Текст книги "Смертоносный вирус «А». Кто «заразил» СССР Афганской войной"

– Если вы так считаете, то мы, конечно, примем их, – недовольно выдавил Тараки. – А не разрешите ли вы все-таки использовать нам пилотов и танкистов из других социалистических стран?

– Я не могу понять, почему вы опять об этом, – уже с явным раздражением ответил Косыгин. – Соцстраны вряд ли пойдут на это. Вопрос о направлении людей, которые сели бы в ваши танки и стреляли бы в ваших граждан, это очень острый политический вопрос.

Следуя заранее разработанной схеме беседы, Косыгин затем повоспитывал гостя на предмет бережного подхода к кадрам.

– Надо всесторонне и хорошо разобраться с каждым человеком, прежде чем вешать на него какой-нибудь ярлык, – посоветовал он афганскому гостю, имея в виду продолжающиеся репрессии.

Тараки сделал вид, что он не понял, о чем речь:

– Гератские события показали нам, что в нашу среду попали «братья-мусульмане», а на тех, кто действительно с нами, мы ярлыков не вешаем.

Но наш премьер предпочел не втягиваться в эту дискуссию.

Напоследок гость сделал еще одну попытку поторговаться, спросив, как поступит Советский Союз, если на афганскую территорию будет совершено нападение извне. Но опытный политик Косыгин легко отразил атаку:

– Тогда это будет совершенно иная ситуация. А сейчас мы делаем все для того, чтобы такого вторжения не было.

– Члены нашего политбюро знают о моей поездке в Москву. По возвращении домой я должен буду доложить им о результатах переговоров. Должен ли я сказать им, что Советский Союз будет оказывать ДРА только политическую поддержку и другую помощь?

– Да, – подтвердил Косыгин. – Политическую поддержку и большую помощь по линии военных и других поставок. Это решение нашего политбюро. Об этом вам скажет Леонид Ильич Брежнев на встрече с вами, которая начнется через десять минут.

* * *

Леонид Ильич принял афганского гостя в своем кремлевском кабинете. Афганский руководитель был один. Учитывая особую деликатность ситуации и возможные осложнения в ходе переговоров, не пригласили даже посла. Однако в ходе этой встречи никаких острых моментов уже не возникло. Тараки, хоть и держался с большим достоинством, но дискуссий с Брежневым избегал, а Косыгин, Устинов, Громыко и Пономарев при генсеке в основном помалкивали, такая тогда сложилась практика.

Советский руководитель старательно зачитал подготовленный его помощниками меморандум, который содержал целый ряд рекомендаций, сделанных на основе большевистского опыта. Он, например, посоветовал афганцам обратить внимание на создание единого национального фронта, а в сельской местности создать комитеты бедноты «с целью организации отпора феодалам и помещикам-капиталистам». Рекомендовал шире развернуть «политико-массовую работу». Плотно закрыть границы с Пакистаном и Ираном. Объяснил, отчего нецелесообразен ввод в Афганистан советских воинских частей.

Тараки в своем ответном слове, верно уловив тональность разговора, ловко соврал, что единый национальный фронт «фактически создан в виде партийных, комсомольских и профсоюзных организаций». Еще раз пожаловался на вмешательство внешних врагов. Фактически дезавуировал совет по перекрытию границ («это вызвало бы недовольство как афганских, так и пакистанских пуштунов и белуджей и в конечном итоге нанесло бы значительный вред престижу нынешней власти»). В заключение своей недолгой речи гость сдержанно поблагодарил «дорогого Леонида Ильича» за предоставленную возможность обменяться мнениями.

На этом расстались. Тараки отправился в свое посольство отмечать с земляками праздник Навруз – афганский Новый год, который наступает в день весеннего равноденствия 21 марта. Брежнев, заботливо поддерживаемый адъютантом, посеменил к выходу.

* * *

Скорее всего, восстание в Герате было стихийным, не управлялось из какого-то центра, никем не координировалось. Иначе трудно объяснить, отчего захваченный с такой необыкновенной быстротой город был так же легко отдан обратно.

16 марта из Кабула в Герат была переброшена усиленная рота десантников или, правильнее сказать, тех афганских солдат, которые были отобраны Гореловым для десантной подготовки. Вместе с ними прилетели несколько танковых экипажей, сформированных из членов НДПА. Танки в 17-й пехотной дивизии были, однако все танкисты с началом мятежа разбежались. Командовал этим отрядом майор Шахнаваз Танай, тот самый, который во время Апрельской революции отправил капитана Имамуддина с ультиматумом к М. Дауду и который впоследствии, при Наджибулле, станет министром обороны, потом, в 1990-м году, поднимет свой «антипарчамистский» мятеж, а после его подавления сбежит в Пакистан.

Отряд Таная, а также оставшиеся верными режиму солдаты и офицеры 17-й дивизии, всего около 300 человек, были сосредоточены на гератском аэродроме, ожидая команды.

В гарнизонной крепости тем временем перешедшие на сторону мятежников офицеры тоже обсуждали, как им быть дальше. Среди них выделялся старший капитан Исмаил, командовавший зенитным дивизионом. Это был, безусловно, храбрый и способный офицер. Во время боев за город он лично сбил из спаренной пулеметной установки реактивный самолет, пытавшийся бомбить позиции восставших. Судьба на долгие годы разведет офицеров Таная и Исмаила по разные стороны баррикад, бывший зенитчик после подавления мятежа уйдет в подполье, потом возглавит боевую группу моджахедов, а затем станет самым заметным полевым командиром на западе Афганистана. Туран (капитан) Исмаил-хан – под таким именем он войдет в историю борьбы моджахедов с советскими войсками[35]35
  После свержения режима Наджибуллы в 1992 году Исмаил-хан станет губернатором Герата, при талибах будет брошен в тюрьму, но сумеет совершить побег. Сейчас он – министр в афганском правительстве.


[Закрыть].

Старший военный советник полковник Катичев, воспользовавшись прибытием подкрепления, первым решится атаковать позиции мятежников. После проведенной разведки он отправит в тыл дивизии пять танков с надежными экипажами, которые откроют огонь по позициям артиллеристов. Когда пушки начнут разворачивать навстречу танкам, дивизию с ходу атакуют десантники Таная. Афганцы хорошо воюют из засад, но не терпят открытого боя. Танай и его спецназ без особого труда ворвались в городок и мгновенно овладели ситуацией. Как и пять дней назад, пехотинцы послушно подняли руки вверх – на этот раз перед представителями законной власти.

Суд был по-афгански скорым и беспощадным: около трехсот солдат и офицеров десантники расстреляли сразу, остальные разбежались по окрестным кишлакам или вернулись в казармы, согласившись продолжать службу. Утром 20 марта Катичев связался с Гореловым: «Мятеж в Герате подавлен».

Гератская провинция после этого на долгие годы – вплоть до выхода советских войск из Афганистана – оставалась одной из самых проблемных и опасных. И в городе, и в его окрестностях постоянно шли тяжелые и кровопролитные бои. Вчерашний оазис стал огненным адом.

Современный, отвечавший западным стандартам отель «Герат», где жили наши советники, был превращен в неприступный бастион: его окна заложили мешками с песком, на крыше разместили огневые точки, у входа поставили БТР. Отныне советники передвигались по городу только в светлое время суток, а с наступлением темноты власть переходила к тем, кого советские граждане стали называть «душманами».

Если бы гератский мятеж удался, то, скорее всего, оправдались бы мрачные прогнозы Сарвари насчет «цепной реакции». Собственно говоря, эта реакция уже началась, потому что тогда же, весной, вспыхнули вооруженные выступления в провинциях Нангархар, Баглан, Фарах и других. Но они носили разрозненный характер и каждый раз подавлялись с неслыханной жестокостью. Так, для усмирения бунта в гарнизоне Джелалабада туда прибыл начальник Генерального штаба Мохаммад Якуб. Когда ему показали арестованных заговорщиков и им сочувствующих, Якуб собственноручно принялся расстреливать их. Адъютанты подавали ему заряженные рожки и меняли автоматы, стволы которых раскалялись от непрерывной стрельбы. Начальник Генштаба за один раз отправил на тот свет почти двести человек, заслужив после этого похвалу от Амина.

Тараки вернулся в Кабул из Москвы 25 марта. Еще через день был создан Высший совет обороны Афганистана, председателем которого стал глава государства.

Дома Тараки с удивлением обнаружил, что и в рядах халькистов больше нет желанного единства. Герои революции Ватанджар и Гулябзой на заседании Ревсовета прилюдно обвинили Амина в том, что он неправильно относится к вооруженным силам, бросает войска против мирных жителей, хотя это прерогатива МВД. Предпринятые советскими руководителями «воспитательные меры» требовали от Тараки каких-то действий. И он решился: любимец Амин был отстранен от курирования армией, ему было рекомендовано заняться решением экономических и внутриполитических вопросов. Министром обороны стал Ватанджар, министром внутренних дел еще один аминовский оппонент – Маздурьяр.

Впрочем, и Хафизулла Амин не остался внакладе: от армейских дел его отстранили, зато эту пилюлю Тараки хорошо подсластил, сложив с себя полномочия главы правительства и поручив исполнять обязанности премьера «любимому ученику». Правда, перестановки в высших эшелонах власти сопровождались принятием целого ряда поправок в закон о Ревсовете и правительстве. Сам пост премьер-министра упразднялся, а вместо него вводилась должность «первого министра», который обладал меньшими полномочиями. Следующие поправки делали председателя Ревсовета главой государства и подчиняли ему напрямую членов кабинета. То есть формально Тараки усилил свои позиции, и внешним наблюдателям показалось даже, что он вчистую переиграл Амина в борьбе за обладание абсолютной властью. Но последующие вскоре события показали, что на деле все обстояло далеко не так…

* * *

17 марта, учитывая обострившуюся обстановку, в Кабул была направлена оперативная группа КГБ СССР во главе с генерал-лейтенантом Б.С. Ивановым. Первый заместитель Крючкова в ПГУ он возглавлял политическую разведку, а его пост соответствовал должности второго человека в ЦРУ Фрэнка Карлуччи, ставшего позднее советником по национальной безопасности и министром обороны в администрации Рейгана. Борис Семенович считался крупным специалистом в американских и европейских делах. Две длительных командировки за океан в качестве резидента, работа в официальных советских делегациях на переговорах с президентами США Никсоном, Фордом и Картером, разработка и реализация комбинации по обмену чилийского коммуниста Луиса Корвалана, участие в операции «Дунай» (вторжение советских войск в ЧССР и смена руководства этой страны), создание «специальной экономической разведки» и кратковременное руководство самым секретным в ПГУ 13-м отделом – вот далеко не полный перечень из послужного списка генерала Иванова. Но, возможно, главным достижением Бориса Семеновича было то, что к концу 70-х он стал одним из самых доверенных людей председателя КГБ. Иванов мог напрямую, минуя своего непосредственного начальника Крючкова, выходить, когда он считал нужным, на Андропова и на некоторых других членов политбюро.

Безусловно, это назначение застало врасплох Владимира Александровича Крючкова. Теперь ему предстояло считаться с тем, что шеф КГБ будет сравнивать ту информацию, которая поступает из Кабула по линии резидентуры (Вилиор Осадчий) и представительства (Леонид Богданов) с информацией, получаемой непосредственно от личного представителя Андропова. Но, с другой стороны, глава ПГУ должен был возблагодарить судьбу за столь неожиданный подарок. Генерал Иванов был слишком независим, слишком авторитетен, слишком профессионален, чтобы работать обыкновенным заместителем начальника главка. Крючков постоянно ощущал недоверие к своим начинаниям со стороны Иванова, который как профессионал был, безусловно, на голову выше его. Человека с такими обширными связями на самом верху лучше было бы держать подальше от «леса». И вот такая удача: решением политбюро Иванова отправляют в Афганистан[36]36
  Интересно, что, собирая материал для этой книги, мы столкнулись с совершенно неожиданной деталью, характеризующей Б.С. Иванова. В отличие от большинства своих коллег, написавших мемуары, щедро (особенно в 90-е годы) раздававших интервью нашим и иностранным журналистам, Иванов нигде и ни разу (!) не «засветился» публично.


[Закрыть]. Начальник ПГУ должен был возблагодарить судьбу за столь неожиданный подарок.

Сам Б.С. (так подчиненные обычно величали Иванова) к своему назначению в Кабул отнесся спокойно, восприняв его как важное служебное и партийное задание, «предполагающее защиту интересов Советского Союза на одном из передовых рубежей внешнеполитической борьбы». Хотя, конечно, отправляясь в Афганистан, генерал отдавал себе отчет в том, что свято место пусто не бывает и он уже никогда не вернется на свою прежнюю должность. Возможно, он был даже рад командировке в Кабул, поскольку имел причину личного свойства поменять привычную обстановку и с головой окунуться в новые для себя заботы. Незадолго до этого умерла его жена, с которой он прожил большую часть жизни, и генерал тяжело переживал эту потерю.

В Кабуле первым делом Иванов встретился поочередно с начальником представительства КГБ и резидентом. Он выслушал их подробные доклады о политической обстановке в стране, при этом особенно интересуясь механизмом, который чаще всего применяют враги режима для организации антиправительственных выступлений. Поинтересовался их мнением относительно использования возможностей разведки для разложения изнутри контрреволюционных сил. Попросил дать характеристику афганским руководителям, их взглядам, деловым и личным качествам. Расспросил Богданова и Осадчего об обстановке во вверенных им коллективах. Договорились, что всю текущую, уже оформленную в виде документов информацию ему будут докладывать оба полковника или их замы. Однако если кто-то из оперработников добудет важные и срочные сведения, чтобы избежать эффекта «испорченного телефона», резидент и представитель КГБ должны таких сотрудников немедленно присылать к нему в любое время суток, где бы он в это время ни находился.

19 марта генерал Иванов встретился с Тараки и Амином. Как это было решено еще в Москве, Б.С. сразу раскрыл карты, представившись личным представителем председателя КГБ, прибывшим в Афганистан для того, чтобы оказывать советническую помощь по вопросам безопасности высшим руководителям ДРА.

Тараки, выслушав гостя, приветливо улыбнулся и согласно покивал головой – так, словно это именно он попросил Москву прислать им генерала КГБ. Амин же не сумел скрыть своего раздражения. На его лице явно читалось: «Мы умоляем их прислать войска, а они направляют нам еще одного советника, а вместе с ним братский привет от членов политбюро». Однако «второй человек» быстро справился с собой.

– Вы приехали в трудное для нас время, – изобразив на лице лучезарное выражение, сказал Амин. – Ситуация в Герате сейчас такова, что если мы не получим от Советского Союза военную помощь, то мятежники захватят всю провинцию, а затем пойдут дальше.

Иванов, которого некоторые подчиненные подозревали в умении читать мысли людей, уловил недовольство афганского министра.

– Я думаю, что во время завтрашнего визита товарища Тараки в Москву наши руководители разъяснят вам советскую позицию по поводу оказания конкретной помощи в борьбе с контрреволюцией. Поэтому позвольте мне не обсуждать этот вопрос в ходе сегодняшней встречи, – сказал он.

Тараки, добродушно улыбаясь, согласно закивал. Амин тоже окончательно овладел собой, теперь весь его облик излучал показное радушие.

– Я очень люблю Советский Союз, глубоко уважаю ваших руководителей и, честно скажу, очень хотел бы полететь в Москву вместе с товарищем Тараки, – обнажив в обворожительной американской улыбке свои безупречно ровные зубы, сказал он.

– Увы, – сухо ответил Иванов, глядя на него сквозь очки строгим, как смотрит учитель на нерадивого ученика, взглядом. – Приглашая с неофициальным визитом товарища Тараки, советские руководители исходили из того, что в такой неспокойной обстановке вы, товарищ Амин, должны находиться в стране и руководить разгромом мятежников.

Улыбка тут же сошла с лица Амина. Комплемент в адрес СССР и советских вождей воспринят не был. Возразить на замечание гостя было нечего.

Иванов очень не понравился Амину.

Возможно, это произошло потому, что афганский руководитель неожиданно для себя понял: в Кабул приехал человек, на которого не действуют его чары, его бьющая через край энергия. Это «оружие» он всегда безошибочно применял в общении с советскими товарищами. Он хорошо видел, как теплеют глаза посла Пузанова, когда тот слушает восхваления в адрес Советского Союза и его (Амина) заверения, что Афганистан вскоре станет социалистической страной. Он с успехом мог польстить партийным и военным советникам. Многие высокопоставленные гости из Москвы после бесед со «вторым человеком» покидали Амина с твердой уверенностью, что это как раз тот лидер, который и поведет страну к светлому будущему, наш надежный и верный друг. А вот при встрече с Ивановым испытанные приемы почему-то не сработали. Посланец Андропова явно не попал под воздействие его обаяния. Иванов напугал Амина. Уже на этой первой встрече афганец почувствовал в нем проницательного психолога, который придает мало значения словам, зато способен заглянуть в душу. Амину показалось, что Иванов видит его насквозь.

И Амин тоже не понравился Иванову. Опытный разведчик сразу заподозрил его в неискренности, желании вначале понравиться собеседнику, а затем манипулировать им. Уже на той первой встрече между ними возникла неприязнь, которая со временем только усиливалась.

В сотрудниках госбезопасности Иванов более всего ценил преданность делу и компетентность. Ему трудно было «втирать очки», выдавать мнимые результаты за реальные достижения. Это хорошо знали и Богданов, и Осадчий. Каждый из них хотел бы представить своих подчиненных в самом выгодном свете, показать, с какими молодцами они работают. Однако у Богданова были объективные трудности: представительство начало формироваться недавно, специалистов по Афганистану в Центре не хватало, поэтому часто присылали людей, не владеющих языком, не знающих местных реалий. Поэтому на доклад к Иванову чаще всего ходил либо сам Богданов, либо его заместитель Чучукин, либо офицер связи.

С большинством руководящих сотрудников резидентуры и представительства Иванов был хорошо знаком по работе в Центре, а Владимир Чучукин состоял в заокеанской резидентуре, когда ее возглавлял Б.С.

Осадчий, получив от оперативного работника интересный доклад о проведенной встрече с агентом или другую важную информацию, тут же звонил генералу и просил его принять разведчика. Иванов всегда очень внимательно выслушивал оперработников, невзирая на их должность, звание и возраст. Никогда не торопил с изложением устного доклада. В конце беседы давал распоряжение, каким образом реализовать полученную информацию, какое оперативное решение следует принять. Таким образом, за короткое время Иванов лично познакомился с большинством сотрудников кабульской резидентуры, а заодно и вник в ту запутанную ситуацию, которая так тревожила Москву.

Как-то через пару недель после приезда Бориса Семеновича в Кабул, когда закончились приемы в его честь, даваемые послом, Богдановым и другими высокими начальниками, Осадчий пригласил старшего оперативного начальника к себе на «посиделки». В доме резидента присутствовали два оперработника и двое «чистых» – дипломат и журналист, все с женами. Обед прошел на удивление весело и тепло. После этого «посиделки с Ивановым» стали проходить регулярно и не только у Осадчего, но и в других домах. Выяснилось, что Б.С. по натуре очень общительный человек, любит интересную беседу, хорошую шутку. Разумеется, за общим столом никогда не говорилось о работе, о той миссии, с которой Иванов прибыл в Кабул. О себе Б.С. рассказывал очень скупо. Например, как-то, поясняя, почему он любит тертую с морковкой черную редьку, сдобренную подсолнечным маслом, он заметил, что в Ленинграде, где он родился, такое блюдо было очень популярно.

Многим женам сотрудников резидентуры не давала покоя мысль о том, что «зря пропадает» такой симпатичный, солидный и хорошо обеспеченный вдовец. Как-то на одну из «посиделок с Ивановым» жена офицера безопасности Тамара Бахтурина привела свою подругу, одинокую сорокалетнюю женщину Раису Петровну, работавшую зубным врачом в посольской поликлинике. Спустя два года она стала женой Бориса Семеновича.

* * *

Дня через два после того, как гератский мятеж был подавлен, Осадчий пригласил к себе Орлова-Морозова, Хотяева и Старостина. Когда они вошли, он запер дверь, чтобы никто не помешал беседе. На столике, приставленном к письменному столу резидента, уже стоял чайник со свежезаваренным чаем, сахар, хрустальная чашечка с изюмом и прочие чайные принадлежности. Это означало, что разговор будет обстоятельный.

– Итак, товарищи, по гератскому мятежу мы отработали как смогли. Не очень хорошо и не очень плохо. Достаточно оперативно посылали текущую информацию в Центр. Мол, тогда-то и тогда-то в таком-то месте такие-то воинские части перешли на сторону мятежников. Или тогда-то и тогда-то там-то и там-то разъяренная толпа ворвалась туда-то. Спасибо нашим каэровцам![37]37
  Каэровцы – сотрудники службы внешней контрразведки.


[Закрыть] Они получали сведения от своих доверенных лиц в совколонии. Такая информация безусловно необходима, когда в доме пожар и нужно думать, с какой стороны начинать его тушить. Однако это всего лишь фиксация уже произошедших событий. Точно такую же информацию посылали Богданов, дальние «соседи», люди Горелова. Они по-другому не умеют. Перед ними стоят иные задачи. А вот мы не так должны информировать Центр. Это житель тундры – едет на нартах, что видит, о том и поет, мы же должны работать с прицелом «на опережение». Мы должны представлять прогнозы предстоящих в стране событий. Ведь мы политическая разведка!

Закончив последнюю фразу, Осадчий, ехидно улыбаясь, оглядел сидящих в кабинете сотрудников. Орлов-Морозов по-прежнему смотрел на начальника спокойным ничего не выражающим взглядом своих серо-голубых глаз, однако его холеные пальцы начали крутить серебряную чайную ложку. Старостин, уставившись в чашечку с изюмом, похоже, решил пересчитать все изюминки. Только Вова Хотяев, восприняв слова начальника как упрек в свой адрес, возбудился и забасил скандальным тоном:

– Вилиор Гаврилович! Мы не раз готовили прогнозы. Еще два месяца назад мы спрогнозировали мятеж в Герате.

– Что-то я не видел такого материала, – удивленно возразил Осадчий.

– В той записке, которую мы направили, кстати, за вашей подписью, не говорилось прямо о Герате. Там был изложен сценарий, который мог реализоваться в Кабуле или в любом другом городе Афганистана. Этот сценарий полностью подтвердился в Герате. Мы послали эту записку в Центр почтой. А в Москве коллеги, видимо, не обратили на нее никакого внимания.

– Хорошо, давайте будем посылать такого рода документы телеграфом, – предложил Осадчий.

– Вы думаете, в этом случае их постигнет другая участь? – не унимался строптивый Вова Гвоздь.

– Тогда такие записки прочитают хотя бы Крючков или Медяник, – парировал резидент.

– Вилиор Гаврилович!.. Я понимаю, что вопрос о том, как послать документ… телеграммой или по почте, очень важен, – тихо и без эмоций в голосе сказал Орлов-Морозов. – Однако мне представляется… куда как более важным, что мы напишем в таких документах,… какие прогнозы представим начальству. В Москву… сейчас… по всем каналам… идет бравурная информация. Мол, революция набирает силу,… наши афганские друзья… добиваются существенных успехов в революционных преобразованиях, расширяют… свою социальную опору. Однако мы-то знаем,… что это не так. Мы знаем… что положение… в стране очень опасное. Как в таком… случае будет смотреться… наша информация на общем… фоне и будет ли…она правильно воспринята начальством.

– Это зависит от того, что и как мы напишем, – резонно заметил Осадчий. – Вот ты, Валерий, скажи, какой прогноз по поводу развития Апрельской революции ты мог бы дать?

Старостин, оторвавшись от подсчета изюминок в стеклянной чашечке, мрачно сказал:

– Самый безрадостный.

– Как бы нас… за такие прогнозы… не разогнали,… – за три выдоха высказал свои опасения Орлов-Морозов. – Я слышал, в Центре уже… обсуждался вопрос о целесообразности существования… кабульской резидентуры. Некоторые… считают, что… АГСА… вскоре будет способна передавать… необходимую информацию в Москву,… а резидентура не нужна.

Слушая эти слова заместителя резидента, Старостин не смог сдержать смешок. Все это заметили.

– В чем дело? – строго спросил Осадчий, грозно глядя на молодого оперработника.

– Знаете, о чем я сейчас подумал? О том, что такое совещание, как наше, уже проходило десять тысяч лет назад. Когда я слушал Александра Викторовича, мне на ум пришел один из эпизодов поэмы «Шах-наме»[38]38
  «Шах-наме» («Книга царей») – эпическая поэма, написанная в X веке великим персидским поэтом Фирдоуси. В этой поэме, в частности, повествуется о временах, которые даже в священной книге зороастрийцев Авесте (X–VI в.в. до н. э.) упоминаются как очень давняя древность.


[Закрыть]. Вот его суть. К злодею-царю Зохаку, который казнит тех, кто приносит ему плохие вести, приходят предсказатели будущего – мобеды. Они должны истолковать его сон:

 
Уста мобедов сухи, влажны лица,
Спешат друг с другом страхом поделиться:
Откроем тайну, истине верны, –
Пропала жизнь, а жизни нет цены,
А если правду скроем из боязни,
То все равно мы не минуем казни.
 

Осадчий звонко расхохотался. Появилась улыбка и на лице Орлова-Морозова. Вова Гвоздь по-дружески хлопнул Валерия по плечу. После этого участники совещания подогрели чай и довольно долго приводили друг другу свидетельства мудрости древних книг.

– Да, как сказал Екклесиаст, «…что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем…», – подытожил экскурс в историю Осадчий. – Однако давайте вернемся к нашим баранам. Я согласен с тем невеселым прогнозом, который вы предлагаете. Я тоже думаю, что Афганистан стоит на пороге войны. Причем не такой гражданской войны, в которой представители одного социального класса сражаются с представителями другого класса. Войны, в которой угнетенные выступают против угнетателей. Тут будет война большинства народа против правящего режима. Как показали гератские события, халькисты вряд ли смогут в дальнейшем достаточно надежно опираться на армию и полицию. Я думаю, что наша задача сейчас давать такую информацию, которая бы не оглушала, не шокировала московское начальство, а аккуратно подводила бы потребителей нашей информации к мысли об абсурдности химер Тараки, Амина и наработок некоторых наших партийных советников. В этой связи в ближайшие дни мы должны подготовить обстоятельную аналитическую справку, в той или иной степени закладывающую фундамент под наш прогноз. Она не должна быть совсекретной. Нужно, чтобы в Москве ее смогли прочитать как можно больше людей. Прежде, чем что-то доказывать начальству, с ним нужно провести ликбез. Как вы думаете, на какую тему должна быть такая справка?

– Учитывая, что в гератских событиях главной движущей силой было мусульманское духовенство, я считаю, что нужно подготовить документ о влиянии фундаменталистского ислама и мусульманского духовенства на развитие обстановки в ДРА, – предложил Хотяев.

– А материала… у нас для этого хватит? – поосторожничал Орлов-Морозов.

– Я думаю, что для такой справки можно использовать не только агентурную, но и открытую информацию. Да и Валерий, мне кажется, поделится архивами, которые он припасает для своей диссертации, – успокоил заместителя резидента Хотяев.

Через несколько дней Орлов-Морозов сидел в своем кабинете, надев на кончик носа учительские очки и попыхивая трубкой, читал представленную Хотяевым справку «О влиянии мусульманского духовенства на развитие политической обстановки в Афганистане». За столиком сбоку примостился в ожидании приговора автор документа, который нещадно смолил одну за другой дешевые сигареты «Ява».

«Как со всей очевидностью показал недавний мятеж в Герате, – читал заместитель резидента, – противники нового режима в своей пропагандистской деятельности намерены максимально использовать лозунги защиты ислама от пришедших к власти в стране безбожных прокоммунистических сил, а в своей организационной деятельности афганские контрреволюционеры намерены опираться на широкие возможности мусульманского духовенства (по иранскому образцу)».

– Тут, Володя, надо немного… подредактировать. И еще: дай одним абзацем,… как иранские… аятоллы использовали свое… положение в целях продвижения исламской революции.

Хотяев согласно кивнул.

«Ислам – религия, которую с молоком матери впитали и которой слепо следуют самые широкие народные и, главным образом, крестьянские массы Афганистана, – продолжил чтение Орлов-Морозов. – Эта религия на протяжении веков воспитывала людей в духе всеобщего мусульманского братства, предопределенности всего происходящего, то есть принципов, способствующих сглаживанию в сознании народа имеющихся социальных противоречий. Эта религия постоянно внушала афганцам идею превосходства благочестивого мусульманина по отношению к представителям других религий и уж, тем более, по отношению к атеистам, идею справедливости мусульманской общины и порочности светских принципов управления, существующих в других и, прежде всего, европейских странах.

Низкий образовательный и культурный уровень населения (около 90 % жителей Афганистана неграмотно), ограниченность общения жителей провинций с представителями образованных слоев общества, а также тот факт, что с момента возникновения афганского государства мусульманская религия являлась государственной религией страны и всякая возможность ведения атеистической пропаганды была запрещена, обусловили почти поголовную религиозность афганцев и безраздельное влияние мусульманского духовенства. На протяжении веков исламские верования тесно сплелись с национальными традициями афганского народа и образовали нечто вроде фильтра, через который проходят или не проходят предлагаемые обществу новые идеи, поступающие извне.

Свыше 98 % населения Афганистана исповедуют ислам. По данным афганской статистики, 80 % населения составляют сунниты и 18 % шииты. Мусульманское духовенство в стране представлено не менее чем 250 тыс. служителей культа. Одной из важнейших особенностей афганского мусульманского духовенства является его многоклассовая структура. Мусульманское духовенство существует во всех классах и социальных прослойках афганского общества и представлено людьми из этих классов и прослоек.

Значительно влияние духовенства в среде национальной буржуазии. Многие афганские предприниматели являются выходцами из религиозной среды или религиозными фанатиками. Например, такие крупнейшие торговцы, как Хак Мурад, Кари Яман и другие. Отдельные духовники, получившие первоначальные доходы от своей религиозно-проповеднической деятельности, вкладывали свои капиталы в различные предприятия, связанные с бизнесом, чем крепко связали себя с афганской и зарубежной буржуазией.

Так называемые “официальные духовники”, то есть такие, которые находились и теперь находятся на службе у государства (члены Главного управления по делам религии при Совете министров ДРА, духовники – сотрудники министерства юстиции, министерства информации и культуры, преподаватели факультета теологии Кабульского университета), тесно связаны с чиновничьей средой. Они, пожалуй, более чем остальные служители культа склонны к сотрудничеству с новым режимом. Однако при этом не следует забывать, что, сотрудничая с халькистами, они в то же время могут выполнять роль “подстав” религиозных авторитетов – врагов ДРА».