Текст книги "Преторианец"

Глава 16
Учебка

Рим, Лудус Магнус

Было еще светло, когда в конце Портовой дороги, идущей по правому берегу Тибра, показались холмы Великого Рима, острящиеся метелками кипарисов, сплошь застроенные, словно уложенные кубиками сахара-рафинада. Gloria romanorum[59]59
  С латинского – «Слава римская».


[Закрыть].

– Да-а… – сказал Эдик впечатленно. – Наконец-то хоть что-то похожее на город!

Повозки остановились возле моста Проба, и Севий сделал жест: слазьте!

– Что, все? – осведомился Эдик недовольно. – А дальше?

– А дальше – ножками! – улыбнулся Севий Никанор Пот.

Он подозвал местное «такси» – восьмерых крепких рабов-лектикариев. Те подбежали трусцой, таща на плечах лектику, носилки-паланкин. Севий удобно устроился на подушках и распорядился:

– Доставите в школу и сдадите субпрокуратору!

Восьмеро качков молча и одновременно поклонились.

– Тебя как звать? – спросил Эдик у одного из них, стриженного ежиком.

– Цецилий, – удивился тот и добавил: – Статий.

– Скажи мне, Цецилий Статий… – подбоченился Эдик, подыскивая рифму. – С какой это стати я должен переться через весь город пешкодралом? А?

Цецилий Статий сделал удивленное лицо – пошла перезагрузка. Тогда его коллега, ушастый и круглоголовый парень, решил просветить дремучего варвара.

– В Рим запрещено въезжать на повозках после солнечного восхода и до заката, – сказал он, надуваясь гордостью за родной город.

– А почему? – не отставал Эдик.

Круглоголовый тоже «завис».

– Толкучка у них, стояли бы те телеги в постоянных пробках, – объяснил Лобанов. – Тут ведь миллион человек прописан!

– Миллион! – фыркнул Эдик с великолепным пренебрежением. – Шибко большая деревня, однако!

Цецилия Статия эти слова задели.

– Можно подумать, варвар, – пробурчал он, – ты видел города поболе Рима!

– Пф-ф! Дерёвня! Я в самой Москве жил, сечешь? Знаешь, сколько в Москве народу? Пятнадцать мильёнов! Двенадцать своих да еще миллиона три варваров – они в Москву на заработки ездят…

– Врешь! – неуверенно сказал круглоголовый.

– Клянусь Юпитером! – воскликнул Эдик. – Сергий, подтверди!

– Я тоже из Москвы, – улыбнулся Лобанов.

– И где это такая? – прищурился Цецилий.

– Далеко-далеко на севере, – затянул Эдик голосом сказочника, – за Венедскими горами[60]60
  Венедскими горами римляне называли Карпаты; Данубий – это Дунай, а Борисфен – Днепр.


[Закрыть], за Данубием и Борисфеном, в стране россов!

– Не знаю таковских, – покачал головой круглоголовый и насупился. – Заговорили вы меня совсем! Пошли.

Лобанов взошел на крепкий каменный мост, обходя неторопливых римлян, толкавших ручные тележки с дарами полей. Внизу, обтекая быки, шумел мутный Тибр. Сергей поднял голову и увидел странное – мужчина в замызганной тунике, шедший навстречу, тащил визжащего младенца. Дите орало на все лады, дергалось и извивалось. Мужчина морщился.

Не обращая ни на кого внимания, он подошел к перилам и швырнул ребенка в воду.

– Ты что делаешь, зараза?! – воскликнул Эдик и бросился на мужика с кулаками. Цепь потащила всех, да никто из гладиаторов и не сопротивлялся особо, каждому хотелось приложить детоубийцу «как учили».

– Спасите! – заголосил мужик, отлетая с кулаков Эдика на кулаки Сергея. – Помогите! Стража!

– Вы чего?! – орал Цецилий, натягивая цепь. – Прекратить!

Круглоголовый попытался оттащить Лобанова и сам заработал хорошего тумака.

– Брось, Серый! – орал Искандер. – Он же своего топил!

– Это ж не щенок! – бушевал Эдик.

– Да поймите вы! – надсаживался Искандер. – Римлянин имеет полное право убить своего ребенка! И ничего ему за это не будет! Никаких шансов!

– Вигилы! – крикнул Цецилий. – Ходу!

Растерянный Лобанов оглянулся. К мосту бежала местная полиция – сплошь негры, красноречиво помахивая дубинками.

– Быстро отсюда! – рявкнул круглоголовый.

Рванули все разом – и гладиаторы, и конвоиры. Бегом они поднялись на скалистый Авентинский холм.

Почти весь Авентин был застроен многоэтажными домами-инсулами. Переходами, галереями, лестницами эти «хрущобы» вязались в единый жилой массив, убогий и обшарпанный. Речкой в каньоне вилась по нему викус Лорети Майор, улица Большого Лаврового леса, замусоренная и загаженная.

Беглецы, вольные и невольные, моментально затерялись на ней, окунаясь в ужасную сутолоку и страшный шум миллионного города. Народ пер по всем направлениям, истово занятый куплей-продажей. Порогов домов не видать – все буквально забаррикадировано лавчонками и ларьками. Ни пройти, ни проехать. Здесь, перед портиком, продавец тканей раскинул свою будочку, обтянутую полотном, там, в самой гуще толпы, брадобрей орудовал бритвой, измазав подбородок клиента смесью сала и золы. Закопченные, дымящиеся жаровни занимали всю ширину улицы, а на косяке двери в таверну висело на цепочке изображение бородатого раба с амфорой – стандартное указание на питейное заведение. Четверо солидных римлян в тогах остановились перед альбумсом – длинной узкой доской, покрытой слоем белой штукатурки и прикрепленной к пьедесталам трех конных статуй. На альбумсе черной и красной краской были писаны постановления претора, объявления об аукционах и прочий официоз. Лобанов задержался на лишнюю секунду и ухватил глазом любопытную афишу:

«20 пар гладиаторов Децима Лукреция Сатрия Валента, бессменного фламина, будут сражаться за 6, 5, 4, 3 дня и накануне октябрьских ид, а также будет травля по всем правилам и навес. Написал Эмилий Целер, один при лунном свете».

Скоро и о нас станут писать, подумалось Лобанову. Н-да.

– Берегись!

Над ухом Сергея заржала лошадь, и его резко дернули с «проезжей части». Мимо прогрохотали дроги, доверху груженные напиленными брусьями. Брус опасно раскачивался. Упадет – «Скорую помощь» не тревожь…

– А эти почему разъезжают?! – возмутился Эдик. – Ты ж говорил – запрещено!

– Этим можно, – прокричал Цецилий Статий, – они стройматериал возят!

Лобанов поморщился. Когда к нему в Москву приезжали Искандер с Гефестаем, они жаловались на шум. Да разве то был шум? Так, шумок! Вот где децибелы прут! Дети орут, гоняясь друг за дружкой и прячась за колоннами, менялы, зазывая клиентов, непрерывно стучат монетами по своим переносным столикам. Шарканье, топот, тысячеголосый галдеж…

– Пирожки! Горячие пирожки!

– О, Рома Дэа!

– Сабейский ладан, недорого! Притирание «Метопий» из Египта!

– Гадаю по руке, по полету птиц, по внутренностям…

– А ты почему не в школе? Вот я тебе задам!

– Сыр! Свежий сыр!

– Винца не желаете? Водички холодненькой?

– Гу-уси! Гу-уси!

– Дорогу квинквенналу!

– Па-асторонись!

Голые кирпичные и каменные фасады еще больше усиливали шум, а от наплыва запахов кружилась голова. Исключительно шерстяная одежда воняла потом, неисчислимые харчевни струили дым и ароматы, смердело навозом, из общественных туалетов-латрин накатывало аммиаком. И все-таки…

И все-таки Лобанов шагал по Великому Городу. Давненько он не задирал голову, чтобы осмотреть здание целиком! А в Риме дворцы и храмы именно высились, мощно поднимая на чащах колонн далекие крыши, уставленные статуями. Гладиаторов провели мимо Большого Цирка на двести с лишним тысяч зрителей, мимо амфитеатра Флавиев – всего лишь на восемьдесят тысяч посетителей, мимо великолепных дворцов на Палатинском холме, мимо сотен и сотен роскошных особняков и семиэтажных инсул, храмов, арок, терм, акведуков, театров…

Все здорово устали, пока, наконец, не добрались до виа Лабикана, где велением Домициана заложили Большую императорскую школу.

– Это школа? – с сомнением сказал Эдик, задирая голову перед мощной каменной оградой, в высоту никак не меньше метров десяти-двенадцати.

– Для особо трудных подростков! – фыркнул Искандер.

– Колония строгого режима… – вставил свое мнение Сергей и получил увесистый тычок в спину.

– Заходь давай… – проворчал Цецилий Статий.

Сергей вошел в маленькую калитку, миновал караулку и оказался в обширном дворе «Лудус Магнус». Сощурившись, он огляделся. Двор замыкали двухэтажные казармы. Покатую черепичную крышу держал строй колонн из дешевого мрамора, а к первому этажу примыкал портик, в него-то и выходили двери каморок без окон – «дортуары» тутошних ученичков. На втором этаже двери камор открывались в галерею.

К новоприбывшим подошли стражники – шестеро громил самого зверского вида – и сняли с гладиаторов цепи – тут не убежишь! Зона!

Двор был почти пуст, только на той его половине, что изображала арену, окруженную колоннадой, тренировалась группа «школьников», отрабатывая удары мечом на столбах.

– Первая позиция! – орал учитель фехтования. – Вторая позиция! Третья позиция! Раз! Еще! Четвертая позиция!

– За мной, – буркнул круглоголовый.

Он поднялся по узкой наружной лестнице на второй этаж и провел всю четверку в парадную комнату, расписанную изображениями гладиаторского оружия и выходящую во двор.

– Ждите здесь, – предупредил качок. Посопев, он скрылся за дверями.

Гефестай, пользуясь случаем, расселся на скамье у стены и вытянул натруженные ноги. Искандер походил-походил и устроился рядом.

– Сидай, Серега, – похлопал он по скамье.

Лобанов мотнул головой: не сидится. Помаявшись, он подошел к перилам. Отсюда весь двор был как на ладони. Занятия шли полным ходом, и «школьников» явно прибавилось – человек пятьдесят или больше махали деревянными мечами, выполняя команды.

– В третью позицию!

– Выше щит! Бей мечом!

– Смотри мне в глаза! В глаза!

– Побыстрее давай! Что ты как мертвый?

– Шаг вперед! Вторая позиция!

– Быстро!

– Коли в голову! Р-раз!

– Отводи удар!

– Полкруга мечом направо!

– Прыжок назад!

– Вперед!

– В первую позицию!

– Бей!

И точно, казармы… Учебка.

Кто-то задышал Лобанову в спину. Сергей напрягся, но голос Цецилия произнес добродушно:

– Созерцаешь виды?

– Какие мы слова знаем… – пробормотал Сергей и спросил: – Скажи мне, Цецилий Статий, а ты-то в каких тут чинах?

– В школе? – уточнил Цецилий.

Лобанов кивнул.

– Гладиаторы мы, – простодушно ответил Цецилий, – и я, и Азиний Поллион, и Виндекс, и Феликс, и Публиций…

– Как? – не поверил Лобанов. – И вас спокойно отпускают отсюда?

– А почему нет? – удивился Цецилий, потом до него дошло. – А-а… Вот ты о чем… Мы ж вольные, варвар! Мы – римские граждане!

– И вы, свободные граждане, пошли в гладиаторы? – изумился Лобанов. – Зачем? Чтобы сдохнуть на арене, увеселяя чернь? Не понимаю! Гладиаторов же за людей не считают.

– Ветерок![61]61
  «Ветерок!» соответсвует восклицанию «Пустое! Ерунда!».


[Закрыть] – отмахнулся Цецилий. – Сдохнуть… Можно и сдохнуть, если не повезет. Так это смотря какой жребий выпадет! Ты лучше глянь во‑он на того старикана. Вон, что гоняет молодь у двойного столба. Видишь?

Лобанов кивнул, подтверждая, что усмотрел плешивого, но крепкого мужика в возрасте.

– Это Гоар, он из сарматов. Гоар сын Багатара из рода Сахири. Я еще не родился, когда Гоар впервые вышел на арену. И живой же! Пятьдесят семь боев выдержал, завел четырех сыновей, а сейчас сговаривается с одной вдовою… А вон туда глянь! Там фракиец Целад. Знаешь, как его называют? «Suspirium puellarum… puellarum decus»! А напротив – Кресцент, «puparru domnus; puparum nocturnarum… medicus»![62]62
   Документальные свидетельства популярности гладиаторов-«звезд». Первое выражение означает «отрада и мечта девушек», второе – «девочек ночных властитель и врачеватель».


[Закрыть] Так-то. О нас мечтают девицы и женщины всех сословий, и мы исполняем их желания. Понял, варвар?

– Кстати, меня зовут Сергий.

– Буду знать.

Заскрипела дверь, впуская Севия Никанора Пота. Севий вошел и поклонился входящему следом высокому, дородному мужчине с брыластым лицом, закутанному в тогу с узкой алой каймой, отличительным знаком всадника-эквита. Всадники стояли на ступень ниже сенаторов, но тоже входили в высшее общество.

– Это кто? – спросил Лобанов Цецилия.

– Субпрокуратор школы, – тихо ответил Статий. – Фанний Валерий Мессала. Кланяйся!

Сергей сдержанно поклонился.

– Мое последнее приобретение, – доложил препозит Севий, – отличные экземпляры!

Субпрокуратор слушал «крысоида» невнимательно. Взгляд его маленьких блестящих глаз, расположенных близко к мясистому крючковатому носу, вперился в Эдика, перешел с него на Гефестая, на Искандера и остановился на Сергее.

– Сможешь меня убить? – неожиданно спросил Фанний Мессала. – Прямо сейчас?

– Легко, – ответил Лобанов. – Приступать?

– Попридержи язык… – проворчал субпрокуратор. – Чем владеешь?

– Руками, ногами, головой, – стал перечислять Лобанов. – Еще мечом, кнутом, ножом и арбалетом, копьем похуже, луком – так себе…

Фанний Мессала кивнул, не дослушивая, и бросил Севию:

– Запиши всех, рассели… Проследишь, чтобы диспенсатор[63]63
  Диспенсатор – что-то вроде бухгалтера.


[Закрыть] вписал их во все ведомости. Одеяла выдашь, миски, чашки… Этого, – он ткнул пальцем в Сергея, – определишь в отряд секуторов. Пусть с ним Кресцент позанимается. Этих, – субпрокуратор кивнул на Искандера с Гефестаем, – к фракийцам. А его, – двойной подбородок указал на Эдика, – в ретиарии. Я смотрю, проворен он…

Эдик скромно потупился.

– Все сделаем в лучшем виде! – прогнулся Севий.

Субпрокуратор кивнул и неспешно удалился.

– Так… – нервно потер ладони Севий. – Начнем с тебя, – он ткнул пальцем в грудь Сергею. Тот стерпел. – Звать как?

– Сергий Корнелий Роксолан.

– Се-ерги-ий… – старательно вывел препозит на пергамене. – Роксо… Роксалан или роксолан? Как правильно?

– Через «о».

– Ага… А ты у нас кто? – дошла очередь до Искандера.

– Александрос Тиндарид. Звать Искандером.

– Эллин, значит? Так и запишем – Грэкус…

– Я – Искандер! – возмутился сын Тиндара.

– Ладно, ладно, Орк с тобой… И-искан-дер… А тебя как?

– Гефестай сын Ярная, сына Кадфиза из Пурушапуры!

Севий попытался произнести, но язык его не послушался.

– А по-другому никак?

Гефестай задумался и сказал с хулиганской улыбкой:

– Портос!

– Подходяще.

Эдик не стал дожидаться вопроса, назвался сам:

– Эдик! В смысле – Эдуардус. Сарматы мы.

– Эдуа-арду-ус… Пойдемте, покажу ваши опочивальни.

«Опочивален» было две, каждая площадью с совмещенный санузел. Простые кирпичные полы, грубо оштукатуренные стены, пара лежаков с натянутой ременной сеткой. Одну каморку заняли Сергий с Эдуардусом, другую, рядом, Искандер и Портос.

– Утром перекусите – и на занятия! – распорядился Севий.

– Вот тебе и весь сказ… – вздохнул Эдик.

Глава 17
Красавица и чудовище

Рим, взвоз Победы, дом Гая Авидия Нигрина

Кливус Викториа, или, по-русски, взвоз Победы тянул в гору не круче московской Тверской, зато был широк по римским понятиям – метров до восьми поперек и гладок. Простираясь от Велабра, что рядом с Тибром, взвоз огибал Палатинский холм и поднимался на него с севера. Здесь-то, напротив скромного храма Изиды, и раскинулись владения Гая Нигрина, сенатора и консуляра.

Его огромный домина в два этажа не был виден с улицы – высокий каменный забор ограждал немаленький участок, а кованые ворота открывали лишь самое начало извилистого подъезда, зигзагом проложенного сквозь чащу запущенного парка. Ни голоса, ни звука не доносилось из-за ограды, а если кто любопытный чересчур близко подходил к воротам, из-за старых, раскидистых платанов тут же показывался раб-привратник, германец по кличке Киклоп, – высоченный человечище, одноглазый, с перебитым, вечно сипящим носом и весьма дурным характером.

Говорили, что у себя, в лесах за Альбусом[64]64
  Альбус – р. Эльба.


[Закрыть], был он храбрым вождем, водил ватагу себе подобных бойцов, ходил в набеги на земли римлян в Белгике[65]65
  Ныне Бельгия.


[Закрыть] и возвращался со знатной добычей. Но однажды не пофартило Киклопу, тогда еще звавшемуся Малфоем. Попал Малфой в засаду, истребили его бравых ребятушек завистники-тевтоны, побили всех до единого, а самого вождя искалечили. Гай Авидий Нигрин в ту пору командовал Восьмым Августовым легионом. Неизвестно, что шевельнулось в забронзовевшей душе Гая Авидия, а только подобрал он полумертвого германца и выходил. И не было с тех пор у Нигрина более преданного и верного слуги – банальный закон сохранения добра.

Киклоп сильно сутулился, словно горбился под тягостью своих непомерных мышц, надбровные дуги его выдавались вперед настолько, что бросали тени на пустую глазницу и единственный глаз, горящий зловещим красным огоньком. Киклоп никогда не ругался и не смеялся, мычал только, булькал горлом или – в периоды хорошего настроения – издавал глухое урчание. Днем и ночью кружил Киклоп по парку, бдительно охраняя семью Нигринов. Германец крался совершенно бесшумно, горбатой тенью скользя меж деревьев. Чаще один, иногда с парой леопардов на поводу. Громадные пятнистые кошки шипели и рявкали на прохожих, щерили клыкастые пасти… и ластились к Киклопу, терлись о его ноги.

Бывали случаи, когда в парк проникал чужой, в протоколах это называется «несанкционированное проникновение с целью ограбления». Что ж, одним дураком становилось меньше. С улицы только и слышно было короткое вяканье – хруст сворачиваемых шейных позвонков не доносился. Соседи пугали детей Киклопом, а дети, подрастая, добавляли к портрету стража живописные подробности – как германец тащил трупы «нарушителей границы» к большой плахе, что в глухом углу парка, рубил тела на куски и скармливал своим леопардам. Бывало, шептали впечатлительные отроки, замирая и ежась, что и Сам-Знаете-Кто причащался человечинкой…

Гай Авидий Нигрин хихикал над этими слухами, но не опровергал их, хранил многозначительное молчание. Больше страху – надежнее защита. Ремесло Нигрина – война, дело опасное и нездоровое, и кто в его отсутствие охранит горячо любимую «дочечку» от злого мира? А Киклоп был нежно привязан к Авидии Нигрине, девушка была единственным живым существом, которое вызывало на роже великана-германца улыбку умиления и восторга. В детстве он баюкал беззубую Авидию, бережно держа ее тельце на ладонях, пока она агукала и пускала слюни. Когда кормилица, грудастая рабыня Сервилия, увидала эту одноглазую «мадонну с младенцем» впервые, ее долго приводили в чувство. А когда Сервилия наконец очухалась, то не сразу поверила, что зверочеловек не пожрал малютку. Потом она привыкла, вздрагивала только, когда видела рядом со своей «красавицей» это «чудовище». А вот маленькую Авидию нисколько не пугала внешность Киклопа, девочка с радостным визгом мутузила своего «няня», играла с ним в жмурки и громко негодовала, когда тот подглядывал…

Девочка росла, росла, поднялась и расцвела, беспокоя и нервируя отца: сохранит ли Киклоп свое трогательное отношение к его дочери? Не обидит ли, не потянется ли своими лапами сорвать цветок удовольствия? Беспокоился папаша зря – Киклоп даже не заметил переходов от милого ребенка к голенастой отроковице, от зажатого подростка – к девушке в цвету. Для него Авидия оставалась все тем же лепечущим дитем, умещавшимся на мозолистой ладони…

– Киклопик! – позвала Авидия. – Ты где?

За ее спиной вырос германец, без шума, словно дым всклубился над чадившим костром.

– Здеся я… – проворчал Киклоп.

– Вечно ты подкрадываешься! – вздрогнула Авидия. – Напугал!

Киклоп понурился, каясь за прегрешение.

– Ну ладно, – сказала Авидия ласково, – не переживай так! Мне самой надо быть внимательней, а то все витаю где-то… Диакон Сергиол дал тебе крестик?

Киклоп засопел и полез лапой за отворот туники, сгреб маленький самшитовый крестик, висевший у него на могучей шее, и гордо показал Авидии.

– Вот хорошо-то! – обрадовалась девушка и тут же нахмурила бровки: – А освятил?

Киклоп молча кивнул и залучился. Это для Авидии Нигрины крещение стало очередным шажком на пути, приобщая ее к жизни христианской общины, а для него это было настоящим событием, перевернувшим душу. Он познал Истину, он увидел Свет! Не сияние солнца, заливавшего горы и долы живительными лучами, а всего лишь жалкий огонек свечного огарка, трепетавший во тьме катакомб. Но эта свечечка мерцала от дыхания его братьев и сестер! Киклоп испытывал серафический жар, молясь со всеми Господу, в его могучей груди теснился восторг, его душила благодарность и полнила любовь к ближнему – к папе Сиксту Первому, величественному, говорящему очень красиво и непонятно, к ласковому и кроткому пресвитеру Нигидию Цинциннату, к диаконисе Авидии Нигрине.

Раньше его существование приносило пользу, теперь в жизни Киклопа появился великий смысл.

– Ах, крестить бы еще и папу… – вздохнула Авидия.

Киклоп тоже погрустнел. Да, было бы славно… Его хозяин и повелитель – человек… разный. То он добрый, то вдруг делается жестоким и злобным, не угадаешь. Авидию отец любит и никогда не обидит, а вот иных… Как тогда, в Дакии. Приказал вырезать всю деревню и сам в том поучаствовал, насаживая на копье убегавших детей и женщин. Отказалась когорта Квинта Валерия творить такое зло, и Гай Нигрин объявил легионерам децимацию – казнил каждого десятого…

– Скажи, Киклопик, – спросила вдруг Авидия, – а ты видишь сны?

– Всякий видит… – сказал страж, улыбаясь девичей нелогичности.

Авидия вздохнула, ее глаза затуманила поволока воспоминаний.

– Мне сегодня приснился… знаешь кто? Помнишь, я тебе рассказывала… тот человек из Парфии. Только он не парфянин, он из роксоланов…

– Видали мы роксоланов, – проворчал Киклоп, – они кочуют в степях за Данубием. Хорошие воины, никого не боятся. Сарматов больше, а роксоланы их побивают.

– Вот и Сергий такой… – запечалилась Авидия.

Киклоп нахмурился.

– Не понимаю тебя, – нахмурился он. – Ты же сама говорила – Сергий в Риме.

– И что? – не поняла Авидия.

– Найди его и отдайся!

– Да ну тебя! – рассердилась Авидия и заалела щеками. – Говоришь всякую ерунду…

– Ничего не ерунду! – убежденно сказал Киклоп. – Ты ведь женщина, значит, тебе нужен мужчина.

– Я девушка!

– Тем более! Тебе уже осьмнадцать зим, а ты все в девах…

– Как тебе не стыдно! – рассердилась Авидия.

– Чего ж тут стыдного? – удивился Киклоп. – Все мы – люди, все мы – человеки. Мария из Магдалы нашла Иисуса, ты нашла Сергия, так чего ж вы порознь?

– Мария Магдалина женой стала Христу! – гневно возразила Авидия. – А Сергий – гладиатор! Как же я… с ним? Ладно, – вздохнула она, угасая, – оставим этот разговор. Пойдем кушать, время уже…

– Может, помолимся сначала? – робко спросил Киклоп.

– И правда…

Красавица и чудовище стали на колени и вознесли молитву Творцу и Вседержителю.