Текст книги "Евангелие рукотворных богов"

– Это все… – шепчет он охрипшим голосом, и даже Ключник, бесстрастный Ключник, покачивается всем телом в такт аккордам.

Неуловимое чародейство песни покоряет всех, и странники еще долго молчат, когда смолкают последние звуки.

Кэт смотрит вверх. Рус невольно прослеживает направление ее взгляда и Видит. В том же самом месте. Небосвод движется. Солнце тяжело поднимается на востоке и величественно уплывает за горизонт на западе. Луна, скрывая свое второе лицо, плывет, кутаясь тенью. Чужие светила танцуют хороводами созвездий. И только Она неподвижна, поблескивающая точка, кровавое око, взирающее вниз с холодной безразличностью.

– Это Звезда? – благоговейно спрашивает бард.

– Да, – холодно отвечает девушка.

Подо льдом слов – сдавленная тисками, заключенная в стальные оковы ненависть.

– Странно, она как будто прибита в одном месте.

– Да.

– Но почему?

– Орбита Кларка, – отвечает за Кэт Ключник.

– Что?

– Место, находясь в котором всякое тело остается неподвижным относительно любой точки на Земле.

– Значит, Звезда привязана к нашему миру?

– Ну… что-то вроде того.

– И что это нам дает?

– Понятия не имею.

Рус снова оборачивается к Кэт:

– Как ты планируешь ее уничтожить?

Но девушка лишь пожимает плечами.

– До нее тридцать шесть тысяч верст, – кривит рот Ключник, – никаким оружием прошлого нельзя достать объект, находясь здесь, на поверхности.

– То есть мы должны попасть туда?

– Это невозможно.

– Что же делать?

– И увидел я звезду, упавшую с неба на землю… – задумчиво цитирует Кэт слова древнего пророка, слова, толкование которым искали тысячи философов на протяжении тысячи лет.

Утром Алгуй снова навестил отряд, но на этот раз он появился не один. Рядом, семеня в такт его шаркающей походке, двигалась сухонькая подвижная старушка.

– Санжима, травница, – представил ее дед, – пусть вашего больного глянет, хуже-то от этого точно не будет.

Брат с Ключником только переглянулись – прошлым вечером Рахан своей немощности старался не выказывать, а о помощи тем паче не просил. Спорить между тем не стали, и старушка быстро осмотрела-ощупала тело солдата.

– Силен, силен, сыночек, ведь смерть в тебе гнездо свила, – причитала целительница, – забрать хочет, а не может. Силен духом, сынок, сильнее смерти, но что ей душа, она тело твое, как вода камень, точит. Подсобить тебе надо, чуть-чуть подсобить, вижу – не один ты борешься, а и моя поддержка лишней не будет. Телу, телу помогу, забыли о нем, о бренном.

И полетели в кипящий котелок, распространяя пряный аромат, пучки высушенных трав, а после вовсе диковинные ингредиенты.

– Женьшений корешок, хозяина тайги желчь, рог марала молодой, – колдовала над варевом Санжима и вежливо отваживала старающуюся заглянуть под руку Кэт: – Отойди, отойди, сиятельная, не твое это, не твое…

Часа не прошло, и Рахан уже прихлебывал, чуть кривясь, обжигающий напиток, а лицо его сплошь покрывали бинты, пропитанные загадочными снадобьями на барсучьем жиру.

– Вот, сыночек, тебе бы зиму у нас подлечиться – все девки б твои стали.

После манипуляций Ключник посвежел ощутимо, но, покачивая головой, лишь задумчиво смотрит в сторону бывшей рабыни.

Санжима украдкой бросила взгляд на Кэт и заискивающе ей улыбнулась, потом наклонилась низко к солдату, шепнула, захлебываясь словами:

– Ой, смотри, не дело, как бы хуже не было – не по тебе невеста, – да побежала, бросив напоследок: – А отвар ты пей, сынок, разогревай да пей, что попадется, корешок или какой кусочек – не брезгуй, не выбрасывай, разжевывай и глотай.

– Спасибо, мать.

– Спасибо, – вторит Кэт, – твоя сила от природы, это как раз то, чего не хватало…

А Стерва лишь хмыкнула:

– Чудные… что она, что вы.

– Не суди, молодка, – поправил ее Алгуй, – только в старости можно понять, какая честь и какой ужас иметь возможность посмотреть в глаза Смерти.

Что он имел в виду, четверо из шести не поймут никогда. При жизни.

– Поговорили мы со стариками, – продолжил Алгуй, – поможем вам, потому как святые вы люди, хоть и сами того не понимаете. Отдыхайте у нас сколько положено, с припасами подсобим, а после проводника дам, Ринчиндабу. Он хоть и старый, однако крепкий еще, обузой не окажется, до самого перевала вас проведет, если сможет. А не сможет, так и вам туда лучше не соваться. Места он знает и в Азас давно, конечно, хаживал, а к Вулканам, так до войны группы постоянно водил.

Вышли в дорогу через седмицу. Надо было торопиться – до зимы оставался лучшее месяц. За это время необходимо было пересечь горную страну, что по прямой составляло верст двести, а на деле могло обернуться расстоянием много большим, труднопроходимым и опасным, и добраться до жилья – еще сотня верст. Семь дней покоя положительно сказались на Ключнике благодаря заботам и зельям старой Санжимы и еженощным обрядам с Кэт, когда плотское превращалось в очищающее душу священнодейство. Теперь он походил хоть и на больного, но уже встающего на путь выздоровления человека.

– Недельку бы еще, – вздыхала старуха.

– На перевал пойдете, как Вулканы минуте, сверни к источникам, там дневку сделай, пусть хоть кости погреет, – поучала Санжима проводника.

Не исключено, что по другую сторону гор Рахан снова мог спуститься прежней развалиной.

Остальные члены отряда тоже время зря не теряли. Дряхлые жители Орлика на помощи не настаивали, охотой да рыболовством пополнить запасы на зиму могли и самостоятельно, однако с некоторыми заботами по хозяйству справлялись с трудом. Поэтому Брат с Русом, взяв в подсобные Ванко, латали крыши, кололи дрова, выполняли другие работы, требующие физической силы.

Отправлялись утром, и провожать отряд вышло практически все население, сдружившееся за небольшой промежуток времени и с Русом, развлекающим по вечерам стариков песнями из прошлого, и с Братом, с которым так легко было беседовать на самые сокровенные темы, и с общим любимцем Ванко, и с неунывающей Стервой, что там говорить, даже с угрюмым хищником Раханом. Только с Кэт старики, как в первый вечер и Алгуй, держались почтительно, чуть не благоговейно воспринимая каждый ее взгляд, каждое слово. Впрочем, бывшая рабыня, по своему обыкновению, многословием и не отличалась.

Старики снабдили отряд крепкой, хоть и латаной-перелатаной палаткой, в которой могли с минимумом комфорта разместиться все шестеро, лыжами, пусть старыми и не такими шикарными, как добытые в городе, но добротными и надежными. Также хозяева не поскупились на припасы – вяленое мясо с рыбой, сушеные мелкие фрукты и, немыслимая щедрость, немаленький мешок сухарей. Вдобавок каждый из путников уходил из Орлика со свернутыми за рюкзаками комплектами теплой одежды и вооруженный хорошим айсбалем – носатым ледорубом на длинной тростеобразной рукоятке, заканчивающейся острым металлическим шипом.

Когда Брат, похвалив доставшееся снаряжение, все-таки заикнулся о всяких там карабинах, ледорубах, кошках да жумарах, Алгуй лишь рукой махнул – такого не найдем, да и, даст бог, не понадобится. Тем не менее после этого разговора к амуниции отряда добавились три прочные веревки метров по тридцать.

В общем, выдвинулись груженными изрядно, неся за плечами груз, раза в полтора превышающий обещанные Братом сорок килограмм. Ринчиндаба уверенно повел отряд строго на запад по теряющейся между камней тропинке вверх, по пологому горному склону.

– Срежем путь, выйдем к Сенце, речка такая, – пояснил он, – вдоль нее дорога конная была аккурат до Долины.

Брат, поднявшись повыше, еще раз оглянулся на Орлик. Несколько десятков курящихся дымком изб посреди раскинувшегося многодворья. Тихо, спокойно отмирающее прошлое. Печальное, грустное место, которое могло еще стать процветающим центром, точкой возрождения. Или нет? Скорее всего, в эту эпоху свой шанс Орлик уже упустил, и навряд ли забредет сюда кто-нибудь лет через десять, когда скончается последний житель…

Глава 13

Это райский остров среди бушующих океанских волн, безжалостных и хаотично изменчивых. Он уязвим, он эфемерен, но он реален, а безжалостные буруны бьются о берег, смывая пласты плодородной почвы, шаг за шагом, все дальше вглубь. Ты знаешь, как этому противостоять – рукотворные дамбы, волнорезы и все такое, однако тебе некогда, ты отталкиваешь свою посудину и продолжаешь путь, ты научился выживать даже в хаосе. Ну и черт с тобой – остров справится без тебя.

Залеплены веки, песок норовит заполнить ротовую полость, просочиться в желудок, забиться в легкие. Нечем дышать, ничего не видно, но ты упрямо стремишься вверх, подчиняясь безошибочному чувству направления и панической жажде жизни. Вверх, вверх и вверх. Сколько осталось времени, как долго выдержат иссушенные легкие, прежде чем взорвутся острой предсмертной болью? Вверх. Рука, извиваясь змеей, тянется и, о чудо, вместо струящейся массы песчинок вдруг проваливается в пустоту. На пустынной ровной поверхности вдруг показывается скрюченная ладонь, затем, червем, из земли вывинчивается человек. Ты лежишь на спине, не в силах отряхнуться, и шумно глотаешь воздух, неподвижный, сухой и горячий, но – безгранично сладостный. Вокруг – желтое море и бледная сфера над головой. Блаженство – ты жив. Но что это? Реальность вздрагивает, а земля и небо вдруг меняются местами. Ты падаешь, летишь туда, где только что был верх, и потоки песка за спиной стремятся догнать тебя. Пространство перед тобой, там, где теперь низ, начинает сужаться стеклянной воронкой, узким горлышком, едва способным пропустить твое тело. Ты задерживаешься здесь на мгновение, широко расставив конечности, скользя по идеально гладкой прозрачной поверхности и с ужасом замечаешь, мельком, на границе сознания и бреда распознаешь где-то за прозрачной пеленой, ограничивающей этот твой мир, огромные… миллион фасеток, глаза. В каждой из которых отражается… отражается, отражается какая-то геометрическая фигура – две пирамиды, нет, два конуса, соприкасающиеся своими вершинами. Мысли не хотят повиноваться, но ты в смятении понимаешь, что означает увиденное вкупе со сползающими по стеклу собственными пальцами и открывающейся внизу того зева, где ты сейчас находишься, громадной панорамы – поблескивающей на границах сферы. И в этот момент песчаная река толкает в спину, ты проваливаешься и продолжаешь полет, падение, а через вечность, сделав прощальный вдох, бьешься грудью о подножие, твой теперешний низ, а тонны песка сыплются на голову, погребая тебя в своих жарких объятиях. Жизнь – это песочные часы, и кто-то только что вновь перевернул их. Ты приходишь в себя, не помня, кто ты и что с тобой приключилось, ты приходишь в себя от того, что просто чувствуешь, как задыхаешься, и, повинуясь безотчетному ужасу да верному чувству направления, безошибочно устремляешься вверх.

Глупец, какой смысл рваться к поверхности, если земля и небо скоро опять поменяются ролями?

Ключник вздрогнул, с хрипом втянул в себя воздух, ладонью размазал по лбу выступившую крупными каплями испарину. Чертовы сны – они приходят как всегда неожиданно и как всегда оставляют после себя неповторимый эффект присутствия. Действительно, жарко и на самом деле давящее ощущение, будто увяз в песке. Ах да! Это же грязевая ванна.

Дивная, окруженная со всех сторон льдистыми хребтами и защищенная со всех сторон островерхими пихтами долина Жойган, край минеральных горячих источников, куда настоятельно рекомендовала завернуть Санжима – поправить здоровье и восстановить силы. По-настоящему горячая ванна позволяет расслабиться и забыться, вот только далеко не всем забытье приносит облегчение. Здесь известные ванны с многообещающими названиями «Вечность» и «Молодость», священное место для многих народов. И люди тут есть. Не поселок, не деревня, как называют местные, улус – несколько юрт да кочевье домашних оленей.

Ринчиндаба, за неделю пути ставший для путников Ринчином, быстро нашел общий язык с аборигенами, и аппетитные куски оленины уже томятся над углями, распространяя умопомрачительный аромат и являясь залогом дружественных отношений. Хорошо, спокойно, даже лучше, чем в Орлике, живее как-то. Там – тлен, медленное угасание, здесь – природа, дикое существование, не нуждающееся в цивилизации. И ведь такие долины, с теплыми источниками, с голубыми озерами, сочными лугами, они разбросаны по горам и встречаются постоянно. Быть может, это и есть рай, настоящий, натуральный, какого ищут те, кто направляется в южные горы, а он здесь, западнее?

Нет, понимает Ключник, понимают Брат и Рус, понимают даже Стерва с Ванко, а Кэт просто знает и все. Нет, потому что зимой эти места – клубящиеся паром, обрастающие ледяными горами, кристальные дворцы Королевы Холода и больше половины года данные земли вовсе не принадлежат жизни.

Как не принадлежали жизни пройденные ранее лавовые поля Долины Вулканов.

Путешествие начиналось легко и непринужденно, вьючная тропа вдоль Сенцы, на которую выбрались, преодолев сносно сохранившийся мост через Оку, оказалась заросшей высокой травой, с трудом угадываемой дорожкой, когда поднимающейся, когда спускающейся к самому руслу реки. Шли легко – часовая ходка верст на пять, легкий привал, поэтому, особо не напрягаясь, к вечеру второго дня вышли к знаменитой на всю округу Долине Вулканов. Открывшееся зрелище впечатляло. В свете заходящего солнца окружающий ближайший вулкан пейзаж напоминал окрасившуюся багрянцем поверхность Луны. Пористая поверхность пемзы и вулканического туфа была иссечена глубокими трещинами и представляла собой невообразимый лабиринт, попади внутрь – окончишь жизнь в бесполезных поисках выхода.

– Лавовая река, – пояснил Ринчин, – на нее ни ногой, там внизу под несколькими метрами застывшей пены настоящая вода течет, если провалишься – всё. А вон вулкан Перетолчин, мы на него пойдем, на него тропка ведет, и оттуда обзор хороший. Давно я здесь не был. Сориентироваться надо, куда дальше идти.

И они направились к потухшему вулкану. Обманчиво надежный слой туфа был покрыт фиолетовой порослью, нисколько не похожей на обычную земную растительность, громоздящиеся высоченные глыбы отбрасывали кровавые тени, а вода в провалах-колодцах была черной и маслянистой.

– Там пруды целые, – рассказывал проводник, аккуратно ощупывая дорогу, когда пришлось пересекать лавовое поле. – Опасное место, народу здесь пропало – тьма.

Остальные шли молча, ступая след в след и экономя дыхание, как учил когда-то Брат: поднимаешься – два шага вдох, один выдох, спускаешься – выдох на три шага растягиваешь, чувствуешь, что пульс в висках стучит, стань, наклонись, обопрись на айсбаль, сделай восемь глубоких вдохов.

Дорога закончилась, сказал Рус на очередном привале – остались только направления. Ринчин согласно кивнул. Две версты лавового поля и невысокий подъем на поросший редким лесом, свободный от лавы Перетолчин отняли, с коротким привалом, два часа. Вид с вулкана, что вниз, в жерло, что вокруг, во все стороны от возвышенности, усилил в путниках ощущение нереальности.

– Другой мир, – прошептала Стерва.

– На западе, возле столицы, – ответил Ключник, – точно так же.

Так, да не так, сожженная земля на западе – дело человеческих рук, в отличие от поля лавы, возникшего в результате игры стихии. А двухсотметровое в диаметре, пятидесятиметровое в глубину потухшее жерло с синеющей на дне лужицей – ничтожная, сказал бы любой метаморф, жалкая ямка по сравнению с воронками, что остаются в местах излияния Божьего гнева. Новые времена рисуют новые пейзажи. Сейчас треть планеты – поверхность другого мира. Ад рукотворный много страшнее ада, созданного изобретательной природой.

Ночевать остались у кратера, а утром Ринчиндаба, вооружившись предложенным Ключником оптическим приспособлением, принялся исследовать окрестности.

– Туда, – после получаса молчаливого созерцания указал он на юго-запад. – Отсюда, из-за хребтов, почти не видно, но там пик Топографов, а рядом с ним удобный перевал на ту сторону – Хэлгин.

– Топографов? – переспросила Стерва, и только внимательный Ключник заметил, как вздрогнула Кэт, услышав название самого перевала.

– Большие люди, – пояснил Ринчин. Брат украдкой усмехнулся. – А по дороге как раз через Жойганские источники пройдем, как Санжима просила. Там земля святая, я каждый год раньше туда ходил на праздник Сурхарбан, из лука стрелял, да, боролся, на лошади скакал, важный праздник – середина лета.

До обещанного Жойгана добирались пять дней – тропы растворились меж оползней, спустившиеся с гор ледники перегораживали торосами узкие ущелья, а сложенные из камня, указывающие проходимые направления небольшие горки-туры были разбросаны и засыпаны снегом. За этот переход небольшой отряд добился одного положительного результата: к изматывающему темпу – вверх два-один, вниз два-три – приноровились все. Придем к источникам, в ваннах мозоли отпарим, подбадривал попутчиков не по годам выносливый Ринчиндаба. Грязевые ванны и теплые источники Жойганской долины оправдали все мыслимые ожидания.

Девушки, не стесняясь, совершили по настоянию Ринчина омовение в кристальных горячих источниках, заняв дарующую, по легендам, эффект омоложения купель с соответствующим названием «Молодость». Обстоятельным мужам досталась «Вечность».

– Ринчиндаба! – окликнул копошащегося в сторонке проводника вальяжно развалившийся Брат. – Смотри, это что, птица?

Провожатый повернулся в указанном направлении и обмер.

– Мечиртке, – благоговейно прошептал он. – Матушка-сова! Столько годков видно не было. Вернулась, байгуш-странница. Остальных птичек с собой привела?

Даже местные, тывины, как назвал их Ринчин, приподнялись с мест, высматривая нежданную гостью. Кэт тоже исподлобья глянула на птицу и шикнула что-то недовольно. Сова ухнула, поднялась с места и, хлопая крыльями, медленно, с чувством собственного достоинства скрылась за верхушками пихт. Чудесней зрелища, чем вид летящей твари, Ванко видеть не приходилось, хотя он, конечно, слышал рассказы взрослых о населявших раньше землю крылатых созданиях.

– Надо же, – присвистнул Брат. – Я думал, совсем пропали птицы, а у вас…

– Так у нас тоже не было, – вздохнул проводник, – оно впервые.

– Может быть – налаживается? Как тут здесь вообще со зверьем?

– Похуже стало, зиму не всяк пережить способен. Оленяшки вот, маралы встречаются, там, в низовьях, бобер, еще можно на барса наткнуться, но это вовсе редкость. В реках наших хариуса полно, им и пропитаться можно.

– А чудны́е, новые твари встречались тебе?

– Новые? Рыбу как-то видел – без чешуи и с зубами. Жуть! А так… нет, не приходилось.

– Да ну! – Брат даже привстал из теплой вязкой жижи. – А волколаков тоже в этих местах не замечали?

– Вот те еще! Что за сказки! Слыхом не слыхивали.

– Однако… – Брат вернулся на насиженное место. – Даже не верится. Про единорога и спрашивать стыдно. А драконы?

– Что в небе? Так я их руками не щупал, на зуб не пробовал, а до войны среди облаков много чего летало.

– И то правда… Действительно – как другой мир…

Другой… с чем может быть связано существование наравне с нормальным сверхъестественного? Которое здесь, в краях ранее далеких от цивилизации, и сейчас воспринимается лишь как отголоски древних легенд. Брат попытался вспомнить и не смог точно определить – когда точно на их пути исчезли проявления Стаи. Наверное, уже в районе Разлива ночной воздух перестал тревожить ужасный вой страшных тварей. Задай он такой же вопрос Ключнику, который путешествовал до встречи с ним в обществе только Стервы с Ванко, то, пожалуй, получил бы схожий ответ. Не исключено, что реальность истончается лишь в местах, испытавших воздействие сокрушительных сил, которые пошатнули мироздание. Или странных тварей, проникающих через прорехи в бытии, привлекают районы, источающие эманации человеческих эмоций – боли, страха, ненависти, которые вызывает война, порождает смерть. А уголки, подобные этому, практически сохранившие первозданный уклад, оттого и выглядят нетронутыми. Оттого, что здесь нет людей.

Этот день промелькнул быстро и радостно – поход наряду с ожидаемыми лишениями дарил яркие моменты, недоступные в серой обыденности. Пряный запах незнакомых трав, исходящий от дымящихся кусков мяса, ласкающие объятия теплого ила грязевых ванн, снимающие с усталого тела напряжение и дарящие взамен расслабленную негу, – еще долгое время картинки из гостеприимного Жойгана будут преследовать странников в холодном безмолвии гор. Выходили из долины рано утром, наполнив доверху фляги целебной водой минеральных источников, вдобавок к тяжелым рюкзакам, груженные, сколько хватило сил, запасом дров, испытывая в сердцах жгучее желание остаться.

– Не боись, – с кряхтением штурмуя не очень крутой подъем, успокаивал Ринчин, – Хэлгин – перевал несложный, через него испокон с той стороны к нам ходили, там, может, и снега-то нет. Погода хорошая – ни тебе ветра, ни дождя. Нам удача сопутствовать должна – Жойган, он не только тело лечит, он от скверны очищает, злых духов, что козни строят, отгоняет.

Погода и вправду стояла на удивление. Долина горячих источников встретила путников теплым затишьем в середине сентября и своим благословением отправила в попутчики солнце и безветрие. Такое и летом нечасто бывает.

– Хэлгин, – рассказывал неугомонный Ринчин, остальные старались молчать, экономя дыхание, – так называется, потому что на нем берет начало одноименная река. Хэлгин, на юг течет. В этих местах много рек истоки свои прячут – Тиса, Сенца, Изиг-Суг и самая великая река, Бий-Хем. Не знаешь? Как это… Енисей по-вашему. К чему это я? Ах да, Хэлгин – это название так, для всех, а по-настоящему у нас это место называют «Лицо Саян». Есть поверье, что на перевале Хэлгин расположены пять глаз Великого Духа наших гор, пять глаз – это пять озер, путешественники Хэлгин еще и перевалом Пяти озер нарекали. Верхнее озеро, самое высокое, – закрытый глаз, никто не видел его воды чистыми, свободными ото льда, остальные – изумрудное, молочно-голубое, черное и серебристо-стальное. Цветные глаза гор. Вы их увидите. Будем мимо идти – не вздумайте из них воду пить или камень бросить – если в глаза хоть песчинка попадет, они заплачут и погода испортится, так что ни-ни. Еще говорят – когда откроется слепой пятый глаз Духа, наступит окончание времен, конец света.

– А сейчас, – стараясь уместить каждое слово в предложенный им самим режим дыхания, спросил Брат, – этот пятый глаз подо льдом?

– Уж и не знаю, – подумав, ответил Ринчин. – Тывины, что в Жойгане устроились, с той стороны пришли, если что, они б сказали.

Нынешние обитатели долины горячих источников действительно появились из-за гор и проделали это совсем недавно. Они очень помогли Брату, дополнив его карту важными заметками и подтвердив – дорога через горный массив существует, очень сложная, но все равно проходимая. «Олень, однако, прошел», – веско мотивировали они свои доводы. Смущение вызывал только тот факт, что тывины шли в начале лета, в наиболее благоприятный для штурма перевалов период. Сейчас, за неделю-две до первого снега, оставалось лишь уповать на благорасположенность погоды. Каждый из членов отряда в глубине души пообещал никоим образом не потревожить зеркало озер-глаз.

Им довелось увидеть глаза гор: изумрудную зелень, сравнимую с цветом высокогорных лугов, молочную голубизну неба, отражающую белые облака, черную бездну, словно и не вода плескалась в скальных объятиях, и честную сталь дорогого клинка, созданного для благородных дуэлей. Никто даже не задумался, сколько печали в серых глазах Брата, как глубоки темные глаза Руса, сколько детской непосредственности в голубых глазах Ванко и озорной энергии в зеленых – Стервы. И уж тем более никому не пришло на ум сравнение ледяных торосов и трещин верхнего озера с безжизненным буркалом правого глаза Ключника. Что будет, когда вскроется толстый слой льда?

Знамения и знаки, символы и пророчества выстраиваются в цепь, и слепые старухи, у которых одно око на троих, да и то выкрадено завравшимся мальчишкой, выслушав донесения бездушных соглядатаев, удовлетворенно кивают головами.

Шестеро остановились на перевале, и у их ног простерся целый мир. Седьмой, бывший с ними, уже искал место для палатки, он знал о горах все и устал любоваться их великолепием. Он не был одним из Шести, и завтра их дороги расходились. Вперед и назад.

– Пик Топографов, – указал Ринчин на высившуюся южнее, затянутую хмарью трапециевидную вершину, – а там, на западе, ваш Азас. Давайте лагерь ставить, огонь жечь.

И путники нехотя принялись заниматься обычными делами собравшихся на ночевку людей. А хотелось еще постоять вот так, глотая свежий ветер и ощущая себя хозяином гор, Покорителем вершин. Правду сказать, первый перевал дался им легко, поманил простотой и доступностью, ох, не насмехаются ли горы над новичками? Время покажет.

Время показало. Быть может, на пути вдоль пяти озер кто-то из путников незаметно для себя оступился, потревожил непрочное равновесие песчинки, камушка на обочине тропы, а тот породил осыпь, сполз крутым берегом, бросился очертя голову в воду, вызвал раздражение, расходящееся рябью кругов на зеркальной глади. Или просто боги погоды опомнились, заглянули в свой отрывной календарь и поспешили исправить ошибку.

Спуск сквозь морось и колючий ветер был тяжелее, мучительнее и дольше, чем подъем. Ссадины и синяки упрямо противоречили общепринятому мнению, что спускаться всегда проще, чем подниматься. А сзади, по ту сторону перевала, этого никто не слышал, скатился вниз, ломая руки, сделавший лишь один неверный шаг, их опытный проводник. Его падение остановил крупный валун, и он застыл с переломанным позвоночником и ясной головой, страдающий от жажды, в двух шагах от озера с зеленой как трава водой. Он умирал несколько дней, когда остальной отряд преодолевал ощупью следующий перевал, умирал мучительно, скребя старческими руками окровавленный снежный наст, но ни о чем не жалея. Маленький человек, попавший под колесо Судьбы, на мгновение прикоснувшийся к Истории и тут же выброшенный на обочину, счастливый, что ему довелось заглянуть в глаза Смерти, ну и, заодно, в глаза гор.

– Снег… – На ладошку Стервы ложится пушистый ажурный комочек, сверкающий в лучах невесть откуда пробившегося среди туч солнца.

Миллиарды подобных ему водят хоровод вокруг кучки людей, опешивших от внезапно угомонившейся стихии. Снег. Не та крупнозернистая льдистая масса, опасным скользким настом устилающая склоны. Снег, нежный и воздушный, кружащийся, уносящий с собой в край волшебных сказок. А еще совсем недавно ветер жесткими порывами старался сбить путников с ног и бросал им в лица брызги колючей изморози.

– Снег… – Девушка поправляет мокрый черный локон, и даже озноб отпускает продрогшие тела, так умиротворяюще действуют сверкающие искры снежинок.

– Снег, – бормочет бледный Брат с украшенной сосульками бородой, – идем быстрее, пока видно. Смотри, куда чуть не угодили.

Правее, в десятке шагов, – страшная бездна обрыва.

– Тур, – указывает Рус на невысокую каменную горку, и странники спешат в выбранном направлении, по дороге подбирая разбросанные булыжники и укладывая, поправляя рукотворную пирамидку.

Навряд ли в обозримом будущем кто-нибудь еще отважится пройти этим путем, кому также понадобятся маршрутные вехи, но таков обычай – еще один из обрядов гор.

Пока видно – надо идти быстро. Погода изменчива, как характер модницы. Пока видно – это ненадолго. Мельтешение снежинок ускоряется, ускоряется, и вновь ветер набрасывается со всех сторон, скрывает небо в серой мгле, и вокруг – взвесь из воды, смешанной со льдом, пронизывает, сквозняком пробирается под одежду и отбирает скопившиеся крохи тепла. И снова каждый шаг – движение в неизвестность, даже обостренные чувства Ключника бессильны перед оглушительным буйством сил природы. Неба нет, пространства нет, и видимость дальше вытянутой руки – непозволительная роскошь. Время тоже остановилось. Кто знает – когда зайдет солнце? А может, оно уже скрылось за хребтом, тем, что должен быть впереди? И где он есть на самом деле?

Что-то кричит идущий впереди. Кстати, кто возглавляет отряд? Не поймешь, даже голос неразличим в шуме ветра. А, Ключник нашел укрытие – скальный выступ, защищающий от ветра с одной из сторон. Ветер дует отовсюду и одновременно, но в этом месте его, кажется, на четверть меньше.

Оскальзываясь и падая, люди ставят палатку, ловя трепыхающиеся полы грубой жесткой материи. Вечностью позже – дрожа и ежась, кутаются в сырые одеяла, жмутся у костра, сложенного из нескольких оставшихся еще с Жойгана поленьев и подобранных где-то по дороге сухих комьев ягеля. А еще они потягивают из железных кружек обжигающий ароматный чай из запасенных листьев черной смородины и веточек брусники, и это – самый прекрасный, самый вкусный, самый желанный напиток…

Кто сказал, что Ад – геенна огненная? Нет, Ад – это промозглая ледяная пустыня.

Снег в этом году выпал чуть раньше обычного. Не намного – на неделю, самое большее две, но, один раз укутав землю белым покрывалом, он уже не отступит до мая, а значит, зима, длинная зима измененного мира началась.

Алекса погода ухитрилась застать врасплох. До Чазылары – два дневных перехода, а тропу замело настолько, что идти придется, ориентируясь на верхушки горных кряжей. И на лед ступать пока опасно – еще не установился как следует. Хорошо, хоть на полпути у впадения реки в местную водную артерию под названием Хам-Сыра должна быть изба промысловиков, добраться туда – отсидеться пару дней, благо припасы позволяют. Ходил Алекс к восточной оконечности Азаса, к истокам Бий-Хема, с конкретной целью – исследовал уровень фона на территории бывшего заповедника. Шел, пока не иссяк недолговечный заряд изношенного счетчика, но и без того было ясно – всплесков нет, чисто, чисто, как нигде на этом проклятом материке. Это хорошая новость, прекрасная, подтверждающая, что вся Тоджинская котловина, чуть больше двухсот верст в поперечнике, пригодна для жизни, пусть несколько загрязнена на западе, но и то – в пределах нормы. Прогнозы оправдывались – защищающие долину со всех сторон горные хребты не пустили внутрь воздушные потоки, несущие отравленные осадки, остановили бушующие вовне пожары и позволили сохраниться сложившейся экосистеме, сформировавшейся в условиях сурового резко континентального климата. По сути, зима здесь ужесточилась незначительно, и все местные виды легко к ней приспособились.

Домой. Изменение погоды – происшествие неприятное, но терпимое, день придется выкладываться по полной, меся липкий снег до самой избушки. Не впервой, жалко – лыжи не прихватил. Алекс подбросил рюкзак на плечах, окинул взглядом подножие невысокого хребта, вплотную подступающего к реке, и двинулся в нужном направлении. Он еще осмысливал нечто неестественное, увиденное мельком на склоне, когда в спину толкнул властный и одновременно усталый окрик: