Текст книги "Река времени. Дневники и записные книжки"

***

У Маркса, особенно у Энгельса, везде присутствует живой человек, мера всего человеческой жизнью. У нас отдельный человек признаётся только на бумаге. В жизни ему не находится места. Всё человеческое, отдельное кажется вызовом самому существованью государства. Эпоха личного аскетизма с оборотной стороной ханжества.

Между тем, жизнь и смерть остаются мерой всех вещей. Не только для будущего должен жить человек, но и для настоящего, иначе всё оборачивается какой-то надчеловеческой религией государства. А. Гельман напомнил об этом в своих заметках в «Лит. Газ.». Сначала отдельная человеческая жизнь с её естественными радостями и горестями, а потом государство. Такая простая мысль! И как же нужно было перевернуть всё с ног на голову, чтобы она показалась революционной, колеблющей основы. Да, сначала человек с его совестью. Что не только не исключает ни жертвенности, ни высоких идеалов, а даже находит в этом условие полноценного существованья.

Современный анекдот

В поликлинике прошу сделать мне перевязку потуже: ослабла повязка. Врач, молодой человек:

– У нас каждый гражданин Советского Союза обязан уметь делать себе перевязку сам.

Всё это с полной серьёзностью. Остаётся только, как писал Тургенев, «вложить в уста перст изумления».

***

Толкуют о назначении литературы, о пользе её и бесполезности… А всё назначение её в том, что она пробуждает душу. Если читаешь ― и в душе твоей что-то сдвинулось: значит, цель достигнута. И это при том, что никакой цели художественная литература перед собой не ставит.

Литература― это дар творчества, созидания, который через писателя переходит к читателю. И, значит, ещё и акт дарения.

***

Старая русская речь на «о», ещё кое-где звучащая («понятно», «хорошо», «мамо»), откликается чем-то целомудренным и простым, бережным, как будто человек каждый звук в слове опускает на землю, как ребенка. Аканье рядом кажется наглым, а когда-то нравилось в его московском произношении.

Чехов и музыка

Слушал передачу «Чехов и музыка». Веяние красоты. Красота во всём: в словах, в чувствах, в звуках музыки. Чехову казалось, что настоящая красота впереди. Он верил в будущих людей, как верят все хорошие, добрые люди в своих внуков, правнуков. Но прекрасное было тогда. И если бы Антону Павловичу сказали, что наш мир всё более влюбляется в безобразное, он бы не поверил.

Время понижения художественного вкуса. Всё слишком жёстко и несвободно.

***

Жизнь не стоит на месте. Никто и ничто не может её остановить. Но есть разные способы движения. Бывает так, что никаких внешних результатов мы не видим, но это не значит, то человек стоит на месте. Его деятельность происходит внутри. Если вы не практик, не надо гнаться за скоростью. Есть движение внешнее и внутреннее. И что быстрее и лучше, это ещё вопрос.

Дух милосердия

Дух милосердия, когда-то неразлучный с образом врача, в особенности, медицинской сестры, выветривается, вытесняется грубостью, бездушием и ненавистью. Как часто мы наталкиваемся в поликлиниках и в больницах на тон нетерпимый и презрительно-грубый! Страждущий жаждет не только исцеления для тела, но и участливого слова, хлеба духовного, а вместо этого получает камень в руке. Тон многих медиков напоминает обращение тюремных врачей. Избави бог, проскользнёт человеческая нотка: это так странно ― гораздо проще и привычнее грубость, жёсткость.

А сами наши посетители медицинских, да и всяких иных учреждений? Много людей хороших, участливых, но есть такие, что, точно, вчера слезли с ветки: людьми ещё не стали и неизвестно, станут ли когда-нибудь. Первая реакция в споре – злоба, звериный крик с оскорблениями, они так и летят из зева. Приходилось мне видеть одержимых в церкви: кричат теми же истошно-злобными голосами, это кричит из них дьявол. И в грубых людях также кричит дьявол ненависти.

Жестокость

Откуда этот нарастающий избыток жестокости? Причин, конечно, много. Но главная, кажется, в том, что иной человек сам давно перестал страдать, болеть совестью и болеет только гриппом. Что толку говорить такому человеку: берегите ближнего, в нём вы? Не остановит его и такая мысль, что люди тратят треть своей жизни на злобу, дрязги, мелкие счеты.

Давно сказано: учитесь уважать себя в другом и другого в себе! И как трудно это усваивается людьми.

Человек, конечно, от природы несовершенен, но нам даны примеры совершенства, и есть потребность быть лучше. Надо помочь человеку открыть в себе потребность совершенства.

Умные и глупые

Как это странно, что люди глупые и малообразованные во все времена стремятся управлять людьми умными и знающими! Как можно управлять миром, если в своей голове не можешь навести порядок? А, тем не менее, так есть.

Отчего глупые не понимают, что они глупые? Думаю, ум многих людей как бы застывает с детства. Неумные не понимают вред, который наносят своей деятельностью, и никогда не сомневаются в правильности заведённого порядка. Думающему человеку при таком положении вещей нет места.

Будет ли когда-нибудь так, что исчезнет зависимость одного человека от другого, и каждый будет жить по-своему в согласии с другими? Умные и глупые будут и тогда. Но глупые уже не смогут помешать умным жить по-своему.

***

Был человек как человек, даже ничего себе. Но вдруг попал в начальники. И вот уж не узнать его. Не новость, что когда люди посредственные волею случая выходят в командиры, они становятся врагами всего оригинального. Не ново. Но каждый талантливый человек, сталкиваясь с этим, заново открывает для себя странность такой метаморфозы. И открывает через боль и кровь.

Общее и своё

Общечеловеческое и национальное… Оба эти начала глядят в разные стороны, но где-то, обегая положенный круг, обязательно встречаются. Только для разных людей по-разному. Для одних общечеловеческое оборачивается безразличием к национальному. Этим всё родное трын-трава, прошлое ― стыд один, удобрение, от которого надобно поскорее отвернуться и нос зажать. Кто ступил на дорогу космополитизма, тот ступил на зыбкую почву. Но, и следуя по узкой национальной дорожке, придёшь только в знакомое село и нового ничего не узнаешь. Надо идти к людям, какой бы национальности они ни были. Хороший человек везде хороший. И как приятно встретить такого человека в другом народе! Удивительное чувство человеческого братства.

Всечеловечность

Всечеловечность не означает отказа от своей народности. Народность же не в том, чтобы быть похожими на всех. Надо быть просто самими собой, не стыдясь этого. Не лучше ли быть просто русским и в эту меру быть частью всего человечества?

Всечеловечность за счёт народности, опыта отцов и дедов, а не отказа от них.

***

Как нельзя строить философию русской истории на Чаадаеве, так нельзя выводить «русскую идею» из «всечеловечности» Достоевского. В идее всечеловечности есть опасность расплывчатости, размывания коренного народного начала. Но, конечно, не надо замыкаться в узком национализме, в византизме, культурной моноэтничности. Прежде всего, быть самими собой, а общечеловечность скажется сама.

Воля личности

Западная свобода и внутренняя воля в русском народе. Смирение, сохраняющее внутреннюю волю. И бунты из-за воли, а не из-за западной юридической свободы.

И снова всечеловечность… Та ли это основа, на которой строится русский характер? Всечеловечность ― не вид ли сверхчеловечности?

Одиночество

Говорят об одиноких людях: «Он живёт для себя». Говоря так, желают сказать, что он любит себя, бережёт лучшее для себя, а от других утаивает, делиться не хочет. Но разве одинокий человек от скупости один, от бедности чувств?

Выводить одиночество из эгоизма: не слишком ли просто? Разве семейными людьми движет не эгоизм, когда они вьют гнездо? Разве не о личной радости мечтает каждый из них? Разве не для себя они живут, будучи связаны с другими?

Нет, видно, не всегда одиночество происходит из эгоизма. Бывает, одинокий человек живёт не только тем, что близко, а тем, что вне его. И вслушиваться в это становится главным занятием его жизни. Слушать лучше в тишине и одиночестве. «Выхожу один я на дорогу…». И вот то, что он там слышит, отдаёт людям. Это дается через отречение от личного счастья.

Пустынники

Уходили люди в пустыню для подвига духовного. Этому удивлялись, об этом слагали житийные легенды. А что до того было, как человек от мира отвернулся, упоминали вскользь, как об отжитом. А ведь нужна была большая беда, какие-то глубокие переживания, чтобы молодой, полный сил человек бросил семью, мир и ушел жить в пустыню. И ныне так бывает. И очень часто. Живет человек среди людей, как в пустыне. Вот о чём надо писать.

Бесконечность

Если подумать, то, сколько на земле неудавшихся жизней! И может быть, нет ни одной, в которой бы всё удалось. И ничего нельзя вернуть, ничего нельзя поправить. А ведь жизнь-то не шутка, начинаешь понимать, не случайность, не проба на репетиции. Она не повторяется. И как обидно, что, явившись из бесконечного, в бесконечность и уйдёт.

***

Говорят, жизнь: это движение. Значит, смерть ― прекращение движения. Чем больше странствуешь душой и телом, тем больше живешь. От каждого, даже самого маленького движения, что-то меняется в душе. Не хотелось бы, однако, измениться настолько, чтобы ничего не чувствовать при виде чужих страданий. Но чем я могу помочь моему другу? Прежде всего, конечно, своим живым чувством. Я жив памятью о нём. Но ведь и он живёт, пока помнит обо мне. Я отзовусь на его страданья, и он откликнется. Он подаст мне руку: и я почувствую, что жив ещё. Будем же помнить, что ни в какой другой жизни после смерти мы, всего вероятнее, уже не встретимся.

***

Если что и жалко оставлять в мире, так это минуты близости человеческой, когда душа с душою говорит. Вообще жить нельзя без воспоминаний, без боли, без слёз, без чувств человеческих. Жизнь там, где всё это есть. Искусство и должно заниматься таким сокровенным в душе человека.

Память

Чем больше человек забывает или уступает забвению по малодушию или беззаботности, тем меньше у него остаётся. Это незаметно, но итог плачевный. Меньше остаётся и от самого человека.

В упорном соблюдении обычаев отцов и дедов сказывается народность духа, не желающего покоряться чужим влияниям. Народ не побеждён, пока он не потерял себя.

Кирилл и Мефодий

На старой цветной церковной открытке, залетевшей в нашу жизнь как осколок разбитой мозаики, два старца в хитонах, два брата: Кирилл и Мефодий. Кирилл-Константин по прозвищу философ: смуглолиц, темноволос даже в преклонные годы, настоящий человек полуденных стран. А Мефодий ― седой и белый, как северный патриарх.

Красота

Красота ― высшая ступень всякого явления и дела. И в этом качестве сама себе цель. Но плохо, когда минуешь все предшествующие ступени, в особенности, любовь и доброту.

Без чувства красоты нет глубины, нет настоящей радости сердца. Чувство красоты необходимо искусству.

Плохие стихи

 
Стих бойкий, и уменье есть,
А больше ничего не счесть.
 

О ком это? Я бы назвал, да у каждого перед глазами сколько угодно примеров. Человек всю жизнь пишет стихи. Всем видно, что это не стихи, а плохая рифмованная проза ― он один этого не понимает.

Искусство

Сколько говорилось об искусстве, о том, что это такое! Сколько философских усилий затрачено! И это, в общем, хорошо. Плохо, когда за формулой забывается самое сокровенное, невыразимое. Формулу любви никто больше не пытается выводить. Когда-нибудь перестанут выводить в пробирке и формулу искусства. Из всех, прошедших, как весенний снег, определений, останется одно: искусство ― это мечта о лучшем!

Огонь Прометея

Боги наказали Прометея за то, что он свёл огонь с неба, потому что боялись, что люди, овладев стихией огня, станут сильнее богов. Так говорит миф. Но, может быть, они предвидели, что люди будут пользоваться даром огня во зло.

Как вспомнишь всех этих Цезарей, Ксерксов, больших и малых владык (им же несть числа) и всё, что творилось и творится под небом силой того же самого огня, так поневоле подумаешь: во благо и во зло он нам достался. Он и греет, и светит, он же и жжет пламенем атомных взрывов. Где огонь и свет, там и пожары и пепел. Бывает ли так, чтобы от света не падала тень, чтобы огненный цветок не кусался? Наверное, чем больше огонь, тем жарче и больше опасности пожара, и чем больше света, тем гуще тень. И от этого никуда не уйти. Вечный ласковый свет без тени и ровное тепло обещаны нам только в Царстве небесном.

***

Вот об огне говорю, что силой его совершались многие злые дела. Но ведь и от тьмы не меньше зла произошло, и если тьма – это невежество, а свет ― просвещение, то я за свет и против тьмы.

Внутреннее время

Очень не люблю, когда часы бегут или отстают. И до тех пор не могу успокоиться, пока не добьюсь точного хода. Нельзя дать времени течь, как воде сквозь решето. Нельзя, чтобы оно отставало. От этого страдает чувство жизни. Время на наших часах должно быть в гармонии с этим чувством.

Счастье

Всё моё ― в пережитых чувствах, в явившихся им на выручку словах. Это мои дети. Для кого-то пусть слово мое, как гадкий утенок, он и перья сосчитает и где что не так покажет. Только я про себя знаю, что у него нехороший взгляд и недоброе сердце. Он может не пустить моих детей в жизнь, к людям, закидать грязью. Но золото и в грязи блестит. Однажды кто-то нагнётся, поднимет и покажет другим. Вот и счастье мое. А другого, видно, не дано.

Вечный студент

Петя из «Талантов и поклонников» А. Н. Островского и Петя из «Вишневого сада» А. П. Чехова ― всё тот же тип вечного студента, у Чехова даже помолодевший, поюневший до романтической восторженности.

Два поколения: 60-х г. г. и начала следующего века. Случайно ли Чехов назвал своего студента Петей, не повзрослевшего «вечного студента», дон-кихота, одинокого мечтателя? Или как-то отозвалась в памяти пьеса Островского?

К «вечному студенту» надо бы вспомнить и тургеневского Беляева из «Месяца в деревне».

***

Какие ужасные школьные программы у нас по литературе! Какие вопросы на экзаменах! Какая уж тут художественная литература, какая красота, какое художественное чувство!

Музеи

Как в давние татарские времена в монастырях сохранялся свет знаний посреди всеобщего одичания, так теперь в музеях, светских монастырях наших дней, теплится лампада мудрости, зажжённая от большого огня прежней культуры.

***

В нашем быстробегущем мире музеи ― это микросреда, консервирующая устойчивые ценности прошлого, хранилище, в котором, как в генофонде растений, ждут своего возможного оживления семена лучшей жизни. Но здесь есть своя опасность. Чем лучше консервация, тем меньше свежего воздуха поступает в хранилище. Это ослабляет связи с живой жизнью.

***

В споре двух культов: предков и потомков музеи на стороне предков. В этом смысле их существованье нравственно необходимо. Между поедающими родителей потомками и жертвенными предками место музея на миротворной, жертвенной половине.

Огонёк на болоте

Повальный интерес к Григорию Распутину. Какой-то ансамбль «Бони-эм» поёт песню «Распутин» с ударением на последнем слоге. Что может быть соблазнительнее для расслабленных? Всё загнанное, нездоровое признало в нём своего пророка. Он как бесовский огонёк на болоте. Из мира Достоевского. Кто скажет, что Распутин чужой? Это наша косточка и наша кровь. В каждом из нас сидит свой Распутин. Он и в Гришке Отрепьеве, и в Аввакуме, и в Свидригайлове, и в юродивых блаженных. Залетел как будто из языческого мира. Когда-то такие люди становились вождями рода, племени и поднимали людей на большие дела или сеяли смуту в душах.

Тут что-то древнее, тёмное. Среди общей фальши он подкупал естественностью.

Имя это сразу стало мифом. И никто из ныне живущих не знает, каким он был на самом деле. Каждый видит в нём своё.

Общее благо

Бедное «общее благо»! Кто только не ездил на этом коне! Но общее благо по приказу превращается в общее зло. Труд по принуждению есть не свободный труд. Плоды его ничтожны, развращающее влияние невосполнимо. Он ― основа лжи. Можно «работать» не работая и «служить» не служа. Во лжи преуспевают хитрые. Вот такое последствие принудительного труда и навязанного силой «общего блага».

Творческое усилие

Если труд по необходимости создал человека из обезьяны, то труд как творческое усилие создает человека творческого. Только такой труд, в соответствии со способностями, образует достойный мыслящего и свободного человека образ жизни. Насколько широко захвачена таким трудом личность зависит и то, каким будет человек в отношениях с другими людьми, с миром природы.

***

Послушать иных людей из департамента нравственности, так и труд, и любовь, и семья – не естественная необходимость, а общественная, государственная обязанность. Если завтра объявят закон об обязательном браке, эти люди ничему не удивятся. Кто привык к языку принуждения, иного не понимает.

Диалектика революции

Революции совершаются во благо народа, но приносят с собой жестокость. Это объясняют диалектикой борьбы. Диалектика революции, конечно, есть. Только что это за диалектика? Теперь, когда мы узнаём правду, оказывается, что те, кого травили, стреляли и изгоняли, бывали и лучше, и человечнее тех, кто это делал во имя добра и блага народного. Впрочем, бывало, конечно, и наоборот. Революция зреет как возмездие за посеянное зло. Но, выплеснувшись на волю, став под знамя справедливости, сама становится не чуждой зла. Революция ― смута. В мутной воде ловят рыбку и нечистые на руку люди. Революция – не один алый цвет побед. Здесь правда должна идти вровень с жизнью и не оборачиваться ложью во спасение. Судья же над всем один – совесть.

***

С удивлением уже вспоминаешь, как это в прежние времена люди умели дружить, любить, быть участливыми без притворства. И не так давно это было, на нашей ещё памяти. Были, конечно, всегда и свои сенковские и булгарины, но были Пушкин и Дельвиг. Вот «пятницы» Я. П. Полонского. Сколько теплоты, тонкости душевной, деликатности! Это и есть сад культуры, «сад российской словесности». И какая разница с последними нашими днями! Души тщетно ищут друг друга, как корабли в тумане, а то и не ищут вовсе. Нет музыки отношений, согласия, нет сада культуры.

***

Важно не то, какой талант, большой или маленький. Важно, что он верен себе.

Поэт, как музыкальный инструмент. Он звучит в согласии со своей природой, иначе не может. Его ли за это порицать? Ломать ли инструмент, издающий не те звуки, которые хотят слышать критики? Дело знатоков судить, а не казнить. А то ведь сплошь и рядом: не понравилось, сейчас струны прочь ― и кончено. Карательная критика. С музыкальным инструментом ещё куда ни шло, а если сломаешь душу, как тогда? Но большинство критиков об этом не думают. Спят спокойно и даже с каким-то наслаждением ломают чужие души.

Одушевлённая вселенная

У поэта внутренний слух настроен по-особому, внутреннее зрение, как у человека, смотрящего в микроскоп и видящего то, что обычному глазу не видно. В любой пылинке, капле воды, в звуке голоса, в невидимом движении чувств заключена для него целая вселенная со своими отдельными мирами, а в них свои законы, свои драмы, свое течение времени.

Вот почему поэт дорожит такой дружбой и такой любовью, которая не разрушает это его состояние, а помогает ему длиться. Здесь всё полно неизъяснимой прелести, таинственности, как в движении космических миров, только теплее, одушевлённее. И это путешествие по одушевлённой вселенной – высшее счастье, доступное поэту.

Аура

Если у каждого художника своя аура, то у А. Блока она голубоватая, мерцающая, как столп тумана, поднимающегося к солнцу. У Лескова вся в кровавых муках рожденья. «Незнакомка» Крамского, краснощёкая, мордастенькая, ещё не из мира Блока, но уже и не из мрака Лескова. Блоковская незнакомка ― как лунный свет в ночном тумане.

А какая душа у Пушкина, Лермонтова?

Пушкин ― раннее утро, когда кругом всё ещё только просыпается, соловей пощёлкивает, а солнце уже радостно восходит. Лермонтов – внезапный полдневный мрак. Тургенев ― ясный жаркий полдень, ленивая истома деревенских полей. Толстой – как дуб посреди дубравы, тень от дуба, и в тени земляная яма. «Не хочу мира сущего, не хочу солнца. Хочу свою вселенную». Но потом, когда солнце стало склоняться к закату и тени стали гуще, он мир и солнце простил и благословил.

А Бунин? Спит и грезит наяву в сладком хмельном забытье. От солнца и томно, и хорошо, от дождей сладко, от вьюг и морозов песенно.

А Фет? Всю жизнь, как бедуин в пустыне; под покрывалом одни тоскующие глаза.

Тютчев как дух познанья, сомненья и любви, склонившийся над землей.