Текст книги "Река времени. Дневники и записные книжки"

***

Сколько раз бывало со мной, что не нравится мне с первых слов, с первых звуков то, что кому-то кажется чудом искусства. Мне на это: «Подожди! Там дальше лучше будет».

Торопливость, конечно, плохой советчик. Но боязнь иметь собственное мнение ― грех ещё худший. В искусстве великое дело – тон. По лицу мы догадываемся о скрытом в человеке, а по тону, о том, что хотел сказать художник. Надо ли слушать музыканта, если уже в начале он взял пять неверных нот, певца, если трижды сфальшивил? Если суп пересолен, я понимаю это с первой ложки. Что же до торопливости, то в искусстве своё время. И миг художника вмещает больше, чем целая жизнь иного человека.

Идеал

На день рождения N. подарили великолепное одеяло из верблюжьей шерсти, о котором он давно мечтал. Ему бы радоваться, а он опечалился. Оказывается, в эту верблюжью шерсть для скрепления нитей добавили 15% какого-то искусственного материала. N. этого не знал и представлял себе свой идеал в чистом виде.

Так бывает. Человеку нужен идеал без добавки чего-то постороннего, пусть и полезного. И если в идеале какая-то часть неидеального, то это уже не идеал, а просто одеяло, которое греет тело, а не душу.

Мальчик с велосипедом

Отчего так трудно живётся в среде писателей, артистов: людей, самим своим талантом призванных к состраданию? Дрязги, каверзы, зависть, подсиживание, а то и просто прямая подлость. Всегда ли так было, не знаю. В каждом времени, конечно, что-то своё, а всё же отзывчивости было больше. И грешили друг против друга меньше.

Есть у меня один знакомый, не сказать, что добрый. И даже больше того. Сделал этот человек мне немало плохого. Просто дышит на меня злобой. Отчего так не любит меня? От злого нрава? От несходства? Да, конечно. Но ведь и злой нрав надо чем-то задеть, так сказать, подкинуть дровишек в тлеющий костёр. И вот что я вспомнил. Дело было так. Он, тогда совсем юноша, почти мальчик, принёс в редакцию рассказ, что-то о мальчике с велосипедом. Редактор туда-сюда. Знаете, как неохотно эти люди соглашаются с фактом чужого творчества. Вот так и тут. Вертелся-вертелся редактор, а потом и говорит автору: «Вот как он скажет, так и будет». И на меня показывает. А я такой же автор, годком-другим постарше. Мне от такой чести слегка в голову ударило. Прочитал я рассказ. Вроде что-то есть, и неудачей назвать нельзя. А сказать так, язык не повернулся. Чувствую, не того от меня ждут. В союзники меня редактор зовёт. Да и понимаю: что бы я ни сказал, печатать всё равно не будут.

Ну и говорю: так, дескать, и так: чего-то не хватает. Автор меня глазами так и ест. Вижу, обиделся крепко. «Чего не хватает?»

Вспоминаю сейчас и думаю, что, конечно, не такая уж беда вышла, и не я этот рассказик зарубил. А всё же…

Вот все мы жалуемся, что жить в мире писателей трудно. Но пусть-ка спросит себя каждый из нас, сколько таких мальчиков с велосипедом в его жизни было?

Велимир Хлебников

Странное имя, и сам странный, выдумавший себя. Любил бродить по нехоженым зарослям слов, бормотать, что приходит на ум. В трагедии одиночества вся жизнь. Выглянет из зарослей и опять скроется. Его травили, как дикого зверя. Он один только раз ответил людям устами зверей: «Они надсмеются над вами, как вы надсмехаетесь надо мной».

Он родился в Калмыкии. И, может быть, в раннем детстве, посреди жужжания и гуда степи, среди звуков чужой речи услышал русские слова как бы со стороны, как не до конца разгаданную загадку. Глубинной памятью знал и ответ, но забыл его и всё время пытался вспомнить.

***

Говорят о каком-нибудь поэте: он непонятно пишет. Но это значит, что в поэзии ищут не того, что она в себе заключает. Вместо того чтобы разделять с поэтом художественное впечатление, видят в стихах тайнопись, которую во что бы то ни стало надо расшифровать, как неведомые письмена. Поэзия, конечно, тайна, но существует она для того, чтобы удивлять, а не для того, чтобы её объясняли.

***

Если вы любите поэзию, никогда не требуйте от неё больше того, что она может вам сказать. Если образ странен, значит, ему нужно быть таким. Таково его достоинство или недостаток. Но от толкования может исчезнуть и то, и другое.

Поэзия всегда неожиданность и всегда обращена к чувству художественному. Мы не спрашиваем у любимой, за что её любим. Так и у поэта не надо допытываться, чем он трогает наше сердце. «И тяжкий сон житейского сознанья / ты отряхнешь, тоскуя и любя…». Если так ― входи в страну поэта. Она открыта для тебя.

***

На выставке самодеятельных художников оставил запись в книге отзывов в том смысле, что диву даёшься разнообразию человеческих талантов. Жаль, что многое остаётся под спудом. Каждая такая выставка ― открытие того, на что способен простой, не избалованный славой человек.

Написав, заглянул в записи моих предшественников. Почти все были в стиле: «Мне очень понравилось…». Стало неловко. Зачем своей записью разрушил я благость общего хора? Но я утешился тем, что каждый имеет право на собственное мнение.

Не так думала хозяйка салона. Она посмотрела на меня с подозрением. Кто я такой, чтобы иметь собственное мнение?

Узнавание

Рассказ Николая Толстого, брата Льва Николаевича, «Пластун». То, что называют романтизмом. И в то же время, классический образец лирической отечественной прозы в духе Карамзина, Лермонтова, Тургенева, Н. Ф. Павлова. Вот незаслуженно забытый, неоцененный автор! Ещё более того: молодой К. Леонтьев с его романом «Одиссей», напечатанным в «Русском вестнике» и с тех пор не переиздававшимся? Некоторые строчки из рассказа мне особенно близки, как будто это я их написал. И действительно нахожу у себя похожее.

Лирическая проза пришла ко мне из Пришвина, Шолохова, Бунина. Приятно, что истоки мои в лирической прозе с её такими глубокими корнями. И приятно, что русская душа такую прозу знала давно и была к ней готова.

***

Удивительно, что в каждой образованной русской семье прошлой эпохи находился человек, а то и двое, и трое, которые обладали каким-нибудь талантом. Один рисовал, другой пел, играл на каком-нибудь музыкальном инструменте, сочинял музыку… И коли душа выходила на свет, то уж обязательно с талантом. Благо воспитания обращалось на пользу жизни. Вот почему так жалко этого порушенного уклада. Конечно, были не только такие семьи. Но разрушение ― всегда потеря. Будем ли мы иметь когда-нибудь хоть что-то подобное прежнему лучшему? Вот чего жалко. А о худом кто же жалеет?

Старинное письмо

Вчера в книжном магазине смотрел прекрасно изданный лицевой свод повести о Куликовской битве. Лист и буквы старого письма: всё в размер подлинника. Совсем не то, что книжный шрифт. Из выведенного рукой устава и красочных заставок дышит время, душа человеческая.

***

Какая глубокая и высокая скорбь в размеренном слоге наших летописей! От такого чтения душа расширяется, мысли становятся светлее.

С этим чувством вышел на улицу и, гуляя по бульвару, подумал, что минуты такого счастья, бывали у меня в юности. Сколько я после этого прожил, узнал, сколько обид претерпел, может быть, помудрел, а счастья такого уж больше не знал.

***

Высоким трагизмом дышат строки наших летописей, духом правды. Но в татарские времена что-то меняется в характере народа. Какое-то отчаяние, подавленность, непрерывный плач, искусственность объяснений всех событий Божьим наказанием, тупой фанатизм. Кругом бесы-искусители, пакостники, державшие душу человека в страхе. Вместо того чтобы воевать с поработителями, воевали с бесами.

Дух евангельского учения был заслонён густыми тучами суеверия. Испуганный разум не узнавал даже родного прошлого. К счастью, память не отшибло совсем. Появлялись не только отшельники, уходившие от жизни, но и святые герои, вроде Михаила Черниговского.

***

Всё оно – так, но не забыть бы о праведных и кротких, незаметно несших ношу свою, таких, как Сергий Радонежский. На них держалась земля, свет от них расходился по всей Руси. Лад и покой душевный исходили от них. Без этого не было бы и жизни.

***

Двадцатый век дал человеку власть над материей и отнял духовность. Век, в котором никто никому не нужен, подходит к концу. Уклад, который он создал, обречён. Но кто знает, какие будут дети у такого отца?

Всё, что мы переживаем сейчас: разлив насилия и жестокости – прямое следствие победы плотского, мирского над духом. Стихийная жизненная сила вырвалась на волю, как джин из бутылки. Мы возвращаемся к временам языческого Рима, но в общемировом масштабе, и это несравненно страшнее. Неужели только тиски религии способны удержать человечество от безумия?

Писатель и время

― Отчего это в ваших рассказах так мало примет простой, обыкновенной жизни? ― спросили меня.

Я тогда этому вопросу очень удивился и не знал, что ответить. В самом деле, отчего? Может быть, от чувства неприятия того, что меня окружает? Защищаясь, я как бы закрываю дверь и остаюсь один на один со своими переживаниями. Отсюда форма рассказа, просеянная сквозь сито поэтического отбора. Впечатления обращены внутрь. И очень мне не нравится упрощенная, жёсткая литература, которую критики объявляют новым словом. Больше по душе мягкая лирическая проза «деревенщиков» с их философией «вечных вопросов», поисками смысла жизни. Главное же для меня – музыка языка. Где поют соловьи, там моё место; где размазывание грязи, там меня нет.

***

Может быть, я перестаю понимать язык сегодняшнего дня? Но разве и закрытое состояние, осадное сиденье в крепости не может быть приметой жизни? А мои записные книжки? Разве в них нет того, что называют «злобой дня»? Совсем необязательно делить творчество на современное и несовременное. Давление времени чувствует каждый, как бы и о чём он ни писал. От времени никуда не деться. Но современность писателя не в избираемых сюжетах, а в чувстве, которое он вкладывает даже в сюжеты из давно прошедшей жизни.

***

Отчего, однако, в моих рассказах, и в самом деле, так мало обыкновенного, из чего складывается повседневная жизнь? Как будто я боюсь говорить о простом. Почему? Может быть, «простое» обернулось ко мне такой неприятной, непоэтической стороной, что у меня что-то закрылось в душе? А, между тем, мне близки люди простые, стоящие у порога жизни.

Правда искусства

Иногда писатель в погоне за правдой хочет вместить в своё создание как можно больше натуры, но оказывается, что подробности эти случайны, не лезут в образ. Значит, искусство – это не та правда, которую мы знаем в жизни. Искусством правит художественное чувство, оно отбирает и организует материал. Полуправда в жизни бывает сплошь и рядом, и там она даже необходима для самого существования человека. В искусстве же художественная полуправда только умножает фальшь.

***

То, что в жизни может быть полуправдой, даже ложью, в искусстве может быть единственной и высшей правдой. Это мифы, сказки, фантазии, но не только. Правду искусства нельзя измерить правдой жизни. Правда искусства идеальна и даётся откровением; правда жизни сурова и не знает ни поэзии, ни красоты. В борьбе с этой правдой человек создает свою, в творчестве.

***

В жизни много сурового и даже безобразного, и если искусство с безвкусной точностью будет стремиться к такой правде, то и само станет безобразным и погибнет. А это сплошь и рядом видно по некоторым современным книгам. Их становится больше. И чем их больше, тем меньше света и красоты. Безобразное не только повторяется, но и усиливается, обезображивая мир художественной литературы, её язык. Но как же быть? Закрывать глаза на то, что есть в жизни, лакировать действительность? Нет. Безобразие жизни такая же тема искусства, как и все другие, но изображать его нужно языком искусства, а не подворотни и отхожего места.

***

По-разному понимается правда в искусстве. Одними как «правда-матка», чтоб глаза колола, другими как правда под тонким покрывалом: такие словно стыдятся бельё с изнанки показать.

Правда необходима, но не забывай, что «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман».

***

В субботу вышел из дома с тихим, хорошим настроением. На дорогах и тротуарах грязный снег. Возле магазина очередь за вином; группки ожидающих поодаль. Через слово мат. На лицах застывшая маска недоверия, замкнутости; одежды тёмные, мятые. На всем печать убожества, отсутствия духа. Как будто из людей выбили и ум, и сердечность, и чувство красоты. Вышел с открытой душой ― и вот что в неё налетело.

Лирика и проза

Есть люди, которые прозу жизни, внешнее ставят необходимым условием правды в литературе. Исповедальность считается ими чем-то почти постыдным. От слов «лирическая проза» они морщатся. Но фотографическая точность есть только внешне верное изображение действительности. Покажи, как ты страдаешь, печалуешься – от этого прибудет жизни в твоем создании. Наша жизнь состоит из радостей и огорчений: вечные чувства в жизни, а в литературе ― вечные темы. Всё сводится к ним, даже если мы пишем о временном, скользящем и обречённом забвению.

Знать быт ― хорошо. Знать душу человеческую ― ещё лучше. И не всегда она раскрывается через привычный быт. Без лирического начала никакой быт неинтересен, разве что для историка. Главное ― не то, что меняется, а то, что остаётся вечным.

***

Есть открытие для всех и есть для каждого, своё, особенное, когда человек открывает для себя то, что другими уже было открыто. Было, да, но всё же не в тех же самых словах. Вот почему неизвестная земля, терра инкогнита, в жизни каждого открывается снова и снова, и велосипед изобретается бесконечно.

***

Долгие годы не было дня, чтобы сердце моё не плакало. Что удивляться, что в написанном мною так много боли?

***

По установившейся привычке в художественной литературе всё ещё хотят видеть отражение жизни. Но литература ― это отражение образа мыслей и чувств пишущего человека. Если угодно, это картина жизни, но прошедшая через сознание художника.

Художник, конечно, имеет право на самовыражение. Это условие творчества вообще, но если его откровения никому не понятны, то это уже и не искусство. В таком творчестве исчезает общее всем понятие правды и красоты.

***

Хорошо, когда искусство имеет свой притягательный центр, свою духовную академию. В ней закаляется булат талантов. Но если такая академия каждый год принимает и выбрасывает десятки учеников, то такой центр становится похож на инкубатор, на фабрику, от серого дыма которого уже не видно неба.

***

Есть в нашей современной литературе три разряда писателей: благополучные, сравнительно благополучные и совсем неблагополучные. Последние, как правило, лирики: люди с неуправляемой душой, непредсказуемой психикой, культом свободного чувства. И это особенно враждебно чиновникам от литературы. Лирики для них возмутители спокойствия.

***

У каждого настоящего писателя свой путь, своя дорога в литературу, и идёт он по этой дороге самостоятельно. «Живи, как живётся, и пиши, как пишется» (А. С. Пушкин).

***

Совсем необязательно смотреть на творчество как на путеводитель по универмагу или автобазе, лаборатории учёного или кабинету политика. Многое из того, что зовётся днём нынешним, забывается как дождь в ненастное лето, когда все дожди похожи один на другой. В творчестве может быть мало примет быта самого последнего времени, зато есть чувства, общие для людей во все времена.

***

Быт ― это глина, из которой писатель лепит своё изображение мира и человека, но душу в него вдувает лирика. Без глины не во что вдунуть душу, но и глина без духа ― только грязь. Галатея без художника – только скульптура, изваяние.

М. Пришвин, К. Паустовский понимали это лучше других! У них всё вырастало из жизни, но где у них быт сам по себе, неодухотворённый, и где резкий приговор человеку? Там, где писатель слишком близок к быту, не поднимается над ним, он близорук, узок и неглубок в своих суждениях о жизни и человеке. Наши «деревенщики» пронзают быт лучом вечности.

***

Жизнь вообще складывается из случайностей, но приобретает, несмотря на это, какой-то смысл. Значит, надо предполагать, что в самих этих случайностях уже заложены возможности смысла. Этот тайный промысел и раскрывает слово писателя или хотя бы намекает на него.

***

В каждой национальной литературе есть свой герой, выражающий народный характер. Молодой честолюбец ― излюбленный герой французской литературы 19 века. В русской ― это человек страдающий, взыскующий справедливости.

***

Странно, никогда прежде не приходило в голову, что герой романа А. Дюма «Граф Монтекристо» и залетевшая в нашу историю зловещей птицей фигура убийцы Пушкина, носят одно и то же имя: Дантес. Даже одинаковые имена звучат по-разному, если люди, носящие их, внушают разные чувства.

Я был очень удивлён, когда открыл это звуковое тождество, и даже не поверил себе. Помню, ещё спросил себя, не ошибся ли.

***

Много спорят в «Лит. Газете» о допустимости вымысла в исторической беллетристике. Главное требование «реалистов», что не должно выдумывать то, чего с реальным персонажем не было. Но не выдумывать совсем беллетрист не может. Но разве можно запретить мысль, догадку, воображение? Критика должна объяснять, а не запрещать или предписывать. В этом её единственное назначение.

***

Как много мудрости, великих мыслей, забытых книг! Как современны многие из них и как мало знакомы с ними современные просвещенные люди! Между тем, мысли эти ― основа разумной общественной жизни, первоначального воспитания. Как не хватает нам знания этих основ, вдохновлявших к жизни гражданской наших предков! Основ нет, так и дом не стоит.

***

Читаю Льва Кассиля «Великое противостояние». Книга московская по стилю. Из той, всё более отодвигающейся от нас эпохи, когда быть маловерным, половинчатым, унылым было просто невозможно.

Всё сказанное относится к любой хорошей книге той эпохи. В ней были свои болезни, много горя. Но организм народный был сильнее хворей.

Рискованный человек

У нас, когда так о человеке говорят, известно, что пути ему нет. У нас не рискуют, а умело прячутся. В нашей жизни главный враг ― риск, неожиданность. Начальство любит людей тихих, гибких. Но гибкое дерево вырастает кривым, а с уклончивыми людьми можно зайти так далеко по ложной дороге, что не будешь знать, как выбраться.

Совпадения

Есть какое-то круговое совпадение в календаре. Начало века: раскол, смуты, возрождение и подъём. Середина: затишье в общественном сознанье. 70—80-е всегда тяжело дышат. С 90-х ртутный столбик ползет вверх и переползает на начало нового века с его лихорадками. Конечно, совпадения не буквальные, но всё же… Годы: 1612, 1812, 1914—17 и т. д. Впереди 2012 и 2014. Не дай Бог ничего дурного!

***

Что стало с музыкой ― отражением вечной гармонии? Музыкального шума много, топота, рёва. Магнитофоны на улицах, из окон домов, в транспорте: хочешь, не хочешь, слушай. Что это людям так весело? Что они празднуют? И это в то время, когда всё рушится? И каков мир, такова и музыка.

Больше стало и праздников. Каждый день придумывают что-нибудь новое. Словно Валтасаровы пиры перед гибелью.

Есть великий смысл в том, что в жизни больше будней, чем праздников. И есть смысл в том, чтобы этот обычай не нарушать. Это почти долг человеческий перед строгим порядком жизни. Если долгов не платить ни сегодня, ни завтра, их накапливается так много, что человек оказывается банкротом, и ему остаётся одно: оглушать себя громкой музыкой, как пьянице водкой.

***

Корчеватели садов. Слышали мы раньше такое сочетание слов? Насадить сад всегда было делом самым благим, радостным для души. И вот появились те, кто сады вырубает. Страшные, непонятные люди! Как же должны быть истоптаны у них самих души, чтобы разрушение, уничтожение жизни стало привычным делом! Если бы это были обыкновенные хулиганы… А то руководители районов, областей, республик. Могут ли такие умственно и нравственно отсталые люди руководить обществом? Сколько их, разрушителей памятников, деревень, корчевателей садов, всего нашего быта и внутреннего мира! Они уничтожают оболочку, окружавшую людей, и нечем стало прикрыться от непогоды.

***

Было время, когда с природой говорили на языке завоевателей. Теперь наступило другое, когда природой принято умиляться. Но настоящему, естественному отношению человека с природой не свойственна ни наглая завоевательность, ни слащавая сентиментальность. Самой природе эти чувства совершенно чужды.

***

Снова, как в «хрущевскую оттепель», повеяло ветром перемен. Но воздух другой, без нежных весенних надежд. Ветер суровой правды, счётов с прошлым. Легально в журналах потоком ранее запрещенные произведения. Читаю «Доктора Живаго». Что-то от высокой литературы доктора Фауста Гёте и доктора Фаустуса Т. Манна. Изобразительная палитра импрессионизма, но несколько статичная манера повествования. Смысловая ткань очень насыщенная, читается нелегко, но оторваться трудно. Россия на изломе судьбы. Мост между старой и новой литературой. Впечатление такое, что в прежней России всё добротнее. Революционерам казалось, что всё плохо. И вот всё взорвано, всё сметено. Стало ли лучше?