Текст книги "80 лет. Жизнь продолжается"

Вот и сейчас, когда колеса электрички мерно отстукивали привычный занудный ритм, убаюкивающий уставших до чертиков, набегавшихся за день пассажиров, Виктор все больше и больше склонялся к тому, что его просто надули. Черный маленький шарик, завлекший его в свои ловко расставленные сети, сделал свое черное дело. Ужасно жаль кровно заработанных денег, так внезапно уплывших в чужие цепкие руки. Но теперь что пенять, коль сам виноват. Как ни переживай, двести пятьдесят рублей не вернуть. Теперь надо думать, как выкрутиться из этого глупого, дурацкого и вместе с тем сложного положения, чтобы дотянуть до следующей получки.

Виктор открыл глаза, посмотрел на часы. Скоро его станция. Не проехать бы в расстроенных чувствах. Что-то будет теперь дома? И ему явственно представилась Нинка, встречающая его на пороге квартиры. Вот она оценивает взглядом все его покупки, недоверчиво слушает невразумительные объяснения и, наконец, нервно протягивает руку к обломанной колотушке, вот-вот готовой обрушиться на его несчастную голову, чтобы разом вышибить из него все шарики, так предательски подведшие его под монастырь.

Лифтер и скорая помощь

– Алло! Диспетчерская? Это из третьего подъезда. Снова лифт застрял. Нет, на этот раз без людей. Хорошо. Будем ждать.

Разумовский опустил трубку на рычаг, отодвинул от себя телефонный аппарат и, достав из-под вороха газет литературный журнал, хотел было открыть его. Но настроение было не то.

Вот уже семь месяцев, как Разумовский работает лифтером. И никак не может привыкнуть к тому, что довольно часто какой-нибудь из двух старых лифтов застревает между этажами. Это происходит не каждую смену. И все же постоянно приходится быть начеку. Конечно, эти лифты изрядно поизносились. Как-никак, лет двадцать пять они натружено бегают вверх и вниз. Пора бы и заменить трудяг. Но, увы. Судя по всему, им еще долго придется нести свой крест. Дом кооперативный. С каждым годом все больше требуется ремонта. Средств не хватает, и о замене старых лифтов на новые говорить не приходится.

Нет, разговоры ведутся среди жильцов постоянно. Все давно сетуют на плохую работу лифтов. Да и как тут не сетовать! Буквально в прошлую смену, когда утром Разумовский сменил Прасковью Яковлевну, ему пришлось выслушать немало упреков. Правда, он не был виноват. Один лифт заклинило поздно вечером, когда дежурила Прасковья Яковлевна. Сдавая смену, она сообщила, что в диспетчерской знают об этом. Там, конечно, решили, что ночью нормальные жильцы спят и ничего страшного не случится, если дежурный механик придет утром, тем более что второй лифт работает. Прошло два часа, как Разумовский сменил Прасковью Яковлевну. Он тоже звонил в диспетчерскую и напомнил о поломке лифта. Но механик все не приходил. И тут произошло то, что обычно случается, когда закономерности работы изношенной техники в сочетании с халатным отношением к ее ремонту оборачиваются «закономерзостями», отражающимися на жизни человека.

Разумовский сидел в своей небольшой комнате, предназначенной для лифтеров. Приняв смену, он уже успел разнести почту. Обычные утренние газеты, и только одно письмо литературному критику Гальперину, проживавшему на пятом этаже. Не только в подъезде внизу, но и на каждом этаже у дверей имеются почтовые ящики для удобства жильцов. Так делают во многих домах, конечно, по договоренности и где есть лифтеры.

Разумовский обычно начинал с верхнего этажа. Процедура не занимала много времени. На двенадцатый этаж он поднимался на лифте, затем пешком спускался на нижние этажи, опуская корреспонденцию в почтовые ящики.

В этот раз все было, как обычно. Разнеся почту по квартирам, Разумовский вернулся к себе в комнатушку, приоткрыл дверь, чтобы можно было здороваться с жильцами, спешившими утром по своим делам. Со многими из них он уже познакомился и часто поддерживал с ними разговоры, если они сами заглядывали к нему с какой-либо просьбой или желанием перемолвиться словом. Большинство жильцов были приветливыми, интеллигентными людьми. В доме жили литераторы, режиссеры, преподаватели, которые были не прочь подчас поговорить по душам, высказать свои умные мысли о жизни. Возвращаясь домой поздно вечером, некоторые из них задерживались еще какое-то время в подъезде и под настроение, в минуты какого-то необъяснимого откровения, когда им требовался внимательный и доброжелательный слушатель, заводили разговоры с лифтером.

Вот прошел высокий сухопарый Сергей Антонович Любимов, как всегда, поприветствовав легким кивком головы и сделав неопределенные движения черным с блестящими замками дипломатом. Видимо, пошел на лекцию в свой институт, где он преподает то ли историю западной литературы, то ли какой-то другой предмет.

– Доброе утро! – приветливо и ласково произнесла Ксения Марковна, неторопливо вышедшая из лифта с полиэтиленовым пакетом. Чуть шаркая по полу, она направилась к выходу, собираясь, по всей видимости, зайти в булочную. Благообразного вида, совсем седая, она время от времени выходит из своей квартиры, хотя эти хождения даются ей с большим трудом. Ей где-то под восемьдесят лет, живет с сыном, известным режиссером, часто разъезжающим по командировкам и оставляющим старушку-мать совсем одну.

– Здравствуйте! – на ходу бросила подвижная, невысокая женщина лет тридцати пяти, державшая в одной руке вместительную сумку. За другую руку цеплялся Борька – четырехлетний чернявый сын, резво переступающий ножками и поправляющий неумело сбившийся на бок желтый шарфик. Чуть позади них спешила шестилетняя Катя, задержавшаяся в лифте и, догоняя мать, старавшаяся застегнуть нижнюю пуговицу ярко-красной куртки. Марина Андреевна – мать троих симпатичных малышей, гордость подъезда, восхищавшая всех жильцов своей жизнерадостностью и позитивным настроем. Сейчас она отведет детей в садик и побежит по своим делам, скорее всего по магазинам, чтобы закупить провизию на весь день для своей большой семьи.

– Гав-гав! – это подает свой голос вислоухий Джерри, радостно выскакивая из лифта. За ним, держа собаку на поводке, вышел степенный, дородный Павел Афанасьевич Каримов. Он – поэт, опубликовавший несколько сборников стихов. Каждое утро он прогуливается со своей собакой, которая с неизменным лаем подбегает к комнатушке лифтера и только потом рвется на улицу. Обычно Каримов выходит из дома на прогулку рано, но что-то, видимо, помешало ему на этот раз.

Не успела за ним захлопнуться в подъезде дверь, как тут же она с грохотом вновь открылась, и спешным шагом к лифту подошли двое: среднего возраста мужчина в полураскрытом пальто, из-под которого выбился белый халат, и молоденькая девушка, сопровождавшая его. Разумовский безошибочно определил – к кому-то вызвали врача. Хотел было встать и вызвать лифт, но вошедшие опередили его, открыв дверь кабины. Видно по всему, что они торопились. А так как ни врач, ни сестра даже не спросили, на каком этаже находится квартира, куда они направлялись, то Разумовский предположил, что им уже доводилось бывать в этом подъезде.

Дверь лифта звучно захлопнулась. Чуть поскрипывая и подергиваясь, кабинка двинулась вверх. Машинально встав из-за стола, Разумовский вышел из своей комнаты и непроизвольно бросил взгляд на круглое окошечко в дверце шахты, расположенной на высоте человеческого роста. В глубине узкой шахты трос внезапно замер, и Разумовский на глаз определил: лифт остановился на девятом этаже. «К кому же вызывали врача? – подумал он. – В 476 квартиру к Инге Максимовне, грузной вдове, недавно похоронившей мужа и заметно сдавшей за последнее время? Или в 479 квартиру к тихому и всегда угрюмому, замкнутому и какому-то отрешенному от жизни старику Воскобойникову, с которым так и не удалось познакомиться поближе?»

От раздумий отвлек телефонный звонок, резко и требовательно прозвучавший в тишине подъезда. Разумовский вернулся в комнату и, неловко задев телефонный аппарат, снял трубку:

– Слушаю, – негромко сказал он, неизвестно почему переходя на шепот.

– Механик приходил? – спросил бесцветный женский голос, принадлежащий диспетчеру.

– Нет, – автоматически ответил Разумовский, прильнув к треснувшей и поэтому немного дребезжащей телефонной трубке.

– Придет – скажите, чтобы срочно зашел в пятый подъезд или позвонил в диспетчерскую.

Не успел Разумовский спросить, когда же ждать механика, как в трубке раздался щелчок, и зазвучали прерывистые монотонные гудки. Вот так всегда, машинально подумал он. Диспетчер разыскивает механика, тот где-то бегает, а все волнения и тревоги выпадают на долю лифтера. Конечно, если заело защелку в дверце кабинки старого образца, – а именно такими лифтами были оборудованы все подъезды в этом старом кирпичном доме, построенном в конце 50-х годов, – то лифтер сам может устранить неисправность. И устраняет, используя свою смекалку и те незначительные навыки, которые передаются от лифтера к лифтеру. Ведь каждый лифт обладает своим норовом, и, проработав какое-то время, лифтер начинает разбираться в характере вверенной ему техники. Но часто он оказывается бессильным, не может привести в движение старый лифт. Тогда приходится обращаться в диспетчерскую, вызывать механика или, в крайнем случае, звонить в аварийную службу. Однако механики – такой народ, что далеко не всегда оперативно реагируют на вызовы лифтеров. То их просто нет на месте, то забивают козла в диспетчерской и пока не наиграются костяшками вдоволь, не сдвинутся с места.

Прошло минут десять – пятнадцать. Механика все не было. Не слыша шума работающего лифта, Разумовский вышел из своей комнаты, но тут опять зазвонил телефон, и он вынужден был вернуться, даже не сообразив, что к чему.

– Слушаю вас, – сказал он, едва удерживая в руке трубку.

– Это из 497 квартиры, я – медсестра. Там у подъезда стоит скорая помощь. Попросите шофера, чтобы он как можно быстрее поднялся к нам. И пусть захватит с собой носилки. Пожалуйста, поспешите!

Разумовский сообразил, что каким-то чудом медработникам удалось все же выбраться из первого лифта и оказаться в квартире 497. Он спешно положил трубку и бросился к входной двери. Рядом с подъездом, въехав на тротуар, стояла скорая помощь. Открыв дверцу кабины, Разумовский передал телефонный разговор шоферу, помог ему вытащить из машины носилки, и они вместе вошли в подъезд. Красный глазок лифта смотрел на них как-то печально и тревожно.

– Так и есть, – вырвалось у Разумовского. – И второй лифт, кажется, застрял. Не глядя на шофера, спустившего на пол носилки, он тут же подумал про себя, что «закономерзости» проявляются там и тогда, где и когда их меньше всего ожидаешь. Вот так всегда. Стоит случиться беде, как тут же, словно дожидаясь ее, возникают различного рода осложнения, выстраиваясь в цепочку замысловатых сочетаний и непредвиденных обстоятельств, опутывающих и связывающих по рукам человека, пытавшегося по возможности быстрее разрешить возникшие перед ним проблемы.

– А что, не работают оба лифта? – угрюмо спросил шофер.

– Да вот не успели починить один из них, – как бы оправдываясь, пробормотал Разумовский. – Видимо, и со вторым что-то случилось.

– На каком этаже врачи? – сердито буркнул шофер, заранее обвиняя лифтера во всех грехах.

– На девятом, – смущенно и виновато ответил Разумовский.

Шофер ничего не сказал, но было видно по всему, что он готов выругаться последними словами и послать лифтера куда-нибудь подальше. Он еще несколько раз нажал на кнопку вызова того и другого лифта и, вздохнув тяжело и надсадно, поднял носилки, крепко ухватив их правой рукой. Потом посмотрел по сторонам, увидев дверь, ведущую к лестнице, и решительно направился к ней, бросив на ходу:

– И за что только вам деньги платят, дармоеды!

По лестнице застучали его спешные шаги, а Разумовский, проглотив незаслуженный упрек, еще раз позвонил в диспетчерскую. Но там разыскивали механика, который как в воду канул. Пришлось вызывать аварийку.

Обеспокоенный, чувствующий смутную вину за собой, Разумовский стал подниматься по лестнице, пока не обнаружил, что еще утром работавший второй лифт застрял между пятым и шестым этажами. Подергав за ручку и убедившись, что без механика тут не обойтись, он бросился на девятый этаж, готовый оказать любую помощь, которая потребуется от него. Запыхавшись, вышел на лестничную площадку девятого этажа. Дверь 479-й квартиры была раскрыта. Растрепанная и заплаканная жена Воскобойникова, выглядевшая удивительно молодой на фоне своего мужа, который был старше ее не менее чем на пятнадцать лет, растерянно стояла в коридоре, слушая участливый голос врача.

– Нет, вашего мужа никак нельзя оставлять дома, – с убежденностью говорил врач, незаметно поглядывая на часы. – Немедленно отправляем его в больницу. Вы можете его сопровождать.

– Иван Кириллович, – тронул врача за халат шофер. – Там лифт не работает. Опять придется выносить на руках, как в прошлый раз. И когда же это кончится! Форменное безобразие.

Ему, видимо, не раз приходилось сталкиваться с тем, что в респектабельных с виду домах именно в экстренных случаях, когда надо было срочно госпитализировать заболевших людей, лифтеры оказывались не на высоте. Лифты не работали, да и сами лифтеры где-то прохлаждались. Впрочем, во многих домах лифтеров вообще не было. С пятиэтажками понятно. В них лифты не предусмотрены. Не экономично. Когда их строили, из этого как раз и исходили. Подумаешь, пятый этаж! Важно было быстрее дать людям жилье. Время было такое, послевоенное. Чтобы иметь отдельную квартиру, побежишь и на пятый этаж. Люди только радовались, возбужденно глядя на быстро строящиеся пятиэтажки. А сегодня, когда жизнь наладилась, да и многие из того поколения заметно состарились, все труднее пожилым людям, подорвавшим свое здоровье за лихие голодные годы войны, взбираться на пятый этаж. Шофер это знал по себе. Он сам жил в пятиэтажке, правда, на четвертом этаже. И хотя сам он был еще крепким и мог без одышки взбираться с поклажей к себе домой, тем не менее, работая на скорой помощи, ему не раз приходилось браться за носилки, на которых клали больных людей. Так что он знал, как тяжело приходится человеку, оказавшемуся беспомощным и не способным не только подняться на пятый этаж, но даже спуститься с него. А ведь многим престарелым людям приходится по нескольку раз в день совершать свои спуски и восхождения, направляясь в магазины, аптеки, поликлиники, а затем возвращаться домой.

Как шофер он мог спокойно сидеть в своей машине. Никто его не заставлял браться за носилки, рвать жилы и без того натруженных рук. Более того, он должен был сохранять спокойствие и беречь свои силы, чтобы быть всегда в форме и уверенно крутить баранку в суматошном городе, где постоянно случаются автомобильные аварии. От его спокойствия и умелых действий зависела жизнь больных людей, которых необходимо было срочно доставить в больницу. Так что в его прямые обязанности не входила переноска больных, тем более транспортировка их по крутым лестничным проемам, да еще с девятого этажа. Но он никогда не отказывался, если от него требовалась помощь такого рода. Как всегда, молча, понимая, что без него просто не обойтись, он брался за носилки и вместе с врачом выполнял свой долг. Хотя подчас чувствовал такую дрожь в руках, что, садясь в машину, должен был усилием воли взяться за баранку и мысленно приказывал себе найти все силы, чтобы доехать до больницы.

Однажды он чуть не поплатился за свое усердие. Это было два года тому назад. Скорая помощь подъехала к десятиэтажному дому по вызову. Перед самым подъездом в темных комьях грязной, размытой от прошедшего дождя земли зияла довольно широкая траншея, через которую были перекинуты две неровные, шатающиеся доски. Тусклый свет фонаря, стоящего недалеко от подъезда, бросал удлиненные расплывчатые тени. В самом же подъезде света не было, хотя сумерки давно опустились на землю. Лифт не работал. Вечернее безмолвие безучастно встретило врачей, которым предстояло взбираться на восьмой этаж, где проживал некто, ожидавший скорую помощь. У грузного мужчины лет пятидесяти был инфаркт. Пришлось срочно опускать его вниз. Вот тогда-то Никитич, как звали шофера все врачи, изрядно попотел. Носилки прогибались под тяжестью больного. У Никитича кисти рук занемели, пальцы одеревенели. Из последних сил он держался как мог, осторожно переступая через выщербленные ступеньки. На последнем лестничном пролете Никитич неосторожно задел костяшками пальцев за шершавую стенку, почувствовав резкую боль. Выйдя из подъезда, он и врач осторожно опустили носилки на стоящую рядом плоскую скамейку, оказавшуюся как раз кстати. Передохнув минуту, снова взялись за носилки и с большим трудом преодолели расстояние по скользким подозрительно поскрипывающим доскам.

Только включив мотор и взявшись за баранку, Никитич с недоумением увидел, как по его ладони медленно стекает густая кровь. Но он никому не сказал об этом, считая, что необходимо сперва доставить больного человека в стационар, а уж потом позаботиться о себе. И вот, когда он почти доехал до цели, из переулка неожиданно выскочило такси. Затормозив и резко повернув в сторону, скорая помощь остановилась. Ноющая рука перестала реагировать на возможные опасности. Лихач-таксист даже не остановился. Обдав грязью, такси нырнуло между домов и скрылось из вида. Никитич выругался. С трудом разжав кисть оцепеневшей руки, только тогда он осознал, что ему каким-то чудом удалось избежать неминуемой аварии. Смахнув со лба холодный пот, Никитич попробовал пошевелить пальцами травмированной руки. Вид крови вновь напомнил о себе, заставив его поморщиться от боли. Но шок уже прошел. Успокоившись, он плавно тронулся с места и через пять минут был уже у здания больницы.

Впоследствии Никитич часто вспоминал этот случай и благодарил судьбу за то, что так легко отделался. В первое время у него даже мелькнула мысль никогда больше не связываться с носилками и не взваливать на себя непосильные нагрузки. Но эта мысль сама собой оказалась вытесненной из сознания Никитича, который и потом неоднократно выполнял роль санитара, если к тому вынуждали обстоятельства. Он сам, по собственной воле брался за носилки, позволяя себе лишь высказать упреки в адрес тех нерадивых людей, кто был ответствен за работу лифтов в высотных домах, да про себя размышлял о печальной участи стариков, живущих в пятиэтажках.

– Так что, Иван Кириллович, – снова то ли спрашивая, то ли утверждая, обратился он к врачу, – кладем на носилки!

– Сейчас, Никитич, отозвался врач. – Машенька, позвоните в стационар и предупредите их о нашем приезде!

Укладывая в сумку инструменты, медицинская сестра сказала, что уже сообщила об этом.

– Ну и хорошо, – спокойно ответил врач. – Жди нас, Машенька, в машине. Подготовь все, а мы начнем спускаться. Пойдем, Никитич!

Они прошли вглубь квартиры. Жена Воскобойникова поспешила за ними, что-то спрашивая на ходу. Застегивая сумочку и одергивая кофточку, свернувшуюся гармошкой под халатом, медицинская сестра вышла на лестничную площадку, и ее чуть стоптанные каблучки застучали мелкой дробью по холодным ступенькам лестницы.

Разумовский постоял в нерешительности и, немного отдышавшись, сделал несколько шагов по направлению к квартире 479. В это время слегка приоткрытая дверь распахнулась, и на пороге показался шофер, сжимающий в руках видавшие виды ручки носилок, на которых в неудобной напряженной позе, скорчившись и чуть завалившись на бок, лежал Воскобойников. Сзади, вцепившись в ручки носилок, отдуваясь и покраснев от натуги, находился врач. По всему было видно, что ему нелегко, и только врачебный долг заставляет его оказывать необходимую помощь больному.

– Я вам сейчас помогу, – обратился к идущим Разумовский.

Шофер смерил его недобрым взглядом и ничего не сказал. Затем, сделав два шага вперед, он остановился и кивком головы предложил взяться за носилки сзади. Мгновенно оценив обстановку, он уже понял, что эта помощь своевременна, поскольку два часа назад заступивший на работу Иван Кириллович как раз жаловался на плохое самочувствие. Без посторонней помощи они вдвоем едва ли бы справились с больным. Хотя лежащий на носилках старичок не отличался полнотой, скорее напротив, был худ, тем не менее осторожно опустить его с девятого этажа на первый – задача не из легких.

Никитич не беспокоился за себя. Выдюжит! Так надо! А вот Иван Кириллович сегодня не работник.

Что-то выбило его из привычной колеи. Может быть, дома неприятности. Поговаривали, будто в последнее время семейная жизнь врача дала трещину. Вроде бы нелады с женой. Но Никитич не прислушивался к сплетням, которые ненароком доносились до него во время разговоров медсестер между собой. Семейная жизнь – штука сложная, и о ней нельзя судить со стороны. Ивана Кирилловича Никитич уважал. Хороший врач, толковый и душевный. Не то что некоторые, готовые поскорее избавиться от больного человека и снять с себя всякую ответственность.

Приходилось работать и с такими. Как-то довелось ему попасть в одну смену с Колобком, как за глаза называли врача Федоркина за его живот и округлость во всем теле. Тот бы ни за что не взялся за носилки, узнав, что надо спускаться с больным с девятого этажа. В тот раз необходимо было доставить женщину в больницу. Никитич и Колобок несли ее на руках до машины. И всего-то два этажа. Так Колобок долго потом ворчал, что он не носильщик и надо было вызвать санитаров по телефону. И если бы не Любочка, молоденькая и очень хорошенькая медсестра, к которой Колобок был неравнодушен, так и сидела бы та женщина в своей квартире, пока бы за ней не приехали санитары. При Любочке Колобок не мог не быть джентльменом. В общем, неприятный врач, и слава богу, что больше не довелось вместе работать.

Иван Кириллович – совсем другое дело. Никогда не пожалуется, что ему тяжело. А ведь он не мальчик. Да и отнюдь не богатырского здоровья. Вот и сегодня он всю дорогу тяжело вздыхал. А может быть, дело вовсе не в семье! Может же врач заболеть! Он же тоже человек и, как и все, подвержен инфекциям, тем более что по городу вновь разносится какой-то особый грипп. Странная ситуация! Каждый год врачи борются с гриппом, а он как ни в чем не бывало выбивает сотни, тысячи людей из колеи, заставляя медиков изыскивать разные способы борьбы с ним. Но увы, больших успехов в этом деле что-то не видно.

Никитич подождал, пока Разумовский взялся за одну из ручек носилок. Врач благодарно взглянул на помощника, смущенно улыбнулся и сказал:

– Пошли, что ли! Только не торопитесь. А мы с товарищем, – простите, не знаю, как вас величать, – будем поддерживать за одежду нашего подопечного.

Лестница была достаточно просторная, но не настолько, чтобы кто-то мог идти сбоку носилок. Поэтому жена Воскобойникова, пытавшаяся вначале поддержать и поправить свесившуюся руку своего мужа, была вынуждена отказаться от этого. Чтобы не мешать, она отошла назад и спускалась последней, беспокойно поглядывая на мужа, лежащего с закрытыми глазами. На одном из пролетов, где была открыта дверь, ведущая на лестничную площадку, жена Воскобойникова зачем-то обогнала носилки и пошла впереди шофера, как бы указывая ему дорогу, хотя в этом не было никакой необходимости. По всему было видно, что она не находила себе места и все время хотела что-то предпринять.

Между четвертым и третьим этажами пришлось остановиться. Врач и Разумовский свободными руками могли поддерживать Воскобойникова за одежду, не позволяя ему съехать вниз, так как, несмотря на старания держать носилки горизонтально, они все равно сильно наклонялись вперед при спуске. С каждым шагом все труднее было удержать Воскобойникова. Сказывалась усталость. Особенно трудно было шоферу, который не мог ни поменять руки, ни смахнуть пот, струйками стекавший по его лицу. А тут еще соскользнула нога больного и стала задевать за стенку, мешая движению. Врач внутренне напрягся и дал команду остановиться. На промежуточной между этажами площадке процессия задержалась. Одним краем носилки коснулись перил, что помогало удерживать больного, превратившись в дополнительную опору. Проскользнувшая каким-то боком жена Воскобойникова поправила свесившуюся ногу мужа. Вынужденная остановка дала отдых шоферу, который, выпятив вперед губу, каким-то образом умудрился сдуть с носа капельки пота. Он не мог оторвать рук от носилок. Опора на перила помогла ему снять излишнее напряжение. Жена Воскобойникова вновь пошла вперед. Все в полном молчании двинулись дальше, пока не дошли до первого этажа.

Медсестра держала распахнутую входную дверь наготове. Разумовский не удивился, ибо в предыдущую смену, намучившись с верхней защелкой, когда ему пришлось долго возиться со второй половиной двери, которую пришлось открывать, чтобы пронести приобретенный кем-то из жильцов холодильник, он решил не закрывать эту защелку до упора. Сейчас Разумовский лишь подумал, что нет худа без добра. Иначе пришлось бы возиться с защелкой в такой неподходящий момент, когда, быть может, дорога каждая минута. Он только укорил себя за то, что не догадался открыть вторую створку двери раньше, когда поднимался на девятый этаж. Мог бы и предусмотреть. Ну да ладно, что теперь-то сетовать! Как правило, мы всегда умны задним умом. Хорошо, что все обошлось без осложнений.

Последним усилием носилки с Воскобойниковым были втащены в машину скорой помощи. Медсестра поправила откинутую назад голову больного. Жена Воскобойникова приложила к своим глазам женский розовый платочек, обдав всех запахом духов, и села возле мужа. Дверь машины закрылась.

– Большое спасибо вам, – сказал на прощание врач, обращаясь к Разумовскому.

Он с чувством пожал руку и направился в кабину. Шофер вытер пот с лица. Из-подо лба, но уже не так сердито взглянул на Разумовского. Потом посмотрел почему-то в сторону и как бы нехотя пробурчал:

– А за лифтами надо внимательнее смотреть и вовремя чинить. Скорая помощь – это не шутки. А у вас тут непорядок.

Шофер устало махнул рукой и, открыв дверцу машины, стал устраиваться на сиденье поудобнее.

Заверещал мотор, пахнуло бензином. Выехав с тротуара на проезжую часть дороги, машина скорой помощи, набирая скорость и пронзительно завывая, помчалась по улице и вскоре скрылась из глаз, завернув за угол.

Разумовский немного постоял, вдыхая полной грудью холодный воздух. Разгоряченный, с дрожащими руками и подгибающимися коленями, он вдруг почувствовал озноб от налетевшего ветра. Втянул голову в свитер, вошел в коридор и направился к своей комнатушке. Затем, вспомнив что-то, вернулся, надавил одной рукой на створку входной двери, а второй приподнял защелку так, чтобы она вошла в паз, но не до конца. Закрыв за собой дверь, он не спеша пошел по коридору. По привычке взглянул на лифты, отметил красное свечение глазков и, войдя в комнатушку, устало опустился на стул.

«Да, работенка у врачей тяжелая! – подумал он. – Не позавидуешь, если так каждый день, то запросто можно отдать богу душу. Раньше как-то не задумывался над этим. Теперь же на своем горбу испытал, почем фунт лиха. До сих пор чертики пляшут перед глазами. И руки стали словно каменные, налились свинцом. Как же выдержал врач? Богатырем его никак не назовешь. И шоферу тоже досталось. Он ведь шел впереди носилок, и ему, судя по всему, было не сладко. Крепкий мужик. Ничего не скажешь. И поделом он упрекал меня. И хотя в общем-то моей вины вроде бы и нет, все-таки чувствую себя неловко. Стыдно людям в глаза смотреть. И надо же такому случиться! Заболел человек, вызвали скорую помощь, а тут, как назло, оба лифта вышли из строя. И в диспетчерской хороши. Совсем не чешутся!»

Обычно аварийная служба работает четко. Но на этот раз случился какой-то сбой. Поэтому Разумовский еще раз позвонил в диспетчерскую. Услышав в ответ, что механик пять минут назад пошел в третий подъезд, он сокрушенно качал головой и задумался. Потом, стряхнув с себя навалившийся на него дурман, стал ждать механика, который действительно вскоре пришел со своим напарником. Они провозились два часа, прежде чем оба лифта стали плавно двигаться в обоих направлениях.

Так было в прошлую смену. Теперь же Разумовский вновь ждал механика, вспоминая минувшие события с щемящим чувством безысходности и одновременно неосознанной глубинной вины, выворачивающей душу наизнанку.