Текст книги "Преторианец"

Дом Гая Аллея Нигидия Мая Джуманиязов сыскал без труда. Остановившись возле арки входа, он сказал:

– Действуй, Адэлла! Сегодня мы отменно повеселимся!

Глава 24
Чудо

Рим, взвоз Победы, дом Гая Авидия Нигрина

Лобанов помылся перед сном, почистил зубы и уже набрал воздуху в грудь, чтобы задуть свечу, когда услышал робкий стук в дверь.

– Кого это несет? – заворчал Эдик, поднимаясь.

– Я открою, – сказал Сергей.

Прихватив меч, он шагнул в коридор и подошел к двери.

– Кто там?

– Мне нужен Сергий Роксолан! – ответил высокий женский голос.

Сергей очень удивился и отпер дверь. В коридор проскользнула молодая женщина в простой тунике, одной рукой она придерживала паллу, накинутую на плечи.

– Меня послали к тебе, – сказала она заговорщицким тоном, – и передали вот это…

Лобанов принял две сложенные дощечки, ногтем содрал восковую печать и разложил письмо. Первые же слова резко подняли ему давление. Сердце бухнуло, подливая крови к щекам, и затарахтело, как моторчик. «Томлюсь, надеюсь, зову, мечтаю!» Господи, сбылось! «Моя Авидия!» – сладко заныли все жилочки Сергеева организма.

– Пошли! – сказал он решительно.

– Ага!

– Ты куда? – догнал Сергея удивленный голос Эдика.

– Я скоро!

Лобанов бережно положил на столик письмо Авидии, опоясался мечом и торопливо переобулся.

– Меня не ждите! – бросил он на ходу, предвкушая ночь любви…

* * *

Луна высветила улицы, но и набросила непроглядные тени, каждую ямку превращая в бездонный провал. Неумолчно гремели цикады.

– Сюда! – сказала Адэлла, сворачивая в переулок между домусом Нигринов и каким-то храмом.

– Тут вход в подвалы, – сказала Адэлла. – Сюда с виллы привозят вино и масло. Ну, и проводят кое-кого тайком…

Женщина хихикнула. Сергей натужно улыбнулся. Честно говоря, ему было страшно. Вот что ему делать, если его поймают? Ведь убить Гая Авидия Нигрина он не в состоянии, даже побить консуляра – как? Обида, причиненная отцу, рикошетом ударит по дочери! И бумерангом вернется к нему…

Адэлла на цыпочках прошла в атриум и провела Сергея за собой. По всему атриуму были расставлены светильники с восемью и двенадцатью огнями. Лампы были сделаны из алебастра и прикрыты александрийским стеклом или прозрачными индийскими тканями, красными, голубыми, желтыми, – весь атриум переливался разноцветными сполохами.

– Вот кубикула домны… – прошептала она.

Дверь в кубикулу была приоткрыта. Адэлла приникла к щелочке, потом смелее заглянула внутрь.

– Домны[81]81
  Домна – госпожа.


[Закрыть] пока нет, – сообщила она, – заходи и подожди ее, она скоро придет.

Сергей кивнул. С трепетом он перешагнул порог будуара, втянул ноздрями тонкий запах ладана. Да, так пахли волосы Авидии!

Сверху, надо полагать, со второго этажа, донесся звук размеренных шагов. В окно, открытое в парк, долетели слова:

– …Будет лучше всего, если мы прирежем Адриана на Капитолии, в момент жертвоприношения…

Сергей обратился в слух, даже о прелестях Авидии Нигрины подзабыв.

– Правильно! – сказал Гай Авидий Нигрин – его голос был еще памятен Лобанову. – И тут же выдадим толпе убийцу мнимого, пусть потерзают, как собака хозяйские сокки![82]82
  Мягкие кожаные сандалии, тапки.


[Закрыть]

Несколько человек хохотнули.

– Что за император такой, – проворчал неизвестный, – целый год не показываться в Риме. Правду ты говорил, Цельс. Адриан проторчал в Мезии до самых холодов, а зимовал в Никомедии. А по теплу опять вернулся туда же – с сарматами мириться!

– Ну, Авл, зато сколько мы успели!

– Это верно… Лузий, как успехи?

– С фрументариями?[83]83
  Фрументарии – первоначально конвой при обозах с хлебом. В описываемое время исполняли функции жандармов и тайных агентов. Располагались на Цели, в Castra Peregrinorum.


[Закрыть] Никак. Пару раз я заезжал в лагерь, купил кое-кого, посулил еще больше… Плохо то, что фрументарии близки к Аттиану, а тому сам Адриан кинжал префекта вручил.

– Хуже! Ацилий Аттиан был опекуном Адриана! Понимаете или нет?

– Тем более…

– А батавы?

– Полный успех! Эти германские свиньи служат тому, кто сует больше!

– Ты уже платил им, Квиет?

– Нет еще.

– И правильно… А то растратят до поры и опять плати! Г-гвардия…

– Да что батавы! Преторианцы – вот где заноза!

– Ничего… Бросим на них моих арабов! Раххаль привел с собой две алы мечей! Его молодцы выкосят преторию, как острый серп колосья!

– Квиет, а твои где?

– Пять сотен нумидийцев уже на Сицилии, а мои мавры просачиваются мелкими отрядами из Испании в Аквитанию.

– Отлично! Пальма?

– В сенате разброд и шатание, но Катилий Север и Гай Уммидий – с нами.

– Отлично… Мои люди передали весточку из Мезии – Адриан тронется в путь к концу июня. Следовательно, прибудет в Брундизий где-то к июльским календам…

– Да раньше!

– Может, там его и кокнуть? В Брундизии? Или по дороге…

– Нет-нет! Адриан должен быть убит в Риме! Понимаете или нет?

– Скорей бы…

Наверху задвигались, загремели, передвигая кресла. «Заговор! – толкнуло Сергея. – Переворот затеяли! Вот это я попал…»

– Кто здесь? – испуганно вскрикнула Авидия Нигрина.

Лобанов обернулся – сердце его погнало кровь, колотясь как ненормальное.

– Это я, Авидия… – вымолвил Сергей.

– Ты?! – изумилась девушка и подняла свечу повыше. – Что ты делаешь в моей комнате? Зачем ты здесь?

– Но… – Сергей похолодел, чуя неладное. – Ты же сама… В письме…

– Да в каком письме? Сергий!

– Здесь он, сиятельный, здесь! – заорал в атриуме Мир-Арзал.

Дверь в кубикулу махом распахнулась, и порог перешагнул хозяин дома. С Гая Нигрина можно было хоть сейчас ваять статую «Разгневанный отец». За спиной разгневанного отца маячила торжествующая морда Мир-Арзала и трое в тогах.

– Ты?! – заревел Нигрин, но уже не таким нежным голосом, как у дочери.

– Отец! – закричала Авидия. – Это ошибка! Сергия обманули!

– Молчи! – загремел консуляр. – С гладиатором спуталась?! Flava coma![84]84
  Flava coma (лат.) – «белокурая», прозвище для проституток. Уличные девки в Риме имели обыкновение наряжаться в мужские тоги и носить блондинистые парики.


[Закрыть]

Девушка охнула и закрыла лицо руками.

– Не говорите ерунды, сиятельный, – сказал Лобанов. – Меня подставили!

Темнокожий в тоге протиснулся в комнату, не обращая внимания на Сергеев меч, и прошел к окну.

– А отсюда, должно быть, хорошо слышно, – со значением сказал он. – Соляриум[85]85
  Соляриум – открытая терраса на крыше римского домуса для принятия солнечных ванн.


[Закрыть] как раз над кубикулой! Этого, – темнокожий показал на Лобанова, – надо убить.

– Не волнуйся, Квиет! – прорычал Гай Нигрин. – Я его и так убью!

– Отец! – взмолилась Авидия.

Гай Нигрин, даже не взглянув на дочь, заорал:

– Киклоп! Ко мне!

За окном послышалось невнятное ворчание, протопали тяжелые шаги по атриуму, и в кубикулу пролез косматый одноглазый великан с горящим факелом в могучей лапище. Двое в тогах вошли следом с мечами в руках. Лузий Квиет тоже покачивал длинным узким клинком.

– Киклоп, – произнес Гай Нигрин сдавленным голосом, – хватай этого ублюдка и скорми своим зверям!

– Нет! – закричала Авидия. – Не надо!

Образина-великан сморщился, словно от зубной боли, глянул на хозяина и склонил буйну голову. «Как Герасим, – подумал Сергей, – послушает барыню и утопит Муму…»

Лобанов демонстративно отвел руку и выпустил меч из пальцев.

– Давайте кончать эту дурацкую комедию, – сказал он.

Киклоп согласно заклекотал, ухватил одной лапой обе руки Лобанова и повел жертву на заклание. Квиет с Цельсом вышли за ним. Мир-Арзал и Даврон живо расступились.

– Привет леопардам! – игриво сказал Джуманиязов, но Сергей его не слушал, он слышал лишь горький плач Авидии и страдал.

Так глупо попасться… Так подставить девушку…

Киклоп, урча и булькая, вывел Лобанова в парк, потащил по расчищенной аллее, выложенной каменными плитками. Вокруг, разбегаясь по полянкам и сбегаясь в купы, росли кипарисы и мирты, дубы, оливы, пинии. Белели статуи, распускали бутоны розовые кусты, орошаемые водяной пылью фонтанов.

– В яму его или в клетку? – осведомился Киклоп угрюмо.

– В яму! – твердо сказал Квиет.

Киклоп засопел и поднял факел повыше. Деревья парка расступились, открывая искусственный грот. Из темноты донесся рык. Великан провел Лобанова мимо, подтащил к краю глубокой ямы-цистерны, куда собиралась дождевая вода. Стенки цистерны были облицованы плитками мрамора, а до дна свет факелов не доставал.

– Прыгай! – скомандовал Киклоп. Квиет и Цельс одинаково повели мечами, словно указывая траекторию. «Налево пойдешь – на меч попадешь, – мелькнуло у Сергея в голове, – направо пойдешь – другого меча не минуешь… Шагай прямо, добрый молодец!» Лобанов прыгнул и приземлился по всем правилам, четырьмя метрами ниже, на холодном каменном дне, засыпанном лежалой листвой. Видать, забросили цистерну.

– Давай своих зверяток! – хохотнул Квиет.

Киклоп пробурчал что-то в ответ и удалился.

– Зара! Бара! – донесся его повелительный рев. – Ко мне!

– Пошли, Лузий, – сказал Цельс нетерпеливо, – времени жаль!

– Пошли, – согласился Квиет, – все равно ничего не видно…

Консуляры ушли, и стало темно. И тихо. Сергей поднял глаза к звездному небу и вдруг заметил шевеление на краю цистерны. Две пары зеленых фосфорических глаз засветились в темноте. Леопарды!

Лобанов опустился на колени, сложил руки и закрыл глаза. Есть один прием в богатом арсенале панкратиона, как раз для таких случаев… «Отражение крокодила».

Если уж на рептилий действует, то на млекопитающих точно должен повлиять!

Главное, не думать ни о чем. Не испытывать никаких чувств, особенно страха. Даже промелька боязни не должно быть!

Сергей отрешался от земного, входя в то состояние, когда душа отделяется от тела. Он закаменел, забывая все о себе и мире, даже имя свое. Концентрированный поток мысли, ничем не замутненный, кружил в голове, питая ауру, – она чуть светилась надо лбом Сергея, похожая на оселок.

Зара и Бара мягко спрыгнули в цистерну и взревели дуэтом, кидаясь в атаку. И тогда Сергей открыл глаза. Леопарды, скаля страшные зубастые пасти, затормозили всеми лапами, скуля и фыркая, – на них тяжело и упорно смотрел Черный Зверь, чудовищный и могучий. Зверь сидел спокойно, раскованно, удобно. Он не угрожал, но глаза его светились грозным огнем Силы и Власти. И леопарды покорились. Хищные кошки, одним ударом лапы проламывавшие череп лошади, подползли к Сергею на брюхе и принялись лизать его руки горячими шершавыми языками. Лобанов милостиво позволил им это.

Краешком сознания он увидел на краю цистерны Киклопа, широко разинувшего рот и пучившего единственный глаз. Потом света прибавилось. Подбежали Авидия и ее рабы – Юст, Бланд, Мурран, Венуст, Эпафра, Мутат Коммун, Фирм, Филокал. Все они держали факелы, ярко освещая яму, и стенали: «Чудо! Чудо!»

Киклоп живенько спустил в цистерну бревно с набитыми перекладинами. Лобанов погладил леопардов по бархатистым загривкам, медленно встал и ступил на шаткую лестницу. Мышцы его были скованны и плохо слушались, он настолько перевоплотился в Черного Зверя, что хотелось выпустить когти и подергать кончиком хвоста.

Сергей вылез и сел на землю. Образ покидал его, возвращалась память, стали доходить звуки и цвета. А вот сил не было. Лобанов столько энергии затратил на «отражение крокодила», что сам себе казался бездыханным мертвяком. Авидия кинулась к нему, плача и шепча: «Чудо! Он свят!» – но Сергей оставался безучастен. Обритый наголо раб стал на колени и опустил руку в цистерну – видать, сомневался в хищности леопардов. Зара или Бара тотчас же развеяла его сомнения – леопардиха сиганула вверх и ляскнула зубами в сантиметре от опущенной руки. Раб с криком отдернул конечность, упал и перекатился на спину.

– Верую, верую! – промычал Киклоп, тараща глаз на Сергея.

– Уходить надо! – деловито сказал один из рабов, кажется, Коммун.

– Расскажем братьям о чуде явленном! – горячо одобрили и поддержали предложение товарища Коммуна другие рабы и сама Авидия Нигрина.

– Идемте, – сказал Киклоп и повел всех за собой, в грот. За входом, оплетенным виноградными лозами, тянулся узкий коридор.

Пройдя его, вся компания вышла в продолговатый зал, доверху забитый всяким хламом, – расколотыми изваяниями, ломаной мебелью, тряпьем, железяками. А в глубине грота блестели прутья решетки. Пахло кошками.

Лобанов шагал со всеми нетвердой походкой пьяного или смертельно уставшего человека. Его догнала Авидия, за ней горбатой тенью скользил Киклоп.

– Сергий! – воскликнула Авидия.

Она порывисто бросилась к Лобанову, замерла и вот, отбросив все сомнения, кинулась ему на шею, крепко обнимая и целуя, неумело, но жарко.

– Авидия…

– Свят, свят… – бормотала она, задыхаясь. – Ты что, ты сбежал из школы?

– Что ты! – слабо улыбнулся Сергей. – Я уже рудиарий. Я теперь служу у префекта претории Аттиана…

– Ой, как хорошо… – простонала Авидия, и неясно было, что же девушке понравилось – то ли новое место службы Лобанова, то ли святость его. То ли вкус поцелуя…

Киклоп одобрительно заворчал и сказал:

– Долго здесь оставаться нельзя, надо скорее уходить в гипогеи![86]86
  Гипогеи – так раньше называли катакомбы.


[Закрыть]

– Да, да… – томно сказала Авидия и встряхнулась. – Пошли! Киклопик!

– Я уже… – проворчал великан.

Авидия прошла в пустую клетку, и Киклоп руками расчистил пол, усыпанный толстым слоем соломы. Под соломою показался квадратный люк. Великан поднял его за вделанное кольцо и сделал приглашающий жест.

– Я первый! – сказал Лобанов.

Он взял факел, переданный Киклопом, и стал спускаться вниз по крутым ступеням, погружаясь в затхлый воздух катакомб, пристанище мертвых и христианский схрон.

Глава 25
Призывающие имя божье

Рим, гипогеи

Наклонный сход уводил под землю метров на десять, в темноту и подвальный холод. Блики от трещащих факелов метались по черноватому, зернистому туфу. Потом был поворот под арку, на первый ярус галерей. Стало повеселее, светлее даже – стены, беленные известкой, не приглушали яркость огня. Лобанов шагал впереди, Авидия шла рядом с ним, держась за руку, следом беззвучно ступал Киклоп, а рабы шумною толпой топотали сзади.

– Это гробница брата Калеподия, – сказала Авидия Нигрина, – вот и могила его! – Она притронулась к плите, замуровывавшей локулу, прямоугольную нишу в стене. – Он позволил общине хоронить здесь призывающих имя Божье[87]87
  Название «христиане» в то время мало употреблялось. Последователи Христа называли себя «верными», «назореями», «братьями», «призывающими имя Господа».


[Закрыть], и братья углубились на пять ярусов! Отсюда до самой нижней капеллы… примерно полсотни локтей.

– А вас тут не шугают? – поинтересовался Сергей.

– Что ты! Община наша… она как погребальное общество, и нас охраняет закон! Ну а то, что мы тут собираемся на трапезы в день Господень[88]88
  Воскресенье.


[Закрыть], молимся, слушаем мудрых… Это уже наше дело!

Сергей присмотрелся – он шел по кладбищу. Могилы христиан находили себе место повсюду – в стенных локулах, в ямах в полу – они назывались «формы», были и ниши с ямами, и отдельные склепы-крипты.

«Эгип, ты будешь жить вечно!» – обещала надпись на могильной плите. «Виктория, покойся с миром и Христом», – скорбно увещевала другая. «Пусть Господь укрепит твой дух», – желала третья. «Твоя жизнь в Боге», – утверждала четвертая. И сколько их тут было… Ой, да ну!

Неровные стены расписывались любительскими фресками, перенасыщенными богатой символикой: буквами альфа и омега для обозначения начала и конца, иксом, обозначающим крест, трезубцем – видимо, символом троицы, ягненком, дельфином и рыбой, знаменующими Христа, голубкой как пометой души. Хлебы изображали причастительную трапезу, пчела – непорочное зачатие.

И еще, и еще – якорь, феникс, павлин, петух, агнец, лев, оливковая ветвь, лилия, лоза виноградная…

– А кто у вас главный? – полюбопытствовал Сергей.

– Папа Сикст! – пробасил Киклоп.

– Папа? – удивился Лобанов. – В смысле – папа римский?

– Ну да, – неохотно заговорила Авидия. – Все епископы Рима выбрали его примасом, епископом епископов.

– А я думал, что община сама выбирает священников. Пресвитеров, там, диаконов…

– Так было, – вздохнула Авидия. – Пресвитеры собирали нас на агапэ[89]89
  Общая трапеза.


[Закрыть], освящали хлеб наш… Епископы только хозяйством заведовали, деньги общинные хранили. Мы все были равны, мы были одно – и женщины, и мужчины… Конечно, мы много спорили и сейчас спорим! Бывало, так разругаемся, что врагами смотрим друг на друга… Но это же понятно, мы же все разные и не можем думать одинаково! Но лет пятьдесят тому назад пришел апостол Петр и все сделал по-своему. Епископов он сделал первыми и поставил их над нами, а женщин лишил священства! Я, наверное, последняя диаконисса в общине нашей…

– Интересно… – протянул Сергей.

– Нет, сестра Авидия, – подал голос кто-то из рабов ее, – ты неправа! Все ж таки Петр с самим Спасителем знался…

– И что? – сказала Авидия строптиво. – Даже если это правда, что Учитель выбрал Симона Петра и руку ему на голову возложил, какое Петр право имел свои порядки устанавливать? Вот не верю я, что Петр любимым был у Иошуа![90]90
  Иошуа – сокращение от Егошуа (ударение на последний слог).


[Закрыть] Не верю! Мириам из Магдалы любил он, Мириам была для него первой и самой верной, не такой, как Петр, трижды предавший!

– Да-а… – протянул Сергей. – Чувствую, и впрямь у вас разлады бурные случаются.

Киклоп длинно и тоскливо вздохнул.

Миновав целую анфиладу арок, они вышли к обширной капелле. В сводчатом потолке подземного зала имелись луминарии – световые колодцы, но стояла ночь, и капеллу освещали лампы, заправленные дешевым маслом. Их тусклый свет выделял множество фигур молящихся, неразличимо серых, закутанных в плащи. Голоса то наплывали, то стихали, теряясь в гулких галереях:

– Слава в вышних Богу…

– Смилуйся над нами, Господи, и ниспошли благодать Свою…

– Нет на мне грехов тяжких, а мелкие прости мне…

– Чист я душою, Господи, и всем сердцем припадаю к светлому образу Твоему…

Тут рабы Авидии ворвались в капеллу, обтекая глыбу Киклопа, и заголосили:

– Чудо! Нам было явлено чудо!

– Этого человека сбросили в яму к хищникам-людоедам, но страшные звери не растерзали его!

– Они ластились к нему!

– Он свят!

– Я узрел нимб над главой его!

– И я! И я!

– Святой Сергий! Святой Сергий!

– Помолимся, помолимся, братие!

Толпа христиан взбурлила страстями, все бросились к Сергею, пытаясь дотянуться рукой до нового святого, повторившего подвиг Даниила, брошенного в ров ко львам. Люди кричали, плакали, смеялись, молились, падали на колени и воздевали руки – так сильна была жажда чуда. Сомнения тонули в горячей волне энтузиазма, растворялись в ней, как крупинки соли в кипятке.

Не зная, что и делать, Сергей протянул верующим руки, чем вызвал новый взрыв восторга. Головы, бритые и лохматые, мытые и не очень, со сложными прическами и стриженные под горшок, обнажились перед ним.

– Возложи руки! – крикнула ему на ухо Авидия, смеясь и плача.

«Святой Сергий» послушно возложил длани, чувствуя себя полным дураком.

Атмосфера, накаленная мистическим жаром, остывала медленно. Не менее часа прошло, пока христиане более-менее угомонились, только оборачивались часто, с обожанием взглядывая на Лобанова, как поклонники на поп-звезду.

Авидия Нигрина прислонилась к Сергею, и он бережно обнял ее за плечи.

– Какое счастье, – прошептала она, – что Бог услышал мои молитвы и явил чудо!

Сергей не стал разубеждать Авидию. Блажен, кто верует!

– Тяжко мне, ох, тяжко… – прошептала девушка, меняя настроение с точностью до наоборот. – Что делать? Как быть? Не знаю… Но сегодня я домой не вернусь. Я просто не смогу! И завтра…

– Это Мир-Арзал такую подлянку устроил… – процедил Сергей, но Авидия ласково закрыла его губы пальчиками.

– Ты тут ни при чем, – сказала она. – Просто… Господи, о таком не то что говорить, думать не хочется! Убить императора… Ах, не дело затеял отец! Нет, я прекрасно понимаю и его, и дядю Корнелия, и дядю Публия… Мой отец был личным другом и наперсником принцепса Траяна! Когда принцепс затеял войну с даками, то половиной легионов командовал он сам, а другой половиной – мой отец. А дядю Корнелия все считали лучшим полководцем! И как им быть теперь? Входить в ближний круг императора и пасть! Представляю, какое унижение они все испытывают, какую обиду!

– А ты представляешь, что будет, если твоему отцу удастся задуманное? – тихо спросил Сергей.

– Ох, война будет… – вздохнула девушка.

– То-то и оно. И не одна война, а войны! С Парфией, с сарматами и роксоланами, с германцами! Бунтуют в Иудее, в Мавритании, Британии. Да никаких легионов не хватит, чтобы усмирить окраины! Знаю, проходили уже, – сжал губы Сергей. – Моя страна дважды становилась империей, и оба раза ее разваливали крикуны и брехуны! И начиналась разруха, и полный беспредел, и брат шел на брата… Вспоминать тошно! И я должен, понимаешь, должен остановить эту «банду четырех»! Прости…

– За что же? – кротко ответила Авидия. – Ты прав… Я только не хочу, чтобы папу убили, я люблю его… У меня же никого-никого нет больше, только папа, Киклопик… и ты.

– Спасибо, – улыбнулся Сергей.

Тут толпа христиан сдержанно загудела. На возвышение поднялся благообразный старик в белой тунике и воздел худые жилистые руки.

– Возлюбленные мои братья во Христе! – начал он глубоким, хорошо поставленным голосом. – Все мы страждали, все испытали гонения и нужду, все искали во тьмах Путь к Свету! Соблазны диавольские прельщали нас, роскошью и похотью смущали тела земные, но дух наш превозмог низменные позывы плоти, и сиянье веры истинной умастило сердца наши, аки елей, коим мажут главы царей добролюбезных! Но откуда изливается сей свет божественный? – вопрошают сыны человеческие. Откуда проистекает благодать? Внемлите мне! Церковь Святая – вот источник благодати! Вот фонарь лучезарный, чей неугасимый огонь раздувается верою нашей! Церковь, братья мои возлюбленные, это башня образа прекрасного и величия небесного, кою ангелы строят из камней, а камни те – народ верующий!

– Это и есть Сикст? – тихонько спросил Сергей.

– Он, – коротко сказала Авидия, совершая крестное знамение – рукой касаясь лба и глаз, «чтобы отвратить того, кто хочет погубить душу».

– Но! – возвысил голос Сикст Первый. – Бытуют камни квадратные, подобные Христу, камню краеугольному, а есть камни круглые, таковые ангелы откладывают в сторону, ибо не выложишь из них башни великой и несокрушимой! Кругляши суть те братья наши, кои не крепки в вере и слушают лжепророков. Гоните лжецов, братья! Не внимайте словесам их, яда и кривды преисполненным! Пусть свет расточит тьму. Внемлите, верные! Пресвятая Дева Мария зачала беспорочно и дала миру Спасителя, Иисуса, Сына Божия! Много чудес и знаков дивных явил Христос, но предали Его и распяли, и принял Он смерть за все грехи наши! Но воскрес Иисус, – голос Сикста наполнился неподдельным ликованием, – и вознесся на небо, и воссел одесную Отца Своего!

Толпа христиан зашумела, радостные восклицания мешались с ропотом несогласия, а когда вернулась тишина, прозвучал ироничный голос Лобанова:

– Бред сумасшедшего!

Собравшиеся оживились, стали оборачиваться, а на лице Сикста появилось злое выражение.

– Что посмел сказать твой язык? – загремел епископ епископов.

– Мой язык сказал, – ответил Сергей в том же тоне, – что реченное тобой есть брехня!

Лобанов, успокаивающе улыбнувшись Авидии, влез на возвышенное место.

– Вы мне лучше внемлите! – сказал он. – Ты, Сикст, и подобные тебе опорочили Иисуса! Бог един, Он – Творец и Вседержитель, Он отец Иисусу, равно как и нам всем, все мы – дети Его, и Он любит нас! А вы обожествили Иисуса, как язычники обожествляют своих цезарей! Вы превратили его в идола, в кумир нечеловечный, коему зовете поклоняться! Вы поместили бедного Иисуса в церковь свою, как птицу вольную в клетку! А кто властен над Церковью? Вы, епископы, алчущие присвоить и благодать, и отпущение грехов, и богатства, в общину притекающие, и саму общину. Так дайте мне защитить Иошуа Ноцри, коего вы зовете Иисусом Христом!

Иошуа был нормальным здоровым ребенком, и родился он от любви Иосифа и Мириам, и его любили, и он любил – и мать с отцом почитал, и братьев своих младших, и сестер тетешкал и защищал. А пришла пора, и выбрал Иошуа девушку, Мириам из Магдалы, и женился на ней. А вы его в Господа обращаете. И до вас не доходит даже, что тем самым вы унижаете Иисуса, извращаете учение его, а все чудеса, им явленные, сводите к ничтожному значению! Ну, сами подумайте, если Иисус – божество, то чего стоило ему превратить камни в хлебы, а воду в вино? Да ничего не стоило! Это для бога пустяк! Тогда и воскресение не чудо вовсе. Ну, взяло божество да и воскресло! И что тут чудесного? Для божества это дело обычное, как для нас сон ночной! И какой же тогда пример мы можем взять с божества? Мы-то обычные смертные, богам не ровня!

Сергей перевел дух. Закоренелый атеист стал пророком! Но кто же заступится за Егошуа Назорея, если не «Святой Сергий»?

– Иошуа был великий врач и великий Учитель, – продолжил Лобанов, – и нашел он себе учеников – Шимона Цефу, Иоанна сына Заведея, Фому Дидима, Матфия Левита, прочих и многих, но первой среди них была Мириам! Зависть человеческая, ненависть и невежество сгубили Иошуа! Распяли его, но воскрес он, и Бог взял его к себе! Но не потому Иошуа вознесен был, что жертву принял за всех нас, грешных, а потому, что нес людям добро и любовь! Единственный из сынов человеческих, Иошуа был добр ко всем и любил всех! Таково было великомочие души его!

Толпа загомонила, поддерживая речение «святого».

– Ересь! – вопил Сикст. – Горе тебе, антихрист! Разверзлась пред тобою бездна, грехи твои тяжкие клонят тебя к могиле вечной! Грядет суд страшный, и вострубят ангелы небесные, но зов не пробудит труп твой, ибо ты умрешь навеки, и в спасенье тебе отказано Господом! Ибо переполнилась твоя мера, и час твой близок!

Толпа зароптала в гневе и замешательстве. Кому верить? Святому или Сиксту?

– Красиво глаголешь! – крикнул Лобанов. – И опять врешь! Ничего передо мною не разверзлось. И за Господа ты не расписывайся, он как-нибудь и без тебя разберется с мерами и часами!

Абсолютная тишина зазвенела в капелле. И прорвалась истошными криками:

– Аллилуйя! Аллилуйя!

– Господи, помилуй! Господи, помилуй!

– Верую в Отца, и в Сына, и в Святаго Духа!

– Не в то веруешь, собака!

– Иисус – сын человеческий!

– Молчи, паскуда!

«Возлюбленные братья во Христе» сцепились, ладони сжались в кулаки, и пошла драка! Крики стоявших за божественную природу Христа мешались с воплями приверженцев человечности Иисуса, а доказательствами правоты с обеих сторон служили хук справа, прямой слева, пинки и тумаки.

Сергей приблизил губы к ушку Авидии и громко сказал:

– Пойдем отсюда! Ну их всех…

Он обнял Авидию за плечи и повел. Восторженная Авидия вцепилась в него обеими руками, а Киклоп прикрывал их отступление.

Вся троица спустилась галереей ниже, прошла чередой капелл и крипт, пока не забрела в тихий закуток, где у стен с пустыми локулами стояли лежаки, застеленные овчинами.

– Ты, наверное, устал, – предположила Авидия.

– Есть немного…

Лобанов тяжело опустился на лежак.

Авидия Нигрина присела рядом, и мысли Сергея мигом поменяли течение. Посмотрев на парочку, Киклоп потоптался и забурчал:

– Схожу до дому, пожалуй… Гляну, что там и как…

– Ой, Киклопик! – оживилась Авидия. – А ты еще придешь?

– Так мне возвращаться? – взбодрился великан.

– Конечно! – расширила глаза девушка.

Киклоп, счастливо улыбаясь, ушел, утягивая за собой тени. Стало темнее – одна полуоплывшая свеча не разгоняла мрак. Авидия томно вздохнула.

Лобанов протянул руку и погладил девушку по волосам, коснулся плеча, провел пальцами по стройной шее, ущипнул за нежную мочку ушка.

– Сергий… – прошептала Авидия.

В потемках зашелестела туника, и Сергей почувствовал вдруг теплое дыхание девушки на своей щеке.

– Авидия…

Он повел рукой, прикасаясь к плоскому девичьему животику, всею ладонью приподнял круглую, упругую грудь, вмял пальцы, нащупывая отвердевший сосок. Руки Авидии слепо шарили по его телу, потом отстранились. Зашуршала туника. Лобанов поспешно содрал с себя свою и осторожно подал руки, натыкаясь на гладкое, горячее, шелковистое.

И именно в момент близости с Авидией Нигриной, патрицианкой, дочерью сенатора и консуляра, Лобанов сложился, сочетался с миром этого времени, миром диким и необузданным, надменным и покорным, мудрым и наивным. Сергей перестал прибавлять почти двадцать веков разницы, он вычел их и вывел за скобки.

– Тебе не больно, ocelle mi?[91]91
  Радость моя (лат.).


[Закрыть] – прошептал Лобанов.

– Мне хорошо… – выдохнула Авидия.

Они лежали рядом, голые и довольные. Девушка, положив Сергею голову на плечо, обнимала его. Завозившись, она погладила Сергеевы неровные ноги своею ножкой и закинула бедро ему на живот. Лобанов тут же положил ладонь сверху, с наслаждением ощущая молодое, тугое, налитое…

– Наверное, я согрешила… – пробормотала Авидия.

– Самый тяжкий грех, – глубокомысленно изрек Сергей, – это не грешить вовсе.

– Ага…

Девушка потянулась, дотягиваясь до Сергеевых губ, чмокнула и прижалась теснее.

В галерее замелькал свет факела, но шагов слышно не было.

– Это Киклопик, – сказала Авидия, – он один так ходит, бесшумно, как привидение…

Сергей осторожно освободился от гладких рук и ног возлюбленной и сел. Натянул свои галльские штаны, Авидия лениво прикрылась туникой. В проеме появился Киклоп, волоча два пухлых тюка. Заметив голые ноги Авидии, германец довольно оскалился.

– Я тут прихватил кой-чего… – проворчал он, опуская ручную кладь, и поманил Сергея пальцем: выйдем, мол.

Сергей, быстро затянув ремешки мягких полусапожек, встал и вышел. В галерее сохранялась тишина, только издалека, откуда-то из глубин гипогея, долетало эхо молитвы.

– Что еще не слава богу? – спросил Лобанов.

– Да вот… – буркнул Киклоп и шумно вздохнул. – Я там прошелся туда-сюда, покормил Зару и Бару, лошадям корма задал, короче, помелькал. А все там – и черный этот, и Пальма, и хозяин… Народу… Стража повсюду, злые все, орут… Еле отбрехался! Показал им череп вора позавчерашнего, поверили вроде, что твой… Во-от… И тут – гонец! Откуда-то из Аквитании, от Попликоллы, старого знакомца всей братии. Попликолла одно только слово и прислал – «Согласен!». Ну, все зашумели, хозяин сел ответ писать, а Квиет кликнул Радамиста. Короче, послали они этого иберийца с письмом, чтобы Попликолла знал, когда и куда двигать свои когорты…

– Та-ак… – тяжело сказал Лобанов. Подумав, он добавил: – Гонца надо обязательно перехватить! Ч-черт… Я-то думал сегодня обо всем доложить Аттиану, и пусть у него голова болит, но… Сколько времени хоть?

– Рано еще. Часа три до рассвета…

– Сделаем так, – решил Лобанов. – Я к своим, и мы догоняем гонца. А ты… Слушай, Киклоп, будь другом, сходи с утра в Кастра Преториа, разыщи там префекта и доложи ему обо всем! Сможешь?

– А чего ж… – проворчал великан. – Доложим… Может, и мне с вами махнуть? Места те мне знакомые…

– А с кем я Авидию оставлю? Нет, Киклоп, ты здесь нужен.

– Ладно… Пойдем, у меня там кони привязаны…

– Ну, вообще хорошо! Секундочку…

Сергей вернулся в крипту. Авидия спала, тихонько посапывая и улыбаясь во сне. Лобанов наклонился и поцеловал ее. Девушка вздохнула, пробормотала что-то невнятное. На цыпочках покинув крипту, Сергей вышел в галерею.

Вдвоем с германцем они пробрались по галерее, спустились ярусом ниже, покружили, поднялись и вышли в широкий коридор. Потянуло свежим воздухом. Киклоп вывел Сергея в вестибул и на улочку. Отсюда вход в гипогей казался чем-то средним между спуском в подвал и парадным подъездом – низкая дверь вела под холмик, но была обрамлена парой колонн и маленьким фронтоном.