Текст книги "Волошинов, Бахтин и лингвистика"

VII.6. Развитие идей авторов МФЯ в современной России

Как уже не раз говорилось выше, МФЯ прочно забыли на родине на несколько десятилетий, а потом вспомнили вновь. Нельзя сказать, что это произошло только под влиянием успеха книги на Западе. Отдельные упоминания книги стали встречаться с 60-х гг., что, видимо, было не случайно.

Одним из первооткрывателей здесь стал А. А. Леонтьев. Уже в книгах[894]894
  Леонтьев 1965; 1969


[Закрыть] имелись краткие упоминания МФЯ. Иногда вспоминали книгу и ученые старшего поколения. Я. В. Лоя, рецензировавший еще первое издание МФЯ, включил ее в библиографию своего учебника,[895]895
  Лоя 1968


[Закрыть] не дав ей оценки. Знали о старой книге и социолингвисты. Уже в начале 70-х гг. она входила в программу поступающих в аспирантуру в Институт языкознания АН СССР по специальности «социолингвистика» (тогда соответствующим сектором заведовал Ю. Д. Дешериев).

Но более массовый интерес к МФЯ начался, пожалуй, после публикации в 1972 г. известной статьи Р. Якобсона (1957) «Шифтеры, глагольные категории и русский глагол»,[896]896
  Якобсон 1972


[Закрыть] где давалась очень высокая оценка книги, которую Якобсон тогда еще приписывал Волошинову. Автор данной книги, сам впервые узнавший имя Волошинова из перевода этой статьи, помнит, как сразу московские лингвисты стали спрашивать: «Кто это такой?». С удивлением я узнал, что МФЯ заставляет читать поступающих в аспирантуру Ю. Д. Дешериев.

Вскоре появилась статья,[897]897
  Иванов 1973


[Закрыть] в которой впервые систематически рассматривалась лингвистическая и семиотическая концепция МФЯ. Нельзя не отметить роль Вяч. Вс. Иванова в восстановлении исторической справедливости в истории нашей науки: за 16 лет до этого он первым у нас объективно рассмотрел научные взгляды еще тогда не реабилитированного Е. Д. Поливанова. Статья Иванова выделила важные черты концепции МФЯ, прежде всего концепцию знака, хотя в духе времени трактовала ее в структуралист ском духе. Здесь же впервые была высказана точка зрения о принадлежности МФЯ и других «спорных текстов» еще здравствовавшему в это время Бахтину.

Затем до нашей страны начала доходить международная слава МФЯ; в те же годы впервые были изданы наиболее важные саранские тексты. Однако влияние всей этой литературы на нашу лингвистику не было особо значительным. В это время формировалась наша бахтинистика, значительно развившаяся в годы перестройки и пост перестройки. В ней, однако, лингвистический компонент, как я уже упоминал, не был значительным. Характерно, что, например, за 11 лет существования специального бахтинского журнала «Диалог. Карнавал. Хронотоп» лингвистических публикаций, особенно отечественных, было немного (все они упомянуты в библиографии данной книги), и происходило это вовсе не из-за нежелания их печатать.

Что касается нашей современной лингвистики, то можно отметить следующее. О МФЯ и саранских работах знают многие, но используют их не так часто. Если же о них заходит речь, то можно отметить следующее. Во-первых, в целом саранские тексты, особенно РЖ, используются в большей степени, чем МФЯ и примыкающие работы, а из МФЯ, пожалуй, больше всего используется третья, самая конкретная часть. Во-вторых, ссылки и цитаты обычно сводятся к двум типам. С одной стороны, упоминается Бахтин (много реже Волошинов) как первопроходец в изучении тех или иных проблем и постановке тех или иных вопросов. Во-вторых, используются те или иные конкретные идеи, чаще всего в связи с несобственно-прямой речью и жанрами.

Вот несколько примеров. В обширной книге,[898]898
  Падучева 1996


[Закрыть] где, кстати, в отличие от многих других работ четко различаются работы Бахтина и Волошинова, о них речь заходит несколько раз. О Бахтине говорится однажды: «Речевой акт понимается, по Бахтину, как „оправа“, в которую вставлен текст (предложение)».[899]899
  Падучева 1996: 338


[Закрыть] То есть берется конкретный пункт концепции. Больше говорится о Волошинове, исключительно в связи с несобственно-прямой речью, которой посвящена одна из частей книги. Здесь использованы идеи третьей части МФЯ, иногда они критикуются. Е. В. Падучева, в частности, вводит понятие СКД (свободного косвенного дискурса), к которому относится речь персонажей. Она отмечает, что в МФЯ не разграничиваются СКД и цитирование.[900]900
  Па-дучева1996: 410


[Закрыть]

А вот совсем недавняя работа,[901]901
  Кобозева 2003


[Закрыть] где дается краткий, но информативный обзор современных исследований, так или иначе касающихся проблемы «человек и язык». Бахтин упомянут один раз в таком контексте: упомянуто «распространенное мнение о единственности цели высказывания», примером которого является «единство речевого замысла как одно из определяющих свойств высказывания по М. Бахтину».[902]902
  Кобозева 2003: 42


[Закрыть] Речь здесь идет об одном из положений РЖ. Далее И. М. Кобозева как раз показывает, что распространенное мнение не всегда верно и цель высказывания может не быть единственной. При этом данная работа, посвященная смыслу высказываний, перекликается и с рядом более общих положений Бахтина. См. такую формулировку: «Понимание речевого смысла высказывания в общем случае не сводится к простой актуализации языкового значения соответствующего предложения».[903]903
  Кобозева 2003: 5


[Закрыть]

Я, разумеется, не хочу сказать, что критиковать идеи Волоши-нова или Бахтина не надо. Наоборот, очень хорошо, что те или иные их идеи живут и развиваются, при этом уточняясь и модифицируясь. Но показательно, что из этих идей наиболее продуктивными оказывается те, которые связаны с анализом конкретного языкового материала или методами такого анализа. Чем более общих проблем касались авторы МФЯ или Бахтин в Саранске, тем меньше о них вспоминают. Б. Гаспаров – здесь редкое исключение. Металингвистика в том смысле, который вкладывал в него Бахтин (точнее, в двух смыслах: в текстах о тексте и в «Проблемах поэтики Достоевского» ее понимание не одинаково), так у нас не сложилась в особую дисциплину. Это отнюдь не означает, что сходными проблемами у нас не занимаются.

Среди многих наших ведущих лингвистов все-таки распространено мнение о «нелингвистичности» идей Бахтина (которого чаще всего считают и единоличным автором МФЯ). Выше приводилось мнение В. А. Звегинцева, знавшего о МФЯ, но считавшего Бахтина по преимуществу литературоведом. Оно отражало распространенную точку зрения 60—80-х гг. В последние 10–15 лет все чаще Бахтина трактуют как прежде всего философа, что еще меньше способствует его популярности среди многих лингвистов. Его (как и Волошинова) воспитание на немецкой идеалистической философии начала ХХХ в., свободное оперирование концепциями почти не известных в лингвистической среде Зиммеля, Кассирера, Гуссерля и т. д. вызывает отторжение. Есть лингвисты (причем как раз занимающиеся проблемами речевого акта и дискурса), которые прямо мне это говорили. Если же лингвист находит в «волошиновском цикле» или в саранских текстах что-то более ему привычное, вроде анализа несобственно-прямой речи или границ высказывания, то он может обратить на это внимание. И очень показательно, что больше используют саранские работы, особенно РЖ, где Бахтин сблизился с «обычной» лингвистикой и отчасти перешел на ее язык.

В то же время в России и в некоторых странах СНГ существуют и попытки развивать напрямую те или иные пункты концепции МФЯ и саранских текстов. Характерно, что они в основном происходят вне нашего лингвистического «истеблишмента» и часто не в Москве. Впрочем, можно отметить, например, появившиеся еще в начале 80-х гг. исследования А. В. Гладкого (математика, однако тесно связанного с московскими лингвистами).[904]904
  Гладкий 1981; 1982


[Закрыть]

Вот, например, одна из немногих чисто лингвистических публикаций в журнале «Диалог. Карнавал. Хронотоп», принадлежащая белорусскому (позднее польскому) автору.[905]905
  Киклевич 1993


[Закрыть] Здесь (что делается довольно редко) специально рассматривается историко-лингвистическая концепция МФЯ, идеи книги сопоставляются с концепциями А. А. Потебни и Е. Д. Поливанова. Верно указано, что к 1993 г. у нас делалось еще редко, что «теория М. М. Бахтина глубоко антагонистична структурализму».[906]906
  Киклевич 1993: 13


[Закрыть] Выделяя общие характеристики концепции Бахтина (в число его работ включается и МФЯ) автор специально останавливается на идеях, связанных с понятием «чужого слова»; эти идеи совмещаются с идеями структурализма о языковых кодах. Выделяются понятия перекодировки, когда чужой код меняется в связи с правилами данной знаковой системы, и поликодировки, когда чужой код включается в систему.[907]907
  Киклевич 1993: 15


[Закрыть] Эти понятия иллюстрируются на примере русской художественной литературы.

А вот статья,[908]908
  Левинская 1994


[Закрыть] посвященная теории интонации в МФЯ и примыкающих работах (особенно «О границах поэтики и лингвистики»), которая сопоставляется и с понятиями тона и акцента в книге о Достоевском. Указано, что опыт Бахтина в этой области «не осмыслен и не учтен».[909]909
  Левинская 1994: 39


[Закрыть] Рассмотрено развитие в ряде работ Бахтина и его круга идеи об оценочности интонации и ее роли в выделении «чужого слова» («интонационные кавычки»). Признается, что теория интонации нигде ни в одной из рассмотренных работ не изложена систематически; однако идеи этих работ признаются очень важными, прежде всего, для изучения «художественно-прозаического слова», где интонация служит важнейшим стилеобразующим фактором.[910]910
  Левинская 1994: 47—48


[Закрыть]

Отметим и статью московского автора,[911]911
  Федосюк 1997


[Закрыть] посвященную проблеме речевых жанров. Автор прямо опирается на идеи РЖ, при этом указывая, что в современной отечественной литературе уже сложилась традиция рассматривать в качестве жанров не только типы высказываний, но и типы диалогических текстов. По его мнению, это не противоречит подходу Бахтина, упоминавшего жанры салонных, застольных и пр. бесед.[912]912
  Федосюк 1997: 103


[Закрыть] В статье уточняются некоторые понятия, введенные Бахтиным. В частности, два выделенных им определяющих признака высказывания – завершенность и смена речевых субьектов—не всегда совпадают друг с другом. Если смена субьектов характеризует высказывание, то завершенность (не абсолютный, а относительный признак) – только текст.[913]913
  Федосюк 1997: 104


[Закрыть]

В статье ставится и вопрос о соотношении между сформировавшимися почти одновременно, но независимо друг от друга теорией речевых жанров Бахтина и теорией речевых актов Дж. Остина. Федосюк пишет, что при большей четкости и терминологической разработанности (и, добавим, более широкой известности среди лингвистов) теории речевых актов теория Бахтина более связана с филологической традицией и в большей степени остается на почве языка. В статье делается попытка синтеза двух концепций. Там же теория речевых жанров сопоставляется и с получившим в современной лингвистике большое распространение анализом высказываний, которые являются одновременно высказываниями и действиями (Я осуждаю, Я обвиняю и т. д.). Рассмотрено, какие жанры допускают такие высказывания, а какие – нет.[914]914
  Федосюк 1997: 115—119


[Закрыть] В статье на русском языковом материале рассмотрены особенности ряда конкретных жанров: приказа, просьбы, мольбы, требования и т. д.

Очень интенсивно речевые жанры на основе идей Бахтина изучаются в Саратовском университете, где сложилась уже целая школа (В. Е. Гольдин, В. В. Дементьев и др.). Издаются сборники «Жанры речи», в которых участвуют специалисты не только из Саратова, но и из других городов, в том числе из Москвы, а также из-за рубежа.[915]915
  Жанры 1997; 1999; 2002


[Закрыть] По этой проблематике выходят монографии.[916]916
  Дементьев 2000


[Закрыть] Исследование жанров производится очень широко, как в общетеоретическом плане, так и на основе конкретного анализа языкового материала (преимущественно на русском языке, в меньшей степени на западных языках). Изучен уже не один десяток конкретных жанров вплоть до жанров телевизионных дебатов, проработки, прошения, флирта и т. д. Идеи РЖ и других работ Бахтина всегда используются очень широко. Я не имею сейчас возможности описать деятельность саратовской школы и других современных исследователей речевых жанров во всех деталях. См. обзор.[917]917
  Дементьев 1997


[Закрыть] Безусловно, из всего наследия Бахтина и Волошинова данная проблематика в России оказывается наиболее востребованной.

В очерках истории отечественной или мировой лингвистики пока МФЯ или саранские тексты учитываются редко. Исключение, помимо учебника,[918]918
  Алпатов 1998


[Закрыть] составляет книга,[919]919
  Колесов 2003


[Закрыть] где идеи Бахтина (рассматриваемого, хотя и с оговорками, в качестве автора «спорных текстов») включаются в состав некоторой единой «Петербургской школы». Сама попытка включить данные работы в общий контекст отечественной науки о языке представляется нам важной и нужной. Однако идея о существовании единой «Петербургской школы» на протяжении нескольких веков не представляется убедительной, а очерк не свободен от ошибок (некоторые из них фиксировались в пред^1дущих главах). Например, В. В. Ко-лесов указывает, что противоположность между языком и речью, «как помнит Бахтин по лекциям Л. В. Щербы, снимается в речевой деятельности и нейтрализуется в высказывании».[920]920
  Колесов 2003: 371


[Закрыть] Но в первой главе данной книги уже говорилось о том, что, во-первых, нет данных о том, слушал ли Бахтин лекции Щербы, во-вторых, в любом случае, этот ученый не повлиял на Бахтина и безусловно учившегося у него Волошинова. А Щерба был в те годы безусловным лидером Ленинградской (Петербургской) школы, реально образовавшейся не в XVIII в., а в начале ХХ в. Кроме того, анализ Колесова представляется более философским, чем лингвистическим.

Я не стремлюсь дать полный обзор всех исследований, развивающих те или иные лингвистические идеи МФЯ и примыкающих текстов «волошиновского цикла» или более поздних работ Бахтина. По-видимому, такие исследования сейчас ведутся во многих городах России, часто в провинции интенсивнее, чем в Москве и Санкт-Петербурге. Важно, что они ведутся. Как это бывает со многими значительными работами, в будущем можно ожидать того, что какие-то, казалось бы, забытые или казавшиеся непродуктивными идеи могут быть подхвачены. Показателен пример Б. Гаспарова, берущего на вооружение самые спорные идеи МФЯ вроде отказа от признания реальности языка в соссюровском смысле. Но даже не это главное. Прежде всего, важно то, что в МФЯ были поставлены проблемы, до которых наука о языке стала доходить лишь через несколько десятилетий.

VII.7. Подводя итоги

Я рассмотрел лишь небольшую часть лингвистических сочинений, так или иначе находящихся в русле проблем, поднятых в МФЯ или в более поздних работах Бахтина. Авторы одних из них и не подозревают о существовании этих русских трудов, авторы других сознательно стремятся использовать их идеи. Однако так или иначе, иногда весьма по-разному все они стараются преодолеть узость традиционных подходов к языку, рассмотреть проблемы, связанные с «человеческим фактором» в языке, с речевыми актами и высказываниями. Лингвистика текста, прагматика, теория речевых актов, изучение дискурса – все это имеет прямое отношение к проблематике МФЯ.

Об изменении приоритетов в лингвистике писали многие. Например, еще в 1974 г. Дж. Лакофф противопоставлял друг другу два подхода: «лингвистику болтов и гаек», упоминавшуюся в пятой главе, и «гуманистическую лингвистику», интересующуюся вопросом: «Что может изучение языка рассказать нам о человеческом существе?».[921]921
  Lakoff 1974: 103


[Закрыть] Сам Дж. Лакофф, впрочем, признается, что он скорее занимается «лингвистикой болтов и гаек». Но за «гуманистической лингвистикой» будущее (характерна лексическая перекличка между этим американским ученым и, казалось бы, абсолютно далеким от него В. И. Абаевым). Он пишет: «При изучении речевых актов, импликатур и пресуппозиций лингвистика в области своего исследования пересекается с психологией, философией, социологией и антропологией. Мне думается, что как раз в этой области можно достигнуть наибольшего прогресса в становлении лингвистики не как изучения дистрибуции лингвистических элементов, а как изучения человека посредством языка».[922]922
  Lakoff 1974: 115


[Закрыть] А безусловно, еще в МФЯ говорилось (естественно, в иной терминологии) о «речевых актах, импликатурах и пресуппозициях», а лингвистика связывалась с философией и антропологией (к психологизму, правда, там мы видим настороженное отношение, но надо учитывать, что в период написания книги некоторые ученые им злоупотребляли).

Говоря о современном этапе развития лингвистики, стоит обратиться и к посмертной книге уже не раз упоминавшегося мной В. А. Звегинцева.[923]923
  Звегинцев 1996


[Закрыть] Статьи, включенные в нее, были написаны в 70—80-е гг. (автор книги умер в 1988 г.), но оценки их автора сохраняют значение и сейчас. Как выше (V.3.5) отмечалось, Звегинцев знал о существовании МФЯ, но не придавал этой книге особого значения. Тем не менее, его оценки, сделанные через полвека после выхода МФЯ, перекликаются с тем, к чему призывали авторы этой книги.

Во всей книге постоянно говорится о недостаточности подхода к языку только как к корпусу текстов, внутри которого выявляются те или иные закономерности. «Во всех подобных направлениях изучения языка он фактически оказывается вне человека, вне процессов своей деятельности, вне связи с теми действительными условиями и закономерностями, которые обеспечивают само существование языка и его функционирование. В сущности, при этих условиях и сам тезис о том, что язык есть средство общения, повисает в воздухе, превращается в простую декларацию, которая не находит почти никакого воплощения в описательных лингвистических процедурах данного порядка».[924]924
  Звегинцев 1996: 22


[Закрыть]

Но, указывает Звегинцев, «возможен и другой подход к изучению языка, когда и Г (говорящий. – В.А.), и С (слушающий. – В.А.) выступают в своих реальных качествах и исследование обращено на действительные процессы общения. В этом случае мало знать правила, по которым построен язык. Надо уметь обоснованно и уместно их употребить, чтобы состоялся акт общения (речевой акт), надо знать, как следует строить предложения, чтобы тот, кому они адресованы, понял их, надо так „ужимать“ предложения, чтобы убирать из них все лишнее (а при этом выводимые из корпуса правила языка и вовсе не обязательно соблюдать), надо подчинять произносимые предложения своему коммуникативному намерению, для чего языки не всегда располагают необходимыми средствами, надо учитывать и многое другое, что связано с человеком (будь он Г или С) и со всем комплексом его психических и физиологических возможностей».[925]925
  Звегинцев 1996: 22


[Закрыть] И в другом месте книги Звегинцев полемически заостряет проблему: «Язык не существует вне человека. Изучать язык в отрыве от человека столько же оснований, сколько создавать независимо от человека медицину».[926]926
  Звегинцев 1996: 147


[Закрыть] Он при этом использует аналогию, близкую к той, которую когда-то приводил Фосслер: изучать язык в отрыве от человека—то же, что изучать строение человеческого организма на трупах. То есть роль «обычной» лингвистики, включая структурную и даже генеративную, сходна с ролью анатомии в науках о человеческом организме.

Признавая важную для развития лингвистики роль Хомского, который связывает изучение языка с изучением природы человека, Зве-гинцев писал: «Если строится теория (как это имело место у Хом-ского) с ориентацией лишь на лингвистическую компетенцию, являющуюся идеализированной (т. е. фактически редукционистской) моделью говорящего-слушающего, в свою очередь помещенной в идеализированную модель языковой общности, то уже по своим предпосылкам такую теорию следует оценивать как слишком слабую и не способную справиться со своей задачей».[927]927
  Звегинцев 1996: 64


[Закрыть]

Звегинцев, как уже отмечалось выше, не отрицал того, что было создано в лингвистике, и сознавал, что «новая» лингвистика не может не учитывать «старую». Однако эта «старая» лингвистика не могла подступиться к главному. «Если в стремлении познать язык остаются все же в пределах языка, это значит, что при этом идут на сознательный редукционизм, способный представить изучаемый объект в совершенно искаженном виде».[928]928
  Звегинцев 1996: 64


[Закрыть]

Ученый понимал, что лингвистика, последовательно исходящая из человеческой природы языка, только начинает создаваться. Он видел ее появление в разных дисциплинах: прагматике, изучение искусственного интеллекта, социолингвистике (каждой из этих дисциплин в его книге посвящен особый раздел). Он, например, писал: «Все то, что обьединяется в весьма туманной области прагматики… суть лишь некоторые подступы к изучению подлинной природы языка, наглядно демонстрирующие наши прорехи в его познании».[929]929
  Зве-гинцев 1996: 147


[Закрыть]

Говоря о лингвистах, обращавших внимание на «подлинную природу языка», Звегинцев прежде всего указывал на Гумбольдта (на лекциях в МГУ он любил говорить, что это—вершина, возвышающаяся над всем мировым языкознанием). О МФЯ и о бесспорных сочинениях Бахтина он, как я уже упоминал, пишет лишь вскользь. Но нельзя не признать, что его критика лингвистики, остающейся «в пределах языка», по своей сути сходна с критикой «абстрактного объективизма». Положительная программа, конечно, более конкретизирована по сравнению с МФЯ, но нельзя не учитывать и то, что книга Звегинцева написана на полвека позже. Зато пафос отстаивания «человеческого фактора» в языке, перенесения центра внимания на акт общения, на взаимоотношения говорящего и слушающего здесь совпадает.

За прошедшие годы дисциплины, занимающиеся такими проблемами, развивались и у нас, и за рубежом. Конечно, и сейчас они находятся на достаточно ранней ступени развития. Но наука о языке, безусловно, развивается в том направлении, которое было, пусть кратко и «не всегда вразумительно» (как позже признал Бахтин), намечено еще в конце 20-х гг. ХХ в. в пионерском исследовании – в МФЯ.