Текст книги "Ложь напрокат"

– Я не хочу быть приживалкой в чужом доме! – стонала Наташка на обратном пути. – Мне нравится моя кухня. Звони свекрови.

– Ты что, с кухней к ней собралась? – поразилась я.

– Очень остроумно! Никуда я не собралась. Без боя не сдамся.

Я вытащила из сумки мобильник, но она решительно меня остановила:

– Подожди! Не отвлекайся – опять проедем.

Несмотря на то что в автобусе ехало только шесть человек, сесть мы не рискнули: расслабимся и точно проедем. У метро вышли все пассажиры.

Прозвониться своей второй маме я не успела – помешал телефонный звонок. Я приготовилась огрызаться.

– Иринка, ты где? – Голос мужа звучал заискивающе. И это радовало.

На вопрос ответила чистую правду:

– Здесь.

– Тогда проверь наш домашний телефон, наверное, опять трубка плохо лежит… Видишь ли, мне придется немного задержаться, но часика через два буду. Картошечки оставь.

– Телефон проверю, картошки оставлю. Все?

– Ну что ты злишься?

– Домой надо вовремя приходить.

– Обязательно. Только я договорился подъехать к Листратову… – Связь прервалась.

Наташка смотрела на меня с уважением и легкой завистью:

– И что же мне никто не позвонит и не обрадует, что будет шляться неизвестно где до посинения?

– У меня-то как раз известно, – вздохнула я. – Димка к Листратову поехал. Кажется… следствие ведут знатоки.

– Ну и пусть ведут, – отмахнулась Наталья. – Упрутся лбом в стенку, как мы, и порядок – очередной висяк.

– А мы не уперлись! – запальчиво возразила я. – Боюсь только, Сергея я в ближайшие часы не отловлю. Он с Димкой едет к Листратову. И это лишний раз доказывает его невиновность… Наталья, – жалобно сквасилась я, – мне он очень нужен…

– Ну где ж я тебе его возьму, – растерялась Наташка. – Давай попозже ему позвоним. Или завтра утром.

Опять затрезвонил мобильник. Мы одновременно полезли в сумки. Для меня это оказалось лишним. Наташка осторожно ответила:

– Алло.

Дальше в ходе переговоров на ее лице отразилась целая гамма чувств, начиная с настороженности и кончая полным негодованием.

– Где-где… В общественном транспорте. Твои деньги жалею – бензин экономлю… Как, что там делаю? Еду, конечно… – Она оглянулась в сторону входа в метро и добавила: – Почти… Ну откуда я могу ехать? С работы, вестимо… Да! Пришлось выйти… В конце концов, у вас есть совесть?.. И хлеба нет? Пусть Алексей сбегает. Хватит надо мной измываться!.. Вот-вот, если ужина не будет, развернусь и уеду. – Наташка убрала мобильник и деловито спросила: – Ты действительно разобралась в случившемся?

– Не до конца. Но в основном картина преступления как на ладони. Наша задача отправить Сергея к Татьяне. Завтра! Отпроси его у шефа на полдня. Нам поговорить надо, а потом пусть себе едет. Вот обрадуется! Только… Я боюсь говорить ему правду. Ну что Танюшка жива. Как бы он от радости мне голову не оторвал.

– Не волнуйся. Я подстрахую. Всем не оторвет. Тем не менее хочу тебе сказать, что ни фига не понимаю…

– Давай оставим все объяснения на потом. Как жаль, что мы отправили Татьянин альбом со старыми фотографиями вместе с ней!

– Кто это тебе сказал? Я его у себя оставила. Думала, начнет смотреть, расстроится, что некому из родных поплакаться, и будет рыдать сама с собой. Я бы точно слезами облилась…

– Наталья, ты умнейшая из женщин! Двигаем домой! Я, кажется, опять опаздываю. Надо мобильник отключить – скажу, разрядился.

В общем коридоре пахло жареной картошечкой. Анастас Иванович являла пример образцовой жены. У Наташки затрепетали ноздри:

– Зря она с нами так. Мы к ней, как к родной, а она тебе свинью подложила. Приспичило же ей именно сегодня картошку жарить! Хочешь, помогу почистить?

Я прониклась чувством благодарности за заботу:

– Спасибо, друг! Но во мне зреет уверенность, что справлюсь сама.

– Успехов тебе. И возьми, наконец, свои вешенки. Если бы я их у Оксаны не прихватила, ты, считай, зря простояла в очереди. Только на них тот импозантный козел немного полежал. Ничего?

– Ничего. Все равно резать. Попозже забегай с альбомом.

Мы тепло простились, и подруга ушла.

Дома была тишина и покой. Алена спала. Сына не было. Я успела даже запечь мясо. Все-таки есть у меня чувство ответственности за семью. В восемь часов проснулась дочь:

– Давно пришла? Как цветочки?

– Какие цветочки? – удивилась я.

– А с выставки. Или вы с Натальей Николаевной все вытоптали? Папик сказал, вместе туда днем отправились.

– Ну почему же сразу «вытоптали»! Растут цветочки. Некоторые переросли в ягодки. По-моему, ты не в духе…

– В духе, в духе, – зевнула дочь. – Просто никак не проснусь. Докладываю: братика накормила, напоила. Он уехал объедать бабушку. А где ты была?

Я коротко рассказала, что была в гостях у новой знакомой и опекала по ее просьбе родственницу.

– Надеюсь, не из Тамбова?

Увидев, что я погрустнела, дочь переключилась на другую тему.

Часы показывали почти девять, а Димки все не было. Зато пришла Наталья с альбомом и выражением лица человека, перегревшегося на солнце. Причина выяснилась тут же. Закормленную подругу, принявшую на днях решение после восемнадцати ноль-ноль не есть, действительно ждал готовый ужин. Наташке следовало испытывать чувство благодарности. Муж и сын с готовностью лакеев стояли по обе стороны стола, за которым она сидела с полной тарелкой белков, жиров и углеводов, приправленных сплошным холестерином. Ждали проявления этого самого чувства.

– Сама напросилась, – признала свою вину подруга. – Мне бы приветствие с другого начать – с того, например, что жутко устала, кусок в горло не пойдет. А я сдуру, как только порог переступила, съехидничала: ужин, конечно, не готов? Если не возражаешь, пойдем в комнату, меня от запаха еды мутит.

Я не возражала – сочувствовала. В комнате Наталья тоже не находила себе места. Ее напугала «Книга о вкусной и здоровой пище», случайно выигранная Аленой в книжной лотерее. Кончилось тем, что подруга, оставив альбом с фотографиями на мое попечение, отправилась домой с намерением затаиться где-нибудь в уголке до утра.

Фотографии в альбоме были датированы и сопровождены краткими комментариями. Елизавета Семеновна до замужества была Калининой и отличалась явной любовью к шляпкам. Каждая была произведением искусства и удивительно шла ей. Почти на всех фотографиях Лиза смеялась. Сохранилось даже несколько детских фотографий. Стриженная под мальчика хорошенькая девочка крепко обнимает за шею своих родителей… Много было снимков студенческой поры.

Нужный мне снимок я нашла довольно быстро. Он запечатлел веселую компанию из пяти человек, хохочущую над последствиями неудачно открытой бутылки шампанского. В тысяча девятьсот тридцать девятом году Лиза гостила у Ларисы и ее родителей в Ленинграде. Не хотелось думать, что всех этих жизнерадостных людей уже нет в живых. Кроме Ларисы…

На обороте фотографии красивым учительским почерком было написано: «Ленинград. 28 июля 1939 г. Мы отмечаем мой день рождения. Справа налево – я, Лялечка и Сергей Гаранины, Лялечкины родители – Решетниковы Леокадия Львовна и Никифор Васильевич. Фотографирует Рудик Альтлерер».

Открылась еще одна тайна. Начнем с того, что дочь Ларисы и Сергея Гараниных совсем не горела желанием использовать полученные в процессе обучения знания на благо Родины. Да и неизвестно – закончила ли она вообще Плехановский институт. А в школе усвоила только один урок – у нее хорошие способности, но положение мамы – решающий фактор. Оно спасало не раз. Бывали случаи, когда учителя оценки натягивали. Она привыкла быть лучшей и не собиралась покидать свой пьедестал. Такое удовольствие – пускать оттуда пыль в глаза окружающим. Софья предпочитала устроить свою жизнь так, чтобы не было мучительно больно за сносное материальное положение, отсутствие домработницы, невозможности выехать за границу. По-видимому, в институте выяснилось, что она обыкновенная девушка. Далеко не семи пядей во лбу, как считала мама. И там спуску не будет. Еще вопрос – как она туда поступила. Наверняка ехала с направлением и ходатайством из сельской школы. Поразмыслив, что профессия педагога не сулит особых благ, Софья кардинально меняет профиль обучения. Каким образом она перевелась в Плехановский – тоже вопрос. Но, очевидно, там тоже все шло не так, как ей хотелось, и она решила сделать головокружительную карьеру красивой, умной и образованной жены крупного ученого, партийного или государственного деятеля. Здесь, правда, была одна загвоздка: все они были почтенного возраста и женаты. Конечно, деятели не прочь урвать несколько часов, а то и дней, чтобы отдохнуть от семейной рутины в обществе молодой обольстительной девушки. Но в конце концов они возвращались домой. Разводиться не собирались. Скандала по партийной и общественной линии никто не хотел. А в том, что жены непременно побегут в партком и профком, Софья не сомневалась. Кто ж из этих разжиревших дармоедок добровольно отдаст готового ученого мужа и лишится своего привилегированного положения?

Оставался один выход – найти перспективного молодого человека, убедить его в том, что она нужна ему, как воздух и средство достижения дерзких, но вполне осуществимых планов. И вырастить из этого полуфабриката крупного ученого, партийного или государственного деятеля – что получится. Ради конечной цели можно и потерпеть пару лет. Софья панически боялась одного – вернуться туда, где выросла. Не зря же она упрекала мать в том, что та лишила ее возможности быть падчерицей какого-нибудь козырного московского туза. Настоящие матери в первую очередь думают о детях. А ее собственная, имея таких перспективных родителей, мужа, геройски погибшего при обороне Севастополя, палец о палец не ударила, чтобы сделать судьбу дочери счастливой. Они бы ужаснулись, узнав, что мамочка обрекла ее на прозябание в глухой провинции. Возможно, кое-что подсказало странное сочетание имен бабушки и дедушки. «Леокадия Львовна» говорило о чем-то исконно благополучном, богатом и устойчивом. От имени Никифора Васильевича несло тем самым селом, в котором она, Софья, выросла. Тем не менее именно дед был крупным ученым-биологом. Значит, бабушка, а может, и ее родители своевременно определили перспективность будущей знаменитости.

По-видимому, Ларису Никифоровну всерьез обеспокоили поведение и кое-какие высказывания дочери. Поэтому она попросила помощи у подруги. Та без колебаний пошла навстречу и, как вскоре выяснилось, пригрела и выпестовала на груди змею.

Сначала Софья не воспринимала всерьез сына Елизаветы Семеновны. Она достаточно хорошо знала его с детских лет и не верила, что из него будет толк. Скорее всего, они вообще недолюбливали друг друга. «Царевна Софья» – не очень лестное прозвище. Не думаю, что ей нравилось жить у них в семье. Но побег грозил перекрытием источника финансирования. Лариса Никифоровна наверняка поставила определенные условия… Так что ради претворения в жизнь грандиозных планов приходилось мириться со всеми бытовыми неурядицами.

Постепенно Софья изменила отношение к Юрочке. Он определенно был умен, талантлив и честолюбив. Аспирантура светила защитой кандидатской и вкупе с упорной многочасовой работой Юрия по вечерам, невзирая на вопли маленьких детей, вселяла в Сонечку определенные надежды. Жена и дети Юру раздражали, поскольку мешали работать. И Софья решила прекратить поиски кандидатов в мужья, остановив свой выбор на Юрии. Скандал в счастливом семействе ее не пугал. Настасья – редкостная дура и клуша. Вместо того чтобы сначала сделать из мужа человека, обзавелась детьми. Возится с пеленками и получает удовольствие от бессмысленных глупых улыбок этих маленьких уродцев. Главная тема дня – как они покушали и покакали. Помимо всего, собирается довершить свое высшее образование и стать равной мужу. Она его и не видит почти, так что вполне переживет потерю – ей есть чем утешиться.

Сложнее с Елизаветой Семеновной, воспитанной на позициях марксизма-ленинизма. Стать для нее такой же родной, как Настька, не получится. А внучек Елизавета любила еще больше, чем сына. Это говорило о том, что им с Юрой придется съезжать с квартиры. Следовало признать как факт, что выжить Анастасию с детьми не удастся. Можно, конечно, потребовать размена квартиры, но здесь следовало проявить благородство. Развод грозил определенными осложнениями в положении будущего светилы науки. Не следует их усугублять. Придется временно подыскать комнату.

Как шел процесс обольщения – догадатся нетрудно. У женщин свои секреты. Только не все этим женским достоянием пользуются. В силу порядочности, легкомыслия, тупости, наконец. А может, просто потому, что на фиг не надо.

Со временем Софья помогла Юрочке осознать его исключительность и великое предназначение, понять, какие кандалы сдерживают его продвижение к заветной цели. Кончилось тем, что он возненавидел тех, кто стоял у него на пути. Жене даже в голову не приходило оценивать по достоинству его амбиции. Более того, она всеми силами пыталась заставить его полюбить тот маленький мещанский мирок, в котором жила сама. Иногда набиралась наглости упрекать его в невнимании к детям. Он, будущее светило науки, вынужден существовать в таких невыносимых условиях! И если бы не Софья, которую ошибочно считал никчемной и вздорной девицей, Юрий давно уже сломался бы. Сонька не один раз помогала ему, засиживаясь с ним за одним столом допоздна. Поддерживала в нем моральные и физические силы. Ни жене, ни матери в голову не пришло бы в час ночи кормить его поздним ужином…

Скорее всего, вопрос с наймом комнаты Софья решила сама. И сама определила момент развязки. Юрочка был счастлив избежать длительных объяснений с родными. Эти объяснения Софья взяла на себя. Умело надавила на гордость Анастасии или на что там еще – не знаю. Анастасия, во всяком случае, никуда жаловаться не побежала. Удачно преодолела сложности с Елизаветой Семеновной. Та вообще отказалась от родного сына. Аналогично решила вопрос и с собственной матерью – она тоже была лишним звеном в их цепочке с Юрием. Обе матери карьеры не сделали, впереди светила только скромная пенсия. Была реальная угроза, что со временем они сядут на шею, так что уж лучше заранее расплеваться с идейными родительницами на всю оставшуюся жизнь.

Юрий Альтлерер успешно защитил кандидатскую. И немеделенно принялся за докторскую. Софья стала претворять в жизнь следующий пункт своего плана. Пора было решать вопрос с жильем. И не в Москве. Дочери талантливого мужа будут подрастать, и кто даст гарантию, что в один прекрасный момент они не заявят папочке о себе. Кроме того, ее попытка встать на учет по улучшению жилищных условий потерпела крах – она проживает в столице менее десяти дет. Слава богу, что вообще удалось временно прописаться на жилплощадь свекрови. Даже если бы заявление о постановке на учет исходило от мужа, все равно ожидание квартиры растянулось бы на десять лет. И Софья отправляется осаждать Ленинград. Там получить жилье было, скорее всего, еще труднее, и можно только догадываться, как Софья решила этот вопрос. Но одно бесспорно: она использовала имя своего родного деда – знаменитого ученого, биолога с мировым именем, погибшего вместе с женой в блокадном Ленинграде. Подвиг отца, вероятно, не возымел должного действия, и она решила вернуть себе более заслуженную фамилию деда, став вместо Гараниной – Решетниковой. Пожалуй, здесь же следует искать ответ на вопрос, зачем ей понадобилась одна из дочерей Юрия. Можно было одним махом решить вопрос о предоставлении семье трехкомнатной квартиры. Юра как кандидат технических наук имел право на дополнительную площадь. Стоило только немного доплатить – и в порядке исключения (жаль, что у Юры не сын) осуществить трехкомнатную мечту. Едва ли Елизавета и Анастасия дадут добро на временное использование одной из девочек. Естественно, на условиях возврата. Цель оправдывает средства. Она убедила мужа в необходимости получения судебного решения о разделе детей между бывшими супругами. Суд удовлетворил иск несчастного отца. Скорее всего, действовавшего через адвоката. Монстром себя Софья не считала. Ребенка забрал не чужой дядя. Да и то максимум на полгода. Впрочем, срок она предпочитала держать в тайне…

При одной мысли о том, как судебный исполнитель выполнял решение суда, мне стало плохо. Заколотил озноб, к горлу подкатила тошнота. Я судорожно хватала открытым ртом воздух. Только не думать, что творилось в этот момент с Настей. Только не думать… Я невольно ойкнула и закрыла лицо руками в надежде избавиться от навязчивого видения. Из комнаты вылетела испуганная Алена и тут же понеслась за корвалолом. Заставила меня проглотить лекарство и только потом спросила, что болит. И ведь не пожалуешься, что на душе мерзко. Пришлось взять себя в ежовые рукавицы. Не знаю, поверила ли дочь, но удалось соврать, что нечаянно уснула над альбомом и приснился страшный сон. Дочь села рядом и стала внимательно рассматривать заинтересовавший меня снимок.

– Не понятно. – По ее тону чувствовалось, что ей действительно ничего не понятно. – Люди веселятся, пьют шампанское, а ты, глядя на это, засыпаешь и видишь страшный сон.

– Вот как раз и приснилось, что меня шампанским обделили. Ленусик, не приставай к маме. Спасла, и ладно. Я уже хорошо себя ощущаю…

– Ну-ну, – улыбнулась дочь. – В следующий раз будут разливать, зови меня. Заступлюсь.

– Да ладно, – отмахнулась я. – Все равно не люблю шампанское. Только теперь поняла, что зря расстроилась.

Алена ушла, а я мысленно дала себе слово прекратить врать и, перепрыгнув через страшные моменты воссоздаваемой мною истории, принялась рассуждать дальше… Как Софье удалось сделать Юрия Альтлерера Юрием Решетниковым, вопрос не столь важный. Здесь возможно несколько вариантов. Во-первых, некоторые товарищи, от которых зависела карьера мужа, могли принять немецкую фамилию за еврейскую. Всем ведь не объяснишь… Это грозило определенными осложнениями, с которыми Софья сталкиваться не собиралась. А во-вторых, смена фамилии, возможно, была вызвана пресловутым квартирным вопросом. В-третьих, она давала возможность воспользоваться былой славой деда. Опять-таки в целях карьерного роста. Вот почему Елизавета Семеновна с Настей так долго искали Оленьку. Им и в голову не пришло, что новоиспеченная полная семья обосновалась в Ленинграде да еще под новой фамилией.

Почему Оленька осталась в этой семье, сказать трудно. Плохо верится в то, что Софья привязалась к ней, как к родной дочери. В лучшем случае присутствие падчерицы должно было ее раздражать. А отец, скорее всего, вообще не замечал девочку. Ничего определенного я придумать не могла. Наверное, девочку просто терпели, поскольку ее отсутствие могло отрицательно сказаться все на том же карьерном росте Юрия Решетникова. У нужных людей были не менее нужные супруги. А они, будучи в гостях, наперегонки сюсюкали над малышкой и пели хвалебные песни родителям столь замечательной крошки. Судя по фотографиям маленькой Танюшки, Оленька была очаровательным ребенком. Намерение сбагрить падчерицу назад едва бы встретило понимание…

Уже окончательно успокоившись, я листала альбом дальше, пока не наткнулась на фотографию Лизы с Ларисой на Южном побережье Крыма. Она не была вставлена в альбом. Такое впечатление, что ее просто не решились выкинуть. Подруги в широкополых соломенных шляпках безмятежно улыбались будущему. Почти взрослые дети оказались на фотографии случайно. Софья, пытаясь спасти от рук Юрочки такую же соломенную шляпку, невольно шагнула вперед и обернулась. И опять меня охватило знакомое чувство узнавания. Определенно, я видела эту женщину. И не только на фотографии в доме у Ларисы Никифоровны, но и в реальной жизни. Только была она намного старше. Догадка пришла так внезапно, что меня как ветром сдуло с дивана. Я бежала к Наташке. Так, на полном ходу, и попала в объятия дорогого мужа.

– Здравствуй, здравствуй, солнышко. Честное слово, не думал так задержаться. Честное слово, больше не буду. Ну что ж ты так дрожишь, котенок? Да на тебе же лица нет! Ничего же не случилось. Ну честное слово!

Я пыталась выпутаться из тесных объятий и что-то нечленораздельно мямлила. В основном про картошку, которую следовало пожарить, чтобы была с корочкой. Алена, вытаращив глаза, смотрела на забытую картину далекого детства. Тогда нас с ней еще и на руки подхватывали. Славчик, как мужчина, телячьих нежностей не признавал и деловито здоровался с отцом за руку. Заметив мой взгляд, красноречиво взывающий SOS, дочь окончательно растерялась. Иначе как объяснить ее дальнейшее поведение? После секундного замешательства она подскочила к отцу и ляпнула:

– Папик, нам срочно нужен труп!

– Не надо. Не хочу, – замотала я головой и предприняла очередную попытку вырваться. – Мне нужно картошку жарить. – Димка обалдел и выпустил меня на свободу. Пришлось изменить первоначальный маршрут и быстренько прошлепать на кухню.

– А если потолковей? – обратился он к дочери, по-прежнему загораживая выход.

– Потолковей не получается, – прощебетала Алена. – Понимаешь, наш институтский покойник с незапамятных времен в формалине плавает. Если бы он посмотрел на себя со стороны! Словом, сам себе не понравился бы. Однозначно. Учитывая демократичность нашего деканата, на бедных студентов свалился извечный русский вопрос: «Что делать?» Пустить ограниченные денежные средства на приобретение нового экспоната или отремонтировать институтские туалеты? Они в таком состоянии, что, если бы наш труп посмотрел на них со стороны… Они бы ему не понравились еще больше, чем он сам себе.

– Понятно. Только что я должен сделать? Прирезать на операционном столе какого-нибудь бомжа и загнать его вам в порядке оказания гуманитарной помощи?

– Ну что ты, папик. Все понимаешь не так, как надо. Просто я думала, вдруг у вас какой-нибудь труп завалялся. Я имею в виду – не специально…

– Лена! Ты понимаешь, что говоришь?

– Понимаю, папуля. У вас лишних нет. Самим нужны. Так бы сразу и сказал. Ты проходи, тапочки надевай. У нас все просто. Без церемоний. Как в интернате для пожилых сумасшедших. Картошечкой пахнет чудненько! Меня мама не кормила, все тебя ждала. Наверное, сама проголодалась. Не иначе как поэтому к тебе вылетела. Озверела от голода!

– Алена, с тобой все в порядке? – Голос Димки выражал искреннюю заботу.

– Конечно, – пожала плечами дочь. – Ладно, надоели вы мне своей болтовней. Мне еще учить до фига!

Димка был настроен на мирный лад. Посетовав на то, что на ночь наедаться вредно и я ему слишком много всего положила в тарелку, умял полсковороды картошки с большим куском мяса. И не поморщился! В паузах между едой рассказывал об итогах визита к Листратову. Многое в рассказе Сергея тому показалось неясным. Он даже спросил, не было ли каких-то странностей, указывающих на инсценировку смерти. Серега категорически это отверг. В общем, Листратов попросил время обдумать ситуацию. При желании – машину, сбившую Татьяну, можно найти. Просто дознаватели плохо поработали со свидетелями.

Димка прислонился к стене и прикрыл глаза. Вид у него был такой усталый, что я невольно потянулась к нему, погладила по голове, поцеловала в лоб и предложила отправиться баиньки. Действительно, человек много и напряженно работает. Его могут сорвать из дома даже ночью. А я тут занимаюсь чужими проблемами.

Перемывая посуду, я решила отложить визит к Наталье до завтра. Тихонько пройдя в спальню, услышала характерное посапывание – Димка ухитрился мгновенно заснуть. Осторожно взяв с тумбочки его мобильник, я на цыпочках вышла из комнаты. Надежда оправдалась. Номер телефона Сергея муж предусмотрительно занес в память.

Сергей, вероятно, ни на минуту не расставался с телефоном. Вместо характерного гудка я сразу же услышала его «слушаю» и неожиданно для себя сказала:

– Добрый день! – Просто не ожидала столь быстрого ответа.

– Вечер добрый. Вернее, доброй ночи. Но все равно я вас внимательно слушаю.

– Сережа, это Ирина, жена Дмитрия…

– Да. Теперь понял. А что, он еще не приехал? – в вопросе звучало удивление.

– Нет-нет. Приехал. Уже дрыхнет без задних ног. (Интересно, где у него задние ноги?) Нам с тобой надо встретиться. Лучше на нейтральной территории.

– А на завтра это нельзя перенести? И, если не трудно, объясни, что случилось? Завтра тоже очень напряженный день. Может быть, решим все по телефону?

– Завтра у тебя не будет напряженного дня. После двенадцати покинешь рабочее место. Этот вопрос почти решен. По телефону обсуждать ничего не могу. Димка узнает – мало не покажется. Мне и так надоело его обманывать. Да и тебя тоже. – В трубке воцарилось молчание, и я добавила: – В двенадцать буду у дверей твоего офиса.

Вполне довольная собой, я развернулась, чтобы покинуть кухню. В дверном проеме стоял муж и молча смотрел на меня… Мне сразу захотелось уменьшиться. Хотя бы до размера таракана. Это во-первых. А во-вторых – сказать что-нибудь очень умное. Но тараканы, кажется, не говорят. Они действуют.

Видя мои мучительные попытки заговорить, Димка пришел на помощь:

– И долго ты меня обманываешь?

Наверное, он хотел спросить это сурово. Но получилось очень жалобно. По привычке, сложившейся за последние часы, я ответила чистую правду:

– Десять дней. Нет, меньше – девять. Но я врала не все время. Иногда просто скрывала…

Димка развернулся и ушел. Выход был свободен, однако покидать кухню уже не хотелось. Постепенно до меня стало доходить, в чем меня подозревают, и я понеслась к мужу доказывать, что он все неправильно истолковал.

Димка в спальне швырял свои шмотки в спортивную сумку, недавно приехавшую из Таложни.

– Это мое нижнее белье, – тихо сказала я, заметив, что он перепутал полки.

Муж молча вытряхнул на кровать все, что успел зашвырнуть в сумку, и принялся опустошать другую полку.

– Димочка, ты все не так понял.

Движения мужа стали еще более резкими.

– Дима, ты хватаешь полотенца и салфетки…

Сумка опять перевернулась вверх дном.

– Дима, я тебя люблю, – продолжила я сеанс психотерапии и на всякий случай добавила: – И не могу без тебя жить.

Движения рук несколько замедлились, но продолжали запихивать в сумку постельное белье. Это меня окончательно привело в чувство. Я все это гладила, перед тем как сложить на полки. Следовало срочно прекращать это безобразие. В конце концов, сам себе срежиссировал мыльную оперу, а я расплачиваюсь за навязанную мне роль главной героини.

– Дима, потом тебе будет очень стыдно за свое поведение…

Муж отшвырнул сумку, прошел к окну, резко отдернул занавеску и застыл. Спиной ко мне.

– Скажи, что было не так? Что тебя не устраивает?

Голос звучал глухо и напряженно, что естественно, ведь разговаривал-то он с окном, меня там не было.

Я чуть было не сказала чистую правду: он брал вещи не с той полки. Ему принадлежит третья сверху. Он выше меня. У него рост метр восемьдесят. Я на двадцать сантиметров короче. Моя полка следующая. Но, пожалуй, сейчас спорить не стоило.

– Меня в тебе устраивает все! – Ну вынудил-таки соврать!

– Я ухожу. Пусть… – Он не договорил. Звонок его мобильного прозвучал предостережением против продолжения. – Вот, – облегченно сказал муж, направляясь к телефону, – на работе и переночую. А оттуда к матери.

Я молча хлопала глазами. Ну как можно оправдываться в том, в чем не виновата? На душе было пусто и горько. Смахнула на пол кучу белья и зарылась в подушку.

– Слушаю… Я… Что?.. Повтори, не понял? Зачем?

Продолжения не слышала. Димка вышел из спальни. Ну и пусть. Пусть уходит. Заподозрить меня в измене! Меня! Которая, кроме работы и дома, ничего не видит. Спасибо, тетка в Тамбове сошла с ума и умерла – неделя для отдыха выпала. Так ведь и то не отдыхаю! И что я теперь без него буду делать? Найдет мне назло какую-нибудь вертихвостку. Может, пойти ему еще картошки пожарить? Нет. Пусть так уходит. Пусть за ним другая ухаживает. А я без него прекрасно обойдусь. Он еще пожалеет…

Димка тихо вернулся в спальню, прикрыл за собой дверь и стал собирать разбросанные по комнате вещи. Надо же! Не хочет оставлять после себя беспорядок. Педант! Вся беда в том, что я его люблю. Но помогать не буду.

– Ты зачем Серегу среди ночи в офис послала? – раздался тихий вопрос.

Надо же! Ему бы о себе думать, а не о Сереге. Демонстрирует широту души.

– Не можешь придумать что-нибудь более умное? Или решил выдвинуть против меня очередное надуманное обвинение?

Огрызаться не хотелось. Злости в моем голосе не было. Я вдруг почувствовала себя страшно уставшей. Хотелось спать. Не было сил даже раздеться.

– Но разве не ты позвонила ему и назначила встречу в двенадцать часов у дверей его конторы?

– Я. Ты же сам прекрасно все слышал. Только мне не могло прийти в голову, что у него болезнь Альцгеймера…

Димка еще что-то говорил, но я его не слушала. Все козлы… Перед глазами расстилался туман. Он был плотным и осязаемым – как постельное белье, укладываемое Димкой в сумку. Сумка мне была нужна. Я хотела положить туда вешенки, но отнимать ее у Димки не решилась. Из тумана выплыло печальное лицо свекрови. Она шепотом уговаривала меня не рушить семейную жизнь, а поехать с ней в Крым и обещала купить мне соломенную шляпку. Потом появилась Оксана и хорошо поставленным голосом руководителя заявила, что правды о смерти Михаила никто и никогда не узнает. Последней нарисовалась Наташка. Она щедрой рукой сеятеля разбрасывала ошметки моих грибов и приговаривала: «Мы не будем больше пить. Будем денежки копить». Мне надоело всех слушать, и я ушла. Прямо в густую пелену тумана…

Проснулась я от сильной жажды. Вставать не хотелось, но призрак холодной воды в запотевшем стакане манил к себе со страшной силой. Я открыла глаза – тумана не было. Муж был. Рядом – на другой половине кровати. Значит, все-таки не ушел. И к моменту моего возвращения с кухни ляжет по диагонали. Подумала – и положила в ноги настольную лампу. Включать свет на кухне не стала – боялась проснуться окончательно. Выпив стакан воды разом, решила прихватить еще один с собой. В спальне порадовалась, что лампа сослужила мне верную службу, да, видно, сглазила. Димка взбрыкнул, и она шмякнулась мне под ноги. От неожиданности я вздрогнула и ливанула добрую часть стакана на кровать. В ту же секунду зажегся ночник на тумбочке, Димка вскочил.

– Ты решила вырастить кровать до большего размера? – морщась от света, спросил он. – Поливай не поливай – толку не будет. И почему лампа на полу?

Я не ответила. Сложно объяснять. Вдруг подумает, что я его выгоняю…

Он взял у меня из рук стакан и выпил остатки воды.

– Ложись на ту сторону. Здесь мокро – не заснешь. А я привык спать в любых условиях. Давай… Давай… – слегка подтолкнул он меня. – Завтра у меня сложная операция. Выспаться надо. С ног валюсь.