Текст книги "Опадание листьев"

Стенли

– Вставай. Времени нет, а он развалился, как кисейная барышня! – таким злым я Рафика еще не видел.

– Что случилось?

– Случилось. Одевайся. Я жду на улице.

Я быстро оделся и выскочил из дома.

– По машинам, – приказал Рафик, и мы, то есть, я, Рафик и еще несколько мужчин серьезного вида забрались в две машины, и на максимальной скорости понеслись вперед. Не смотря на то, что наша машина была огромной, Рафик выглядел в ней, как лягушонка в коробчонке. Он уже как-то объяснял мне, что эта грань реальности была специально создана, как участок для его загородного дома, но, тем не менее, я никак не мог привыкнуть к абсолютному безлюдью вокруг. За всю поездку мы не встретили, что называется, ни единого следа человеческой жизнедеятельности. Примерно через двадцать минут бешеной гонки мы подъехали к огромному сараю, который нелепо смотрелся посреди степного безлюдья. Сарай этот был больше похож на ошибку природы или огромный пакет межгалактического мусора, чем на творение рук человека.

– Пошли, – приказал Рафик, мы выскочили из машин и практически бегом ворвались в сарай.

Такого великолепия я еще не видел. Шикарнейшая дискотека, богатейший ресторан, бары… Мы зашли в бар и взяли пива.

– Так ты меня таким способом пригласил в бар? – пошутил я.

– Заткнись! – Рафик нервничал.

Не успели мы расположиться, как в бар вбежал еще один мужчина серьезного вида, и мы взяли старт. Странно, но подобное наше поведение никого здесь не удивило.

Мы выскочили из клуба (сарай назывался клубом), и я застыл на месте. На асфальтированной площадке для парковки стояли в несколько рядов автомобили, вокруг сарая был высокий забор, а по территории ходили бравые парни в камуфляже и с автоматами в руках. Внешний вид клуба был тоже иной. Теперь он больше походил на оптовый склад где-нибудь в промзоне.

– Пошли, – Рафик схватил меня за руку и потащил к ближайшей машине, как мамочка, которая, опаздывая, тянет свое еще заспанное чадо в детский сад. Мы вновь рванули с места на полном ходу. К нашему эскорту примкнула еще одна машина с серьезного вида людьми и две милицейские машины с мигалками, расчищающие нам дорогу. Мы мчались сначала по промзоне, затем выскочили на людные городские улицы, а еще через несколько минут лихо подкатили к городской больнице.

У входа в корпус нас ждали люди в белых халатах.

– Быстрее.

Мы бегом преодолели три этажа и длинный больничный коридор. На всем протяжении этого кросса мы не встретили ни единой человеческой души. Казалось, что все обитатели больницы попрятались в свои норы.

В палате интенсивной терапии весь в гипсе, обмотанный проводами и капельницами лежал человек. Он умирал. Кроме него в палате никого не было.

– Держи, – Рафик дал мне странного вида нож.

– Быстрей.

– Но я…

– Считаю до трех, – Рафик приставил к моей голове пистолет.

Оказывается, это не так уж и невозможно. Обрывается что-то внутри, и… Только не смотреть в глаза, только не смотреть в эти чертовы глаза… Он был перебинтован весь, как мумия, вот только глаза… Живые, знакомые, родные глаза… Нана одно мгновение… А он ждал, будто не я его, а он меня должен был этим ножом… Он благословил меня, дал добро.

– Пошли, – приказал Рафик, и меня взяли под руки и потащили прочь из палаты.

Я же был спокоен, вот только ноги… они безвольно волочились по полу, и по ним текло что-то теплое. И только в машине… Да так, что Рафику пришлось мне колоть лошадиную дозу успокоительного…

Первое, что я почувствовал, придя в себя, был запах сигары.

– Уходи! – я не хотел никого видеть, даже дракона, с которым мы, если не подружились, то, по крайней мере, нашли общий язык.

– Ты очень гостеприимный мальчик, – спокойно заметил он.

– Уходи. Я не хочу никого видеть.

– Тебе удалить глаза? Можно под наркозом.

– Что?

– Немного дружеской помощи, и твое желание станет явью.

– Мне не до шуток.

– Еще бы. Первый удачный суицид.

– Что ты сказал? – я вскочил с кровати.

– То, что ты и без меня знаешь.

– Так это был…?

– Да. В больнице ты не ошибся.

Мои ноги вновь стали ватными, и я плюхнулся на кровать.

– С тобой все в порядке? Может, еще укол?

– Нет, я…

– А ты молодец. Другие бы на твоем месте… Да ты покраснел!

– Там, в машине…

– Еще бы. Такой шок. Мало того, что первое убийство, и не в бою или драке, а так вот, беззащитного человека, которого раньше в глаза не видел.

– Не надо только про глаза. Я до сих пор…

– Ты видел его глаза?

– Да. Одно мгновение. Перед…

– И ты все понял?

– Нет, но у меня такое ощущение, что где-то в области сердца у меня находится сквозная дыра, через которую дует холодный ветер.

– Все правильно. Всадив в него нож, ты убил его в себе. В этом и состоит смысл последовательных убийств, пока последний из вас…

– Что значит, последний из вас?

– Ты живешь одновременно и параллельно. Вы как субличности в мозгу шизофреника, автономные части единого целого. Вы мечитесь среди Миров, возрождаясь вновь и вновь, и только совпадение дает вам шанс. Тогда вы вооружаетесь ритуальными ножами и ищите друг друга, чтобы переколбасить всех, до последнего…

– Который сможет найти гвоздь?

– Который сможет совершить последний ход.

– Но Рафик…

– Рафик – толстый черномазый ублюдок. Глава магического клана. Эти еще тупее доблестных рыцарей. Если те были тупыми от природы, то эти отупели от чрезмерных знаний. Белая магия, черная магия, голубая магия, силы добра, силы зла… Взрослые люди, а такой херней занимаются.

– Вот те на! Самый мифический персонаж не верит в магию!

– Не верит в магию, – передразнил меня дракон. – Магия – это эмпирическая наука, доведенная до маразма. Что же касается научной составляющей, то наука и вера – вещи несовместимые. А за верой в маразм тебе лучше обратиться к попам. Это больше по их части.

– Так ты хочешь сказать, что никакого гвоздя не существует?

– Не существует, как не существует ничего кроме гвоздя.

– Ты заговорил, как великий колдун из мира фэнтези.

– …?

– Нихрена не понятно и жутко таинственно.

– Ты это поймешь позже.

– Ты хочешь сказать?..

– Тсс! В любом случае, это будешь ты.

– А никак нельзя по-другому?

– Для тебя нет. Сначала тебе надо избавиться от шизофрении, обрести целостность, и только тогда… – дракон не договорил.

– Но почему… Он словно бы сам благословил меня?

– Ты подарил ему покой. Ты освободил его от вечной вереницы рождений, мук, смертей…

– Вот скажи ты мне рептилоиду: что вы так носитесь со своею духовностью? – спросил меня Ыа, разглядывая свежий маникюр.

– Ну как же… – вопрос дракона застал меня врасплох, – духовность – это…

– Затрудняешься в определении? Я, честно говоря, тоже. В тех энциклопедических словарях, куда я заглядывал, этого слова вообще нет. Правда, я смотрел словари исключительно большевистского производства. Насколько я понимаю, духовность – это термин, означающий связь или отношения человека и Бога.

– Ну?

– Это я тебя спрашиваю, ну?

– Тебе не нравится духовность?

– А тебе она нравится?

– Духовность – это нечто высшее, что есть в человеке… – промямлил я. – Каюсь, я мало интересовался вопросом духовности.

– Но вопросом нравственности ты не мог не интересоваться.

– Меня больше интересует безнравственность, особенно безнравственность красивых женщин.

– Изумительно! – дракон был доволен моим ответом. – А все почему? Нравственность, так называемая высшая нравственность, якобы заповеданная вам богом, противоречит человеческой природе. Она запрещает вам все, что заложено в вас природой или богом. Ваша природа любит поесть, поспать, от души позаниматься сексом, и что же? Все это объявлено смертными грехами, это безнравственно. Вы противоречите сами себе. Ведь если вы образ и подобие – то ваша природа божественна, как и все ваши естественные потребности, включая потребность в полноценном регулярном сексе. Ваша же нравственность, которая, якобы, тоже от бога, требует от вас смирения, отвергая оборонительный инстинкт; целомудрия, способного привести к психозу; а так же массу правил, перечеркивающих вашу природу на нет. И если ваша природа – это подобие божье, а нравственность – его воля, то мы получаем бога, ненавидящего свою природу, который, тем не менее, создает людей по своему образу и подобию, причем исключительно из любви к ним. Интересный получается бог?

Последняя ночь перед боем.

Мы сидели на вершине горы, в которой была драконова пещера, и смотрели, как огромный красный диск медленно опускается в море, окрашивая все вокруг в фантастические неземные цвета. Было настоящее теплое лето, когда днем наслаждаешься солнцем, а вечером прохладой легкого ветерка с моря.

– Ну, будем!

Мы подняли из красного золота кубки с не менее драгоценным вином, которое было ровесником этого моря, а может быть солнца и звезд. Я пил маленькими глотками, наслаждаясь вкусом и ароматом самой вечности, чей красный сок был в моем кубке. Мне никогда еще не было так легко и спокойно. Я словно вознесся над тысячелетиями, отделявшими меня от того виноградника, я парил над вечностью, парил над собой, парил над рождением и смертью империй, пожирающих друг друга, чтобы, в конце концов, превратиться в море или песок, куда зарывается солнце в часы заката, парил над решающим завтра, над жизнью и смертью, над добром и злом, над радостью и страданием. Я парил и слушал Дракона, напутствующего меня в последний раз.

– Помнишь историю об Арджуне и Кришне? Две армии перед решающей битвой. Два войска друг против друга. Идут последние мгновения тишины. Люди смотрят на стройные ряды противника и видят там вчерашних друзей, отцов, детей, братьев. Еще вчера они дружили, любили друг друга, были одной семьей, а сегодня, через мгновения им предстоит встретиться в танце смерти. И многие, очень многие достойные люди останутся здесь навсегда. Арджуна пытается уклониться от битвы, хочет сдаться, отказаться от права на трон, уйти в лес и стать отшельником, но Кришна убеждает его принять бой. Он говорит Арджуне, что эта битва уже случилась на небесах, что те, кому суждено умереть, все равно умрут, как те, кому суждено, вернутся домой победителями. Ему же остается достойно сыграть свою роль, исполнить предназначение, свершить свершившееся. Толстовщина, конечно. Но твоя партия тоже сыграна, сценарий утвержден, китайская головоломка вот-вот будет разгадана. И не важно, кто из вас выйдет в финал, а кто умрет первым. Важно то, как вы будете это вершить. Что это будет: проклятие, сцепившихся в последней схватке врагов, или дар любви. Посмотри на уходящее в небытие солнце. Для нас оно умирает, чтобы возродиться утром к следующей жизни, но есть ли закат вообще? Покажи мне то место, где начинается закат. Его нет. Оно нигде и повсюду. Солнце заходит и восходит одновременно, и этот процесс неразделим, как неразделимы жизнь со смертью. Что есть жизнь, как не ожидание смерти, а что есть смерть? Небытие? И что это за небытие, которое порождает жизнь, чтобы следом ее забрать? Неужели это ничто? И не есть ли это ничто, в таком случае, самой реальной из реальностей и самой живой из жизней? Но это уже лирика опьяневшей от вечности и вина ящерицы. Я же хочу, чтобы завтра ты забыл обо всем, кроме боя. Сражайся ради сражения и умри ради смерти или победи ради победы. Сдайся на милость существования, и тогда любой исход этой битвы станет для тебя благом. Прими то, что должно принять.

– А ведь ты знаешь, кто должен выиграть бой.

– Это не существенно, тем более что в любом случае это будешь ты.

– А ведь ты знаешь, ты все прекрасно знаешь, и про финал, и про гвоздь, и про дорогу к нему. Я больше чем уверен, что ты один из тех ребят, которые держали его в руках. Только не говори, что я ошибаюсь, не делай меня бОльшим дураком, чем я есть. Это тайна? Я не должен этого знать?

– Об этом нельзя рассказать словами. Вся эта история с магией, убийствами, поединками, все это не более чем попытка указать тебе путь.

– А не проще повесить табличку указатель?

– Они висят, их массы, только люди используют их как повязку на свои и без того слепые глаза или как дубинки для общения. Вам нельзя ничего говорить. Вы готовы использовать себе во вред все, что вам откроют. Послушай лучше еще одну историю:

Возлюбленная индусского бога Шивы спросила как-то его: «Скажи мне, милый, в чем заключается твоя подлинная сущность? Что есть наша наполненная чудесами вселенная? Что составляет начало всего? Кто центрирует колесо вселенной? Что есть жизнь за пределами формы, которая пронизывает формы? Как можем мы проникнуть в это полностью вне пространства и времени, без имен и описаний? Избавь меня от сомнений11
  Из книги Ошо «Вигьяна Бхайрава Тантра».


[Закрыть]». И что ответил ей Шива? Он дал ей сто двенадцать практических упражнений и ни слова теории.

Лиа

Всю ночь мне снилась Элизабет. После того, что она сделала, называть ее матерью у меня не поворачивается язык. Я плавала в настолько густом тумане, что он был осязаем. Элизабет находилась с другой его стороны. Он разделял нас, стоял между нами, был своего рода крепостной стеной, которую она не могла преодолеть. Она кричала мне что-то важное, что-то связанное с клубом, но слова причудливым образом искажались туманом, словно она говорила со мной на незнакомом языке. Элизабет умоляла меня отозваться, сказать хоть слово, чтобы она могла меня найти, кричала о какой-то опасности, просила ее простить, выслушать ее, дать шанс все объяснить. А я стояла на рубеже между двумя неопределенностями и молча ее слушала. У меня не было никакого желания вступать с ней в контакт. Элизабет продолжала мне что-то кричать, но ее голос звучал все тише и тише.

– А пошла ты! – крикнула я со всей злостью, которая у меня была.

Я посмотрела на часы: 4 утра. На душе было грустно и тоскливо. Душа болела, словно на ней только что повели хирургическую операцию, удалив добрую треть. Конечно, жить без этого можно, но быть полноценным человеком… Инвалид по состоянию души. Я тихонько, чтобы не разбудить Валю с Олегом вышла на кухню, прикрыла дверь. Свет зажигать не хотелось. Я на ощупь достала сигарету, благо, они всегда теперь лежали на холодильнике с тех пор, как Валера на прошлой неделе засунул в холодильник зонт.

– Все началось с папирос (Валера курит папиросы), – пытался он объяснить свой поступок. – Я закупаю их сразу на ползарплаты, чтобы не бегать потом по ларькам, да и так они сухие. У меня оставалась еще упаковка. Я забыл, куда ее сунул. В процессе поиска я заглянул даже в холодильник. Смотрю в холодильник, а сам думаю: Стоп. Чего им там делать? Нашел я папиросы, закурил, а пачку автоматически положил в холодильник.

Мы тогда от души посмеялись, даже выпили по этому поводу, а минут через двадцать Олег, закуривая сигарету, небрежно кинул пачку не куда-нибудь, а в холодильник.

Я курила, глядя на холодный ночной город, и думала о своем сне. Меня не покидало чувство тревоги. Наоборот, чем больше я пыталась осознать скрытый смысл сна, тем больше она нарастала. Весточка от Элизабет, и если принять во внимание ее таланты… Кто-то поставил между нами барьер, закрыл ей глаза, уничтожил мои следы, и теперь этот кто-то толкает меня… Кто? Куда? Зачем?… Передо мной выстраивалась вереница вопросов, ответов на которые у меня не было.

– Чего не спишь?

Я подпрыгнула от неожиданности.

– Фу, блин, напугала, – я не заметила, как на кухню зашла Валя.

– А ты меня не напугала? Встаю попить водички, захожу на кухню, а тут ты в темноте. Чего не спишь?

– Кошмар приснился… Элизабет.

– Это надо перекурить. Дай и мне сигарету, – она внимательно посмотрела на меня.

От ее взгляда у меня мурашки побежали по телу. Это были глаза Элизабет. Я закашлялась.

– Ты чего?

– Дым не туда попал.

– Ладно, пойдем спать. Завтра надо хорошо выглядеть, – Валя затушила едва прикуренную сигарету. – Пошли.

Утром тревога только усилилась. Конечно, глаза Элизабет, скорее всего, мне привиделись, так сказать, по мотивам сна, но что-то общее между Элизабет и Валей все-таки было. Сославшись на головную боль, я отправилась в свою комнату. Через несколько минут ко мне пришла Валя.

– Как ты тут? – спросила она.

– Не очень. Голова болит.

– Таблетку будешь?

– Нет. Скорее всего, начинаются.

– У меня тоже всегда ни к месту. Стоит куда пойти… А уж если в отпуск на море, без них не бывает. Ладно, не буду мешать.

Внешне клуб напоминал промышленное здание, цех по производству чугуна или ядерных боеголовок. Именно в таких зданиях в плохих боевиках появляются на свет уроды или мутанты, порожденные воспаленным сознанием военных специалистов. Внутри клуб поражал воображение. Дискозал, оборудованный по последнему слову техники, шикарнейший ресторан, четыре бара и два зала для презентаций, большой и маленький. Все оборудовано и отделано по наивысшему разряду. Это был один из самых дорогих клубов, в которых я когда-либо бывала, а Элизабет была вхожа в самые элитарные заведения по всему Миру. Охрана здесь была не хуже, чем в Белом доме. Наверно, свались на клуб ядерная бомба, его посетители ничего бы не заметили. Внешний фасад, как и то, что клуб находился на городских задворках, были мерами безопасности. Скорее всего, обитатели клуба хотели избежать огласки.

– Ну и как тебе? – спросила меня Валя, когда мы устроились в уютном баре. Олег покинул нас, едва мы определились с баром, и затерялся среди этого великолепия.

– Слов нет. Откуда у тебя деньги на такую роскошь?

– Для нас здесь все бесплатно. Скоро ты сама все узнаешь. Пока никого еще нет, можно и выпить.

– Мы кого-то ждем?

– Я хочу тебя познакомить с девочками.

Валя подозвала официанта.

– Коньяк и вступительный коктейль для дамы.

Я медленно тонула в белесом густом тумане, проваливаясь в никуда, как Алиса в Страну Чудес. Но вот туман начал рассеиваться, под ногами появилась относительно твердая почва, и я вынырнула из небытия. Последнее, что я помнила – это немного странный вкус коктейля, который я, кажется, не допила.

Очнулась я в одном из залов для презентаций привязанной к массивному деревянному столбу. Людей было немного. От силы человек пятьдесят. Они нараспев читали какие-то заклинания на непонятном языке. В руках у них были черные свечи, а на шеях медальоны с изображением разбитого на куски равностороннего треугольника. Впереди всех стоял мужчина в длинном черном балахоне, расшитом такими же золотыми треугольниками. По обе стороны от него суетились помощники в балахонах черного цвета. Не переставая читать заклинания, эта троица приблизилась ко мне. Главный протянул руку, и первый помощник достал из складок одежды старинной работы кинжал и почтительно вложил его в руку главному. Тот ловко разрезал на мне платье, после чего вернул кинжал помощнику, который благоговейно принял реликвию. Затем главный взял у второго помощника чернильницу, в которой вместо пера была кисточка. Все замолчали, а главный принялся рисовать на моем теле ритуальные знаки. Меня это ничуть не пугало. Я смотрела на происходящее с интересом, словно ничего страшного не могло произойти.

Так вот о чем предупреждала меня Элизабет, вот истинная причина доброты моих милых хозяев! Меня подобрали на улице, приютили, согрели ради того, чтобы принести в жертву собственным предрассудкам. Конечно, это большая честь и все такое, включая билет в рай, жаль только в один конец. Возможно, они меня даже любили, как любит хороший скотовод своих коров или свиней. По-своему он их любит, заботится, ночами не спит, когда дела идут плохо, и все только ради того, чтобы в нужный момент отправить под нож мясника. Валя должна гордиться собой.

Закончив рисование, главный вернул чернильницу помощнику, который чинно удалился через боковую дверь. Главный запел заклинания, а все остальные начали повторять за ним, точь-в-точь как первоклассники повторяют за учителем новое правило. После троекратного повторения заклинания к главному подошел помощник. На этот раз у него в руках был меч. Он встал на колени и протянул меч главному. Тот взял клинок двумя руками, поцеловал и уже готов был нанести мне ритуальный удар, но тут наши глаза встретились. Его лицо исказилось ужасом. Он выкрикнул какое-то странное слово, скорее всего, имя. Меч упал на пол. Помощники бросились меня развязывать, а публика во главе с главным упали передо мной ниц. Я не стала испытывать судьбу, и быстрым шагом покинула клуб.

Паутина была мягкой, эластичной, податливой и необычайно прочной. Она липла ко мне, опутывала, вызывая страх и одновременно брезгливое отвращение. Я билась, кричала, звала на помощь, пыталась выбраться, но она только сильнее опутывала меня. От потери последней надежды на спасение я заплакала, потеряв остатки воли к жизни. Только после моей капитуляции, словно он специально ждал, пока я сломаюсь, из своего убежища появился огромный мохнатый паук с бездонными зелеными глазами. Паук не спешил. Он наслаждался каждым мгновением моей слабости, ужаса и безволия. Он наслаждался властью. Несколько минут, показавшихся мне вечностью, паук смотрел мне в глаза, словно старался выпить взглядом все мои чувства, а потом пополз ко мне. Он полз медленно, меланхолически, несколько раз ненадолго останавливаясь, зная, что я никуда не денусь, зная, что я в его власти, что я – беспомощная жертва, оказавшаяся по воле судьбы или своей собственной глупости в его владениях. Паук знал свое дело. Этот монстр и магистр пыток умел довести человека до последней стадии ужаса, и лишь тогда, когда железы внутренней секреции сделают жертву особенно вкусной, всадить в нее жало и высосать все до последней капли. Поэтому он и тянул. По-своему, он не был жесток, просто так было вкуснее.

Сон рассыпался вместе с бьющимся оконным стеклом, и в мою комнатушку, где я нашла, наконец, свой недолгий покой, ворвались люди в масках и камуфляжной форме. Не дав мне опомниться, они навалились на меня и ловко связали мне руки и ноги скотчем.

В ту же секунду от сильного удара распахнулась дверь, и в комнату влетел Жерар, а следом вошла Элизабет.

– Привет, дочурка. Давно не виделись. Я так по тебе соскучилась, а ты вместо того, чтобы идти домой, прячешься у какого-то ничтожества, – Элизабет с силой ударила Жерара кулаком по лицу.

– Оставь его, сука! – завизжала я в бессильной злобе.

– Это он научил тебя так обращаться с матерью?

– Ты не мать! Ты самая жуткая тварь! Оставь его в покое!

– Никогда не думала, что моя любимая дочка свяжется с ползающим среди помоек ничтожеством. Да если я раскрою его никому не нужную голову, я окажу ему услугу.

– Ты ничего не понимаешь! Он единственный человек в моей жизни! Оставь его в покое, и я сделаю все, что ты хочешь!

Жерар нашел меня обессиленную среди бескрайнего хлама этого Мира. Тогда я бежала из клуба, бежала от Элизабет, бежала от вероломных друзей, бежала от всех и вся, бежала от себя. Я брела в никуда, а когда у меня кончились силы, упала на отравленную землю, поросшую ржавой травой, и приготовилась умирать. Это был лучший из Миров для такого случая. Тогда-то меня и нашел Жерар. Ему было пятьдесят пять лет, но тяжелая жизнь и ужасная экология превратили его в древнего старика. Он с большим трудом принес меня к себе в дом. Несмотря на то, что он жил в жалкой лачуге и питался не каждый день, он выделил мне самую лучшую комнату и заботился обо мне, как никто другой. Но самым бесценным его подарком был покой, который воцарился в моем сердце, несмотря на тяжелое существование. Жерар был единственным человеком, сделавшим для меня что-то доброе просто так, без всякой задней мысли. И теперь Элизабет…

– Как трогательно! Грязная тварь спасает мою дочь. Да, он не сделал с тобой того, за что твой первенец заплатил свои грязные деньги, только потому, что у него давно уже не работает здесь, – Элизабет с силой наступила Жерару на пах и повернулась на тонком и остром каблуке туфли. Жерар захлебнулся в крике. – Он мог только трогать тебя своими грязными руками, – говорила Элизабет, топча каблуками его руки, – мог пялиться на тебя своими развратными глазенками, – она выдавила Жерару глаза, – мог говорить с тобой своим поганым языком. Эта похотливая тварь исходила бессильным желанием, и ты после всего этого будешь его защищать?

– Я убью тебя, сука, – шептала я сквозь слезы бессильной злобы, – убью тебя и твоих сук.

– Хорошо, милая. Но только после того, как ты станешь верховной жрицей, хотя тогда тебе вряд ли этого захочется. Тогда ты мне скажешь спасибо. Помяни мое слово.

– Будь ты проклята! Ты и все твои суки!

– В машину ее, – приказала Элизабет. – Да, и кто-нибудь. Помойте мне туфли.

Меня схватили и всунули на заднее сиденье внедорожника. Мой по настоящему единственный дом вспыхнул ярким пламенем, и мы понеслись прочь. Мы остановились возле еще одной лачуги. Команда смерти ее уже захватила. Всюду валялись битые стекла, а входная дверь висела на одной петле.

– Пойдем, – Элизабет вытащила меня из машины и потащила в дом.

Возле порога со сломанной шеей лежал худой болезненного вида мужчина лет тридцати. Его убили сразу. У противоположной от входа стены лежала молодая и тоже изможденная женщина с перебитыми ногами. Она тихонько скулила. Посреди комнаты, привязанная к стулу, сидела девочка лет восьми с большими грустными глазами. Я видела только ее глаза. Они были притягательными, родными, я бы сказала, моими глазами.

– Смотри, что ты должна будешь с ней сделать, сказала мне Элизабет. Она кивнула головой, и два монстра из ее свиты подняли женщину с пола. Та вскрикнула от боли, – смотри!

Элизабет взяла в руки нож, тот самый нож, которым я… и с силой вонзила в грудь женщины.

– Ты все поняла?

– Будь ты проклята!

– Начинайте.

Меня толкнули к девочке. Я хотела кинуться на Элизабет, сломать ей шею, выцарапать глаза, но между нами словно выросла непреодолимая стена. По знаку Элизабет женщины запели ритуальные заклинания. Они пели, а я билась о невидимую преграду, чувствуя, как музыка забирает у меня волю. Когда у меня не осталось сил, Элизабет бросила мне нож, и я, вопреки собственному желанию, вонзила его девочке в грудь.

Я хотела ударить ножом и себя, чтобы только разрушить ее дьявольские планы, но она успела выбить у меня нож, и как в паутине во сне я потеряла остатки воли.