Текст книги "Расовый смысл русской идеи. Выпуск 1"

© Вадим Сидоров
Социологические основы формирования национальности

После второй мировой войны на Западе появилось огромное количество теоретиков, поспешивших сдать понятия «нация» и «национализм» в музей истории либо, по крайней мере, желающих сделать это. «Нации – достояние прошлого», – говорят они. «Национализм сегодня неактуален», – вторят им другие. Ну а наиболее радикальные идут ещё дальше и утверждают, что нация – великий миф в истории человечества, миф, созданный власть предержащими исключительно для обеспечения своих корыстных интересов. «Забыть нацию» призывает нас в своей статье директор Института этнологии и антропологии РАН В.А.Тишков.

Данный тип мыслителей исходит из того, что этносы, если и существовали когда-то в качестве естественных общностей, то только в примитивных обществах, а исторические нации, на их взгляд, – сугубо искусственные образования, произвольно созданные новыми буржуазными государствами. Мол, когда в Европе наблюдался расцвет новых национальных государств, национализм был исторически обоснован потребностями прогрессивного развития индустриальных обществ, а уровень образованности граждан этих государств был столь незначителен, что они могли воспринимать всерьёз навязываемые им сверху мифы. Сегодня же, якобы, всё обстоит иначе. Национализм тормозит развитие современного общества, а этнические мифы не способны одурманить «разумных» европейцев.

Наиболее убедительным и ярким адептом данных воззрений, на мой взгляд, был замечательный испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет, изложивший своё понимание нации в знаменитом произведении «Восстание масс». Всё, что писалось на сей счёт после него, иначе как блеклым повторением аргументов великого мыслителя назвать трудно.

Работа «Социобиологические основы формирования национальности» является частью более обширного труда «Онтология нации», который готовится автором к печати.

Ортега писал: «Сформулируем вопрос…: какая сила сделала реальным то существование миллионов людей под эгидой общественной власти, которая зовётся Францией, Англией, Италией или Германией?”

Все национальные общности образовывались за счёт единства крови и проистекающей из неё общности языка (либо наоборот), – так отвечает на этот вопрос этнический романтизм.

Ортега не согласен с этим: «Она не была изначальной общностью крови, так как любой из этих людских массивов орошён самой разноплеменной кровью. Не была она и языковой общностью, так как люди, спаянные в государство, говорили и иные по сей день говорят на разных языках. Относительная общность языка и крови, которой сегодня гордятся – полагая, что стоит гордиться, – позднейший результат объединения политического. Следовательно, не кровь и язык создают национальное государство – наоборот, это оно уравнивает состав эритроцитов и артикуляцию звуков. Так было всегда. …Француз существованием своей сегодняшней Франции, как и испанец – своей сегодняшней Испании, обязан тому безымянному началу (здесь и далее выделено мною – В.С.), чья энергия как раз и преодолевала тесноту кровного и языкового родства».

Другое направление этнического романтизма видит в основе образования национальной общности иное сакральное начало – «священную почву» или «естественные границы», предопределившие судьбы народов и пределы их размножения.

Ортега критикует и эту идею: «К подобному же передергиванию прибегают, когда пытаются утвердить идею нации на территориальной основе, видя начало единства, несоизмеримого с языком и кровью, в географическом мистицизме “естественных границ”. Знакомый обман зрения. Моментальный снимок сегодняшнего дня представляет нам упомянутые народы размещёнными на широких просторах континента или прилегающих островах. Из сиюминутных рубежей хотят сделать что-то вечное и духовное. Это, как говорят, “естественные границы” и в их естественности видится некая магическая предопределённость истории формой земной поверхности. Но миф мгновенно рушится от тех же доводов, что отвергли общность языка и крови как исток нации. И здесь тоже, вернувшись на несколько веков назад, застаём Испанию и Францию разобщёнными на более мелкие нации со своими собственными, как водится, “естественными границами”. …Это говорит лишь о том, что “естественность” границ весьма относительна».

Что же взять за основу образования национальности? Вот мнение Хосе Ортеги-и-Гассета: «Надо отважиться видеть разгадку национального государства в том, что присуще ему именно как государству, в самой его политике, а не в посторонних началах биологического или географического свойства». Итак, то, что было названо «безымянным началом», на самом деле называется «государством». Государство создаёт нацию. И вот почему: «Государство, каким бы оно ни было – первобытным, античным, средневековым или современным, – это всегда приглашение группой людей других людских сообществ для совместного осуществления какого-то замысла. Замысел, каковы бы ни были его частности, в конечном счёте заключается в организации нового типа общественной жизни. Государство и программа жизни, программа человеческой деятельности и поведения, – понятия неразделимые.

Раз это программа совместного дела, то и выражается она в чистой динамике – в делании, в общности действия. Поэтому действенной силой государства, политическим субъектом становится всякий, кто годится в дело и предан ему, а кровь, язык, географическая общность и социальная принадлежность отходят на второй план. Не прежняя общность, давняя, привычная или полузабытая, даёт права гражданства, а будущее единство в успешной деятельности. Не то, чем мы были вчера, а то, что мы собираемся сделать завтра, объединяет нас в государство».

Действительно, вчерашние племена со временем сливаются в одну новую народность, народности сливаются в один новый народ, и только после этого появляется нация как феномен развитого общества. Однако неужели всё это дело рук только и только государства? Неужели биология, лингвистика и география тут совсем не причём? Нет, по Ортеге, они имеют определённое значение, но лишь как фон происходящих событий, а не как их суть: «Тот …инстинкт, который побуждает мыслить государство как слияние разных народов для политического и духовного сотрудничества, сначала набирает силу среди племён наиболее близких географически, этнически и лингвистически. Не потому, что эта близость – основа нации, а потому, что близкие различия легче преодолеваются». А раз так, то «возможности слияния безграничны». И далее: «Чем больше территориально и этнически растёт государство, тем больше крепнет внутреннее сотрудничество».

Последнее утверждение Хосе Ортеги-и-Гассета многократно и решительно опровергнуто самой историей. Падение всех великих империй в истории человечества, пытавшихся объединить под своим скипетром множество различных и кардинально несхожих между собой национальностей, всегда происходило по одному сценарию. Имперский этнос, находясь на высоте своего положения, покорял народы и удерживал их в повиновении. Затем постоянные войны и борьба с сепаратизмом постепенно истощали его силы, и он пытался привлечь к равноправному сотрудничеству ранее покорённые народы или даже слиться с ними в одно целое. За счёт этой политики он всё более утрачивал своё господствующее положение в империи, которая тем самым лишалась единственно возможного государствообразующего стержня. Другие же народы, напротив, непрерывно усиливаясь, начинали взламывать лоскутную империю изнутри. Результат – крах многонациональной империи. Так было, так будет.

Ортега утверждает, что государство – это всегда «приглашение» к «совместному осуществлению какого-то замысла». Очень получается интересно. Германцы, оказывается, «приглашали» к совместной деятельности аботритов, лютичей, линонов, гевелов и другие славянские племена, проживавшие когда-то на территории современной Германии. Франки – галлов. Висготы – иберийцев. Османы – христианские народы Малой Азии и Средиземноморья. Австрийские немцы – западных и южных славян с мадьярами и итальянцами. Русские «приглашали» казанских и крымских татар. Интересно только, что же это у них у всех был за общий замысел? Может быть, совместное стремление к «общечеловеческому прогрессу» двигало ими всеми? Едва ли. Но факт, что государственное единение различных между собой национальностей, которое влекло в дальнейшем к образованию новых наций в рамках нового национального государства, имело место. Эту тенденцию нельзя объяснить сущностью государства. Государство – это средство, инструмент, репрессивно-управленческая машина. Оно всего лишь исполняет чью-то волю. Класса рабовладельцев в античном обществе, класса феодалов при феодализме, класса буржуазии при капитализме. В условиях азиатского способа производства оно служит интересам класса государственной бюрократии, порождённого им же.

Это, кстати сказать, единственная формация, при которой государственные интересы самоценны и первичны по отношению ко всем остальным. Так что, было бы логично предположить, что именно в эту эпоху государство и создаёт нации. Но всё обстоит как раз наоборот.

Сильному самодостаточному государству не нужна внутренне единая монолитная нация: она была бы опасным конкурентом для него и со временем заставила бы служить государство её интересам. Деспотическое государство, напротив, крайне заинтересованно в разобщённом, а потому легко управляемом многоплеменном населении, не способном составить конкуренцию всемогущей бюрократии. Новые национальности начинают конструироваться государством только тогда, когда оно утрачивает свою самоценность и превращается в орудие, средство. Чьё?

Этнический романтизм с определённого момента стал серьёзным тормозом на пути оформления реалистической теории нации. Данные точных и гуманитарных наук в нынешнем веке стали разоблачать один миф этнического романтизма за другим. И тогда «миф крови», этнический метафизический романтизм на время уступил место этатистской концепции этнического нигилизма. Она, впрочем, не менее иррациональна, чем «миф крови». Мы убедились в этом на примере Ортеги, мистифицирующем сущность государства. Но тут мы скорее столкнулись с проявлением гегелевской диалектики: тезис – антитезис. Когда же будет синтез?

Абстрактное мышление испокон веков основывалось на достижениях эмпирического и наоборот. Пришла пора связать в единую концепцию нации достижения и открытия современных наук. Или попытаться сделать это. Три основополагающие аксиомы интересуют нас в данный момент. Они, на первый взгляд, никак не связаны между собой. Но только, на первый взгляд.

Аксиома первая. Государство является управленческой машиной, обладающей характерными и непременными для него признаками. Упрощённо говоря, это всегда суверенная власть, организующая жизнь населения на определённой подконтрольной ему территории. Как уже было отмечено, власть может быть самодостаточной только в условиях так называемого азиатского способа производства. В этих условиях правящий класс бюрократии является следствием возникновения государства на низком уровне научно-технического развития в крайне неблагоприятных ресурсно-экологических условиях. Во всех остальных формациях, напротив, власть и государство выражают интересы ведущих социальных слоёв (сделаем сразу оговорку: не только социальных!). Это всё широко известные уже в прошлом веке истины, обоснованные множеством теоретиков права и государства, среди которых Маркс и Энгельс наиболее убедительные. Современная теория управления подтверждает вывод об инструментальной природе государства. Из этого и будем исходить.

Аксиома вторая. В рамках современной цивилизации языковые и культурные границы народов, с одной стороны, крайне часто не совпадают с расовыми, а с другой стороны – с этногенетическими границами. Хотя изначально именно кровь и язык составляют этническую основу любой национальности, но по мере исторического развития кровные и языковые границы часто расходятся. Так, этносы европеоидной расы говорят на языках несколько языковых семей: индоевропейской, андо-цезской, вайнахской, иберо-кавказской, алтайско-уральской, семитской и пр.

При более подробном рассмотрении мы обнаруживаем нестыковки между культурными и антропологическими границами в рамках отдельных языковых семей. Взять хотя бы индоевропейскую семью европеоидных народов. Внутри неё, например, выделяют ветви германцев, славян, а также греков. Но ведь, скажем, немцы-германцы и русские-славяне относятся к одной антропологической расе – центрально-восточноевропейской, тогда как славяне черногорцы вместе с неславянами греками относятся к другой – балкано-кавказской. При этом в языковом и культурном отношении русским ближе черногорцы, а в биологическом – немцы. Известно также, что часть северных французов и итальянцев – романцев, антропологически ближе большинству германцев, нежели их соотечественникам из южных областей Италии и Франции. Мы знаем также азербайджанский народ – народ, говорящий на тюркском языке, антропологически резко выделяется из числа всех прочих тюркских народов и сближается с народами индоевропейскими.

Современная наука нашла обоснование этого парадокса: тюркский язык азербайджанцев является результатом их колонизации и культурной ассимиляции пришлыми тюркскими племенами. Примеров можно приводить много и мы ещё будем делать это в данной статье, но важно понять однозначную несостоятельность романтических концепций, настаивающих на тождественности границ между «кровью» и «языком».

Аксиома третья. Она предоставлена нам достижениями современной лингвистики, опровергнувшей теорию «гибридных языков». Сегодня мы знаем, что «теория языкознания давно отвергла как ошибочное учение, согласно которому при скрещивании двух языков образуется новый третий, то есть “гибридный” язык. При скрещивании двух языков побеждает один из них, а отдельные элементы словарного фонда побеждённого языка входят в язык-победитель, обогащая его».

Итак, какая же картина вырисовывается перед нами после того, как достижения современной лингвистики и антропологии опровергли «миф крови» – концепцию «один язык – один народ – одна раса»? По первому ощущению, хаос, который рисует в своей статье Ортега, упорядочивается «безымянным началом» государства и неведомыми законами общественного развития, произвольно создающими из разнородных этнических субстратов новые нации.

Иван Ильин писал по поводу отношения германцев к своим славянским соседям: «Тактика завоевателей была такова: после военной победы в стан германцев вызывался ведущий слой побеждённого народа; эта аристократия вырезалась на месте, затем обезглавленный народ подвергался принудительному крещению в католицизм, несогласные убивались тысячами; оставшиеся принудительно и бесповоротно германизировались». В данном случае мы имеем два исходно разных между собой этнических сообщества, население которых позже образовало одну нацию. Является ли это нациообразование результатом политики совместного государственного строительства? Безусловно, нет. Присутствует ли в данном случае момент национально-государственного строительства? Безусловно, да. Парадокс? Отнюдь. В этой ситуации произошло следующее: древнегерманский этнос, осваивая новые пространства на Востоке, используя свою государственную машину, принудительно ассимилировал многочисленные славянские племена, проживавшие на покорённых им территориях. Несмотря на то, что германизируемые славяне могли привнести в германский язык небольшое количество славянских слов (мы, впрочем, знаем, как жёстко охраняли свою этническую самобытность древние германцы) и, безусловно, изрядную порцию славянской крови, в результате появился этнически монолитный и гомогенный германский немецкий народ. Конечно же, этой монолитности помимо принудительной и тотальной ассимиляции способствовал и фактор расовой родственности германцев и славян: радикальная германизация уже через несколько поколений стёрла языковые различия между новыми немцами, а антропологические различия имели незначительный характер и вскоре исчезли.

Если в случае с германизацией славян речь идёт о тотальной и принудительной ассимиляции, то несколько иначе происходил этот процесс на северо-востоке Европы. И снова мы можем судить об этом на основании данных точных наук. Антропологический анализ черепов древнеславянского и современного великорусского населения показал, что в своей массе древние средневековые славяне отличались от великороссов более плоским носом и лицом – современные великороссы более узколицы и широкоголовы, чем древние славяне.

Открытие в областях, прилегающих к Великому Новгороду, землям бывшей Новгородской республики множества могильников эпохи средневековья, их изучение, доказали автохтонность финского населения этих земель. Значительные пространства Севера современной Великороссии до широкомасштабной славянской колонизации, имевшей место в средневековье, были населены финскими племенами. И почти весь этот автохтонный пласт был смыт волной пришлого – численно, культурно и политически преобладающего – славянского населения. Что при этом сталось с финнами? Их не стало. Однако в славянском русском языке, особенно в его местных простонародных диалектах, появилось значительное множество элементов финского языка, а в северной великорусской культуре – множество черт обрядовой и бытовой культуры финских племён. При этом весьма интересно и то, что «средневековые финны отличались от славян более широким, низким и плоским лицом, более плоским носом, то есть так же, как современные русские в свою очередь отличаются от славян».

Антрополог профессор В.П.Алексеев сделал из этого следующий вывод: «Построим их в один ряд по ширине и высоте лица – минимум высоты лица и максимум его ширины падает на средневековых финнов, максимум высоты и минимум ширины падает на современных русских, посередине находятся средневековые славяне. Они находятся посередине оба раза…», следовательно, речь идёт уже о промежуточном антропологическом типе, новом по отношению как древним славянам, так и древним финнам. Но всё же речь идёт о народе славянской культуры, говорящем на славянском языке и обладающим именно русским, то есть по истоку своему славянским, этническим самосознанием. Следовательно, имела место ненасильственная ассимиляция, а значит, определённое количество этнокультурных черт ассимилируемого населения вошло составной частью в состав культуры ассимилирующего этноса.

Здесь находят применение все три приведённые выше аксиомы. Тождественности между славянской и финской кровью, примерно в равной пропорции определившей генотип современных великороссов, нет. При этом современные великороссы говорят на языке с ярко выраженной славянской основой и считают себя одним из звеньев в цепи, связывающей их в единую культурно-историческую общность с древнеславянским русьским этносом эпохи Киевской Руси.

Почему же произошёл такой «славянский крен» в русском этногенезе? Потому, что славяне были этническим ядром в процессе русского этногенеза, ядром, которое, опираясь на силу своей общественной организации (государственности, протогосударственности или квазигосударственности), власть которой славянские племена распространили на новоосваиваемые земли, обеспечило приоритет именно своего, славянского языка и славянской культуры, обогащая его комплиментарными элементами языка и культуры автохтоннов. Никакого «приглашения» или равноправия здесь не было. Колонизация исключает и то, и другое. Имели место отношения между ведущим и ведомым, «этническим ядром», его государственностью и «этническим фрагментом».

Мы уже писали об антропологической несхожести восточных славян с южными. Объяснить это одной лишь финской примесью великороссов нельзя. Современные украинцы-малороссы антропологически практически ничем не отличаются от средневековых славян, в их жилах не течёт финской крови, да и в народной их культуре не наблюдается северных влияний, но они внешне отличаются от сербов, хорватов, македонцев, словенов, черногорцев или болгар, как и великороссы. Коренное население Балканского полуострова: как славяне, так и неславянские народы, составляют единый антропологический тип – балканский. И это при том, что югославы, греки и албанцы культурно и лингвистически – совершенно разные этнические типы.

Всё это легко объясняется тем, что славяне – относительно позднее население, появившееся на Балканах в первом тысячелетии н. э. При этом, профессор Алексеев, например, утверждает, что славянские пришельцы антропологически сильно отличались от современных югославских этносов и что «нет в составе славян ни одного антропологического типа, который можно было бы сблизить с физическим типом горных народов Балканских стран». Алексеев утверждает, что славяне, придя в балканские земли, «принесли с языком свою культуру, высокий уровень обеспечил ей победу, но самих славян было мало (высоко в горах, во всяком случае), и физический тип местного населения сохранился почти в полной неприкосновенности».

Вероятно, всё так и было, однако ссылка на высокий уровень культуры, как на основную причину ассимиляции автохтоннов славянами представляется сомнительной. Одно дело, когда численно преобладающее славянское население, по крайней мере количественно не уступающее финскому, переварило благодаря этому (но, как мы уже условились, не только) культурный пласт коренного населения севера Великороссии. Совсем другое дело – Балканы. Здесь повторился вариант с Азербайджаном, индоевропейскому автохтонному населению которого незначительное количество тюркских пришельцев навязало новые язык с культурой, но не физический тип. Что же, тюркская культура и цивилизация утвердилась в этой стране благодаря более высокому уровню её развитости по отношению к арийской?

Мы ещё не можем достоверно судить об уровне развития древней тюркской культуры, однако, он прекрасно известен нам применительно к эпохе завоевания турками Византии. Тюрки исходно принадлежали к субуральской расе, переходной между европеоидной и монголоидной. Но современное население Турции в основе своей европеоидно, хотя и является тюркским по культуре и менталитету. Мотивировать это можно только ассимиляцией тюркским этническим ядром количественно преобладающих европейских этнических фрагментов: южных славян, греков, армян, грузин. Вряд ли они уступали туркам по уровню культурного развития.

Чем же объяснить в этом случае преобладание культуры и языка численно незначительного ядра, растворившегося в физическом типе автохтоннов? Только принудительным характером ассимиляции. И это снова к вопросу о роли государства в процессе образования национальностей.

Как мы хорошо видим на примере описанных ситуаций, там, где государственное насилие играет решающую роль в процессе этнической ассимиляции и образования новых национальностей, оно всегда имеет этническую же подоплёку. То есть, перефразируя Ортегу, можно сказать, что надо отважиться видеть разгадку национального государства в том, что оно национальное, а не в том, что оно государство. Этническое ядро в национальном государстве навязывает свою культуру, цивилизацию, менталитет ассимилируемым им этническим фрагментам, с которыми оно затем и сливается в одну национальность.

Обязательно ли этническая основа должна быть ведущей в государстве, создающем новую национальность? Оказывается, нет. Славяне в определённый момент утратили политическое превосходство в Киевской Державе, уступив его то ли варягам, то ли племени ославяненных кельтов во главе с Рюриком. Но важное значение здесь имеет тот факт, что славяне сами пригласили чужаков в качестве своих правителей, пригласили как арбитров для примирения племён, находящихся на высоком уровне развития. «Варяги» не завоёвывали славянскую землю, они пришли в неё как наёмные менеджеры. Это говорит лишь о том, что среди самих восточных славян не было племени, абсолютно превосходящего все остальные и способного потому подчинить их, объединив вокруг себя. «Варяги» же были нейтральны, а ассимилировавшись в принявшей, точнее, пригласившей их этнической среде, они стали тем этническим ядром, которое, будучи вполне славянским, не принадлежало ни к одному из соперничающих между собой исконно славянских племён.

Естественно, процесс растворения пришельцев в новой среде длился не одно десятилетие, сопровождаясь смешанными браками «варягов» с коренными славянами. Кельтский культурный элемент (если следовать не норманнской, а именно славяно-кельтской версии происхождения рюриковских русов) оказал определённое влияние на становление русской культуры, особенно культуры Новгородской Руси, однако, не был решающим – это факт. Древнерусская культура – почти чисто славянская, переварила в себе иноэтнические влияния.

Это, конечно же, было бы не так, если б «варяги» пришли на Русь, как германцы к центрально-европейским славянам – захватчиками и активными ассимиляторами. Ведь не смогли же норманны создать романской национальности в покорённой ими Англии, ибо, с одной стороны, были захватчиками, в отличие от русских «варягов», с другой, слишком слабыми захватчиками для того, чтобы принудительно и тотально ассимилировать покорённое население. Англо-саксы в Англии ассимилировали норманнский элемент, покончив со временем с его политическим господством.

То же самое имело место и во Франции. Там германцам-франкам удалось покорить романцев-галлов, но ассимилировать их они не смогли. Не хватило сил: не было ни относительного количественного (они были в меньшинстве), ни абсолютного качественного военно-политического преобладания. В результате слияния получился французский этнос – германский по названию, романский по существу.

Конечно, германцы могли и не сливаться с покорённым населением, как это сделали древние арии, придя на территорию современной Индии. Однако арии, во-первых, столкнулись с расово и цивилизационно чуждым автохтонным населением, культурная ассимиляция которого, сопровождающаяся смешанными браками, то есть мутацией и, прямо скажем, ухудшением их расовой породы, означала бы для них уничтожение коллективного архетипа. Во-вторых, арии, находясь в количественном меньшинстве, качественно настолько превосходили коренное население, что могли удерживать его в подчинении и, не сливаясь с ним, установив гибкую кастовую систему. А в-третьих, в Индии так и не сформировалась единая монолитная национальность. Цивилизационно-конфессиональная общность индусов веками раздиралась этническими противоречиями, имеющими характер кастовых или религиозно-сектантских. Чем это закончилось для Индии, хорошо известно. А чистых европеоидов среди индусских ариев всё равно спустя тысячелетия осталось не так уж и много.