политики срока давности. За это отвечал начальник отдела уголовного права Федерального министерства юстиции государственный чиновник высшего ранга д-р Эдуард Дреер, но он действовал и в своих интересах, поскольку смертные приговоры, о которых он ходатайствовал как прокурор в Специальном суде в Инсбруке во время войны, также подпадали под этот срок давности4343
  Von Miquel, Ahnden. S. 193–319; также см. далее.


[Закрыть].

Однако эта тема была практически проигнорирована общественностью. Три года спустя, когда встал вопрос о сроке давности за убийство, начиная с 1965 года, все было совсем иначе. Еще до этого многочисленные еврейские организации и многие политики западных государств предостерегали от прекращения преследования нацистских убийц, которое только началось. Федеральное правительство строго настаивало на соблюдении срока давности и предлагало не выносить этот вопрос на обсуждение парламента. Однако это не удалось благодаря СДПГ и, прежде всего, благодаря берлинскому депутату от ХДС Эрнсту Бенде, который выступил против мнения большинства в парламентской фракции ХДС/ХСС и стал самым главным сторонником продления срока давности за убийство. План правительства по предотвращению продления срока давности с аргументом о его неконституционности теперь все чаще наталкивался на противодействие. Во многих западных странах прошли бурные протесты против плана правительства, а отношения с Израилем и США, в частности, грозили значительно ухудшиться. В ФРГ и Австрии возникла инициатива против срока давности, поддержанная многочисленными общественными деятелями – от таких писателей, как Уве Йонсон и Ханс Вернер Рихтер, издателей, как Эрнст Клетт и Хайнц Ульштайн, таких профессоров, как Иринг Фетчер и Вальтер Йенс, до теологов, таких как Мартин Нимёллер и Йозеф Ратцингер. Большинство газет также поддержали отмену срока давности за убийство.

Однако среди населения Западной Германии большинство было против продления срока давности, а также против дальнейшего преследования нацистских преступников, и многие политики из правящих партий ссылались на это, когда резко высказывались против отмены срока давности. «Мы не можем позволить, чтобы Израиль оказывал на нас давление по вопросу, который является для нас юридическим», – безапелляционно настаивал назначенный от СвДП министр юстиции Бухер. «Мы должны взять на себя ответственность жить с некоторыми убийцами, если это необходимо». Лидер ХСС Штраус пошел еще дальше и заявил, что продление срока давности означает «потрясение правосознания человечества и фальсификацию истории, поскольку этим документируется, что только одни немцы совершали военные преступления»4444
  Bucher: «Notfalls mit einigen Mörder n zusammenleben, sagt Bucher» // SZ. 18.01.1965, цит. по: von Miquel, Ahnden. S. 256; Strauß // FAZ. 08.02.1965, цит. по: ibid. S. 290.


[Закрыть].

Однако во время дебатов в бундестаге самое глубокое впечатление оставила речь Эрнста Бенды: продление срока давности было связано с тем, что «чувство справедливости народа было бы развращено нетерпимым образом, если бы убийства оставались безнаказанными, даже если бы их можно было искупить». В стране, «где кто-то попадает в тюрьму за юношеские шалости, а люди, совершившие убийства, остаются безнаказанными», следует спросить, сказал Бенда, какое чувство справедливости здесь преобладает. В конце концов, был достигнут компромисс о продлении срока заключения на четыре года – при условии, что к тому времени большинство судебных процессов будет завершено. Как было легко предсказать, это оказалось заблуждением4545
  Benda // Deutscher Bundestag, 4.WP, Plenarprotokoll, 10.03.1965. S. 8519–8526, здесь S. 8524; Deutscher Bundestag (Hg.), Zur Verjährung nationalsozialistischer Verbrechen. S. 158 ff.


[Закрыть].

Ответственным за нацистские преступления лицам, служившим в Министерстве юстиции, все же удалось спасти от дальнейшего преследования большую часть ответственных за преступления лиц, служивших ранее в рейхминистерствах и в Главном управлении имперской безопасности (РСХА). Это было достигнуто с помощью юридической хитрости, организованной Эдуардом Дреером: в документе, скрытом от общественности, было закреплено положение, согласно которому соучастие в убийстве, при котором не могут быть доказаны «низменные мотивы», должно было караться не по статье об убийстве, а по статье о покушении на убийство. Это автоматически изменило срок давности за пособничество и подстрекательство к убийствам, сократив его до пятнадцати лет, в результате чего почти все дела против ведущих членов гестапо, СД и РСХА были прекращены. Не политические кампании за всеобщую амнистию или срок давности привели к цели, но процедурная уловка4646
  Von Miquel, Ahnden. S. 327–343; Herbert, Best. S. 508–510. Речь идет о вводном законе к Закону об административных правонарушениях. Большинство из 167 его статей касалось нового регулирования порядка рассмотрения административных правонарушений, особенно в сфере дорожного движения. Движущей силой этого постановления, изданного в рамках «Великой реформы уголовного права», был начальник одного из отделов Министерства юстиции д-р Дреер.


[Закрыть].