Текст книги "Ложь напрокат"

Примерно через час усталые, но довольные герои с изумлением взирали на дело рук своих…

– Да-а-а, – протянул Степа, и его нос, живший самостоятельной жизнью, трепетно задрожал и зашевелился, демонстрируя полную солидарность с хозяином: вот, мол, оно как бывает! Побледневший Монте-Витька, не выдержав напряжения, сел на лавочку.

– Ну, будем рассчитываться? – печально спросила Наталья, и Степин нос заволновался еще больше.

Клянусь, подруга была готова заплакать.

– Моему денег в руки не давать! – послышался с дороги голос Нинки. – Девка без зимних сапог.

– Девятый вал, – тоскливо пробурчал себе под нос граф.

– Значит, так, – подвела итог Наталья. – Я рассчитываюсь с генеральным подрядчиком Степаном, а он рассчитывается с Виктором на глазах его жены, являющейся его полномочным представителем. Степа! Бери деньги и знай – ты погубил мою жизнь!

Нос Степы крупно вздрогнул и замер. Генподрядчик что-то бурчал о вынужденном спасении своей жизни. Я не очень поняла. Нос заглушал все слова.

– Сиди! – решительно опустила графиня на место встрепенувшегося было Монте-Витьку, и тот покорно сник.

Секрет своего мастерства вести диалог с алконавтами Наталья выдала вечером на крыльце. Ниночка, как истинная графиня, уговорив одна бутылку любимой рябиновки во время устроенного нами прощального ужина, была не очень любезно отправлена спать графской дочерью Александрой. Наташка без признаков хвастовства поведала, как утром по дороге к Степе-носу перехватила графа Монте-Витьку, возвращавшегося от друга и собутыльника с ночной питейной смены. «Тебе повезло, – обрадовала его подруга, крепко схватив за руку, – ты первым избавишься от своей пагубной тяги к алкоголю. Сейчас и на всю оставшуюся жизнь». Монте-Витька посмотрел на нее с нескрываемым изумлением. Его мозг работал совсем в противоположном направлении и мысленно твердил хозяину: «А зачем такая жизнь вообще нужна?» Только в более решительных выражениях. Витька недоверчиво ухмыльнулся и почесал макушку, раздумывая, не послать ли Наташку туда, куда послал вчера нашу крышу. Подруга многозначительно улыбнулась и твердо сказала: «Можешь зря не стараться. Туда не пойду. Все твои мысли – как на ладони. Моя профессия такая – врач-психиатр-экстрасенс-нарколог». Витька испуганно шарахнулся в сторону. Наташка строго погрозила ему пальцем и добавила: «Не шали! Я лечу алкоголиков и бесконтактным способом. В радиусе двадцати пяти километров… Хотели завтра уехать, но теперь уж все равно надолго здесь застряли. Пока крышу будете чинить, нормальных людей из вас сделаю. Сейчас пойдешь домой, и тебе будет плохо. Захочется выпить, но это желание возникнет в последний раз. Выпить ты уже не сможешь – наизнанку вывернет. Чувствуешь потребность в стакане?» Глаза Натальи смотрели на графа в упор, и он с ужасом ощутил признаки нестерпимой водочной жажды. «Стой! – сорвавшимся на петушиный крик голосом, остановил он Наташку. – Стой… Че ж так сразу-то? Сегодня надо крышу доделать!» – «Одно другому не мешает, – строго возразила подруга. – А если крышу почините, завтра нам надо уезжать… Закрутимся – и не успею». – «Ща, я мигом назад, к Степке», – перебил ее граф. – «Нет! – приказала Наташка. – Сесть на крыльцо и ждать! Я сама с ним поговорю».

Обработка Степы-носа несколько отличалась от Монте-Витькиной. Вытянувшись в струнку и сложив руки на груди, Степа лежал на ветхой тахте, ножками у которой служили кирпичи.

Лежал он прямо в рабочей одежде. Глянув одним глазом на Наташку, недовольно пробурчал: «Сегодня воскресенье. Отдыхаем. Завтра и начнем…» «Да хоть послезавтра, хоть через месяц, – равнодушно сказала Наталья, внимательно оглядываясь по сторонам. – Так! Лежак я твой выкину к чертовой матери… Это тоже долой». Наташка смахнула с комода нагромождение хлама, в котором смогла различить только стаканы, секунду поразмышляла и сдернула заодно грязную кружевную мини-скатерочку вместе с прилипшими застарелыми остатками закуски, хранившейся с незапамятных времен. Потом пошла сметать все со стола. Жалобный звон стеклянной тары молил о спасении. Степа, матерясь, вскочил и потребовал разъяснений. Наташка поправила волосы перед засиженным мухами зеркалом, давно забывшем о своем предназначении, и брезгливо скинула его вниз. «Степа! Я переезжаю к тебе, любимый. – Степин нос отчаянно запротестовал. Руки тоже. Слов не было. Очевидно, Степа ими подавился. – Ну не стоит так волноваться, дорогой. Я не могу без тебя жить. А ты ко мне со временем привыкнешь… – Подобие покрывала с тахты вместе с матрацем полетели на пол. – И тебя вылечим! – Наталья заботливо погладила Степу по плечу. – Видишь, как твоего приятеля корежит? Он тебе расскажет о моей профессии. Нет, ты не на дверь, ты в окошечко посмотри». – На крыльце действительно дрожал крупной дрожью граф. То ли с похмелья, то ли от утреннего холода. Степа потерял способность рассуждать, но подруга упорно этого не замечала. «Если бы не крыша, мне пришлось бы завтра уехать, – порадовалась она. – Такая удача! Поживу подольше, ты поймешь, что к тебе пришла большая любовь. А то ведь уехала бы, не укрепив как следует свои и твои чувства. Кто знает, может, долг перед мужем и пересилил бы… Он мне недавно перстень подарил. С бриллиантом. Не хотелось бы возвращать ему три тысячи долларов. Ну да мы с тобой заработаем. Татьянина крыша не последняя в твоей жизни. Ладно, – заторопилась Наташка, не хочу себя компромментировать. И так задержалась. Встретимся попозже. Я сама тебя найду. Из-под земли достану, милый… Не провожай, – предостерегла она Степин нос, – плохая примета. – И выпорхнула на крыльцо. Перепуганный граф торопливо вскочил и раскланялся. – Ах, какой был мужчина! – Наташка мечтательно закатила к небу глаза. – Настоящий полковник!» Граф ломанулся в открытую дверь и полетел на встречу с неизвестным… Наташка, отметив момент приземления Монте-Витьки, удовлетворенно кивнула головой, посчитав свою миссию успешно выполненной…

Стало прохладно. Деревня, казалось, спала. Света в домах не было. Время от времени издалека доносился свист и взрывы хохота – гуляла молодежь. Иногда лаяли собаки, и Денька, лежавшая на крыльце, глухо ворчала.

– Ты уверена, что мы можем уезжать? – спросила я пригорюнившуюся Танюшу.

– Да как вам сказать? Уверена. Но не хочу, чтобы вы уезжали. С вами я успокоилась. Страх, кажется, прошел. Только не дает покоя это странное сходство погибшей женщины со мной. Ее наверняка приняли за меня… Хочется разобраться во всем.

– Для этого есть мы. – Я поправила на ее плече сползшую было куртку. – Есть кое-какие надежды на положительный результат. При первой возможности тебя отсюда вытащим. А пока не в гостинице же тебе торчать. У тебя, кстати, мобильник оплачен?

– Да. Перед отъездом оплатила. Девчонки, вы… Хотя ладно, не надо. Я вот только все думаю, почему он так сделал?

– Нашла о чем думать! Вот выясним все, тогда и будем думать, – прервала ее терзания Наталья. – Чего уж там! Все козлы. Пойдемте-ка спать. Завтра надо собираться в обратную дорогу. А то Степа-нос в партизаны уйдет. У него все-таки хозяйство – дом, две курицы и дача. На кого покинет?

Наташка права. Сначала следует во всем разобраться, а потом страдать. Куча накопившихся вопросов и так не давала спокойно спать. Вся беда в том, что столь скорого возвращения члены наших семей не ждали. Если хорошо подумать, то не могли же мы, приехав поздно в пятницу, за выходные дни отправить мою бедную тетушку в интернат! Причем не имея на руках так называемой путевки в интернатовскую жизнь. Следовало для приличия пару денечков выждать. С другой стороны, не хочется терять времени, о чем я прямо и сказала.

Наталья призадумалась, но не надолго:

– А почему бы нам твою тамбовскую тетушку не похоронить?

Я даже слегка испугалась:

– Как это так сразу?

– Очень просто. Будем считать, что это производственная необходимость. Не можем же мы допустить простоя в работе.

– Не знаю… Не уверена… Что-то слишком много похорон. Да и жалко ее как-то.

– Ты лучше Татьяну пожалей. И меня тоже. Тетушка твоя пожила, слава богу. Нам бы до таких лет дожить!

– А сколько ей лет, ты не помнишь?

– Интересно! Тетушка-то твоя… Подожди, где у тебя тетушка?

– В Тамбове…

– Да нет там у тебя никакой тетки! И никогда не было. Мы ж ее выдумали.

– ?..

– Дошло? – Наташка радовалась, как ребенок. – Вот как выдумали, так и похороним. Не дождалась она нас. Приехали, а там такое горе! Сегодня и похоронили. А завтра, значит, в дорогу.

– Ой, – вскрикнула я, – так мне же следовало позвонить Димке и сообщить печальную новость.

– А ты ему вообще-то звонила за эти дни?

– Не-ет. – Я запоздало раскаялась.

– Немудрено: пожалела любимых людей. А потом, когда ж тебе было звонить, так закрутилась! И я с тобой тоже – сплошная беготня. Завтра и позвоним.

Со сборами в обратную дорогу не торопились. Из Тамбова, если не гнать, скоро не приедешь. Осень очередной раз взбрыкнула, и с утра опять установилась теплая погода. Солнце, извиняясь за временный прогул, вовсю старалось подсушить многочисленные лужи. Наталья деловито проверила запасы продуктов в холодильнике и все запоры на дверях. В десять часов прибежала Нина и попросила прихватить до Николинского Шурку. У них произошло радостное событие: честно заработавший чекушку муженек выпил ее в одиночестве и всю ночь не вылезал с огорода. К утру рвота измотала мужика вконец, и он слабым голосом попросил привезти ему какое-нибудь лекарство из аптеки. Наташка понимающе кивнула и велела купить фестал и церукал.

– Две таблетки фестала и одну церукала. Оклемается.

В одиннадцать мы были готовы к отъезду. Соседи вышли нас провожать. Шурка сунула мне в руки какой-то пакет:

– Это вам с теть Наташей. Мое хобби. Только рамки мне папка делал.

Денька нехотя забралась на заднее сиденье. Татьяна тихонько плакала, Наташка тоже. Я не успевала их уговаривать. Только слова о том, что они тормозят расследование и увеличивают время вынужденной ссылки, заставили их прекратить рыдания. Лицо Танюши приобрело скорбное выражение великомученицы. Наташкино – суровое и решительное. И тут, уже сидя в машине, всплакнула я. Подруга решительно рванула с места, Денька, как всегда, свалилась вниз и моментально вскочила назад.

– Сколько километров со мной отмахала, а никак не научится правильно ездить! – сделала собаке выговор Наташка.

– Ой, я валяюсь! – заорала Шурка. – Смотрите, смотрите! Степа-нос вас провожает!

Из-за угла последнего дома осторожно выглядывал Степушка. Наташка с любимым не попрощалась…

В Николинском высадили Александру, и она, помахав нам рукой, бодро понеслась в аптеку. Забежали к Ларисе Никифоровне попрощаться и попросили наведываться к Танюшке.

– Да я ее уговорю ко мне переехать. Мои ребятки в отпуск собираются, к родителям Лерочки, а потом на море. Нам вдвоем замечательно будет, – сказала она.

Я уже уселась в машину, когда услышала оглушительный визг подруги, решившей было поправить сумку в багажнике. Непонятно откуда взявшийся оголтелый петух, сверкая белым оперением, налетел на Наталью, и она, прикрываясь рукой, с визгом отскочила в сторону. Петух не рассчитал, видно, и влетел в машину. Денька расторопно сиганула с сиденья вниз и на всякий случай вжала морду в передние лапы. Петух, по-своему матерно выражаясь (а откуда ж ему было набраться хороших манер), пошаркал лапами о сумку, покосился на мое каменное изваяние, захлопал крыльями и победно заорал: «Кукареку!!!»

– Ах ты, голубь недоделанный! – опомнилась Наташка и, схватив подвернувшуюся хворостину, попыталась выгнать нахала из машины.

Петух подскакивал, грудью отражал атаки и орал, но уже благим матом. Потом до него дошло, что перевес сил на стороне противницы, и он испуганно заметался по салону в поисках вылета.

– Ирка, да отомри ты наконец, открой свою дверь, может, этот козел вылетит! – крикнула подруга.

Я вздрогнула и выполнила приказ подруги. Петух взлетел ко мне на голову и, только прихватив клок моих волос, покинул салон. Мужественная Денька из-за моей спины яростно облаивала петуха, без оглядки лупившего в сторону своего гарема, ставшего свидетелем его позора. Подбежавшая к финалу Лариса Никифоровна укоризненно покачала головой:

– Это не петух, а тайфун! Его Терминатором зовут. Соседка давно собиралась на суп пустить, да муж возражает. Он у них вместо сторожевого пса.

– Таких петухов следует на цепи держать! – громко заявила Наташка. – И выгуливать только в наморднике!

Еще раз попрощавшись с пожилой женщиной, мы тронулись в путь.

По дороге я не торопясь рассказала Наталье о том, что мне удалось узнать и к каким выводам я пришла. Подруга на глазах мрачнела.

– Эти новости не для Татьяны. Во всяком случае, пока ей лучше оставаться в неведении, – сказала она.

Наталья вела машину на скорости не более тридцати километров в час. Лужи, казавшиеся легкомысленными, неожиданно оказались хорошо замаскированными ямами, в чем мы имели несчастье убедиться и, что еще хуже, – убедить в этом ни в чем не повинных жителей деревень. Свободное и уже подсохшее пространство на улицах местами занимали собаки и куры. И освобождать не торопились. Машина шла осторожно – по лужам, как по минному полю. Наконец выползли на асфальтовую прямую к Спас-Клепикам. Многочисленные выбоины уже не пугали, и Наталья увеличила скорость аж до пятидесяти километров. Странно, несколько дней назад дорога показалась лучше.

Обратный путь прошел без приключений. В разговорах о душе и духовном начале. Не знаю, что послужило причиной, но бравые инспекторы ГИБДД почему-то избрали именно нашу «Ставриду» в качестве транспортного средства, достойного подвезти до подмосковных Люберец священника. Правда, первоначально им, как и отцу Афанасию, не понравилось выражение лица на Денькиной морде. Не убедило даже утверждение, что собака такой и родилась. Денька обиделась и, посмотрев на священнослужителя печальными глазами, понуро улеглась, отвернув морду. Раз, мол, она вам не нравится. В смысле, морда… Неплохо бы посмотреть со стороны на свои… В смысле, гибэдэдэшные.

С этого момента в сознании присутствующих за бортом произошел коренной перелом. В результате я оказалась на заднем сиденье с Денькой, за что моя левая щека была благодарно вылизана. Вместе с ухом. Спастись от выражения собачьей признательности помешала не вовремя застрявшая в пустой сумке нога. Наталья тронулась с места, естественно не обращая внимания на мои попытки освободиться от сумки и от Деньки. Отец Афанасий оглянулся, дабы помочь – хотя бы участием. Милая собака скрепя сердце облизала и его: неудобно все-таки обиду таить.

– Сидеть!!! – раздался громоподобный глас Наташки.

Все шарахнулись на свои места и уставились на дорогу. Подруга такой исполнительности не ожидала и долго объясняла священнику, что к нему эта команда отношения не имела.

Возню я прекратила. Правая нога прекрасно доедет и в сумке, тем более что я с самого начала двинула молнию не в ту сторону. Отец Афанасий разговорился, и я окончательно забыла про неудобства. Ну когда бы и где я смогла узнать о том, что в старину святые иконы делали исключительно из липы. А липу для этих целей срубали только на новолуние. На липовую доску рыбным клеем наклеивался холст. Его олифили, потом грунтовали и покрывали тонким слоем золота, чтобы икона как бы светилась изнутри. Писать икону начинали отнюдь не с лика святого. Сначала писался фон, потом одежда и только на шестой день, очередной раз помолясь, приступали к священному лику. Ибо сам Господь создал человека только на шестой день. До этого создавал ему все подходящие условия для жизни, которые тот потом презрел.

– А ведь наш праотец был двоеженцем! – неожиданно воскликнула Наталья. – Наша праматушка Ева была у него второй женой! Верно? Первая была вылеплена из глины, – продолжила подруга. – Вероятно, показалась чересчур самостоятельной. Да кого ж из представителей мужского рода это устроит? Вот и решено было использовать вторсырье… Интересно, какое ребро у Адама пострадало? То-то я чувствую в некоторых мужчинах, мягко говоря, некоторую неполноценность. Это у них наследственный фактор! Ну да к чему это я все? – Наталья призадумалась. – А! Вот к чему: мой отец, царствие ему небесное, был четвероженцем! Выходит, это исторически почти оправданно. Дети всегда идут дальше своих родителей…

Полемика между отцом Афанасием и Натальей по вопросу происхождения мира и человека была увлекательна и продолжалась долго. В результате подруга пришла к знакомым постулатам: перед Богом все равны и лучше один раскаявшийся грешник, чем девяносто девять праведников. Далее разговоры коснулись и мирского. У придорожного магазинчика купили минеральной воды и заодно узнали от отца Афанасия, что слово «пиво» никакого отношения к этому хмельному напитку не имеет. Встарь это слово обозначало любое питие – квас, морс, медовуху, березовый сок и далее по списку…

Я молчала-молчала и наконец решила принять хоть какое-то участие в беседе. Доказать материальность своего присутствия, а заодно и потрясти впередсмотрящих кое-какими знаниями. Поводом послужила придорожная травушка-муравушка. Зелененькая. Ее приволокла подруга вместе с Денькой и ошметком грязи на собственных кроссовках.

Пока Наташка шаркала подошвами по земле, держась за открытую дверцу машины, я скромно поведала, что к ее ногам пристала настоящая трава-мурава. Так наши далекие предки называли спорыш – изящную травку, в изобилии росшую на наших дачах. Но блеснуть осведомленностью и далее мне не удалось. Отец Афанасий перехватил инициативу и поведал, что спорыш являлся отличным сырьем для изготовления зеленой краски путем муравления, то бишь длительного, чуть ли не полгода, томления в печках. Причем заготавливали для этих целей не всю травку целиком, а только узелки. Наташка поняла этот рассказ по-своему, решив, что ей предложили не разбрасываться ценным сырьем. В результате мне не очень любезно было предложено лично возобновить утраченный со временем процесс муравления, а не заводить дурацкие разговоры. Больше я в беседу не вступала, а когда проснулась в Люберцах, решила спросонья, что отец Афанасий не выдержал Натальиных раскольнических идей и решил бежать. Ан нет! Он просто приехал к конечному пункту назначения. Простились мы тепло и сердечно. Мне показалось, что священник испытывал ко мне при прощании более теплые чувства, чем к подруге. Не иначе как был благодарен за длительное молчание в пути.

– Вы знаете, – сказал он напоследок, – у вас с собакой удивительно похожее выражение глаз.

«Чай родня, – едва не вырвалось у меня, – все мы, как нас тому долго учили, родом из Мирового океана…»

До Кольцевой дороги обсуждали с Натальей планы дальнейших действий. Прежде всего, единогласно постановили: неделю на работу не ходить, тщательно скрывая свое преждевременное возвращение от администрации по месту работы. Практика показала, что совмещать трудовую деятельность с расследованием преступления весьма затруднительно. Потом решили заехать на бывшую квартиру мамы Танюши. Хотя Татьяна и говорила, что соседи по лестничной клетке сменились, но ведь кое-кто из старых жильцов остался. Да и новые пригодятся. Я достала справочник сельского электрика (ошибочно захватила его из дома вместо авантюрного романа) и проверила наличие фотографии, на которой Татьяна с букетом тюльпанов и мной на отшибе. Я, по моему мнению, на этом снимке была совершенно ни к чему: со здоровенным ломтем хлеба в руке и чуть большим по размеру куском колбасы лучше всего смотрелась бы в тени самовара, но… фотографировала Наташка. Не будешь же всем доказывать, что все это подруга принесла с собой и попросила просто подержать. Правда, исключая тюльпаны.

По пути заехали отобедать в «Ростикс», предварительно освободив мою ногу от сумки.

– Не возражаешь? – спросила Наташка и, не дожидаясь ответа, легким движением руки сломала молнию. – Вытаскивайся. Без молнии можно и обойтись. Главное, сумку не разносила, – прокомментировала она свои действия.

Спорить я не стала.

Не так давно мы обзавелись пластиковыми карточками «Виза» и успешно пускали этим пыль в глаза окружающим. Когда я на работе в поисках ключей вытряхнула содержимое своей сумки, случайно оказавшийся рядом шеф выхватил из общей кучи вещиц мою «Визу» и, покачав головой, завистливо сказал, что я определенно живу на нетрудовые доходы. Помнится, мне довелось испытать чувство гордости. За то, что это не так. История получения карточек проста, как манная каша. Фирма проводила рекламную акцию и в рамках этой акции обеспечивала посетителей пластиковыми карточками «Виза» с припиской «Почетный гость». Став «почетными гостями» почти случайно, мы с Наташкой уже успели обзавестись кругленькой суммой на накопительном счете. В сто российских рублей каждая. Но ведь это, думается, не главное…

Усачевская улица оказалась довольно старым и спокойным местом для эксклюзивного проживания. Об этом скромно напоминали новые нестандартной планировки многоэтажные дома, безуспешно пытавшиеся скрыться за чугунными решетками заборов. В некоторых дворах били фонтаны. Осенние клумбы поражали своим пышноцветьем.

Бывший дом Анастасии Владимировны, простая многоподъездная девятиэтажка, с изумлением смотрел на новое окружение: было такое впечатление, будто он задремал и, очнувшись, понял, что случайно оказался не на своем месте. Во дворе играли и с визгом носились дети. Кто под присмотром, кто – без. В зависимости от возраста и наличия бабушек.

Мы поднялись на седьмой этаж и решительно позвонили в квартиру, много лет считавшуюся Татьяниной. Как и следовало ожидать, нам не открыли. На звонок в дверь соседней квартиры тоже никто не откликнулся. Зато в следующей повезло. Дверь с маху распахнулась, и на пороге возник долговязый подросток в широченных штанах и растянутой белой майке навыпуск.

– Ну и че? – вызывающе спросил он нас.

– Ниче, – скромно пожала плечами Наташка. – Спросить хотели…

– Че спрашивать? Дал в глаз и еще раз дам! Ништяк! Зато сразу врубился.

– Ну дал и дал. Может, оно и вправду «ништяк», – легко согласилась Наташка. – Не нам же…

Тинейджер слегка опешил и на всякий случай вернулся к точке отсчета:

– Ну и че?

– Ниче… – Подругу заклинило. – Спросить хотели…

Беседа явно пошла по замкнутому кругу. Я посчитала своим долгом вмешаться.

– Молодой человек, – просто лучась доброжелательностью, начала я, – вы не знаете, живет ли кто-нибудь в квартире напротив?

Молодой человек вопроса не понял. Наморщив лоб и придав задумчивому взгляду легкий налет дебильности, он уставился на меня. Я вопрос повторила. Медленно и по слогам. Он кивнул головой и сказал:

– Нет.

– Не живет или не знаешь? – упорно шла я к намеченной цели.

– А вам кого надо? – последовал встречный вопрос. – Если Красикова С. А., то это я. Дал в глаз и еще раз дам!..

– Да кто тебе мешает! – рассвирепела Наташка. – Только повремени чуток и ответь на вопрос…

– Видите ли, уважаемый С. А., – опять подключилась я, – нам глубоко по барабану ваше упорное желание дать кому-то в глаз. Нас интересует, живет ли кто в квартире напротив.

На этот раз мыслительный процесс у подростка занял меньшее время:

– Так вы не из детской комнаты милиции?

– Нет, – ласково утешила его я. – Мы, смею надеяться, вышли из детского возраста. А в милицию вообще не обращались…

– А-а-а. – С. А. оживился. – Мы тут с отцом разъехались, так он как нажрется, приезжает сюда по старой привычке мать бить. Я вчера ему в глаз дал. А он обещал на учет в детскую комнату милиции поставить, козел!

– Козел! – с энтузиазмом подхватила Наташка. – Я бы тоже ему в глаз дала…

– В следующий раз, – осадила я подругу. – Так что насчет соседей?

– Живет там одна. Мы только два месяца назад въехали. А она вроде чуть раньше. У нее муж погиб. До этого с ним жила. Нормальная тетка.

Я торопливо достала фотографию Татьяны и показала подростку:

– Это она? – Свою фигуру я предусмотрительно закрыла указательным пальцем.

Он даже вглядываться не стал, опознал соседку сразу. И также сразу насторожился.

Уловив эту настороженность, я поспешила успокоить мальчишку, сказав, что Ольгу много лет ищет родная сестра. Они близнецы. И вот можно было бы порадоваться за них, но, как назло, не можем застать владелицу квартиры дома. С. А. еще раз задумался:

– Да я ее сам давно уже не видел. Почти полмесяца.

– Как думаешь, может, остальные соседи что подскажут?

– Вряд ли. В другой квартире ваще площадь азеры снимают. Их всю дорогу дома нет. Тут участковый приходил, они заперлись и не открыли.

На верхнем этаже с нами разговаривать не захотели. Отделались стандартной фразой: «Ничего не знаем и знать не хотим».

Спустились на этаж вниз. Пожилой мужчина с крупными чертами лица недоуменно посмотрел на нас и заявил, что подробности чужой жизни его не интересуют. На наше счастье, они интересовали его жену. До такой степени, что она пригласила нас в квартиру. «Хрущевка улучшенной планировки», – подумалось мне. Но если дешевые «хрущобы» призваны были спешно решить вопрос выселения нашего народа из подвалов, полуподвалов и бараков, что служило до поры до времени хоть каким-то оправданием этому бредовому проекту, то квартиры в девятиэтажках являлись прямым издевательством над этим самым народом. Ну чем, скажите на милость, отличается двухкомнатная распашонка от двухкомнатной хрущевки, в которой одна из комнат проходная?

Любознательная хозяйка сначала выяснила, по какому поводу мы интересуемся квартирой Анастасии Владимировны. Удовлетворив ее любопытство тем, что у нее через много лет нашлись родственники, потерянные во время войны, мы приступили к расспросам. Результат был ошеломляющий: Анастасия Владимировна оказалась гордячкой и отличалась заносчивостью. Жила вместе с дочерью Татьяной и матерью. В связях, порочащих ее женское достоинство, замечена не была. Ни с кем в доме не дружила, в гости ни к кому не ходила, к себе тоже не приглашала. Антонина Витольдовна, как звали нашу собеседницу, пыталась было завязать дружеские отношения с соседкой, не раз приглашала ее посидеть у дома на лавочке – всегда ведь есть что и кого обсудить – и постоянно натыкалась на вежливый, но решительный отказ. Правда, Анастасия Владимировна много работала – поздно приходила, рано уходила и даже домой брала работу. Ее мать – Елизавета Семеновна, царствие ей небесное, была женщиной более общительной и жаловалась, что Настенька себя совсем не жалеет. Девочка у них росла добрая, вежливая такая, но вот выросла… Нет, сначала-то ничего была. Замуж вышла и вместе с мужем частенько жила у матери. Елизавета Семеновна к тому времени уже умерла. Анастасия очень тяжело переживала ее смерть. Одна радость – дочка Татьяна. Да только много мы, матери, взрослым детям-то нужны? Виду, что ей плохо, Анастасия, конечно, не показывала. Похудела, потускнела, но никому не жаловалась. Собиралась через год пойти на пенсию и уехать в деревню. Не дожила. А как радовалась, что скоро все переменится. Танька спохватилась, да поздно было. Но что правда, то правда – по матери убивалась. Даже жить в свободной квартире не стала. А когда заезжала, выходила очень заплаканная. Долго жилплощадь пустовала – нет бы сдать кому. А потом вдруг объявилась. Одна. Без мужа. Бросил ее, наверное, а может, сама ушла. Ни с кем из прежних жильцов не здоровалась и не задерживалась. Вроде как не узнавала. Понятное дело – вдруг спросят, где муж? Стыдно признаться, что одна осталась. А чего ж тут стыдиться-то? Катерина, что ниже этажом живет, тоже ушла от мужа. И года не прошло, как разбогатела, – деньги стало некому пропивать. Мебель купила… А Татьяна и жила как-то странно. Квартиру от мебели освободила, а новую не приобрела. Только стол, табуретки и диван. Ну да, наверное, гарнитур хотела купить, а может, и с мужем думала помириться. Не помирилась. С другим сошлась. Видела его, когда этот господин к Татьяне в дверь звонил. Хорошо одетый, с букетом. И целых два пакета набитых с собой припер. Антонина Витольдовна спросила: что ж ты, мол, Танечка, со своим новым молодым человеком не познакомишь? А она так покосилась недовольно и говорит, что она не Танечка, а Ольга. Вместе с мужем и имя сменила. Пришлось ей так прямо и сказать – имя менять нельзя. С ним каждому своя судьба определена. В последний раз соседка ее видела с полмесяца назад. Может, больше. Про мужа спрашивать неудобно, так про свекра со свекровью спросила. Вроде как про здоровье. Она ничего не сказала, но призадумалась. Вот и сейчас ее нету.

Я принялась искренне благодарить Антонину Витольдовну и уже встала, намереваясь распрощаться, но последние ее слова буквально приковали к месту:

– А что ж вы опять-то пришли? Я ж в прошлый раз вашей работнице все рассказала. Такая хорошая женщина – конфеты мне принесла…

– Пожилая такая? Блондиночка? – нашлась Наталья.

– Да нет, рыженькая. Крашеная. И молодая, сорока нет. В темных очках была. Сказала – недавно операцию на глазах перенесла, врач велел так ходить…

– Давно она была?

Мой вопрос прозвучал излишне резко, и Антонина Витольдовна испугалась.

– Да с год назад… Нет, поменьше. Сразу после Восьмого марта. Когда конфеты мне дарила, поздравила с прошедшим. – Голос пожилой женщины дрожал. – Неужто какая наводчица?!

– Ну что вы, – успокоила ее подруга. – Наша работница. Только она сразу в марте и уволилась. Темные очки сняла раньше времени и совсем ослепла. А тут еще осложнение на уши. В общем, и оглохла. Ну где уж ей в таком состоянии делами заниматься… Сейчас вот восстанавливаем потихоньку все сведения.

Антонина Витольдовна сочувственно покивала головой и вздохнула:

– Она Татьяну чуть-чуть не застала. Та перед самым праздником со своим господином уехала.

Полученные сведения требовали осмысления. В голове царил полный хаос. В машине тоже – Денька от скуки выволокла из сумки мою одежду вместе с пледом. Плед сгребла под себя, а одежду, включая интимные вещи, живописно раскидала по сиденью. Наташкино состояние, очевидно, мало чем отличалось от моего, поэтому она свернула не туда, куда надо, и мы заехади в тупик. Даже это не привело ее в чувство: через несколько минут, посвященных хитрым маневрам, мы опять оказались в этом же тупике. Правда, бывало и похуже. Как в те времена, когда подруга только осваивала процесс вождения своей «иномарки». Однажды после похожих выкрутасов по многочисленным маленьким переулочкам мы лихо вырулили на авеню с односторонним движением. Наташка долго обзывала козлами водителей всех встречных машин, выразительно крутивших у виска указательным пальцем. Некоторые даже выражались нецензурно, и подруга очень жалела, что не может остановиться и поговорить с ними на их же языке. Сомнения в оскорбительном смысле хорошо знакомого всем жеста зародились тогда, когда им воспользовалась женщина, сидевшая за рулем встречного «Рено». На «козла» она не тянула, хотя по «матушке» крыла чище мужиков. Как назло, свернуть было некуда, а впереди, многозначительно помахивая жезлом, стоял стройный сотрудник патрульно-постовой службы. Я с тоской смотрела на плотный ряд встречных машин, понимая, что обратной дороги нет. Наташка осторожно подъехала почти вплотную к автоинспектору, прошипела мне коротко: «Не вылезай», выскочила из машины и… бросилась на шею автоинспектору, как к родному. Он растерялся и замер, подняв руки вверх и не решаясь приголубить мою подругу. Та, обливаясь горючими слезами, а заодно обливая ими форму гибэдэдэшника, поведала истинную правду о том, как заблудилась. Кончилось тем, что поток машин был остановлен, мы, вдвоем чувствуя себя главой администрации президента, спокойно и красиво развернулись, и поехали как все нормальные люди в правильном направлении…