Текст книги "80 лет. Жизнь продолжается"

– Да, мое сердце открыто, и душа чиста.

– Хорошо, незнакомец. Итак, наш справедливый Суд начинается, – возвестил Главный Вершитель Судеб, как про себя назвал его стоящий на коленях путник.

– Твое имя, незнакомец? – спросил один из сидящих за столом, скрестив пальцы рук и чуть откинув назад голову.

– Сусии Сотсирх, – отчетливо произнес вопрошаемый, кротко, но с достоинством посмотрев на Вершителей Судеб.

Те с интересом и неподдельным любопытством рассматривали незнакомца, мучительно ловя себя на мысли, что где-то они уже видели этого бледного, со впалыми щеками человека. Овал лица, очертания бороды, спокойные и ясные глаза, незримая печать страдания и гордости, муки любви к ближнему – все это говорило о неистребимой силе духа далеко не простого смертного, смиренно, но не раболепно стоящего на коленях.

– Сусии Сотсирх? – переспросил Главный Вершитель Судеб, нараспев произнеся необычное имя и вслушиваясь в красоту и мелодичность его звучания. И тут же, не дожидаясь ответа, добавил:

– Весьма, весьма любопытно. Если ты действительно тот, за кого себя выдаешь, то можно надеяться, что наш Суд будет недолгим, и ты сможешь примкнуть к тем, кто самозабвенно трудится на нашей благодатной земле.

Наступило молчание. Вершители Судеб удовлетворенно поглядывали друг на друга. Некоторые из них приветливо улыбнулись, сбросив с себя маску официального высокомерия, и как бы дружески подбадривали все еще стоящего перед ними на коленях, но уже не разделенного от них барьером предвзятого недоверия и подозрительности человека. На их лицах можно было отчетливо прочесть: «Не волнуйся, Сусии Сотсирх, все будет в порядке. Если мы зададим тебе несколько вопросов, то это пустая формальность. Того требуют наши обычаи, и мы лишь выполняем долг, предписанный нам Правителями этой земли».

– Почему ты бежал в толпе безумцев? – мягко и ненавязчиво задал вопрос один из Вершителей Судеб, особенно благосклонно и доброжелательно глядевший на ясного бородача, будившего у него какие-то смутные, далекие воспоминания.

– Я не знаю.

– Зачем же ты бежал?

– Многие бежали, и я, не заметив того, оказался среди них.

– И что же было дальше? – спросил крайний слева старец, теребивший в руках незнакомую Сусии Сотсирх вещь, напоминающую чётки. – Тебя схватили?

– Нет, я сам остановился.

– Выбился из сил? – вскинул голову тучный, обрюзгший, но не лишенный остатков былого лоска Вершитель Судеб, молчавший до сих пор.

– Нет, напротив, именно в то время у меня появилось второе дыхание.

– Почему же ты остановился? – прозвучал несколько хрипловатый голос длинношеего Вершителя Судеб, на целую голову возвышающегося над всеми остальными.

– Я прекратил свой бег, так как осознал, что не знаю, куда и зачем бегу.

Вершители Судеб переглянулись между собой. Они были довольны ответами человека, оправдавшего их ожидания и надежды.

– Мы верим тебе. Ты был искренним в своих ответах, – подытожил первую часть процедуры Великого Суда Главный Вершитель Судеб.

Сусии Сотсирх понял, что Вершители Судеб не столько верят ему, сколько знают, что с ним приключилось. Видимо, они были хорошо осведомлены о жизни и поведении тех, кого вызывали на Великий Суд.

– А теперь ты сам должен сделать свой выбор. Всякие сомнения исключаются. Ты находишься в середине круга. Тебе предстоит перейти на одну из его половинок, разделенных чертой. На размышления отводится три минуты.

Сусии Сотсирх посмотрел налево. Непонятное слово «ОЗЛ» ничего не говорило ему. Надпись «ОРБОД», начертанная справа, тоже не могла подсказать ему решения. Он пытался понять, на какую сторону следует перейти. Слепой выбор его никак не устраивал. Тогда, чтобы выиграть время, он задал вопрос:

– Уважаемые Вершители Судеб! Что означают слова «ОЛЗ» и «ОРБОД»?

– Это не обязательно знать, – торжественно произнес Главный Вершитель Судеб. – Знание может зародить сомнение. Только спасительная Вера поможет правильно выбрать Судьбу. Веруй, и ты не ошибешься. У тебя осталось две минуты.

«Вера – это хорошо, – подумал про себя Сусии Сотсирх. – Вся загвоздка в том, во что я должен верить и во что могу поверить».

Ему нужна была не слепая Вера, а убежденность, основанная на знании и подкрепленная верой. Поэтому он стремился понять, что представляют собой обе половинки круга. Лихорадочно соображая, призывая на помощь всю интуицию, он невольно взглянул на Вершителей Судеб. Скользнул взором по изображению, находящемуся над их головами. Опять эта странная перевернутая картина! И тут его поразила догадка. Перевернутая миниатюра XI века. Именно перевернутая. Поставленная с ног на голову. Видимо, не случайно. А может быть, в этом все дело? Ну, конечно. Быстрее смотри надписи! «ОЛЗ». Перевернем в обратном порядке. Так и есть – «ЗЛО». Тогда «ОРБОД» означает «ДОБРО». Все ясно. Не мешкая ни секунды, Сусии Сотсирх вскочил на ноги и решительно шагнул на сторону Добра.

Вершители Судеб удовлетворенно и радостно закивали головами, одобряя сделанный выбор. Сусии Сотсирх стоял во весь рост, расправив плечи, и гордость распирала его от сознания того, что он все-таки понял игру, которая велась на Великом Суде. Теперь можно расшифровать и другие надписи, с тем чтобы определить свою линию поведения в дальнейшем. «АДОБОВС» – конечно же «СБОВОДА», а «ЯИТАРКОМЕД» – «ДЕМОКРАТИЯ». Именно так, то есть те символы, которые почитаются в этом неведомом ему крае. А надпись на торце стола? Сразу и не сообразишь. Медленно читаем. Что получается? Первое слово вовсе не ОТК, а КТО. Идем дальше, постепенно, до конца. Итак, «КТО НЕ С НИМИ, ТОТ ПРОТИВ НАС». Что за чертовщина! Какой-то дремучий и настораживающий девиз, отдающий нафталинным духом непримиримой воинственности. Очень странно. Надо быть начеку.

– Вы достойно выдержали испытание, – прервал размышления Сусии Сотсирха Главный Вершитель Судеб, переходя с Ты на Вы. – От души поздравляем Вас и надеемся, что наши символы жизни вдохновят Вас на ратный, созидательный труд.

Последовало молчание. Судя по всему, Сусии Сотсирх должен был поблагодарить Великий Суд за оказанное ему доверие. Но вместо этого он спросил:

– Прошу великодушно извинить меня, уважаемые Вершители Судеб. Я не понимаю тех надписей, что здесь начертаны. Не сомневаюсь, что это великие изречения. И все же хотелось бы знать, каковы символы той жизни, к которой Вы зовете.

Вершители Судеб недоуменно взглянули на человека, только что выдержавшего испытание. В глазах Главного появились злые огоньки, точно он хотел сказать: «Ты еще не отбросил свои сомнения, безумец! Разве тебе мало Веры, которая помогла тебе сделать правильный выбор!» Но он притушил злость и с мягкой, обволакивающей улыбкой ровным голосом произнес:

– Наши символы жизни – Свобода и Демократия. Высочайшие повелители этого края выдвинули их как программу преобразования нашей благословенной земли. И каждый, кто примет их, становится борцом за праведное дело, искореняет Зло и творит Добро.

Сусии Сотсирх вспомнил приветливых, доброжелательных людей, которые повстречались ему на пути и которые трудились во имя процветания их края. Они тоже говорили о Свободе и Демократии. И он с открытой душой готов был немедленно присоединиться к ним. Но эта страшная комната, где Вершители Судеб творили Великий Суд, почему-то не внушала ему доверия. Зачем и для чего в качестве символа Суда взята грузинская миниатюра XI века, к тому же перевернутая с ног на голову? Почему Добро и Зло, Свобода и Демократия закодированы таким образом, что сразу и не поймешь, что к чему? Зачем все это понадобилось Вершителям Судеб? Почему на торце стола написаны столь зловещие слова, свидетельствующие о непримиримости Вершителей Судеб к инакомыслящим? Почему они говорят вслух о Свободе и Демократии, в то время как молчаливые надписи перевернуты до неузнаваемости? Если они вывернули наизнанку Добро и Зло, то вовсе не исключено, что они перевернули и смысл этих понятий. Говорят о Добре, а вершат Зло. Призывают к Свободе и Демократии, а в действительности выступают против них.

Размышляя над всем этим, Сусии Сотсирх вдруг с ужасом подумал, что он стоит не на стороне Добра, как полагал до сих пор, а на стороне Зла. Ведь здесь все перевернуто вверх ногами. И Вершители Судеб улыбались ему только потому, что он, не ведая того, перешел на их сторону. Неужели они подбивают его на совершение Зла? Неужели они хотят сделать его пособником Дьявола? Знают ли Высочайшие Покровители этого края, что Вершители Судеб – скрытые, хорошо замаскированные злодеи, всячески препятствующие утверждению Свободы и Демократии? Или, быть может, они заодно с Вершителями Судеб и только выполняют их волю, тщательно скрывая от простых людей? О, ужас! Что же я наделал?

Все эти мысли поразительной догадкой промелькнули в голове Сусии Сотсирха, и он растерянно посмотрел на Вершителей Судеб. Те, словно догадавшись, о чем думает этот с виду покорный, но в глубине души сомневающийся человек, в упор сверлили его своими вопрошающими глазами.

– Я вижу, – сердито промолвил Главный Вершитель Судеб, вновь переходя на Ты, – сомнения по-прежнему одолевают тебя. Значит, одной Веры тебе недостаточно. Это очень прискорбно и может плохо кончиться для тебя. Ты сомневаешься в наших святых символах и ценностях жизни?

– Нет, я верю, что Свобода и Демократия необходимы для процветания этого края.

– Тогда отбрось все свои сомнения и иди за нами.

– Я готов отдать все свои силы во имя достижения Свободы и Демократии. Но мне хотелось бы знать, что конкретно я буду делать, если последую за Вами.

– Для чего тебе это знание?

– Для того, чтобы творить Добро и не оказаться невольным пособником Зла.

– Верь нам и подчиняйся нашим указаниям. Большего от тебя не требуется.

– Но я обязан знать, что, следуя Вашим указаниям, буду творить Добро, – тихо, но твердо произнес Сусии Сотсирх.

Тягостное молчание повисло в комнате, где вершился Великий Суд. Языки пламени в огромном камине вспыхивали и вырывались, словно хотели добраться до человека, перешедшего на половину круга, освященного словом «ОРБОД». Холодные, пронзительные потоки воздуха, вырывавшиеся из отверстия-пропасти, словно кто-то перекрыл заслонку. Вершители Судеб угрюмо, чего-то выжидая, смотрели на Сусии Сотсирха. Наконец, Главный из них сурово сказал:

– Выбирай же, несчастный! Или ты идешь за нами, уверовав в наше дело, или остаешься со своими сомнениями, но тогда пеняй на себя. Отойди на три шага правее. Так. Хорошо. А теперь мы ждем твоего решения. От тебя требуется лишь одно. Скажи нам «Да». Молчание будет расцениваться как отказ. Смотри внимательнее. Вот песочные часы. Они рассчитаны ровно на одну минуту. Как только я их переверну и начнет сыпаться песок, знай, что идет твое время. Решай и выбирай свою Судьбу. С последней упавшей песчинкой она придет к тебе сама.

С этими словами Главный Вершитель Судеб перевернул песочные часы, и все находящиеся в комнате застыли в молчании.

Сусии Сотсирха прошиб пот. Так и хотелось тут же громко крикнуть «Да» и прекратить этот безумный спектакль. Однако он словно онемел. Какое-то внутреннее чувство подсказало, что, сказав «Да», он автоматически становится пособником Зла. Он не мог объяснить, откуда и почему возникло это чувство. Но вся эта перевернутая с ног на голову символика не только настораживала его, но и неотвратимо убеждала в том, что он оказался втянутым в чудовищную игру, которая могла завершиться не фарсом, не комедией, а трагедией. Неотступно и навязчиво в сознание врывалась всполохом одна мысль: еще немного – и его бы одурачили. Он встал на сторону Добра, сделав правильный, как ему казалось, выбор, а очутился в ловко расставленных сетях Зла. По иронии судьбы Зло оказалось в Добре, а Добро во Зле. Где-то люди самозабвенно трудятся со словами на устах, а здесь в казематах Великого Суда творятся черные дела, о которых даже не ведают простые смертные. Однако еще не поздно отвратить беду. Во всяком случае, он не станет послушным орудием в руках Вершителей Судеб. Не даст одурачить себя окончательно.

С этими мыслями он посмотрел на песочные часы и отметил про себя, что отпущенное время скоро оборвется. Скользнул взглядом по перевернутому изображению «Стрельца». И вдруг ему показалось, что он увидел нечто странное. Он вспомнил, что на грузинской миниатюре XI века в руках человека был лук с натянутой тетивой, но отсутствовала стрела. Символика простая и в то же время мудрая. Дракон или змея не могли дотянуться до человека, тот же не мог поразить чудовище, ибо у него не было стрелы. Человек и зверь сидели в одном существе, противостояли друг другу, но их поединок не мог быть завершен сиюминутной победой стрельца. Ему еще предстояло победить и изыскать способы борьбы, укрощающие чудовище. Здесь же в казематах Великого Суда в изображении этой картины что-то неуловимо изменилось. Да, она перевернута. Но дело не только в этом. О, боже! Какой подлог! Какая неслыханная подлость! В руках стрельца находится остро заточенная стрела. Еле различимая из-за своего перевернутого изображения. Но она видна, если хорошенько присмотреться. Так вот в чем подлинный смысл Великого Суда! Вот чему поклоняются Вершители Судеб, начертавшие лозунг «Кто не с нами, тот против нас»!. А он-то, доверчивый, чуть было не поверил этим оборотням, перевернувшим все по-своему усмотрению. Еще немного – и он пошел бы за ними, ничего не подозревая и ни о чем не догадываясь. Пошел бы, помогая вершить Зло. Не ведая того и думая о Добре.

Бросив брезгливый и презрительный взгляд на Вершителей Судеб, Сусии Сотсирх в упор посмотрел в их бегающие, злые глаза. Они тоже поняли, что этот непреклонный человек, только что стоявший на коленях и, казалось, покорный своей Судьбе, разгадал их тайные мысли. Главный Вершитель Судеб не изменился в лице, но оно приобрело холодное, отчужденное выражение, не предвещающее ничего хорошего. Сусии Сотсирх не знал, как теперь поступят с ним. Но, что бы ни произошло, он не отступится от своего твердого решения. Выбор сделан. Им, этим жалким перевертышам, никогда не вырвать из него желанного им «Да». «Нет» и еще раз «Нет». Он не станет на сторону Зла. Не будет Иудой. Не перейдет в лагерь Сатаны. Останется гордым и независимым, даже если придется расстаться с жизнью.

Последняя песчинка опустилась на горку песка в нижней части часов, стоящих на столе. Время оборвалось. И не успел Сусии Сотсирх бросить в лицо Вершителей Судеб свое последнее «Нет», как под ним разверзлась бездна, и он полетел куда-то вниз. Лишь в последнюю секунду подумалось: «Так вот почему его заставили сделать три шага вправо. Там было отверстие-пропасть. Только невидимый механизм предварительно перекрыл это отверстие, и он фактически стоял на крышке люка». Но эта запоздалая мысль не имела уже никакого смысла.

Переворачиваясь, кувыркаясь в воздухе и нелепо размахивая в сторону руками, Сусии Сотсирх стремительно летел вниз, напоминая собой чуть деформированное распятие. Проблески сознания еще вспыхивали в его воспаленной голове. И с языка срывалось громогласное «Нет», переходящее в сплошной яростно-бунтующий крик. Сердце же разрывалось на части, готовое выпрыгнуть из груди. Руки и ноги дергались в предсмертных судорогах. Ярко вспыхнула молния, обожгла, опалила обмякшее тело, и из него вылетела душа, издавая еле слышный мелодично-трогательный, победно-печальный звон, которому вторили глухо звенящие и вызывающие скорбь колокола …

В ужасе проснувшись, бородатый молодой человек отрешенно и безмолвно лежал на измятой кровати. Чуть приоткрыв заспанные глаза и совершенно не понимая, где он находится и что с ним происходит. Приглушенно и навязчиво, но настойчиво и неотступно верещал электрический будильник, напоминая о том, что пора вставать и возвращаться из объятий Морфея в будничную реальность со всеми ее заботами, неизбежно возникающими повседневными проблемами, постоянными мелочами жизни. Молодой человек нажал на кнопку электрического будильника, привычно сел на кровать, плохо соображая, жив он или находится в небытии. И только через некоторое время сообразил, что он находится дома и что ему приснился кошмарный, до сих пор вызывающий дрожь сон. Ужас, да и только! Чертовщина какая-то! И надо же такому присниться!

Он встряхнул с себя остатки сна и того кошмара, от которого еще не отошел. Поднял с пола упавшие со стула джинсы и просунул в них свои длинные ноги. Решительно направился в ванную, открыл кран с холодной водой, подставил под тугую струю голову и несколько минут фыркал, отдуваясь и разбрасывая брызги, пока не пришел в себя. Выйдя из ванной, небрежно бросил полотенце на стул, сделал упражнения с гантелями, несколько раз отжался от пола – и только тогда почувствовал себя нормальным человеком, готовым, как всегда, взвалить на себя крест обыденности и повседневности.

Спеша на работу, молодой человек совсем не думал о сне. Лишь одно имя, увиденное во сне, вызывало у него странное ощущение. Сусии Сотсирх врезалось ему в память. Но молодой человек так и не понял, что если прочитать в обратном порядке, это имя означает Иисус Христос.

Катастрофа

Разорванное острыми вершинами горных хребтов, прочертивших изломанную гряду вплотную нависших над ними грозовых туч, огненно-кровавое солнце внезапно скрылось за горизонтом, и темнота поглотила переливающиеся осенним золотом деревья, мелькающие по обочинам асфальтовой ленты, серпантином спадающей с оставшегося позади перевала. Включив фары ближнего света, брызнувшего снопом цепляющихся за крутые повороты лучей, Кондрашов уверенно вел светло-голубые жигули, приобретенные два года тому назад и сменившие потрепанный жизнью москвич, долгое время служивший верой и правдой своему хозяину. Собственно говоря, разлад в семье как раз и начался в то время, когда светло-голубой красавец, сверкающий отполированными боками и отражающий горделиво-степенное выражение лица его счастливого обладателя, вызвал неожиданную реакцию у жены.

– Купил все-таки. Я так и знала.

Ограничившись этими словами, не выражавшими особого восторга по поводу новой покупки, она скользнула безличным взглядом по машине, как-то странно посмотрела на мужа и, круто повернувшись, застучала босоножками, отбивающими с первыми шагами такт мелодии, удручающе прозвучавшей в тишине зеленого двора.

– Постой, Лариса! Ты что, не рада? Посмотри, какой красавец перед тобой! Новые жигули, только что с завода. Или, быть может, тебе не нравится цвет машины?

– Цвет изумительный, – остановившись и повернув голову в сторону мужа, безразлично ответила жена. – Поздравляю! Только думается мне, Вадим, теперь у тебя не останется времени для нас с Галкой. Ну, да бог с тобой! Об одном тебя прошу. Не соблазняй дочь дорожными путешествиями. Хватит с нее того печального случая.

Негромко, но твердо произнеся эти слова, Лариса отвернулась от мужа и направилась к подъезду девятиэтажного дома. Вытаскивая на ходу ключи от квартиры, она даже не обратила никакого внимания на пенсионеров, лениво стучащих костяшками домино по щербатому, покосившемуся столу, примостившемуся под густым каштановым деревом, разветвленная крона которого накрывала своей тенью безмятежно проводящих время людей. Кондрашов растерянно стоял возле машины, провожая недоуменным взглядом спину жены, наполовину успевшую скрыться в дверном проеме подъезда.

Он помнил, конечно, как более трех лет тому назад ему каким-то чудом удалось избежать автомобильной катастрофы. Тогда все обошлось сравнительно благополучно. Опоздай он на секунду, и его старый москвич непременно врезался бы в самосвал, неожиданно вынырнувший из переулка. Мгновенно среагировав не непредвиденную ситуацию, Кондрашов резко вывернул руль и, боковой дверью царапнув бампер самосвала, проскочил вперед, напряженно сжимая кисти вспотевших рук. Жена и дочь, до этого оживленно болтавшие о предстоящем купании в море, испуганно молчали. Лариса растирала колено, ушибленное в момент смертельно опасного виража. Галка старалась остановить кровь тыльной стороной ладони, которая медленно стекала по лицу из пряди волос, рассыпавшихся от столкновения с полиэтиленовой сумкой, в которой бултыхались остатки чая, вылившегося из разбитого термоса.

Человеческая память далеко не всегда сохраняет следы далекого или недавнего прошлого с предельной ясностью событий, некогда имевших место в жизни каждого человека. Но Кондрашов до сих пор не смог забыть отрешенные, побелевшие от испуга лица жены и дочери. Они не раз всплывали перед ним, стоило лишь Ларисе напомнить о том несчастном и, как оказалось, счастливом случае, ибо он мог закончиться весьма печально, если бы не олимпийское спокойствие и с годами выработанная выдержка Вадима. Вот и сейчас, когда послушная машина выписывала привычные зигзаги по извилистому серпантину горной дороги, с каждой минутой приближаясь к дому, Кондрашов вновь как бы наяву увидел съежившиеся плечи своей дочери и ее расширенные от пережитого ужаса зрачки, беспомощно обращенные к нему из-под непроизвольно подергивающихся ресниц.

Это воспоминание продолжалось и целиком овладело сознанием Кондрашова, оттеснив все другие жизненные переживания на задний план. Он отрешенно следил за дорогой, автоматически отмечая знакомые ему приметы, безошибочно подсказывающие о приближении очередного поворота. И лишь крутой вираж заставлял его внутренне собраться и сосредоточить внимание на впереди идущей машине, лихо обогнавшей его на одном из коротких отрезков дороги, но закрученной в замысловатую спираль. В другое время Кондрашов не позволил бы какой-то машине обойти себя. Спортивный азарт гонщика глубоко сидел в его своенравной душе. Но сегодня мучительные воспоминания всполохом грозовых молний врезались в его сознание, они притупляли спортивный азарт и ярко напоминали о прошлом, которое по мере приближения к дому раскручивалось в обратном порядке, вызывая щемящее чувство тоски и боли.

Это сейчас, когда минувшие события последовательно нанизываются на нить воспоминаний, можно докопаться до истоков разлома в семейной жизни. Поэтому-то невольно в сознание врываются, как живые, картины того памятного происшествия, которое подталкивало к размышлениям о незавидной судьбе, так незаслуженно обрушившегося на человека, до недавнего времени считавшегося удачливым, счастливым и благополучным во всех отношениях.

Нет, разлад в семье начался не с покупки Кондрашовым жигулей, а значительно раньше. Странная и непонятная реакция Ларисы на машину была лишь одним из звеньев, постепенно ломавшихся в пятнадцатилетней цепи их совместного проживания. Трудно, пожалуй, даже невозможно объяснить, как, когда, а главное – почему произошло то, что они стали чужими людьми. Только в последние годы Кондрашов стал замечать проявление отрешенности, замкнутости и отчуждения Ларисы, как это имело место в случае покупки нового автомобиля.

Правда, между ними уже давно не было светлой радости от не столь частных интимных отношений, которые заставляли позабыть все на свете в первые годы их совместной жизни, когда они страстно мечтали о ребенке и с волнующей тело и душу нежностью относились друг к другу. Но как-то само собой постепенно они втянулись в повседневные заботы, и оказалось, что между ними не так много общего, способствующего внутреннему горению и порождающему необходимое для семейного очага тепло. Даже рождение дочери не способствовало поддержанию пламени, ранее бушевавшему в их душах. Скорее напротив, как это ни странно, но оно только ускорило процесс молчаливого ухода каждого в себя. Лариса стала жить исключительно тревогами и заботами о маленькой дочери, родившейся болезненной и требующей постоянного внимания. Она все делала сама, не доверяя Вадиму ребенка. А он, видя свою беспомощность и бесполезность в деле медицинского ухода за дочерью, оставался в стороне. Кондрашов отличался завидным здоровьем и никогда в своей жизни не обращался к врачам, поскольку не питал к ним особого доверия. Поэтому он не понимал свою жену, полностью погруженную в тревоги за дочь, и большую часть своего свободного от работы времени с удовольствием копался в моторе и запчастях москвича.

Позднее, когда Галка превратилась из болезненного, вечно плачущего грудного ребенка в довольно пухленькую и веселую девчушку, в семейной жизни супругов не произошло каких-либо существенных изменений. Лариса по-прежнему занималась дочерью, обращая все меньше внимания на своего мужа. Вадим же с головой ушел в свою работу и, став программистом высокого класса, постоянно находился в разъездах, отлаживая сложные программы для компьютеров, чьи хозяева ничего не смыслили в технике. Если он и бывал дома, то чаще всего застревал в гараже, где неизменно находил себе какое-либо дело. Даже совместные поездки к морю, что, впрочем, случалось крайне редко, не могли уже растопить тот лед отчуждения, который как-то незаметно проник в их отношения.

Долгое время Вадим вообще не задумывался над своей семейной жизнью. Все его знакомые находились примерно в таком же положении. Работа, увлечение машиной или дачей, дом, жена, ребенок – так жили многие мужчины, не делающие никакой трагедии из того, что большая любовь, о которой мечтает каждый в молодые годы, оказывается чем-то недосягаемым. В повседневной суете любовь проходит, тускнеет, увядает, оборачивается привычкой видеть перед собой до мелочи знакомое лицо жены. Былые ощущения уже не вызывают душевных волнений, и страсть постепенно угасает, подпадает под пресс тех неотложных проблем, которые возникают в жизни.

Это не означает, что большая любовь полностью исключается из жизни некоторых людей. Кондрашов был свидетелем того, как кое-кто из его знакомых продолжал, как и в молодости, любить ту женщину, с которой связал свою судьбу. Взять хотя бы отличного мужика Иннокентия Владимировича, с которым Кондрашов познакомился во время своей очередной командировки, а позднее с удовольствием приходил к нему домой в гости каждый раз, как только служебные дела вновь забрасывали его в тот неизвестно чем понравившийся ему городишко. Стоило только взглянуть на Иннокентия Владимировича и его миловидную жену, сохранившую, несмотря на свой уже немолодой возраст, по-домашнему скромную, оттененную серебряными прядями волос красоту и какую-то неиссякаемую жизненную энергию, как сразу же бросалось в глаза то явно проступающее между ними, но не поддающееся стороннему объяснению чувство глубочайшего взаимопонимания, обожания, нежной привязанности и чего-то глубоко-неуловимого, что называется большой любовью между мужчиной и женщиной.

Пожалуй, лишь после знакомства с этой удивительной счастливой семьей, в которой столь редкостная по своей красоте и неувядаемости любовь между представителями старшего поколения наложила свой отпечаток на отношения между родителями, детьми и внуками, Вадим как бы другими глазами взглянул на свою собственную семейную жизнь. Вот тогда-то впервые за многие годы он вдруг ощутил утрату чего-то крайне важного, жизненно необходимого, без чего пропадал смысл его бытия как мужчины, да что там мужчины, как человека, наделенного страстями, желанием и разумом. Та жизнь, которая до сих пор воспринималась им как вполне соответствующая понятию нормальной семьи, в действительности оказалась лишенной основного стержня, скрепляющего не только союз между мужчиной и женщиной, но и все другие связи с миром.

Вадим ужаснулся от того, что так долго не понимал простой истины. Ведь жизнь без любви – это не более чем беспросветное существование, подчиненное необходимости обыденной и повседневной суеты со всеми вытекающими последствиями, окрашенными то в радужные, то в мрачные тона в зависимости от вызывающих гордость побед и щемящих сердце поражений, которые нам приходится испытывать постоянно, вращаясь в круговороте нескончаемых дел.

Пришедшее к нему понимание утраты глубинной связи с миром омрачило душу и привело к сумятице всех чувств. Но это продолжалось недолго. Повседневная жизнь с ее извечной спешкой не давала возможности окунуться в преисподнюю самоанализа, нутром почувствовать масштабы и глубину внутренней катастрофы, так неожиданно обрушившейся на его голову. По-прежнему занимаясь хитроумными комбинациями, связанными с построениями совершенных компьютерных программ и приобретением дефицитных запчастей для потрепанного москвича, Кондрашову некогда было осмысливать то прозрение, которое пришло к нему.

Правда, время от времени в его сознание врывалась шальная мысль. То о собственной вине перед женой и дочерью. То о необъяснимых капризах Ларисы, не желающей понять психологию мужчины и принять ее всем сердцем как нечто данное, с чем приходится считаться, коль скоро состоялась семья, пусть и не совсем идеальная, как того хотелось бы. Но Вадим не собирался быть ни обвинителем, сваливающим на хрупкие плечи жены все грехи несостоявшейся большой любви, ни обвиняемым, раскаивающимся в своем бессилии изменить что-либо к лучшему и пытающимся возродить из пепла некогда полыхающее пламя взаимной любовной привязанности друг к другу. Не осознавая того, он всячески отгонял от себя тревожные мысли, стараясь с головой окунуться в беспокойную работу и забыться в лихой езде по горным дорогам. Дорогам, где на крутых виражах душа замирала от восторга, а сердце готово было выпрыгнуть из груди навстречу обжигающему ветру.

Во время езды на автомобиле он забывал обо всем. Она приносила ему несказанную радость, являясь, по сути дела, компенсацией за ту нереализованную, загнанную вовнутрь потребность в большой любви. Той любви, о которой Вадим мечтал в безмятежные, полные надежд и очарований молодые годы.

Конечно, не надо было отмахиваться от разговоров с женой в то, увы, минувшее время, когда она еще пыталась выяснить его отношение к ней, чуть смущенно спрашивая, любит ли он ее, как прежде, в первые годы их совместной жизни. Но это почему-то угнетало Вадима, и он предпочитал отшучиваться, бодро отвечая, что, разумеется, любит, и в доказательство того неизменно целовал Ларису, которая доверчиво тянулась к нему, обвивала его шею, что, как правило, вызывало дрожь в ее молодом теле, требующем страстной любви до мурашек. Он даже не заметил, когда жена перестала обращаться к нему с этим наивным вопросом. А Лариса женским безошибочным чутьем почувствовала образующуюся между ними пустоту. Сперва замкнулась в себе, излив все свои нерастраченные чувства на маленькую дочь. Затем увлеклась изучением французского языка и чтением художественной литературы на языке оригинала, постепенно перестав интересоваться делами Вадима, оставив его в покое и не досаждая щекотливыми вопросами, относящимися к его личным переживаниям.