Текст книги "Евангелие рукотворных богов"

В общем, Том, стоящий за длинной стойкой и протиравший бокалы, не жаловался на судьбу и мог себе позволить выбирать постояльцев.

Вошедшие из моросящих сумерек улицы двое ему не понравились сразу. Кому могут приглянуться колченогий бродяга в поношенном тряпье и низко надвинутом капюшоне и чумазый мальчишка, тащившийся следом. Нищим оборванцам можно найти место и поскромнее.

– Эгей, господа, – всем внешним видом, тем не менее, Том излучал профессиональную доброжелательность, – у нас нет свободных мест, пару верст восточнее есть другой двор.

– Мы только переночуем, хозяин.

Голос пришельца оказался глухим и невнятным, словно нечто мешало ему говорить, а рука в черной перчатке выглядела неестественно. Несколько позже Том понял, отчего в первое мгновение укололо холодом при виде этой руки. Да оттого, что кожа перчатки свисала складками, а тонкие пальцы лишь угадывались, создавая впечатление, что внутри находится лишь костяк скелета.

Однако у пришельца нашелся довод, против которого Тому было трудно возразить.

Содержимое вещевых мешков убитых наемников в основном не могло удовлетворить потребностей Ключника-воина, отшельника, но для обитателей цивилизованных мест оно было крайне необходимым. В качестве средств расчета здесь все еще использовали старые, истертые и в тысячу крат обесценившиеся деньги, но гораздо большую ценность сохранили испокон веков чтимые в этих местах кусочки мягкого желтого металла. Дороже было только оружие и лекарства. Сейчас на потертой поверхности поблескивали несколько немалых крупинок золота.

– Одну ночь? – переспросил трактирщик, смахивая в пригоршню оплату, что мог запросить и за неделю.

– Ужин, завтрак, обед и припасы на два дня.

– По рукам. – Впрочем, жутковатую руку гостя Том пожать не решился.

Трактирщик провел гостей в комнату и предупредил, что на ужин в его заведении начинают собираться, как окончательно стемнеет. Узкая каморка с единственным лежаком без каких-либо спальных принадлежностей, на две трети забитое досками пыльное окно, ржавая железная печь – так неприхотливо выглядели апартаменты одного из лучших постоялых дворов в округе. Надо сказать, Ванко и такие покои показались уютными, а Рахану было все равно, где коротать ночь. Ключник оставил утомившегося мальчика в комнате, пообещав позвать на ужин, а сам спустился вниз, к занявшему свое место Тому.

– Хозяин, надо пацана пристроить. Может, у тебя работа найдется?

– Своих дармоедов не прокормить, – трактирщик, не прекращая елозить тряпкой по утвари, покосился в сторону гостя.

– Знаешь, кому надо?

– Продать хочешь?

– Дурак ты. С людьми оставить.

– Сам ты дурак – кому он на хрен нужен, нахлебник, подумай сам, здесь народу и так навалом.

– Может, в Осетрово?

– Ты из какой глухомани приперся? Да вас и к воротам не подпустят, на копья посадят.

– А что так?

– Город!

Не нравился Тому собеседник, сильно не нравился. Накидку с головы сбросил, рожа отвратная, нормальные гости придут – кусок в горло не полезет. Вопросы задает, словно деревенщина, но держится уверенно, будто трактир Тома – забегаловка распоследняя.

– Слушай, хозяин, а если я за пацана приплачу, чтоб приютили?

Как есть дурак. Денег оставит, сам за порог, а мальчишку через день взашей выгонят. Сказать или сам додумается, что нельзя в наши дни на честность людскую надеяться, продать не продадут паренька, но и кормить не станут – все сердобольные сами с голода пухнут. Том снисходительно глянул на гостя. Рахан оскалился:

– Ясно – без гарантий.

Правильно все понял, лыбится, видно, что не простой бродяга. Впрочем, все простые давно костьми по канавам белеют, а кто на дороге выжить смог – волк, не хуже тех, которые по лесу шастают. И не смотри, что калечный из себя. Трактирщик народу за жизнь повидал много, задушевных историй наслушался и в людях разбираться научился. От нового знакомого исходил стойкий запах немытого тела, гари и неприятностей.

Бродяга бросил на столешницу горсть довоенных медных монет, взял горячего брусничного отвара, посидел, молча отхлебывая из железной кружки и рассматривая старавшегося казаться невозмутимым хозяина. Том, однако, проявлять желание пообщаться не торопился. Одноглазый взял еще стакан для своего пацана, бросил «Жрать позовешь» и направился к себе. Трактирщика прямо покоробило – командует оборванец, как посыльным, но, избавившись от неприятного общества, он все-таки вздохнул с облегчением.

Само собой разумеется, позвать к ужину хозяин не соизволил, и Рахан с Ванко спустились в зал, лишь когда шум там явственно указал на начало трапезы.

Внимание всех посетителей тотчас переключилось на несуразную фигуру Ключника. Обычно такие уроды в респектабельном заведении Толстого Тома не появлялись. Еще раз гость вызвал раздражение хозяина, когда тот увидел, сколько он ест. Сухой и тощий, бродяга потреблял пищу в неимоверных количествах, но не жадно, изголодавшись, а не спеша, тщательно пережевывая и не обращая внимание на то, что отправляет себе в рот. Словно не дорогую собачье-свиную вырезку, коей славилось заведение, перемалывали его челюсти, а нечто совершенно заурядное или, наоборот, подобным деликатесом приходилось давиться гостю изо дня в день. В какое-то мгновение Том осознал, что плата за постой оказалась несоизмеримой с ущербом, который может нанести репутации заведения такой клиент. Откормившись, по-другому это не назовешь, Ключник оставил своего пацана за столом, а сам начал нетактично навязываться к другим посетителям с глупыми вопросами. Том, вопреки обыкновению, пожалел, что в таверне нет давешних завсегдатаев – городской стражи или дружинников новоиспеченного защитника Полка. Уж они-то бы успокоили беспардонного постояльца. Ключник развязно, – ну, выпил бы браги, тогда понятно, а так ведь ни-ни, только отвар на травяном сборе, – принялся расспрашивать на очень скользкие темы: как часто проходят караваны, сколько их обычно на ярмарку прибывает, есть ли постоянные обозы, случается ли такое, что пропадают гости, не выставляется ли на торгу товар, неизвестно откуда появившийся, рабы, например, или чем банды местные занимаются, и кто заправляет ими. Причем прямо в лоб вопросы задает, кто ж ему ответит, тем более у Тома влиятельные люди собираются, они во всяких сомнительных делах замешаны, дурак здесь не ответы найдет, а только проблемы, большие проблемы на свою голову. На свою, да заодно и трактирщику авторитет подпортит – вот сука, ох, зря Том на барыш польстился, как бы хуже не оказалось по жизни.

Повидал хозяин двора всякого сброда, начинал ведь тоже с палатки задрипанной, последнему идиоту понятно, что творит урод колченогий полное безумие, за смертью гонится, но ведь до чего уверенно себя ведет – люди его назойливость терпят, так чего он, бестолковый, добиться хочет? Не иначе, самого Тома опозорить. Чешет затылок трактирщик и вздыхает – все, завтра с пустыми лавками встретит вечер его кабак, и хорошо бы, чтоб за прилавком остался старый владелец. Беда. Чего ему надо? На что надеется, думает, мол, да, ему ответят, ну, пощипали караван иноземный, добро себе прикарманили, рабов с молотка, охрану в реку… безумец. Вслушаться – по грани, на лезвии танцует ущербный, пацана бы пожалел.

– А правда, пропал перед самой ярмаркой торговый обоз богатый прямо здесь, в Устье? – спрашивает.

Да горожане за такие слухи похоронят в глубоком омуте. Что ему ответят? Ну конечно:

– Чушь, слухи, уважаемый.

Дознатчик безумный.

А не понять Тому, хоть и опыта у него скопилось на десяток хроник, не постичь, потому что в прожитые им полвека он чаще простое отребье встречал, не осознать – не нужны правдивые ответы оборванному бродяге. На честность таких ответов он и не надеется, а вот ложь, ложь Ключник как собака след ощущает. И тени, что в глазах мелькают, видит, и изменение голоса да смятенные жесты примечает, чувства сейчас у него обострены – нормальному человеку и не снилось. По душам можно и потом поговорить, главное, найти с кем. Выследить и пообщаться наедине, используя богатый арсенал навыков, полученных солдатом в далекие, еще довоенные годы. Знай об этом трактирщик, уже крутили бы руки Рахану дюжие помощники. Вот только справились ли бы?

Тем временем в трактир, к облегчению хозяина, ввалились четверо вооруженных дружинников – патруль. Теперь, с приходом в Осетрово Полка со своими, прежняя городская стража если и заглядывала к Тому, то просто отдохнуть. Защита внешних территорий осуществлялась только наемниками, и с работой этой они справлялись почти без нареканий.

– Как дела, Толстый? – Старший группы облокотился о стойку и подхватил горячую кружку настоя.

– Нормально. Может, покрепче чего? – Пришедший был из приближенных Полка, такому не грех и плеснуть за счет заведения.

– Не надо, всю ночь еще работать. Ничего подозрительного?

– Ну… Постоялец новый, вон, кривой, – кивнул Том в сторону Ключника, – вопросы задает сомнительные.

– Посмотрим.

Дружинник медленно подошел к сидящему Рахану, навис над ним всей своей внушительной фигурой. Сзади подтянулись остальные патрульные. Ключник, не выказывая беспокойства, не мигая, смотрел снизу вверх.

– Откуда будешь?

– С запада иду.

– А ищешь что?

Калека неопределенно пожал плечами:

– Да так, знакомого хочу найти.

– Знакомого?

– Он с караваном на ярмарку не дошел, вот интересуюсь. Нельзя?

– Можно. Придешь завтра в город – расскажешь, что знаешь, может, помогут. А здесь людям отдыхать не мешай.

– Как скажешь. – Рахан отвернулся.

– Не кипятись, тут тебе все равно никто ничего не скажет.

– Да ладно…

– И вообще, смотри, у нас беззакония не потерпят.

– В курсе.

Дружинник еще постоял, покачиваясь на носках, рассматривая сидящего. Странно поговорили, не поймешь, но мужик вроде нормальный. Действительно – ладно. Он глянул на Тома, махнул рукой, мол, не беспокойся, и пробежался взглядом по остальным посетителям. И внезапно застыл на притаившемся в углу Ванко.

Мальчик тоже внимательно рассматривал патрульного. Первая встреча с отрядом Полка. Уж не этот ли человек гарцевал у ворот хутора, заговаривая зубы Сивому, да и потом всю ночь травил байки, развлекая поселенцев? Точно он. Узнал, подойдет? Не пошел, вернулся к трактирщику, спросил что-то. Тот ответил, махнул рукой в сторону Ключника. Дружинник глянул, поскреб затылок, обменялся еще парой фраз, попрощался, кликнул своих да вышел. А ведь, верно, узнал. Рахана он тогда не видел, а мальчишка-то постоянно рядом отирался. Ну и дракон с ним, не захотел приветить – его дело. Больно надо. Ванко возвратился к прерванному делу – смакованию сладкого и душистого горячего напитка.

Том удивился еще больше – патрульные на настырного постояльца никак не отреагировали, а пацан, его спутник, старшего заинтересовал. Видел где-то, говорит, но что примечательно – озабочен был, словно с привидением встретился. Дела. Надо признать, после беседы с дружинниками калека утихомирился, забрал мальца и наверх поковылял.

– Спать будем, – буркнул Ключник, – завтра в город. Задержимся тут, тебя еще, пострел, пристроить надо.

– Как пристроить? – Ванко даже ерзать перестал, укладываясь поудобнее под боком солдата на узкой койке. – Я с тобой.

– Нельзя со мной, опасно. Здесь спокойно, не пожалеешь, что остался.

Разговаривать на такие темы Рахан и прежде не умел, а за последние годы и вовсе разучился. Он вздохнул, неловко погладил притихшего мальчика:

– Спи.

Где уж тут заснешь – лучший друг бросает как безделушку надоевшую.

Ворочался Ванко долго, слышал, как утихомирились внизу гости, как суетилась челядь, гремя посудой, грохнули ставни, прошелестели последние звуки шагов и наступила тишина. А паренек все не спал.

Мышиные шорохи за стеной, внезапно напряглось тело Ключника, однако не успел Ванко осознать, что происходит что-то ненормальное, как с треском слетела с петель хлипкая дверь. Рахан, впрочем, оказался на ногах еще раньше.

Разве встречается такое, что рефлексы человека предшествует действию, их побуждающему? Реакция бывает замедленная, бывает молниеносная, но кто-нибудь слышал о реакции-предчувствии? Способности заглянуть на мгновение в будущее, на долю секунды вперед, неосознанно отреагировать на опасность? Итог невероятной обостренности восприятия, умение уловить признаки скапливающегося в пространстве напряжения. Мечта любого бойца – знать, куда ударит противник, прежде, чем тот сам это поймет. Миф, сказка? Ключнику, похоже, такое удавалось.

Иначе чем объяснить, что лишь замахнулся снаружи неведомый нападающий, намереваясь высадить дверь, а солдат уже прижался спиной к стене сбоку проема. Как калека ухитрился полоснуть своим тесаком нырнувшего снизу в изящном кувырке, полоснуть не наотмашь, куда придется, а коротко провести по горлу сгруппировавшегося человека так, что тот закончил движение и распластался, раскинув руки? А Рахан уже метнул нож в противоположную сторону, туда, где в узкое пространство окна вперед ногами влетал другой противник. И громоздкое оружие вошло в тело с хирургической точностью, не задев конечности, между ребрами. Тем не менее все закончилось так же быстро, как и началось. Потому что в затылок Ключнику из полумрака коридора уткнулось оружие. Не грубый самострел или отточенная пика, а зловещее произведение мастеров погибшей цивилизации. Даже ни разу не видя до этого старое оружие, всегда можно понять назначение такого дышащего смертью предмета. Только загляни в черный зев, в бездонную глубину, способную выплюнуть огненный язык или еще неизвестно что, но во много раз более смертоносное, чем честная сталь кинжала. Она затягивает, эта дыра, гипнотизирует, лишает способности рассуждать и сковывает члены. На Ванко, по крайней мере, вид оружия оказал такое действие.

– Руки! – невидимый владелец артефакта распоряжался коротко и резко.

Рахан приподнял ладони вверх. Его слегка подтолкнули, он сделал шаг вперед, освободив место, и из тени вышел вечерний дружинник. Его-то сжавшийся на кровати мальчик никак не ожидал здесь увидеть.

– На колени!

Ключник повиновался безропотно, с разрушительными способностями упирающейся в голову вещи он был знаком не понаслышке. Дружинник носком сапога подцепил голень пленного в районе щиколотки и забросил его ноги одна на другую, затем закинул на шею веревочную удавку и ею же быстро стянул запястья.

– Не рыпайся! – Он подошел к одному распластанному телу, к другому, пощупал пульс. – Паскуда!

Прыжком оказался у беззащитного Рахана и ударил ногой под дых, затем, уже упавшего, несколько раз пнул в голову.

– Не забей, – посоветовали снаружи.

– Пусть не надеется, я его еще долго кончать буду. Забирайте мальчишку и этого волоките, разговор длинный намечается… Двоих людей! Из лучших! Как я Полку в глаза смотреть буду?

С лестницы связанного Ключника сбросили. Толкнули вниз и спокойно наблюдали, как он считает ребрами растрескавшиеся ступени. Потом подняли пинками и вытолкали наружу, перебросили через луку седла и конными последовали в город. Ванко не били. Особо не церемонились, но и жестокости, как с Раханом, не проявляли. До стен Осетрова добрались быстро, ворота перед наездниками открылись сразу, без вопросов, лишь застучали по каменным плитам подковы лошадей, – ждали.

Мальчик сидел с несильно связанными руками перед одним из дружинников и смог с интересом, бояться он просто устал, рассмотреть, каков внутри город в устье Куты. Подивиться было на что. Во-первых – чистота. Отсутствовали свалки мусора, что ржавеющими нагромождениями заполняли внешние территории, не встречались обожженные, полуразрушенные остовы зданий, дороги с тщательно заделанными выбоинами говорили о том, что за ними следят с должной аккуратностью, – все в Осетрове создавало впечатление, будто осталось в прежнем, довоенном виде. Ванко бы не поверил, если узнал, что раньше здесь было даже хуже. Во-вторых – свет. Тускловатый, но мягкий и ровный, льющийся из расставленных вдоль улиц фонарей, из перевернутых стеклянных колб, из отдельных окон, не иначе – волшебный, тоже пришедший из прошлого. Завораживающий. В-третьих – стекла. Дома, каменные, высоченные, по пять, а некоторые и больше этажей, не пялились на мир черными провалами окон: первые уровни все заложены кирпичом, а выше – бликующие в отсветах огней прозрачные стекла. Богатство. Да мало ли – если ночью город вызывает такое впечатление, то что можно сказать, взглянув на него днем?

Путешествие их скоро закончилось. Лошадей остановили у невысокого строения на берегу реки, ссадили мальчика и сгрузили его попутчика. Старший пнул лежащего мешком Ключника, склонился над ним:

– Твою мать! Не дышит!

– Ты ему удавку ослабь, перетянуло, пока по лестнице кувыркался.

Дружинник потянул веревку – действительно, привязанные к другому концу заведенные назад руки при каждом неловком движении заставляли ее глубоко впиваться в шею. Рахан остался бездвижен.

– Сдохнуть вздумал? – Ключника хлестнули по лицу.

– Мэд, знаешь, чем ты ему помочь сможешь? – усмехнулся кто-то. – Вдохни в него жизнь! Рот в рот!

– Счас сам к нему целоваться полезешь! Дыши, тварь! – Старший патрульный что есть силы двинул калеку кулаком в грудь.

Рахан дернулся, закашлялся и судорожно начал хватать ртом воздух.

– Живучий, гад.

Ключник поднял голову и улыбнулся. Перекошенное страшное лицо, все окровавленное, черный неровный зев рта на маслянисто багряном фоне – так улыбаются призраки, демоны, отведавшие людской плоти. Или лютые звери, загнанные в угол многочисленными ловцами, но уверенные в собственной силе и превосходстве.

– Еще тебя переживу.

– Ах ты! – Мэд снова бросился на лежащего, но его оттащили.

– Прикончишь, а ему через пару дней еще с Полком толковать.

– Забей на него, Мэд, нам еще шалман трясти.

Дружинника кое-как успокоили, пленников заперли в просторном сыром помещении с узкими зарешеченными окнами под потолком. Влажные стены и холодный каменный, в трещинах, пол, гнилостный запах нечистот и крыс – темница, как ее и привыкли представлять. Бесцеремонно брошенный лицом вперед, Ключник подождал мгновение после того, как закрыли за спинами двери, потом поднялся. Руки за затылком все еще были связаны, локти, правда, он все время, при любых падениях, плотно прижимал к вискам, защищая голову. Однако теперь солдат уже не выглядел столь беспомощным, как когда лежал придушенный хлесткой удавкой. Рахан потянулся и сморщился – что-то заскрипело в плече.

– Тебе не больно? – поинтересовался Ванко.

– Больно, конечно.

– Терпишь?

– Терплю.

Терпеть Ключник умел – зато он не мог терять сознание от боли, не обладал способностью при превышении предела чувствительности впадать в такое состояние, когда все уже все равно. Защитные механизмы, позволяющие облегчить страдания в угоду боеспособности, у него не работали. Боль – это злость, а злость, обдуманная, холодная, – это высокая эффективность действий. Отключать боль нельзя, боль – самосохранение, уберегающее от непозволительного безрассудства. Невозможно обострить все чувства – слух, зрение, осязание и занизить восприимчивость нервных окончаний. Так рассуждали Просвещенные, мнения же Ключника об этом никто не спрашивал. А со временем можно научиться лишь безразлично терпеть.

– Развяжи. – Рахан повернулся спиной и опустился перед мальчиком на колени.

Ванко впился зубами в неподатливые узлы, долго жевал веревку, вращая челюстями, и наконец замысловатое плетение поползло, потянулось заслюнявленной петлей. Через минуту Ключник смог облегченно развести ладони, затем быстро развязал самого мальчика. Он еще раз повел плечом и вновь скривился, стиснул зубы.

– Что? – Паренек встревоженно заглянул в глаза.

– Ключица по старому перелому разошлась, оно и к лучшему – сейчас вправлю по-человечески.

Как можно вправить самому себе сломанную кость, Ванко представлял плохо, но на всякий случай смотреть не хотел – боль, поди, жуткая.

– Не бойся. – Рахан сдернул с себя балахон и нательную рубаху.

Одинаково ловко пользуясь обеими руками, разорвал рубаху на полосы и подал одну мальчику.

– Прихватишь здесь, как я скажу, – провел пальцем линию от локтя поврежденного плеча поперек туловища.

Ванко, не отрываясь, следил за действиями спутника. Тот свернул балахон в тугой валик, подложил под мышку и здоровой рукой со стоном потянул больную вдоль груди.

– Вяжи!

Мальчик зафиксировал, а Ключник после плотно прибинтовал руку к телу, отчего, вдобавок к хромоте на правую ногу и отсутствию правого глаза, оказался еще и со спеленутой левой рукой.

Кажется безумным желание человека, которому, судя по всему, и жить-то осталось недолго, пытаться исправить дефекты своей осанки. Видимо, Рахан испытывал сомнения насчет высказанных Мэдом обещаний или приучился довольствоваться сегодняшним днем. Удивительно, но, увидев обнаженный торс калеки, Ванко впервые заметил изменения, произошедшие с его другом. Тело уже не казалось болезненно истощенным – сквозь тонкую кожу бугрилась сухощавая гибкая мускулатура.

– Пацан, а дружинник ведь на тебя повелся. – Ключник поудобнее устроился на сваленном в кучу вонючем тряпье. – Где вы с ним пересекались?

– Что? – не понял Ванко.

– Он тебя знает?

– Да, с Полком на хуторе был.

– Полк… Расскажи про него.

Мальчик начинает вспоминать, Ключник цепляется за подробности, переспрашивает, кивая головой самому себе. Хутор, ярмарка, Рахан умеет слушать, окончание торга, пленение и казнь… казнь? Стервы.

– Теперь про Краба.

Про Краба так про Краба, времени до утра много, а заснуть уже точно не удастся. Солдат слушает и хмыкает себе под нос.

– Что еще?

– Все… Нет! В лесу! Полк и… и Краб!

– Продолжай.

В это мгновение скрипит ржавый засов двери.

Интересно, отчего замки и петли темниц никогда не смазаны? Что мешает заплечных дел мастеру капнуть хоть дегтя на несложные механизмы? Наверное, нельзя. По каким-то загадочным правилам дверь в застенок должна открываться со зловещим скрежетом, услаждающим музыкальный слух палача и внося смятение в скорбное состояние пленников. Или ему некогда бегать с масленкой – все мысли заняты предстоящей Работой?..

Дверь открывается. Ключник не реагирует – быть может, сейчас он не ждет опасности.