Текст книги "Дневник историка (2015–2018)"

Познакомился и с круговертью относительно издательства «Наука», которое фактически признано банкротом, а также с положением дел с академическими журналами, давно перешедшими под контроль Шусторовича. В не столь отдаленные времена рудники Колымы давно бы пополнились сидельцами. В настоящее время виновных найти невозможно, а в результате издательство может кануть в Лету. Когда обо всех этих безобразиях читаешь, то не перестаешь удивляться полной беспомощности прежнего руководства РАН, выпустившего из своих рук вожжи и предоставившего все естественному ходу событий.

Дочитал «Словарь исторических понятий», жаль, что у нас только недавно обратились к их изучению. Понимаю, что это весьма трудоемкая работа, но без этого подлинное научное исследование обойтись не может. К сожалению, лично сам тоже сравнительно поздно обратился к проблеме исторических понятий. По сути, это началось с реализации многотомного проекта «Общественная мысль в России», когда мне пришлось обратиться к словарям, в которых содержались самые разноречивые смыслы понятия «общественная мысль». Пришлось потратить немало усилий, чтобы самому сформулировать понятие и дать ему характеристику, что было сделано в специальной статье, а затем в докладе на международной научной конференции.

Погода установилась осенняя: холодно и периодически идут дожди, сильный ветер. Практически каждый день по несколько раз присылают информацию об ухудшении погоды.

10 июня

Вчера и сегодня просматривал «Критический словарь русской революции: 1914–1921». Немецкому словарю «Основные исторические понятия» он явно уступает, тем не менее его полезность очевидна. Вместе с тем он еще раз убеждает в том, что многотомник следовало бы предварить вводным томом о понятиях. Начал размышлять над общей историографической статьей для десятого тома, как мне кажется, основной подход вырисовывается. В четверг на эту тему буду говорить с Кириллом. Если удастся, то за лето статью можно будет сделать. Одновременно пора поразмышлять над вводной статьей для четырехтомника «Общественная мысль в России». Историографический раздел написал Леонид. Кроме того, за мной вводная и заключительная статьи для третьего тома. Так что в отпуске будет над чем поразмышлять.

Погода по-прежнему неустойчивая: холод и периодически идут дожди. Небо напоминает осеннее, облака стальные. Пора бы погоде прийти в норму.

11 июня

Вчера обсуждали с Кириллом кое-какие идеи будущей статьи «Кризис империи как историографическая проблема» для журнала «Российская история».

Многообразие коннотаций понятия «кризис» в историографическом пространстве обусловлено множественностью его интерпретаций сторонниками и последователями различных идеологических «школ» и «школок» в отечественной и зарубежной историографии. В подавляющем большинстве случаев данное понятие используется для характеристики некоего переходного состояния от «плохого» к «худшему». Согласно данной векторной трактовке кризис приводит к непредсказуемым катастрофическим переменам. Однако есть и другая интерпретация этого понятия, суть которой сводится к тому, что кризисы представляют объективно необходимый в развитии природы и общества «стадиальный компонент», фиксирующий и отражающий их переходное состояние в новое качество. В этом смысле суть политической и социальной инженерии состоит в том, чтобы вовремя «уловить» «кризисные сигналы» и попытаться перевести их в эволюционное русло. Если же инструментарий этой инженерии несовершенен, то кризис приобретает «взрывной» и непредсказуемый характер. Иными словами, от качества настройки политического и социального «сейсмографа» зависит перевод объективно назревшего кризиса либо в мирное эволюционное, либо во взрывное революционное русло. По сути, исследователи политических и социальных процессов должны выступить в роли экспертов объективных и субъективных способностей и возможностей власти и общества дать своевременный диагноз логике и тенденций исторического развития страны в соответствующий отрезок времени.

Если попытаться в данной логике понимания «кризиса» рассматривать процессы в пореформенной России, то можно констатировать, что после поражения в Крымской войне интеллектуальная элита в широком понимании этого слова, учитывая опыт европейских революций, взяла на себя инициативу разработки и осуществления комплекса реформ, которые помогли бы избежать подобного варианта развития событий. История подготовки и реализации Великих реформ 1860-х – 1870-х гг. самым подробным образом описана в отечественной и зарубежной историографии. Констатируя этот непреложный историографический факт, сделаем акцент на следующем важном для нас историографическом выводе о том, что Великие реформы не были системными. Самое главное – они не затронули традиционную политическую систему самодержавного режима, которая, по сути, и играла основную провокативную роль в возникновении и последующей раскрутке системного политического и социального кризиса в России на всем протяжении ее пореформенного развития.

Более того, отказ Александра III от конституционного проекта Лориса-Меликова вызвал цепную реакцию относительно корректировки ряда прежних преобразований, что, естественно, не могло не усугубить положение в стране. С одной стороны, мирный внешнеполитический курс нового царя создавал благоприятные условия для внутреннего развития страны, а с другой – это развитие в разных сферах и на разных уровнях продолжало оставаться асинхронным. Все более сильная включенность России в мировую экономическую систему стимулировала ее экономический рост, который, как это ни парадоксально звучит, способствовал выявлению целого комплекса причин отрицательного характера. Разумеется, речь идет не только о наличии сохраняющихся диспропорций между отраслями экономики, а прежде всего об объективных и субъективных условиях, обеспечивающих ее динамичное развитие.

Естественно, власть не была безучастна к проблемам экономического развития страны (денежная реформа 1897 г., железнодорожное строительство, развитие банковской и ипотечной системы, акционерное законодательство, иностранные займы). Разумеется, такие меры были важны и позитивны, однако они еще в большей степени высвечивали фундаментальные проблемы, решение которых и должно было обеспечивать не только количественный рост, но и качественные сдвиги в экономическом развитии страны как целого. Короче, российская экономика была той базовой сферой, которая стала «высвечивать» и «сигналить» о накопившихся проблемах и в других областях жизнедеятельности и жизнеобеспечения. Более того, мировой экономический кризис начала ХХ века не мог не отразиться на российской экономике, которая в большей или меньшей степени становилась частью мировой экономической системы. Экономический кризис с предельной очевидностью продемонстрировал наличие в российской экономике отраслевых диспропорций, негативных явлений в области ее финансирования и кредитования, в организации производства и подготовке научно-технических и управленческих кадров, взаимоотношений предпринимательского класса как с правительством, так и с наемными рабочими и служащими.

В отечественной и зарубежной историографии раскрыта природа и масштабы кризисных явлений в пореформенный период в аграрно-крестьянском секторе. Инициируемая сверху аграрно-крестьянская реформа по своим замыслу, формам и методам реализации была, с одной стороны, нацелена на сохранение социальной основы самодержавного политического режима (поместного дворянства), а с другой – направлена на смягчение противоречий между помещиками и крестьянами. К сожалению, подавляющее большинство населения страны (основная масса бывшего крепостного крестьянства) осталось опутанным старыми крепостническими и полукрепостническими пережитками. Сохранилась система прежних сословных перегородок и разного рода «экономических удавок» для всей крестьянской жизни.

Что касается других Великих реформ 1860-х –1870-х гг., то они, с одной стороны, оказались локализованными как территориальными, так и временными рамками, а с другой (и это главное) – их идейные вдохновители и разработчики преследовали ту же исходную цель – упрочение социальной основы самодержавного политического режима. Напомним, что в правительственных кругах на протяжении полувека шла дискуссия о месте и роли органов местного самоуправления в общей структуре самодержавной политической системы. Более того, Александром III в 1892 г. был инициирован ряд корректирующих мер, направленных на ограничение функций местного самоуправления. Ряд ограничительных мер был принят и в отношении реформированного суда и самого судебного производства.

Система корректирующих ограничений была реализована в области социальных (ограничительные меры выхода из общины) и национальных отношений (попытки унификации законодательства, ограничительные и запретительные меры против еврейского населения).

Отсутствие определенных и четких представлений у правящего режима о путях и перспективах России в новых исторических условиях на всем протяжении пореформенного периода стимулировало интерес к ним со стороны интеллектуального инициативного меньшинства, активно включившегося в разработку альтернативных вариантов развития страны. Если учесть, что в пореформенный период интеллектуальная среда в России еще более дифференцировалась, а былые кружки и салоны трансформировались в идейно-политические направления общественной мысли, а затем и общественного движения, то понятен и накал идейно-политической борьбы вокруг проблем будущего развития страны. В пореформенный период общественная мысль и общественное движение стали важнейшими факторами как идейно-политического дискурса, так и практических действий, оказывающих самое непосредственное влияние как на власть, так и на общество. По сути, в центре тех и других было, с одной стороны, осознание логики и результатов всего пореформенного периода, а с другой – поиски альтернативных выходов из осознанной теми и другими кризисной ситуации. Не случайно одновременно в недрах правительственных и общественных кругов активизировались интеллектуальные поиски вывода страны из кризисной ситуации.

О включенности интеллектуального потенциала в правительственных сферах свидетельствует создание целого ряда специальных совещаний по самым актуальным проблемам (разработка законодательства и структурных преобразований в области экономики и финансов, в аграрном секторе, национальной и конфессиональной сфере, в сфере социальных отношений, местном самоуправлении, цензуре). Логика правительственных преобразований продолжала неизменно преследовать прежнюю цель – укрепление самодержавной политической системы, которая рассматривалась в качестве единственно возможной инициативной и ведущей силы настоящих и будущих эволюционных преобразований России.

Иная ситуация в пореформенный период имела место в общественной сфере, разделившейся на три основные направления – консервативное, либеральное и социалистическое, которые со временем вступили в ожесточенную и непримиримую борьбу.

В конце ХIХ – начале ХХ века одной из центральных проблем дискурса внутри правительственных и общественных кругов была проблема путей дальнейшего развития России и возможных моделей и сценариях ее переустройства в соответствии с вызовами времени. Если попытаться в «сухом остатке» изобразить ход и исход этого дискурса, то получим следующую картину. В правительственных кругах окончательно и бесповоротно сформировалось мнение о том, что Великие реформы 1860-х –1870-х гг. сыграли стимулирующую роль в развитии России по вектору западноевропейского тренда. Более того, наличие национальной специфики (прежде всего сохранение неограниченного самодержавия) не только не меняет данный тренд, но позволяет, используя властную вертикаль, свободную в своих действиях от влияния общественных политических институтов, более оперативно и целенаправленно разрешать возникающие проблемы в процессе капиталистического развития страны.

В свою очередь, в общественных кругах оценка пореформенного периода и дальнейших перспектив развития России была более дифференцирована и неоднозначна. Недавно опубликованная коллективная монография «Модели общественного переустройства модели» позволяет специально не останавливаться на освещении данного вопроса. Отмечу лишь, что анализ моделей общественного развития страны, предложенных консерваторами, либералами и социалистами, предпринятый в отечественной историографии, позволяет показать общее и особенное в их подходах и прогнозах вывода России из кризиса, который вполне мог разрешиться амбивалентно.

Что касается властных политических кругов и поддерживавших их консервативных общественных сил, то они вплоть до февраля 1917 г. сохраняли уверенность в том, что кризисные явления вполне могут быть преодолены путем реализации системы текущих и перспективных мероприятий, своевременно разработанных и осуществленных самой властью. Более скептическое отношение к способности власти вывести страну из кризиса имело место в либеральных кругах, считавших, что без реформирования политической системы и осуществления прав и свобод будет затруднительно вывести страну на устойчивый путь мирного эволюционного развития. Социалистически ориентированные общественные круги выступали за революционный путь выхода из кризисной ситуации.

Уже сама по себе «сшибка» на идейно-политическом уровне по проблемам определения путей дальнейшего развития страны свидетельствовала о наличии глубинного противостояния в кругах российской общественности. Это уже само по себе свидетельствовало о том, что кризис в России приобрел поистине системный характер, поразив не только сферу экономики и социальных отношений, но и само общественное сознание.

Подводя краткий итог рассуждений о понимании кризиса, еще раз подчеркну, что понятие «кризис» не несет в себе сугубо негативную коннотацию. Кризисы являются органической частью становящейся и развивающейся исторической реальности, фиксируют наступление переходного состояния из одного качества в другое. Проблема власти и общества состоит в том, чтобы вовремя уловить переломный момент, вовремя создать условия и предпосылки для расчистки пути объективного развития от завалов и нагромождений прежних отживших эпох, мешающих найти мирный путь для новых явлений. Задача политической и социальной инженерии состоит в том, чтобы понять и осмыслить ролевые функции кризисов, понять их симптомы, оперативно найти оптимальные пути и средства их разрешения.

В рассматриваемый период (ни в Европе, ни в России) власть и общество таким инструментарием понимания и обнаружения симптомов кризиса длительное время не обладали. Их осознание происходило с большим опозданием. В пореформенной России в распоряжении власти было более сорока лет, чтобы дать объективную оценку постепенного нарастания кризисных явлений в разных сферах жизнедеятельности и жизнеобеспечения. Однако принимаемые властями разнонаправленные меры (стимулирующие и задерживающие процессы объективного развития страны) оказались неэффективными. Самодержавная власть, отказавшись от реформирования политической системы и ограничившись структурными реформами (разумеется, важными и временно эффективными), не смогла в полной мере осмыслить глубину и объективный характер пореформенного кризиса. Образно говоря, для лечения кризиса были избраны не те эффективные «лекарства». Вместо проведения хирургической операции (удаление опухоли – неограниченного самодержавия) кризис попытались локализовать гомеопатическими средствами. Такой вариант оказался неэффективным, привел к революции. Для ее прекращения власть вынуждена была пойти на самоограничение (Манифест 17 октября 1905 г., Основные законы 26 апреля 1906 г.). Нежелание власти последовательно реализовать системные реформы после революции 1907 г. привело к новому витку кризисных явлений в стране.

Накопление «потенциала» кризисных явлений в пореформенной России происходило в условиях становления российского общества, которое, с одной стороны, все больше и больше дистанцировалось от власти, а с другой – раскалывалось на три основные направления – консервативное, либеральное и социалистическое. Иными словами, помимо кризиса внутри самих властных структур разрастался кризис внутри самого общества. Важно иметь в виду, что наличие разновекторного характера представлений внутри властных структур свидетельствовало не только о сложносоставной структуре российской бюрократии, представители которой были выходцами из различных социальных страт, но и были носителями разных идейно-политических представлений о путях и судьбах развития собственной страны. Разумеется, все это еще в большей мере относилось и к становящемуся российскому обществу, в котором важная роль принадлежала интеллигенции (инициативному меньшинству), которая традиционно имела самые различные (нередко причудливые) идейно-политические представления.

Представление о кризисе в пореформенный период не может быть полным, если не принимать во внимание сложносоставной характер социальной, национальный и конфессиональной структуры российской империи. По сути, во всех выше обозначенных звеньях развивались собственные кризисы, которые стали отражением объективных и субъективных процессов, протекавших во всех этих сферах. На этом общем фоне кризисных явлений шел процесс формирования массового сознания, менталитета, образов восприятия конкретной повседневной действительности.

Таким образом, пореформенный период следует рассматривать как единый процесс накопления кризисных явлений во всех без исключения сферах жизнедеятельности и жизнеобеспечения. Такого рода масштабные системные кризисы с логической неизбежностью выливаются в массовые революции, которые и должны (но уже насильственным путем) расчищать дорогу объективно назревшим процессам и явлениям. В этой логике российская революция 1905– 1907 гг. закономерна и должна была расчистить страну от застойных вековых явлений, освободить дорогу новым общественным силам. Именно революция 1905–1907 гг. вынудила самодержавный режим пойти на самотрансформацию, созвать народное представительство и приступить к реформам всех сфер жизни. Однако, как нам представляется, власть не осознала грандиозности стоящих перед страной проблем. Отказавшись к 1909 г. от столыпинского варианта системных реформ, власть предпочла возвратиться, хотя и в бо́льших масштабах, к структурным реформам, которые не могли спасти от назревания нового кризиса. Если учесть, что власти после революции 1905–1907 гг. так и не удалось до конца расчистить «завалы», созданные в недрах пореформенного периода, то в 1908–1914 гг. к ним добавилось немало новых. Наложение друг на друга старых и новых кризисных «завалов» объективно вело к новой революции.

Представляется целесообразным включить в историографический контекст наработки общественной мысли конца ХIХ – начала ХХ века. Представители всех трех направлений отечественной общественной мысли (консервативное, либеральное и социалистическое) стали интенсивно обсуждать проблему пореформенного развития России как целого. Речь шла как об уроне и характере, так и дальнейших перспективах этого развития. В этой логике следует напомнить, в частности, о полемике, с одной стороны, между народниками и марксистами, а с другой – внутри социал-демократов по проблеме оценки уровня и перспектив пореформенного развития, о формах и методах выхода из системного кризиса, о ролевых функциях тех или иных социальных страт. По сути, речь шла о потенциях формирующегося в России нового капиталистического строя, во-первых, как результата выхода из дореформенного кризиса, а во-вторых, как порождения пореформенных социальных отношений. Одновременно речь шла о способности нового капиталистического строя к преодолению противоречий, зарождающихся уже на его основе. Несмотря на разность ответов на эти вопросы, вытекающую из ценностных мировоззренческих ориентаций, народники и марксисты давали характеристики и сохранившейся в неприкосновенности политической системе, представляющей собой реликтовый остаток предшествующих эпох. Для тех и других было ясно, что данный реликт должен трансформироваться в качественно иную политическую систему, иначе он будет уничтожен новыми социальными силами.

Можно утверждать, что эти общие мировоззренческие подходы позднее не только легли в основу разнонаправленных моделей преобразования страны, но и оказали определенное влияние на будущие собственно исторические исследования. По сути, в дооктябрьской и эмигрантской историографии не появилось исследовательских трудов, в которых бы проблема кризиса империи рассматривалась комплексно. Единственное исключение представляет книга Милюкова «Россия и ее кризисы», изданная в США, в основу которой были положены лекции, прочитанные им в Чикагском университете.

Что касается советской историографии за все семьдесят лет ее существования, то следует, прежде чем перейти к характеристике ее отдельных этапов, высказать ряд соображений общего характера.

Во-первых, советские исследователи, создавая свои труды, хотели они того или нет, вынуждены были руководствоваться марксистско-ленинской методологией и идейно-политическими партийными установками соответственно. Все это не могло не сказываться на выборе проблематики, ее интерпретации, на отборе источников при публикации сборников документов и материалов. Тем не менее при всем очевидном жестком партийном контроле и цензуре логика исследовательского процесса вынуждала исследователей как при выборе тематики и ее интерпретации, так и при отборе источников с каждым новым историографическом этапом расширять диапазон изучаемой проблематики, углублять и уточнять ранее достигнутые результаты, расширять документальную базу своих работ.

Во-вторых, в период «оттепели» историографический процесс стал более разнообразным. Наряду с традиционными темами (сугубо революционного и разоблачительно характера) стали появляться исследовательские труды, в которых при сохранении марксистско-ленинской парадигмы авторы высказывали и иные оценки и суждения относительно уровня экономического развития в пореформенный период, ролевых функциях союзников пролетариата в период трех российских революций. Характерно, что в это время, хотя и робко, прозвучало сомнение относительно гегемонии пролетариата на разных этапах революционного процесса в России.

В-четвертых, распад СССР и официальный отказ в новой конституции от любой идеологии обусловил распад единого историографического пространства. Каждый исследователь получил возможность высказывать собственные суждения по рассматриваемым сюжетам. В результате на данном историографическом этапе по рассматриваемой тематике мы имеем веер взаимно исключающих мнений, что нередко приводит к противоречивым результатам при оценке одних и тех же событий и явлений.

В-пятых, распад СССР привел не только к распаду единого историографического пространства, но и появлению в бывших союзных, автономных республиках принципиальных разночтений в оценке роли дореволюционной России как целого, так и особенно национальных и конфессиональных движений в империи. Все это создает определенные трудности в поисках взаимодействия и взаимопонимания между исследователями современной России и современных суверенных стран, ранее входивших в состав СССР.

Согласно общепринятой историографической традиции первый этап изучения проблем истории России конца – начала ХХ века начался после октябрьского большевистского переворота и продолжился до середины 1930-х гг., фактически до выхода в свет «Краткого курса истории ВКП(б)». Едва ли нужно специально доказывать, что представители «красной профессуры» основное внимание сосредоточили на обосновании общих закономерностей победы Октябрьской революции 1917 г. Причем основой акцент был сделан на характеристике основных движущих сил революции – прежде всего беднейшего крестьянства. В отличие от позитивных оценок деятельности этих социальных сил поведение других социальных сил – дворянства и буржуазии изображалось в исключительно негативных красках. В таком же духе освещалась «антинародная» внутренняя и внешняя политика царизма.

Что же касается освещения других проблем и сюжетов, то для историографии данного периода были характерны, во-первых, показ генезиса, формирования и функционирования российской социал-демократии; становление и кристаллизация внутри нее ленинской партии нового типа, а также ее размежевание с оппортунистическими элементами; ее окончательный разрыв с кратковременными мелкобуржуазными попутчиками по борьбе с самодержавием. Историография данного периода не обошла своим вниманием революцию 1905–1907 гг. (кстати, интерпретируемую как собственно русскую), при этом было обращено внимание на характеристику и расстановку классовых сил, деятельность I и II Государственной думы. Характеризуя предпосылки революции 1905–1907 гг., исследователи в данный период делали акцент на расслоении и даже пауперизации крестьянства; на расширении форм и методов социальной войны в деревне и городе. Одновременно политика (внутренняя и внешняя) самодержавия однозначно характеризовалась как антинародная, рассчитанная на подавление массовых крестьянских, рабочих и солдатских выступлений; на обострение национальных и конфессиональных противоречий, на осуществление колониальных захватов (русско-японская война).

Вместе с тем следует отметить, что в это время появился ряд интересных документальных публикаций, которые, с одной стороны, широко использовались в чисто пропагандистских целях, но с другой – способствовали расширению источниковой базы исторических работ. Из опубликованных источников данного периода хотелось бы обратить внимание на материалы Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, издания воспоминаний участников революции 1905–1907 гг. Много интересных материалов и документов было опубликовано в журнале «Красный архив».

После выхода «Краткого курса» и массовых репрессий 1930-х гг., непосредственно коснувшихся и представителей исторического цеха, положение в исторической науке, в том числе и по проблематике конца ХIХ – начала ХХ века, существенно изменилось. Наряду с сокращением документальных публикаций (в том числе из-за закрытия ряда исторических журналов) усилилась «цензурная селекция» новых публикуемых источников. Как и в предшествующий период, акцент был сделан на изучении истории партии большевиков и ее борьбе с идейно-политическими противниками всех направлений и уровней, на разоблачении внутренней (по аграрному, рабочему и национальному вопросам) и внешней политики (разоблачение ее колонизаторской и захватнической сущности). Продолжалось изучение различных социальных и национальных движений, наметилась тенденция к более обстоятельному изучению деятельности III и IV Государственной думы. Наметилась тенденция перехода от индивидуальных монографий к коллективным трудам обобщающего плана, в которых в качестве базовой выступала концепция «Краткого курса».

Ситуация в исторической науке стала понемногу меняться после ХХ съезда КПСС, который, по сути, стал точкой отсчета для третьего историографического периода. Воспользовавшись санкционированным сверху «потеплением», исследователи, прежде всего академических институтов, попытались изменить ситуацию с состоянием исторической науки как целого и, не опровергая марксистско-ленинской парадигмы, предприняли плодотворную попытку раздвинуть рамки сталинского «Краткого курса». Применительно к рассматриваемым проблемам данного периода это нашло свое отражение в появлении новых исследовательских сюжетных линий. Речь идет об углубленной разработке экономических и финансовых проблем, социальных структур, политических институтов, об усилении внимания к новым формам социальных движений, истории российских политических партий, в том числе национальных, и т. д. В это время начался настоящий бум публикаций документов и материалов по различным проблемам пореформенной России. Среди этих документальных публикаций следует выделить 18-томное издание по истории Первой российской революции, сборники документов и материалов по крестьянскому и рабочему движению. При традиционной «селекции» публикуемых источников они, тем не менее, способствовали не только расширению документальной основы исследований, но постановке новых проблем.

Представители «нового направления» в исторической науке обратили внимание на необходимость новых подходов в разработке комплекса проблем отечественной истории рассматриваемого периода, которые были сформулированы в докладе партийного бюро Института истории АН СССР, представленном в Отдел науки при ЦК КПСС. По сути, это был развернутый теоретически и методологически обоснованный план переориентации советской исторической науки от жесткой схемы «Краткого курса» к действительно подлинному освоению всего богатства марксистско-ленинской методологии истории. В этой логике предполагалось в едином контексте проанализировать, в частности, историю пореформенной России, всестороннее раскрыть сложные и противоречивые тенденции экономического развития, сложносоставную структуру тогдашнего сословного российского общества, переплетение различных форм социальных, национальных и конфессиональных движений, показать диалектику и логику взаимодействия и противостояния власти и общества. Все это вместе взятое позволяло всестороннее показать общее и особенное в российском историческом процессе, его ведущие тенденции прошлого и текущего развития.

Следует подчеркнуть, что в 1960-х – начале 1970-х гг. российские историки, разделявшие теоретические и методологические подходы, сформулированные представителями нового поколения, создали прорывные исследования по многим проблемам. Особые успехи были достигнуты в разработке ключевых проблем пореформенной истории России: ее экономического развития, аграрно-крестьянского и рабочего вопросов, объективных и субъективных предпосылок трех российских революций, роли в них классов и социальных групп, политических партий и общественных организаций. Однако результаты пионерских исследований, выполненных представителями «нового направления» и теми, кто разделял их исследовательские подходы, вызывали неприятие со стороны Отдела науки ЦК КПСС. Чиновники от науки усмотрели в них попытку «размывания» марксистско-ленинской методологии. Речь шла о том, что представители «нового направления» в исторической науке якобы неверно интерпретировали ленинские оценки о союзе пролетариата и крестьянства, гегемонии пролетариата. Последовавший в начале 1970-х гг. разгром «нового направления» в исторической науке сыграл весьма негативную роль в ее поступательном развитии. Тем не менее Отделу науки не удалось окончательно «перекрыть кислород» и совершить поворот к концепции «Краткого курса».