Текст книги "Евангелие рукотворных богов"

– Пацан, она бы тебе кишки сейчас выпустила, не поморщилась. – Ключник продолжал поигрывать ножом у лица пленницы. – Говорить будем?

– О чем? – переспросила наемница грустно, так что у Ванко защемило в груди.

– Зачем это все? Вы сюда не за наживой пришли, да и взять на хуторе нечего, ты лучше меня знаешь.

– Акция. Краб приказал. А почему именно здесь – не знаю, не мы решаем.

– Краб – этот? – кивнул в сторону Серого Ключник.

– Нет, – встрял Ванко, видевший, как тяжело даются раненой Стерве слова, – его тут нет.

– Кончи меня, а? – спокойно посмотрела в глаза солдату пленница. – Надоело все…

Рахан вдруг бросил тесак в ножны и уселся на ступень рядом со Стервой, вытянув вперед искалеченную ногу.

– Смерти хочешь? Я палачом не подвязывался.

– Я видела, – прошептала наемница.

Ключник повел бровью на подвижной половине лица, помолчал.

– Так то для хороших людей…

– Все равно ведь сдохну, – махнула ладонью в сторону торчащей стрелы девушка.

– Покашляй. – Рахан не изменял себе, его поведение никак не вязалось с обстановкой, минуту назад он готов был резать человека на куски, а сейчас разыгрывал мирного целителя.

Стерва несколько раз кашлянула, придерживая плечо здоровой рукой и морщась от боли.

– Жить будешь, если без заражения обойдется.

Ключник задумался на секунду, потом повернулся к девушке и начал расстегивать на ней кожаную куртку.

– Все-таки позабавиться решил, – краем рта усмехнулась Стерва.

Рахан подцепил ножом отверстие в одежде, из которого торчал оперенный наконечник, резким движением полоснул куртку донизу.

– Я своего последнего как-то не так представляла. – Раненая вытянула руки, помогая снять грубую кожанку.

Ключник расправился с рубахой так же, как до этого с курткой. Ванко невольно покраснел – небольшие упругие груди и задорно торчащие соски не часто удавалось наблюдать на подчинявшемся строгим законам хуторе. Точнее, за исключением памятного посещения палатки работорговцев, обнаженное женское тело, да еще такое соблазнительное, он наблюдал впервые.

– Хорош глазеть, принеси огня, – распорядился Рахан.

Чего-чего, а огня вокруг хватало – завывая и потрескивая, полыхала половина домов, поэтому много времени на его поиски пареньку не понадобилось.

Ключник тем временем извлек из кармана небольшой, около дюйма длиной, металлический цилиндр с закругленным навершием, которое и сковырнул ножом, высыпал на расстеленную тряпицу горку черного порошка.

– Не жалко? – Краем глаза Стерва наблюдала за манипуляциями.

– Жалко. – Рахан повертел в пальцах маленький золотистый купол, закрывавший цилиндр, подбросил в ладони и зашвырнул подальше.

Последующее – завораживающий акт языческого целительства, огненное очищение в исполнении Ключника. Он аккуратно ощупывает стрелу, отчего девушка сдержанно постанывает, а потом резко толкает вперед – наконечник выходит насквозь, брызжет кровь, и с протяжным воплем пленная теряет сознание.

– Придерживай.

Мальчик подхватывает Стерву со здорового бока.

Рахан обламывает оперение – тело в руках Ванко судорожно дергается. Щепоть странного порошка на переломанное древко, солдат зажимает в пальцах зазубренный наконечник, в другую руку берет тлеющую головешку.

– Поехали! – Он толкает углем в слом и выдергивает стрелу из груди.

Шипение, треск искр и запах паленого мяса – наемница взвывает и приходит в себя. Что это – лечение или изощренная пытка? Так же быстро Ключник бросает остатки порошка на края раны и прижигает спереди и сзади, бинтует раненую ее же располосованной рубахой.

– Снадобья какие были у вас? – спрашивает он у глотающей слезы наемницы.

– У Серого посмотри, – сквозь зубы отвечает она.

Рахан идет к трупу, вытряхивает подсумки, осматривает пригоршню маленьких склянок и грязно-желтых бумажных пакетиков с неразборчивыми надписями.

– Мусор все. Лекаря б сюда… может, вот это хоть как сгодится…

Ключник отбирает один конверт и начинает надрывать его поперек узкими полосами. Из открывшихся маленьких кармашков высыпает в ладонь гранулы белой пудры, забрасывает всю горсть Стерве в рот и дает запить из подобранной у главаря фляжки.

Стерва кривится, потом по-рыбьи округляет губы:

– Ух… знал бы ты, что он в свою баклагу наливает…

– Ничего, тебе сейчас полезно.

Ванко рассматривает отброшенный изодранный пакет. Он умеет читать и может разобрать название: Клацид.

Черное и белое. Огонь и горечь. Мальчик слышал легенды о живой и мертвой воде. Мертвой действительно обрабатывали раны погибших героев, заставляя сойтись изодранные края кожи. Живой же кропили губы, возвращая жизнь омертвевшим членам. Чудесные снадобья оказались порошком. А может, просто время иссушило влагу из таинственных эликсиров? Воистину, чуден мир за стенами маленького хутора. Интересно, какое имя у черного средства?

Но так ли важен мальчику ничего не значащий термин? Ключник вот, например, хоть и не алхимик, но смог бы вспомнить, да что ему с того? Вспомнить истинное имя Темного Духа, кого заточают в железные стены и под свинцовые пробки. Если Ванко спросил, солдат сказал бы – Кордит. Но когда бы он узнал, о чем размышляет паренек, то немало удивился: ни за что не пришли б самому в голову столь странные аналогии.

– Спасибо. – Стерва поморщилась и потянулась за флягой. – Дай еще глотнуть, кишки согреть.

Видно, что наемнице без засевшего внутри куска древесины стало полегче. Ключник снял крышку и понюхал содержимое:

– Да, отборное пойло.

– Хлебни и сам.

Рахан покачал головой и передал сосуд девушке.

– Странная вы пара. – Стерва делает большой глоток. – Что дальше со мной будет?

* * *

Видела бы она себя со стороны, куда уж страннее картина: за стеной частокола, в окружении горящих изб, сидят посреди хутора три не похожих друг на друга человека. Рядом разбросаны мертвые тела, кто просто так, кто укрытый саваном, еще больше пожирается погребальным костром, сложенным на месте бывших очагов. Обнаженная по пояс девушка с перевязанным плечом и флягой крепкого перегона в руках. Изуродованный калека в нелепом балахоне, занятый взведением самострела. Мальчик в добротной, слегка измазанной крестьянской одежде, который старается не бросать взгляд на наготу спутницы. Семья сумасшедших на трагически закончившемся деревенском пикнике.

– У меня к тебе ничего нет. – Ключник зарядил оружие и отложил в сторону. – С пацаном вы квиты, разойдемся каждый сам по себе.

Он поднялся и начал собираться. Взял удобный заплечный мешок Серого, попробовал его сабли – нет, орудовать таким вооружением он, похоже, не обучался, – отбросил в сторону. Сложил в подобранный берестяной колчан все найденные стрелы, прошелся по домам, которые еще не занялись огнем, вынес немного снеди и несколько плотных одеял. Набросил Стерве на плечи прихваченную где-то латаную куртку, положил к ногам чистую мужскую рубаху. Спасаться с идущего ко дну корабля было ему не впервой.

Все это время девушка сидела и рассматривала фляжку.

– Нравитесь вы мне оба, – подала она голос. – Вот вам подарок: из ворот не высовывайтесь, напротив в лесу стрелок… Краб.

– А достанет?

– Есть из чего.

– Настоящее оружие?

– Угу.

– И что там?

– Я не очень разбираюсь.

– Хорошо, выйдем сзади, через ограду.

Ванко посмотрел на спутника – уже знакомая искра мелькнула в глубине бесцветного глаза. Уходить они смогут только на лодке, а как выбраться к маленькому причалу, не появившись на открытом пространстве возле ворот? И интерес, так редко оживляющий взгляд калеки, – нет, не пройдет он мимо затаившегося обладателя боевого артефакта. А раненая Стерва одна в лесу не выживет.

– Рахан, может, возьмем ее?

Зачем спутники не нуждающемуся в общении бродяге? Ключник задумался, но до Устья по течению дело нехитрое, а дальше и сами справятся.

– Пойдешь? – кивнул он наемнице.

– Ну спасибо, хоть малыш заступился. К людям выберемся, потом я вас стеснять не стану.

Маленький отряд по веревкам спустился с частокола, после чего Ключник оставил попутчиков у ограды, а сам лесом, в обход начал выбираться к месту, где, по словам девушки, сидел в засаде Краб.

Ходить по чаще, несмотря на хромоту, он мог не хуже настоящего охотника, передвигался быстро и бесшумно, ориентировался, словно в чистом поле, поэтому своего соперника обнаружил довольно быстро. Точнее, то, что от него осталось.

Почти на самом краю наступающего подлеска, на небольшом удобном взгорке копошилась над окровавленными лохмотьями громадная серая туша.

Наверное, калека был по-настоящему бесшумен лишь для несовершенных человеческих органов. Только он приблизился, как зверь оторвался от трапезы и повернул голову в сторону Рахана. Невиданный зверь. В холке почти по пояс взрослому человеку, тонкие поджарые лапы и широкая, покрытая густой жесткой шерстью грудь. Совсем не собачий, голый, как будто в чешуе, длинный и по-змеиному извивающийся хвост. Вытянутая заостренная морда с рядами острых, истекающих кровавой слюной клыков и тонким, живущим своей жизнью языком. Волком это животное можно было назвать лишь с очень большой натяжкой. Тварь уставилась на замершего солдата своими красными глазами с по-человечески большим белком вокруг радужной оболочки. Она не собиралась делиться добычей. При всей своей силе и ловкости Ключник в нынешнем состоянии не мог противостоять ее дикой мощи.

Глава 6

Нищий оборванец стучит посохом в окованные металлом гигантские створки городских ворот. Бездомная псина клочьями шерсти на ошпаренных ребрах смущает взоры благополучных обывателей. Нужны ли вы в оазисе спокойствия и безмятежности? Добрый стражник, зевая, бросит с высоты дозорной башни обглоданную кость. Иной угостит разящей сталью и станет лениво наблюдать, как верещит в агонии несчастная тварь. А слышали ли они о Четвертой печати, скрывающей под собой чуму и мор, смерть от голода, болезней и диких животных? Посмотри внимательно на бродяг, толпящихся у входа в твой дом. В лучах заходящего солнца в тени одного из них увидишь призрак Бледного Всадника Апокалипсиса.

Стая. Какая сила заставляет группу животных действовать настолько слаженно и эффективно, что опытные полководцы вынуждены признавать лучшую организованность и дисциплину в рядах обделенных сознанием тварей? Обученные, хорошо вооруженные отряды могут лишь защищаться и пятиться под напором многочисленного, до полусотни взрослых особей, сообщества ужасных псов. Вы можете представить стаю в пятьдесят голов? Пять – десять, не больше. Конечно, такая прорва хищников не может прокормиться, находясь все время вместе. Поэтому, как правило, те, кого называют волколаками, рыщут по лесу тройками-парами, реже поодиночке. Однако каким-то непостижимым образом при необходимости эти твари могут собраться неизвестно откуда в количестве, соразмерном возникающей угрозе. Ещё большее удивление вызвал бы у вздумавшего понаблюдать за поведением животных тот факт, что, при всей кажущейся рациональности действий, у них отсутствует всякая иерархия. Нет старших и младших, главенствующих и подчиненных, самое важное – нет лидера, Вожака. Стая – будто инструмент чьей-то злой или, скорее, чужой, безразличной воли. Глупые люди. Стаей движет инстинкт, нет-нет, не убийства – щенячьей любви и преданности. Слепого чувства к своей Хозяйке. Конечно, когда они не ощущают рядом объект своего обожания, они способны на некоторые вольности – по сути, они ведь просто собаки, хотя и необычные. Хуже, если на грани восприятия, затихающим отголоском слышны обрывки тоски и невнятного призыва. Они ведь просто собаки и не способны читать мысли и понимать речь – только эмоции. Еще трагичнее, когда ни один из псов не в состоянии оценить, здесь ли Любимая или они сейчас одиноки в этом мире, а чувства, пробивающиеся сквозь шум помех, исходят совсем с другого края Вселенной. Да, они убивают, убивают легко, играя, уходя от любого оружия, сводя с ума и предугадывая действия. Убивают для пропитания, подчиняясь безошибочному чутью, нашептывающему внутри голосу, что Так Надо, а бывает, и просто так – все в безумном мире подвержены стрессам. Но чаще они все же выполняют привычную работу. Помогают неведомому Пастуху стеречь неразумное стадо, но не от волков – от самого себя. Когда голосом, когда зубами, и чем бестолковее и упрямее особь, тем через большую Боль ей придется пройти, прежде чем она познает волю Пастыря.

Мало кому известно, но в иных реальностях, под другими звездами прозывают страшных псов не иначе как Божьими Овчарками.

Нос лодки уверенно рассекает водную гладь, оставляя за собой две расходящиеся в противоположные стороны невысокие волны. Ванко низко склонился над бортом. Отражение колеблется, разбивается на части, разбегается окружностями под ударами крупных капель дождя. Дождь. Как давно ему стали доверять, а не прятаться в ужасе под крыши при первых брызгах? Дождь вперемешку с пеплом – еще не забыты темные потеки сажи, что оставляла после себя падающая с неба вода. Тогда трудно было поверить в животворящие свойства влаги. Дождь не смывал грязь – он ее приносил. Грязь страшную, источающую странные болезни – слабость, головную боль и рвоту, грязь, разъедающую волосы, обжигающую до волдырей, сочащихся гнойными выделениями. И хотя не каждое выпадение осадков вызывало такие последствия, люди содрогались при виде первой капли. И медленно, очень медленно, в течение десятилетия учились потом без опаски подставлять лицо под дождевые струи. А вот мальчик радовался дождю. В глубине души каждого человека чистая вода – признак обновления и возрождения.

Стерва тоже любуется неспешным течением. Посередине челнока, прислонившись к борту и опустив руки в прохладный поток. Сегодня ей уже лучше, спала горячка, охватившая девушку после ранения и мучившая всю ночь. Помогли ли лекарства, выбранные Ключником наугад, или крепкий организм сам справился, кто его знает? Рахан утром размотал тряпки, осмотрел струпья, удовлетворенно хмыкнул и сменил повязку.

– Нормально.

– Шрамы страшные будут?

– Жить останешься.

Сейчас он клевал носом на корме, склонив голову после ночи у руля. Нипочем моросящий дождь, капюшон защищает от воды и скрывает изуродованное лицо. Вчера на рассвете, в робких лучах восходящего солнца, выбравшийся из леса Ключник выглядел несколько обескураженно. Не ответил на вопросы, молча подхватил пожитки, проследовал к сходням, отвязал лодку покрепче и устроился у кормила. Всем видом показал, что рассиживаться и ждать кого бы то ни было не намерен. Ванко со Стервой бегом бросились к суденышку.

Только отчалив и удалившись на приличное расстояние, Рахан позволил себе пояснить девушке:

– Волки.

– Что?!

– Волки. Волколаки.

– Много?

– Трое. Может, больше.

– Не может быть. Как же ты ушел?

– Просто. Развернулся и ушел.

– Так не бывает.

– Знаю. Они стояли и смотрели, рычали, – Ключник покачал головой, – недовольные, как будто подгоняли.

Стерва недоверчиво посмотрела на солдата:

– Где Краб?

– Он остался. На завтрак.

– А оружие?

– Не дали подойти.

– Странно, никогда не слышала, чтобы они добычу отпустили.

– Рахан, ты от них во второй раз ушел? – встрял Ванко.

– Да ну? – Наемница заинтересовалась.

– Было. Зимой, ночью. Вели. Играли, как с мышью. Или гнали. Не поймешь – то обложат, то вытесняют, за ноги хватали вполсилы. Пока я огрызаться не начал. Убил… нескольких. Тогда они озверели – откуда ни возьмись целая свора. Я с обрыва прыгнул. Так и не понял – сам спасся или все-таки выпустили.

Ключник поежился. Неприятные воспоминания даже для, казалось бы, лишенного чувств солдата: как задавленный копошащейся массой, ломающей клыки о прочный доспех, с трудом, по дюйму, оставляя за собой след из крови, не только своей, полз он по снегу, задыхаясь и с каждым клацанием челюстей лишаясь куска собственной плоти. Он двигался к обрыву, крутым двадцатиметровым утесом нависавшему над скованной льдом рекой. И там, на краю бездны, он, окровавленный кусок мяса, раздираемый болью, взмахивает ножом, отбрасывает последним усилием несколько урчащих тел, подминает под себя крупного волка и хрипло смеется. Шаг – и он уходит. Вниз. Удары о промерзшие камни, сначала немного амортизированные сжатым в руках мохнатым туловищем, потом иссеченные ладони расслабляются, и уже ничто не защищает в неконтролируемом падении. Треск костей. Тело отказывается группироваться. Короткая дорога длиною в двадцать метров. Высотою в двадцать метров. Мгновенья, но каждый встреченный камень – яркая вспышка на растянувшемся пути. Вышибает дух соприкосновение со льдом. Облегчение – можно приоткрыть рот и выплюнуть режущие язык осколки зубов. Пронзительный шум в сочащихся кровью ушах и где-то далеко, в недосягаемой высоте, разочарованный вой. Протяжный вой – последний звук в угасающем сознании…

– Да, странные твари, – Стерва прерывает ход его мыслей. – Так это они тебя так? Да ты счастливчик. Знаешь, как называют их на юге? Адские Гончие.

Адские Гончие… Божьи Овчарки… Не слишком ли противоречивы имена? А стоит ли вдумываться в такие мелочи? Дремлющему сейчас калеке, например, все равно, как именуют тварей, что до кости вонзали зубы в его конечности. И уж тем более не станет он разглагольствовать, во благо это или во зло кому бы то ни было. Оставим философам, нежащимся в благополучии и привыкшим делить мир на черное и белое, размышлять над подобными странностями. Тем же, смысл существования которых сводится лишь к выживанию, невдомек. Они не знают ведомого маленькой сове, сидящей на мохнатой ветке склоненного над водой дерева и внимательно, осознанно наблюдающей за неторопливым скольжением судна с тремя пассажирами, не знают, что нет преисподней, как нет и эдема, что послесмертие всем одно, за исключением лишенных этого дара несчастных, и что роль в собственном упокоении каждый выбирает сам.

Позвольте… сова? Леса уже почти два десятилетия не наполнялись привычным птичьим пением, хозяева небес – драконы, парящие в недосягаемой высоте, и никто не смеет соревноваться с ними, ни одной твари больше не дано права опираться лишь на воздух. А тут – сова. Впрочем, Стерва, заметь она это странное создание, не придала бы этому значения – так, сидит на ветке очередная прихоть сошедшей с ума природы. Ключник же спит, и нет ему дела до этого маленького посланника из прошлого, поэтому оставим без внимания, в тайне присутствие пернатого наблюдателя.

– Давно он с вами? – наемница спрашивает мальчика вполголоса, чтобы не потревожить сон кормчего.

– Недавно, в конце зимы, вышел ночью к хутору.

– А подрали его когда?

– Тогда и подрали. Все думали – умрет. Отец потом говорил: как на собаке зажило.

– Да, рубцы-то на свежие совсем не похожи…

Стерва задумчиво посмотрела на спящего. А ведь мир действительно полон ужасных существ, и где гарантии, что ночные бредни не имеют под собой ни слова истины? Вдруг истории об оборотнях, вампирах и прочей нечисти не просто страшилки для темных поселян?

– Мальчик, а его ведь волколаки покусали.

Ванко вздрогнул. Да, рассказы об укушенных на хуторе слышали, но серьезно к ним никто не относился, а применительно к Ключнику вообще не упоминали. О сверхъестественных свойствах лесных обитателей, с другой стороны, говорили уверенно и сомнению тоже не подвергали. Вот так так… Мало мальчику одной загадки.

– Как он себя вел, ничего необычного? – еще тише говорит Стерва.

– Раненый – лежал без сознания, потом… разговаривал мало, в стороне держался, очень слабый был, – паренек будто оправдывался, защищая друга.

– А когда напали, когда он дрался, как это происходило? – настаивает наемница.

– Ну… он с ножами хорошо может, и так, и метает метко, из самострела стрелял…

Ванко запнулся, вспомнив недавний ужас – склонившегося над трупом Рахана, черпающего ладонью кровь вперемешку с расщепленной костью и склизкими желтовато-серыми комками. Но то ведь способ маскировки, не более, так?

– Что? – оживилась Стерва.

Мальчик рассказал, она лишь уважительно кивнула:

– Толково. Ладно, что там, все равно мы с тобой в этом ничего не смыслим. Может, и правда – сказки, кто его разберет. В нормальной драке, без уловок, он, увечный, серьезной опасности представлять не должен, так что поживем – увидим.

Нельзя сказать, что вчерашние события не оставили след в душе мальчика. Гибель отца, братьев, друзей, уничтожение хутора – от этого щемило сердце и временами так накатывало, что хотелось кричать, но все слезы были выплаканы накануне, детям дано легче переносить горечь утрат. Вдобавок присутствие рядом Ключника однозначно действовало успокаивающе, за последнее время калека прочно вошел в жизнь и стал близким и родным человеком. Общение со Стервой тоже могло скрасить горесть, если бы не один момент. Вопрос давно вертелся на языке, страшно не хотелось его задавать, но Ванко решился:

– С… терва, – почему-то тяжело давалась такое обращение к девушке, – ты, это… ну… живая?

– В смысле?

– Не мертвая? Тогда, на ярмарке…

– А! – Наемница неожиданно звонко рассмеялась. – Повезло тебе с компанией – оборотень и нежить… Не бойся, никого там не убили, это было… представление. Для черни.

Мальчик облегченно перевел дыхание, после чего, как прежде, уставился на воду, ласкающую борта лодки.

Ключник спит. То есть не совсем спит – глубокого, расслабляющего сна, когда душа, если она есть, действительно отдыхает, уносясь в безоблачные дали, этого подарка, способного охладить воспаленный рассудок, он давно лишен. Его удел – балансирование на границе забвения и бодрствования, когда мозг будоражат полузабытые миражи-мысли, неотличимые от действительности, навеянные причудливыми капризами сознания. В данный момент, эхом недавнего разговора, он словно снова приходит в себя, распластанный на стылом панцире замерзшей реки. Приходит в чувство и видит в нескольких шагах безвольно изогнувшееся под неестественным углом косматое тело и пару живых, горящих в темноте, уставившихся ему в лицо разумных глаз. Взгляд, проникающий в душу. Порождающий внутри сознания не образы, не картинки – ощущения. Чувство сродства, некоей приобщенности, соучастия и единства. Неуловимая, как свет далекой звезды, печаль и плотно обволакивающее, зудящее сомнение. Рахан сжимает в непослушной руке нож – его рукоять ни за что, ни при каких условиях не способны выпустить привычные пальцы. Мужчина устал, предательски подкрадывается мысль: все, не двигайся, замерзание вкупе с потерей крови – легкий способ расстаться с жизнью. Но тотчас нетерпеливая злоба, не своя, чужая, накатывает волной, смывая постыдную слабость.

Ключник пробует пошевелиться. Руки-ноги слушаются, с неохотой, но непререкаемо исполняют волю владельца. Он пытается осмотреться – вокруг белая пустыня, тонущая в густой, непроглядной тьме. О нет! Никаких ориентиров – наверное, находясь без сознания, он еще двигался и удалился от берега. А волк? Он что, полз вслед? Впрочем, разве это не сон? Небо затянуто тучами, звезды не в силах подсказать дорогу. Вниз по течению реки, где-то совсем рядом, если верить потертой древней карте, поселок Ручей, к которому он стремился. Если вверх, там Каймоново, в дневном переходе для здорового, подготовленного человека. Вот только кто знает, в какой это стороне. Лежать нельзя, неподвижность – смерть. Рахан поднимается на четвереньки и направляется прочь от волка. Недовольное рычание. Чего тебе? Человек оборачивается и вновь упирается в холодный взгляд. Новые ощущения – раздражение, пренебрежительное превосходство над беспомощной тупостью. Тебе виднее, дитя природы. Ключник меняет направление – волк снова хрипит. Ключник тычется из стороны в сторону, пока вслед его движению не наступает тишина. Туда? Рахан еще раз оглядывается и чувствует удовлетворение и, в глубине, прежние тоску и сомнение. Видно, волку лучше известно, что нужно делать человеку, мужчина сплевывает и начинает обреченно бороздить снег в указанном направлении. Снег, лед, мороз, то тупая, то резкая боль, очередная вспышка – сознание вновь покидает его. Но покидает медленно, еще слышны отголоски недавнего присутствия в нем чуждого существа, и на какое-то мгновение Ключник вдруг становится лежащим на льду волком.

Зверь тяжело приподнялся на передние лапы, задняя часть осталась лежать, неподвижная, заваленная на бок. Волк бессильно свесил голову, его передернуло и вырвало кровавыми сгустками. Он еще ниже склонился, вонзил когти в лед и напрягся. Тело начала бить крупная дрожь, раздался хруст, спину выгнуло дугой, и хищник пошевелил задом. Поднялся, пошатываясь, подволакивая ноги, двинулся во мрак. Темнота. На этот раз окончательная.

Что это? Бред или воспоминания? Игра воображения, бессмысленное сновидение? Рахану очень не нравится то, что он видит, чем бы это ни оказалось.

Сны, ставшие привычными Ключнику, не несут успокоения, когда он пробуждается от дремы, выражение «свежий и отдохнувший» никогда не характеризует его состояние. Зато, что бы ни случилось, солдат приходит в себя молниеносно, словно и не грезил только что, а все время был в засаде, выжидая удобного момента. Полезная способность, однако Рахан отдал бы все, что имеет, за присущую всему живому, даже растениям, возможность забыться в глубоком сне.

И сейчас, лишь только на пути возникает малейший порог, опасная стремнина, кормчий открывает глаза, правит, меняет курс и снова проваливается в свое небодрствование.

Темнеет. Лодка скользит по воде, приставать к берегу на ночлег – непозволительная роскошь и неоправданный риск, поэтому пассажиры меняются ролями и теперь уже лишь один Ключник, болезненно изогнувшись, внимательно всматривается вперед. Стерва и Ванко, закутавшись в одеяла, вытянувшись в длину судна и прижавшись друг к другу, тихо посапывают. Черная, маслянисто поблескивающая вода, затянутое облаками небо, безмолвный черный лес на обступивших с боков сопках и белый плотный туман, наползающий на зеркало реки с берегов.

Безмолвие. Одинокая лодка, как ладья Харона, пересекающая лишенную брода реку Ненависть-Стикс, и Ключник – ее безобразный кормщик. Тот, кто побирается медной монетой-оболом покойников, который кладут в рот умершему по древнему обычаю и который не гнушается извлекать костлявыми пальцами из-под распухших языков бесстрастный демон. Тот, кто везет бессмертные души к Залу Последнего Суда. Нелепая, жуткая аллегория, но лишь Грядущему известно, насколько верным может оказаться сравнение…

Путешествие до Устья с одной остановкой в поселке Янталь для пополнения припасов заняло два дня. Еще не доплыли до первых безлюдных построек, как Стерва потребовала причалить к берегу, и там, потягиваясь и разминая отекшие члены, посвежевшая девушка заявила, что была довольна компанией, но теперь, увы, их дороги расходятся.

– Нравитесь вы мне, мальчики, но Осетрово я обойду стороной. Спущусь по реке Елене, там, говорят, края богатые, может, замуж выйду, детишек напложу…

Стерва улыбнулась, потрепала Ванко за вихры и мельком глянула на Ключника. Лишенный эмоций взгляд в ответ. Мертвые, один на самом деле, второй такой же пустой и отсутствующий, глаза зомби. Девушке вдруг нестерпимо стало жаль паренька. Она увидела его судьбу. Ребенок, привязавшийся к одержимому, ведомому одному ему известной целью. Обуза, стесняющая одиночку в его походе в никуда. Мальчик никому не нужен в городе, но будет брошен, оставлен у дверей какого-нибудь трактира, и будущее его – голод, прозябание и борьба за существование на задворках общества. Ключник лишь отведет его к людям, выполнив данный себе обет, отплатив за бессонные ночи, проведенные у постели смертельно раненного. Мужчине все равно.

Прощание затягивалось.

– Послушай, ты вообще – человек? – Стерва обратилась к камню.

Рахан всю дорогу говорил мало, вопросы чаще игнорировал либо отвечал односложно, не утруждаясь извлекать себя из омута собственных мыслей. Однако сейчас снизошел. Взгляд в сторону девушки, направленный сквозь, вдруг сфокусировался, и Стерва увидела человека, растерянного и грустного:

– Не знаю…

– Пацана пожалей, ты-то точно плакать не будешь, гляди, может, еще когда и встретимся…

Тень пробежала по изуродованному лицу. Ключник неожиданно обмяк, словно стержень выдернули из искривленного тела и оно безвольно повисло на своем посохе-костыле. Стерва с удивлением заметила, как слезятся наполненные пониманием чего-то важного глаза солдата.

– Пока, парнишка. – Девушка еще раз погладила плечо Ванко и двинулась прочь.

Сделав несколько шагов, она обернулась. В сторону города удалялся, хромая, опираясь с одной стороны на посох, с другой – на плечо мальчика, сгорбившись, опустив плечи, жалкий, беспомощный старик. Откуда ей знать, какой смысл можно вложить в незамысловатые слова прощания? Каких призраков вызывают они, за три года, слившихся в одно нескончаемое странствие, тысячу дней одинокого пути против ветров и вьюг, за все это время бесед с единственным собеседником – самим собой, ставшие уже не словами, а недоступным обычному пониманию заклинанием. Обретение умения думать – страшный, ненужный дар. Еще встретимся. Откуда это знать хрупкой девушке, самой, чтобы не сойти с ума, просто забывшей свое прошлое…

Стерва забросила на плечо рюкзак и споро пошла в сторону леса. Осетрово, где ей не очень хотелось показываться, лишь часть большого города, узкой полосой вытянувшегося на тридцать верст вдоль русла Куты до устья Елены. Она выйдет к жилью много восточнее, там, где еще можно встретить действительно свободных людей.

Толстый Том среди проживающих близ стен Осетрова считался одним из самых преуспевающих. Большинство жителей Устья Куты, кому не посчастливилось найти места внутри отгороженной территории острога, основным занятием в период проведения ярмарки избирали предоставление ночлега прибывающим купцам. Но только такие прожженные дельцы, как Том, могли позволить себе содержать номера на протяжении всего года. В Осетрово, находящееся на пересечении торговых маршрутов, часто забредали разного рода путники, однако внутрь крепости, сформированной частью из высоких старых кирпичных зданий, переложенных в проемах уже послевоенной кладкой, а где и остатками разобранных деревянных изб, изобилующих в округе, так вот, внутрь к себе горожане никого старались не впускать. За исключением особо важных гостей. Остальным же доставались места в нескольких гостиницах, которые содержались за счет города в неприбыльные времена, зато летом исправно делились выручкой в обмен на регулярное патрулирование. Такие постоялые дворы, разбросанные то тут, то там на территории старого города протяженностью почти в день пути, обнесенные частоколом из разобранных покинутых домов, тоже являлись центрами с ютившимися вокруг обжитыми постройками. Заведение Тома находилось ближе всех к бывшему порту, а потому почти всегда наполнялось посетителями и процветало. Ворота его двора практически в любое время оставались открытыми, городская стража, да и остальные осетровцы были завсегдатаями его таверны.