Текст книги "Рысь"

20

На следующий день, когда солнце скрылось за Виспилегратом и солнечная сторона Лауэнентальской долины погрузилась в тень, Фриц Рустерхольц зашнуровал армейские ботинки, надел берет, достал из шкафа в спальне и положил в рюкзак винтовку, сунул магазин и патроны в карман куртки и двинулся в направлении Шёнебодемедера.

Днем стаяло много снега. Там, где вчера Рустерхольц шагал с молодым исследователем рысей по снежному насту, сегодня обнажилась скалистая тропа.

Он устал, проведя весь день у жижеразбрасывателя, который предстояло сдавать завтра. Однако в то же время Рустерхольц был взволнован, чувствуя, что с каждым шагом приближается к выигрышу пари. Вокруг стояла тишина, небо полнилось светом, снег по краям Штюблени и Ротхорна сверкал в закатных лучах. С вершины дерева сорвалась и, уверенно взмахивая крыльями, полетела за горизонт какая-то черная птица. Типичная альпийская галка, с изрядной долей самоиронии подумал Рустерхольц.

Похищенную у Теобальда Берварта подзорную трубу он прихватил с собой и сегодня.

Шел он быстро. Огни Лауэнена постепенно меркли за темным лесом, Рустерхольц приближался к Шёнебодемедеру. Он то и дело спотыкался, потому что не смотрел под ноги, не сводя глаз с леса, в котором рысь исчезла вчера вечером. И частенько оглядывался вокруг, словно желая удостовериться, что рядом никого нет.

С тропинки он сошел там же, где они сошли вчера. Тут еще лежал снег, и можно было идти по следам, оставленным им и юным исследователем. Кое-где следы замело, однако, в целом идти по ним не составляло труда. И что еще важнее: никто не добавил к ним третьего следа. У Рустерхольца были все основания полагать, что сегодня вечером в Шёнебодемедере никого нет.

Он неустанно поднимался выше, оставил позади лес, перешел через лавинные кулуары, то и дело прибегал к помощи рук, чтобы забираться по крутым склонам. Все было труднее и сомнительнее, чем вчера. Почти выбившись из сил, Рустерхольц часто делал передышки, высматривал серн, вслушивался. Несмотря на физическую усталость, ему казалось, что чувства его необычайно обострились.

Серн в этот вечер видно не было. Рустерхольц продолжал идти, шаг за шагом борясь с растущей и одолевающей тело усталостью. Не понимал, почему вчера дорога казалась ему такой нетрудной. Темнело, снег постепенно переставал светиться. Рустерхольц собирался с духом.

Четырьмя часами ранее и двумя километрами южнее Юлиус Лен снова запеленговал Раю – прежде всего, желая удостовериться, что вчерашняя охота была вылазкой. Лучше всего сигналы поступали с Хольцерсфлуэ, поэтому не приходилось сомневаться, где Рая выкармливает рысят. Лен с удовлетворением заполнил бланк: ему удалась не слишком точная, но хорошо соотносящаяся с прежними координатами трехточечная пеленгация. Теперь ему, Геллерту и Штальдеру предстояло в конце июня подняться к детенышам. Во всяком случае, он надеялся, что малышей маркируют еще в июне, до того как окончится его альтернативная служба.

Фриц Рустерхольц был в пути уже больше часа, когда дошел до скалы, у которой прошлым вечером обнаружились рысьи следы. Осмотрев следы, он двинулся дальше. Потом, пройдя несколько шагов, снова остановился. Перед ним были свежие следы. Он присел на корточки, всю усталость как рукой сняло. У него не было никаких сомнений в том, что это рысь. Ветер немного замел отпечатки лап, но они выглядели значительно свежее вчерашних. Рустерхольц проследил за ними взглядом – они огибали скалу. Даже в подзорную трубу, в которой, когда он держал ее на весу, все безжалостно скакало, ему не удалось определить, куда ушел зверь.

Переведя дыхание, он пониже натянул берет и отправился по следу.

В тридцати шести километрах оттуда, на северо-восточном склоне Низена, на высоте тысяча сто метров, что на четыреста метров выше Виммиса, сидел отставной кантональный полицейский Алоис Глуц. На крутой обрыв, поросший елочками, его привели скука и жажда приключений. Он удобно устроился на принесенном с собой коврике – так, словно ему больше и негде было сидеть – и спокойно ждал за освещенными закатным солнцем зарослями, с улыбкой вспоминая о письме, составленном вместе с Альбрехтом Феннлером. В руках он уверенно сжимал ружье.

Спустя некоторое время Рустерхольц нашел под одной из низкорослых елочек место, где, похоже, недавно лежала рысь. Снег был примят на площади примерно в шестьдесят на сорок сантиметров, а нагнувшись и потрогав его, Рустерхольц обнаружил остатки шерсти. Теперь исчезли последние сомнения. Однако при виде этого лежбища, ему подумалось, с какой радостью он бы сам сейчас прилег. Заснул бы, прямо здесь, на снегу – белом, как простыни Дельфинчика.

Но Рустерхольц не поддался минутной слабости. Он стоял на склоне Ротхорна, оставив за собой Шёнебодемедер. Уже не различая двора на Хундсрюгге, он забирался дальше, чем когда-либо предполагал, но имел все причины думать, что и рысь ближе, чем когда-либо. Времени размышлять об опасности этой авантюры у него не было.

Вскоре он отыскал следы, оставленные рысью после отдыха. Склоны становились круче, скалистей.

Снег белел только в небольших ложбинках и лавинных кулуарах. Повсюду гулял ветер. Одинокие кустики стояли у обрыва, как забытые, занесенные снегом овечки. Следы на такой высоте сохранялись долго, пересекали гряды скал, Тоссетриттли, некоторое время шли по лесу и уводили загипнотизированного Рустерхольца в даль, заставляли его идти по полям старого, затвердевшего снега, непроходимым альпийским лугам, тащили усталого и взмокшего зеландца на опасные хребты. Не веря своим глазам, он смотрел на раскинувшиеся перед ним просторы и видел далеко-далеко внизу огоньки отеля «Лауэнензе». Он оглянулся по сторонам. Ему по-прежнему не верилось, что он оставил позади Зульцграбен, а если внимательнее присмотреться к огонькам – то и Тунгельматте, и Арпелифлуэ. Рустерхольц не решался признаться самому себе, что стоит на вершине Хольцерсфлуэ. Во всяком случае, Шёнебодемедер тонул где-то далеко во мраке.

Сжимая берет в левой руке, Рустерхольц стоял над обрывом и думал, не лучше ли бы ему было сразу подняться сюда от Лауэненского озера, а не от Шёнебодемедера. Бессмысленный вопрос. Он достал винтовку, вставил магазин и глубоко вздохнул.

Порыв ветра подтолкнул его в спину. Шум, доносившийся до него, – вероятней всего, от водопада Тунгельшус. Следы терялись среди крутых скал и снова появлялись. Рустерхольц тяжело дышал. Ругался. Присел отдохнуть – закружилась голова. Он был уверен, что рысь где-то рядом. Стал карабкаться выше, осторожно, со снятой с предохранителя винтовкой, наткнулся на следы, вполне похожие на рысьи. На то, что они не были свежими, он внимания не обратил. Ему было безразлично, когда взойдет солнце. Он помнил только одно: к тому времени ему надо вернуться на Хундсрюгг. И еще знал, что вернуться ему хотелось бы с рысью на плече. Чтобы заткнуть пасть Хуггеру.

С этими мыслями изможденный Рустерхольц пошел по следам дальше. Долго это продолжаться не могло. Он медленно продвигался вперед. Огибая скалы, держал ружье наизготовку. Не отклонялся от следа даже на трудных участках. Только не сейчас, когда он был так близко. Когда рысь могла показаться за следующим выступом. Дельфинчик будет гордиться им.

И вот после очередного выступа наступила развязка. Рустерхольц выглянул из-за скалы, медленно, держа палец на спусковом крючке, – и вдруг в двух шагах от него ему померещилось какое-то движение. Испуганно отпрянув, успел различить, что там была лишь маленькая елочка. Но его левый ботинок уже поехал. В момент осознания своей ошибки Рустерхольц потерял равновесие. Попытался схватиться левой рукой за скалу, как вдруг неожиданно грянул выстрел, который выбил винтовку у него из рук и спровоцировал небольшую лавину. Поток снега не заполнил и половины кулуара, но его с лихвой хватило для того, чтобы увлечь вниз Фрица Рустерхольца.

Спустя несколько секунд он очутился гораздо ниже по склону Хольцерсфлуэ, с подбородка и правой щеки стекала кровь. Сам он был по пояс в остановившемся снегу, без сознания.

Ночь выдалась немного ветреной, но в остальном спокойной. Рая недвижно лежала неподалеку от сошедшей лавины. Выстрел заставил ее содрогнуться. Некоторое время мышцы ее были напряжены, а глаза беспокойно сверкали. Потом она перестала придавать произошедшему значение и снова переключилась на серн, блуждавших по скалам чуть выше.

Скоро на вершине Вильдхорна и вдоль длинного рукава Гельтенского ледника вспыхнут первые лучи солнца.

Но еще до этого к Рустерхольцу вернулось сознание. Он ничего не чувствовал, не мог пошевелиться. Не знал, где он. Ощущал лишь, что дышит и лежит в снегу. И не чувствует пальцев. Поднять руки удалось не сразу. Что стряслось с ногами, он даже не догадывался. Если они у него вообще еще были. Онемевшими руками он попытался выкопать, выцарапать ноги из-под снега. Но после трех пригоршней сдался. Снег был тверд как камень, ноги оказались забетонированы, и откапывать их можно было вечно. Он откинулся на снег, осмотрелся вокруг. Увидел Лауэненское озеро и первые рассветные лучи. Внезапно вспомнил, почему он в снегу. Обнаружил рядом с собой что-то твердое. Свою винтовку. Стал откапываться прикладом и вскоре освободил ноги. На не сгибающихся, чужих конечностях он медленно поплелся в сторону Хундсрюгга.

Днем брат Эрнст растолкал Рустерхольца, потому что кто-то стоял у дверей и хотел забрать жижеразбрасыватель. У Фрица уже ожили пальцы рук, но пальцы ног по-прежнему оставались занемевшими. Он не знал, сколько времени пролежал в снегу. В полузабытьи он показал фермеру починенный разбрасыватель. Клиент задал несколько вопросов, остался доволен и оплатил работу. Когда Эрнст спросил о глубоких порезах на лице и причине его позднего возвращения, Фриц промолчал. И поклялся больше никогда в жизни не ввязываться в подобное преследование.

21

Одетый как обычно, Райнер Вакернагель – никто не знал, одна ли у него рубашка, один галстук или бессчетное множество одинаково белых рубашек и одинаково красных галстуков – сидел на залитой солнцем террасе своего отеля, задумчиво глядел на Лауэненское озеро и узкую Гельтентальскую долину, над которой собирались кучевые облака, любовался водопадом Тунгельшус, который теперь, в период таяния снегов, с особой мощью разбивался о скалы под Хюэтунгелем, снова переводил взгляд на развернутые перед ним планы ландшафтного дизайнера и вписывал вдоль петляющего русла Луибаха какие-то цифры и слова. У одного из дальних столиков Соня ловко обслуживала семью, отдыхавшую после прогулки по Гельтентальской долине.

Марк Феннлер вышел на террасу с рюкзаком, косо свисавшим с правого плеча. Вид у него был озабоченный.

Увидев Марка, Соня радостно ему улыбнулась. Марк поднял глаза, помахал ей рукой и снова повесил голову. Дойдя до террасы, он двинулся не к Соне, а к столику Райнера Вакернагеля, скинул рюкзак с плеча. На бросившуюся к нему Лайку даже не обратил внимания.

– Мне нужен номер, – проговорил Марк не свойственным ему тихим и задумчивым голосом.

Лайка гавкнула. Марк слегка ее потрепал.

Райнер Вакернагель взглянул на юношу так, будто впервые видел его, и обнаружил на лице Марка отчаяние.

Подошла Соня, вопросительно взглянула на своего друга и поинтересовалась, что стряслось.

– Отец выгнал меня к чертовой матери.

Марк говорил почти беззвучно, склонившись к собаке, словно та понимала его лучите всех.

– Рассказал ему о призыве, о рентгене и так далее. Что хочу поступать в театральное училище в Тичино.

Марк умолк, его собеседники ждали продолжения.

– А он в ответ – чтобы духу моего больше дома не было.

Некоторое время царило молчание, даже Лайка прикусила язык, слышны были только рокот Тунгельшуса и смех детей за дальним столиком.

– Ничего, как-нибудь обойдется, – громогласно утешил Марка Райнер Вакернагель, хлопнув его по плечу. – Дай ему поостыть. С мамой твоей поговорить. У нее-то на этот счет будет другое мнение.

– Мамино мнение у нас ничего не значит, – возразил Марк. – Отцу никто перечить не смеет. Наверно, он бы и ее давно выгнал, не будь они женаты.

– Да, папаша у тебя… – начал было Райнер Вакернагель, но осекся, видимо, сообразив, насколько бесполезно говорить что-либо об Альбрехте Феннлере.

Марк взглянул на Вакернагеля, пытаясь понять, не слишком ли многого просит, правильно ли поступает.

– Общинный секретарь Таннер сказал, что твоя мать собирается по выходным подрабатывать на парковке, чтобы отпугивать моих постояльцев.

– Да, ей дали эту работу, – отозвался Марк, стыдясь, что именно его мать взялась исполнять решение, принятое общиной в ущерб Вакернагелю, но и обрадовался, потому что так можно было сменить тему. – Мама совершенно не против тебя. Эта работа нужна ей, чтоб быть вне дома. Подальше от отца.

– Я знаю, что она не против меня. Не переживай. Рад, что она будет работать на парковке. В ста метрах от твоего номера.

– Значит, у меня будет номер?

– Для этого рюкзака отдельного номера не надо. А если Соня согласна, можешь подселиться к ней, – рассмеялся Вакернагель, переведя взгляд на девушку.

– До конца октября я его точно вытерплю, – ответила Соня и, поцеловав Марка, притянула его к себе. – А если осенью ты не поедешь в Тичино, то поедем вместе в Центральную Швейцарию, и я наконец научу тебя кататься на доске.

– Только не сноуборд! Лучше помоги мне перетащить вещи из багажника.

– Из багажника? – удивился Вакернагель. – С каких это пор ты обзавелся машиной?

– С давних, – ответил Марк. – «Опель корса». Хоть и без техосмотра, зато очень клевый. Придется на него еще немного потратиться – свечи, может, поменять.

Такие подробности Вакернагеля, похоже, не интересовали.

Марк глянул в сторону скрытой за елями парковки.

– Может, мама еще сегодня с отцом переговорит, – задумчиво произнес он. – Не знаю.

Самому Марку в это не верилось, однако ему хотелось намекнуть Вакернагелю, что он тут, возможно, и ненадолго.

– Насколько мне известно, разговоры с твоим отцом – вещь нелегкая.

Райнер Вакернагель снова склонился над планами ландшафтного дизайнера и задумался.

– А не хочешь ли у меня поработать? В моем природном парке.

– В природном парке? – переспросил Марк.

Райнер Вакернагель ковал, пока горячо.

– Я тебе про него при случае расскажу, но, если у нас все сложится, и ты согласишься, можешь взамен рассчитывать на стол и кров. Хотя мне еще надо подумать. Ты пока переноси вещи из «опеля».

Не зная, бояться ему грядущей работы или радоваться, Марк поблагодарил Вакернагеля за доверие.

Когда он проносил мимо Вакернагеля первую сумку, тот жестом остановил его.

– И когда будет время, расскажешь мне, что ты там с театром задумал.

– Что задумал? – спросил Марк, поставив сумку на соседний столик. – Играть, – нерешительно добавил он. – Хочу быть другим, а не оставаться все время самим собой.

Райнер Вакернагель пристально взглянул на него.

– Ты мне об этом потом расскажешь, не сейчас. Относи вещи к Соне в комнату и… – Вакернагель снова склонился над планами.

– Потом, – тихо повторил он. – Когда придумаешь ответ получше.

22

Левой рукой Альфред Хуггенбергер держал руль, правой – рычаг переключения передач. И не сводил глаз с машины с антенной на крыше, что ехала в ста метрах перед ним.

Хуггенбергер ухмылялся. Если Глуцу действительно удалось подстрелить рысь у Низена, о чем общинный секретарь Таннер рассказал ему в «Тунгельхорне», значит, пора двигаться дальше, переходить к радикальным мерам. Теперь он не только проткнет колеса.

Хуггенбергер был в прекрасном настроении. И изрядно пьян. На этот раз он и впрямь сыграл с Максом Пульвером в ясс[15]15
  Швейцарская карточная игра.


[Закрыть]. чтобы снять раздражение после разговора с отцом. Он сунул отцу под нос два предложения от профессиональных установщиков ограждений. Но старый Хуггенбергер лишь осведомился о цене и заявил, что забор они будут ставить сами. А это означало дополнительное рабочее время. Несчетные часы, которые Хуггенбергеру хотелось провести в поисках рыси.

Поиски эти, однако, не будут продолжительными – на сидении ехавшей впереди него машины Хуггенбергер видел карты зоологов. Он был уверен, что на этих картах обозначены различные лежбища рысей. Когда он узнает, где любят отлеживаться эти твари, ему останется лишь запастись терпением. Причем тогда он подстрелит не просто рысь, а рысь с передатчиком. И первые полосы всех швейцарских газет ему обеспечены. Он уже представлял, что сидит в «Тунгельхорне» за одним столом с Фенил ером, Таннером, Пульвером, Бюхи и, быть может, поверженным Рустерхольцем и, потягивая пивко, внезапно натыкается на статью в «Блике» о нем и его рыси.

Когда машина с антенной на крыше свернула на Вайсенбах, Хуггенбергер поддал газу, чтобы не потерять ее из виду. Однако она уже скрылась за домами. Он не хотел бросаться в глаза, поэтому не стал поворачивать там же. Оставшись на главной дороге, он сбросил скорость и оказался как раз на нужной высоте, чтобы увидеть, как преследуемая им машина заехала на парковку. В Вайсенбахе Хуггенбергер не ориентировался. Однако знал сыродельню Оскара Боненблуста, продукция которой славилась по всей Зимментальской долине. И знал гравийную площадку, на которой припарковался почтальонский «фиат».

Чтобы скоротать время, Альфред Хуггенбергер отправился в неизвестное ему прежде заведение «Лошадка», выдул три кружки пива, хлопал по чьим-то плечам, жал чьи-то руки, курил чужие «Мэри Лонг» и любовался женскими прелестями – даже если речь шла всего лишь о предплечьях, выступающих из-под коротких рукавов и неглубоком вырезе у хозяйки с заячьим личиком.

Выйдя на улицу, он подошел к своей машине, расстегнул ширинку и мощной струей полил парковку пивом. После чего сел в машину и поехал к сыродельне Оскара Боненблуста. В некоторых окнах еще горел свет, но большинство людей уже спало. Не доезжая сыродельни, Хуггенбергер заметил не менее четырех машин с большими антеннами на крышах.

Широкий выбор, подумал Хуггенбергер и так припарковался на гравийной площадке, чтобы можно было сразу уехать. Посветил фонариком в салоны мантии. В каждой лежало по нескольку карт. Хуггенбергер выбрал маленькую «панду». У нее стекла наверняка тоньше, чем у остальных. Разбить камнем окно правой дверцы оказалось проще простого. Хуггенбергер торопливо схватил стопку карт и испугался включившегося света. Свет загорелся над крыльцом семьи Цуллигеров. Через несколько секунд раскрылась дверь, и сонный Ханс Цуллигер появился на улице в ночной рубашке до колен. Он тут же разглядел машину Хуггенбергера, бросилось в глаза разбитое стекло. Цуллигер инстинктивно попытался задержать преступника. Но Хуггенбергер, второпях порезавшийся об осколки, уже сжимал руль окровавленными руками. Скрипнули шины. И прежде чем хозяин дома успел запомнить номера, автомобиль Хуггенбергера исчез за углом.

В несвойственном ему возбуждении Ханс Цуллигер взбежал по лестнице мимо зреющего сыра и замороженного кала и забарабанил в дверь зоологов.

Вернувшись домой в Хаммершванд и протрезвев, Альфред Хуггенбергер нашел в стопке карт ту, на которой был обозначен Лауэнен, и принялся изучать линии, прочерченные карандашом в Лауэнентальской долине. На карте таких линий было множество, одни шли параллельно, другие пересекались. Хуггенбергер задумался, что бы они могли означать. Он был сбит с толку тем, что нигде не было кружка, или крестика, или какой-нибудь пометки, однозначно определявшей местоположение рыси.

И нигде не было дат, что расстроило его больше всего. Ему не хотелось идти в лес и ждать там, где три месяца назад пробегала рысь. Он явно поступил опрометчиво. Наверно, последняя кружка все-таки была лишней.

Но почему – и главное – как удалось Глуцу подстрелить рысь? Причем, судя по словам Таннера, совсем не напрягаясь. Глуц наверняка сказал бы ему, в каком ущелье бросил мертвую жертву. Но теперь об этом знал Таннер. Тайное станет явным.

Хуггенбергер утешал себя: зато зоологам придется покупать новые карты и вставлять стекло.

А чтобы выиграть пари, ему, наверно-таки, понадобится помощь фон Кенеля. Его овечки для приманки.

23

После кражи карт, зоологи каждый день ждали известий об убитой рыси. Хотя на картах и было множество ничего не значащих карандашных линий, но были там и линии, обозначавшие предполагаемые лежбища Раи в Хольцерсфлуэ и Милы у Берентритта – с точностью до гектара указывавшие те участки, с которых обе самки в первые недели после родов будут отлучаться лишь на охоту: не дальше четырех-пяти километров.

После разбитого стекла никто больше не оставлял на ночь карт в машине. Даже дверь в квартиру они теперь вечером запирали. Геллерт добавил на край карты еще одну черную булавку – ожидавшую, когда ее воткнут в определенное место. Цуллигеровское описание преступника мало чем помогло, спросонья Ханс запомнил лишь статную фигуру. Цуллигер хотел отвезти кровь, оставшуюся на стекле, в больтигенскую полицию. Однако тамошний полицейский отсоветовал. Бессмысленно проводить анализ крови, когда нет ни одного подозреваемого. Цуллигер злился, что никто не может найти такого негодяя, Штальдер и Геллерт поблагодарили его за содействие и пригласили хозяйскую семью на ужин.

Северная болория замерла на подоконнике, Ник Штальдер штудировал в своей комнате научные труды, а босоногий Беньямин Геллерт в одиночестве сидел в гостиной за столом, на который вечернее солнце отбрасывало тени оконных рам. Оставив шерстяные носки, рюкзак, ручную антенну и приемник у стола, Геллерт отправился на кухню, налил в стакан сиропа «Пингу», разбавил его водой, сделал глоток, задумчиво поиграл лейкопластырями, из под которых проступали ссадины на ладонях и пальцах, и снова взял в руки лежавший на столе ошейник с передатчиком. Тот был разрезан пополам, его нашли под обрывом у Низена, в четырехстах метрах над Виммисом. Ошейник разрезали так, что контакт между аккумулятором и передатчиком остался цел.

Юли, с которой сняли этот ошейник, не было и следа.

Геллерт хотел поближе подобраться к Юле в надежде наконец-то провести трехточечную пеленгацию, чтобы потом легче было маркировать детенышей, подошел к обрыву и отважился на восхождение, во время которого – ссадины он приобрел еще до этого – внезапно уловил столь отчетливый сигнал, что рысь должна была стоять перед ним. Сделав следующий шаг, он наступил на ошейник.

Положив ошейник обратно, Геллерт подошел к полкам с зарядными устройствами, взял черную булавку и воткнул ее вместо красной в склон Низена, выругался и залпом допил остатки сиропа. На улице светило солнце, было тепло, приятно и хорошо. Геллерту же хотелось ночи, тумана и дождя.

Красных и синих булавок оставалось всего десять. Черных было уже шесть.

Судя по всему, у Юли были детеныши, поскольку Телль долго оставался с ней в период спаривания.

В продолжение пятничного вечера рядом с бабочкой раздался телефонный звонок. Звонил егерь Карл Шпиттелер. Тоном, по которому можно было догадаться о степени его гнева, Шпиттелер рассказал, что фон Кенель из Ленка заявил о трех задранных овцах на высокогорном пастбище в Мечфлуэ. Если верить словам фон Кенеля, то их явно задрала рысь.

Когда у фон Кенеля погибают овцы, он всегда винит рысей, думал Геллерт, вслушиваясь в интонации Шпиттелера. Он вспомнил об обыске, проведенном у фон Кенеля прошлой осенью, и понял, что проекту грозит большая опасность.

Шпиттелер спросил, у кого завтра будет время поехать вместе с ним в Ленк, чтобы освидетельствовать задранных овец. Он узнает у Штальдера, сказал Геллерт и пообещал Шпиттелеру, что еще сегодня перезвонит ему.

Штальдер сидел в своей комнате и колдовал над ноутбуком, составляя тексты и картинки для презентации в Копенгагене. На новость о смерти Юли он отозвался «дуболомами», ничего другого ему в голову не пришло, Геллерт тоже не знал, как реагировать. У него не было ни малейшего желания искать мертвую рысь на обрывистых северо-западных склонах Низена. Это не даст ничего, кроме еще одного дела с «обвинением неизвестного». Надежд на то, что кто-нибудь даст предметные показания ради пяти тысяч франков, у Геллерта не осталось.

Геллерт завидовал Штальдеру, поскольку тому предстояло вырваться на несколько дней из Зимментальской долины. Встретиться с другими зоологами на копенгагенском конгрессе, вдали от всех недоброжелателей.

Когда Геллерт сказал ему, кто звонил, Штальдер поднял глаза и скривил мину.

– Здорово. Теперь опять история с овцами начнется. И опять у фон Кенеля, который наверняка снова устроит цирк, хотя от задранных овец ему проку больше, чем от незадранных. А Шпиттелер будет вести себя так, словно рысь задрала последнюю овцу и последнюю косулю во всем Оберланде. Опять этот детский сад!

Геллерт в смущении застыл на пороге комнаты.

– Не хочу портить тебе день перед отъездом, Ник, – осторожно начал он, – но, может быть, лучше ты сам завтра съездишь?

Геллерт собирался сослаться на свои недостаточные познания в медицине.

– Времени нет, – отрезал Штальдер, отвернувшись к ноутбуку. – Кроме того, я и машину только что в сервис отвез.

Геллерт извинился и зашагал обратно в гостиную.

Подойдя к стене с картами, он принялся искать пастбище фон Кенеля. Некоторое время было тихо, потом Штальдер вышел из своей комнаты и встал рядом.

– Тебе нужны новые булавки, – сказал он, окинув карту беглым взглядом. – Белые, для мертвых овец.

– Там и рысей-то поблизости нет, – еле слышно пробормотал Геллерт, упершись указательным пальцем в пространство между Альбристхорном и перевалом Ханенмос, где располагалось пастбище фон Кенеля.

Он измерил расстояние от кончика пальца до булавок, обозначавших живых рысей.

– А как насчет Тито? – осведомился Штальдер, постучав по булавке вверху Кандертальской долины, которая находилась на расстоянии двухдневного перехода от Ханенмоса.

– Тито, надеюсь, больше к овцам не сунется, – отозвался Геллерт. – Так мне самому поехать со Шпиттелером?

– Да ладно, я съезжу, – согласился Штальдер. – Только Шпиттелеру придется меня отвезти. Вайсенбах у него все равно по пути, если он поедет из Пфаффенрида, а не будет коротать ночь в ленкской пивной.