Электронная библиотека » Валерий Самунин » » онлайн чтение - страница 4


  • Текст добавлен: 11 марта 2019, 18:00


Автор книги: Валерий Самунин


Жанр: Книги о войне, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

Шрифт:
- 100% +

На маршруте Валерий и Виктор почти не разговаривали. Они не пытались обмениваться теми впечатлениями и выводами, которые приходили на ум. Однако, когда вернулись в посольство, у них не было разногласий по поводу того, что необходимо написать в Москву.

Можно себе представить, что пережил Осадчий, ожидая своих сотрудников из охваченного восстанием города. Когда они вошли в кабинет, казалось, что у него гора свалилась с плеч. Он сунул Валерию блокнот с бланками шифртелеграмм и велел ему срочно идти в кабинет Орлова-Морозова писать сообщение в Центр. Виктора оставил у себя, попросил его подробно рассказать об увиденном в городе, доложить свои соображения относительно шансов на победу той или иной стороны. Возможно, это был хитрый прием многоопытного начальника: после того как Валерий напишет свою телеграмму, у него появлялась возможность сравнить ее содержание с тем, что расскажет Виктор.

Минут через двадцать Валерий закончил свою работу. Получилось четыре страницы текста. Главным в телеграмме был категорический вывод о том, что восставшие имеют явное преобладание в боевой мощи, к тому же их моральный дух намного выше. В этой связи, на основании данных визуального наблюдения, проведенного в зоне боевых действий, следует ожидать, что к утру 28 апреля вооруженное сопротивление сторонников режима Дауда будет полностью сломлено и к власти придут лидеры НДПА во главе с Нур Мохаммадом Тараки.

* * *

В ночь с 24 на 25 апреля в дверь дома, где жил Бабрак Кармаль, позвонили. Гостей он не ждал. Внутреннее чутье подсказало профессиональному революционеру: пришли арестовывать. Бабрак доверял своей интуиции. Она никогда его не обманывала. Слишком много он пережил к тому дню: были и аресты, и слежка, и угрозы, и провокации. Все, как положено, если ты ступил на тропу борьбы. Не обманулся он и на этот раз. Когда Бабрак открыл дверь, в прихожую вошли два офицера полиции, одетые в новую, с иголочки, форму. Остальные полицейские остались снаружи. Офицеры вежливо представились, предъявили служебные удостоверения, спросили у хозяина дома его имя.

– А вы что, не знаете, кто я такой? – язвительно ответил Бабрак.

– Знаем, – спокойно ответил один из офицеров, симпатичный молодой человек с задумчивыми светлыми глазами. – Знаем, – повторил он, – но таков порядок. Вы же юрист, и не мы должны вам объяснять, как следует производить арест.

– Я Бабрак, сын Мохаммада Хусейна, – заложив левую руку за спину и гордо приподняв подбородок, ответил второй человек в НДПА.

Офицеры предъявили ему ордер, выданный главным прокурором, и сообщили, что по обвинению в организации незаконного массового шествия и собрания Бабрак Кармаль арестован.

Такое подчеркнуто вежливое поведение офицеров афганской полиции объяснялось тем, что накануне арестов министр внутренних дел Кадыр Нуристани лично провел инструктаж с участниками предстоящей операции, обратив их особое внимание на необходимость соблюдения законности и полицейской этики. Чтобы министр мог проконтролировать действия своих подчиненных, он приказал все разговоры в ходе задержания записывать на диктофон. Позже эти записи попадут в руки лидеров нового афганского режима.

Бабрак по случаю своего ареста не выразил ни протеста, ни беспокойства. Та политическая борьба, которую он вел почти тридцать лет, выработала в нем готовность к самым суровым испытаниям, к любым поворотам судьбы. Она превратила его в человека особого склада, живущего в недоступном большинству людей героическом измерении. Бабрак был профессиональным борцом, человеком идеи, ради торжества которой мог пожертвовать всем: материальным благополучием, свободой, здоровьем и даже жизнью. Тюрьма? Что ж, пусть тюрьма. Ему не привыкать. Еще в 50-е он, будучи студентом Кабульского университета, отсидел четыре года за участие в антиправительственных демонстрациях. Там, в тюрьме, он выбрал себе псевдоним Кармаль, что в переводе с пушту означает «трудящийся». Он не боялся тюрьмы. Не боялся он и насильственной смерти – казни или убийства из-за угла. Боялся он только одного: не выдержать, дрогнуть, сломаться, если спецслужбы применят изощренные пытки или психотропные препараты.

Сидя на бетонном полу в одиночной камере следственного изолятора МВД, Бабрак еще и еще раз пытался представить, какое преступление и в какой формулировке будет ему инкриминировано, какие вопросы ему зададут и что следует отвечать в ходе предстоящего дознания. Время шло. Тюремщик-хазареец с глупой и даже, как показалось Кармалю, виноватой улыбкой на лице принес сначала чай, затем обед и ужин. На все попытки заговорить с ним хазареец никак не реагировал. Время шло, но на допрос его так и не вызывали. «Арестовали, а теперь не знают, что со мной делать, ждут дальнейших указаний, – подумал Бабрак. – Ведь наверняка мой арест вызвал пусть и не однозначную, но достаточно острую реакцию в политически активной части афганского общества».

Он закурил. Прислушался к звукам, доносящимся из-за тюремных стен: гудкам автомашин, крикам торговцев. Кабул жил своей обычной жизнью. Кармаль поудобнее прислонился спиной к прохладной стене, глубоко вдохнул сигаретный дым, задумался.

Бабрак Кармаль был вторым человеком в партии. Вторым после Нур Мохаммада Тараки. Такое положение в какой-то мере ущемляло его самолюбие. Однако он понимал, что теперь, когда партия объединилась, двух равнозначных лидеров у нее быть не может. Поэтому необходимо поступиться своими личными амбициями ради консолидации всех национальных и революционных сил страны. Он всегда был вторым человеком в партии, с момента ее возникновения.

Бабраку вспомнился первый учредительный съезд НДПА, который прошел 1 января 1965 года в доме Нур Мохаммада Тараки. Тогда там собрались двадцать семь молодых мужчин, решивших посвятить себя «борьбе за лучшее будущее Афганистана». В гостиной рядами были расставлены складные металлические стулья. Неподалеку от двери, создавая теплый, домашний уют, потрескивала смолистыми арчевыми дровами печь-буржуйка.

Временным председателем съезда открытым голосованием избрали самого старшего из собравшихся делегатов – им оказался Адам Хан Джаджи, бывший военный пилот. Он, его заместитель и секретарь, которому поручили вести протокол, расположились за небольшим инкрустированным костью журнальным столиком. В первом ряду, слева, улыбаясь друг другу и обмениваясь короткими репликами, сидели Тараки и Кармаль. Говорить и аплодировать участники съезда старались тихо. Ведь собрание было подпольным, все помнили о конспирации, о том, что неподалеку от дома (на перекрестке двух переулков) бдительно несет свою вахту чоукидар[6]6
  Чоукидар – сторож, квартальный надзиратель, человек призванный наблюдать за порядком на вверенном ему участке и обо всех подозрительных моментах незамедлительно докладывать в полицию.


[Закрыть]
. Не ровен час, кто-то из соседей может позвонить в полицию и донести на пользующегося весьма сомнительной репутацией у властей хозяина дома.

На засыпанной снегом лужайке перед домом оставили охрану съезда – нескольких пришедших вместе с Кармалем крепких молодых парней. Время от времени эти «стражи», то ли проявляя бдительность, то ли для того, чтобы согреться, выходили за ворота и прогуливались по окрестным переулкам. Руководил группой охраны учащийся лицея «Хабибийя» Наджибулла по прозвищу «Бык». Тогда Наджибулла не мог даже представить себе, что пройдет двадцать лет, и он станет генеральным секретарем этой партии, а потом и президентом Афганистана.

Джаджи представил собравшимся Тараки, показал написанную им книгу «Новая жизнь», рассказал о его революционной деятельности. После этого слово взял сам хозяин дома. Но сначала он вынул из тумбочки небольшой кусок красной материи и бережно накрыл им журнальный столик, что произвело большое впечатление на всех присутствующих – опять долго и тихо аплодировали.

Тараки говорил об особенностях исторического развития Афганистана в условиях феодального деспотизма и антиколониальных войн афганского народа против британских колонизаторов, об усилении пагубного империалистического влияния на данном этапе развития страны, о нынешней социально-экономической отсталости, о прогрессивных и революционных движениях прошлого и о необходимости создания новой, опирающейся на научную теорию партии. Затем Тараки зачитал подготовленные им заранее тезисы программы и устава организации.

После этого председатель собрания представил Кармаля, который выступил с хорошо продуманной речью, касающейся главным образом основополагающих принципов деятельности будущей партии. «То состояние, в котором на данный момент пребывает афганское общество, не оставляет иллюзий относительно возможности проведения в нем немедленных радикальных прогрессивных преобразований, – горячо говорил Кармаль. – Однако плохими мы будем революционерами, если, убедившись в этом, останемся сидеть сложа руки! Нужно действовать ежедневно, ежечасно, чтобы подготовить народные массы к активному участию в политической жизни страны. Нужно сделать все возможное, чтобы заставить правящую власть на демократической основе допустить к управлению страной как можно более широкие слои населения Афганистана».

Заслушав выступления лидеров, участники съезда перешли к обсуждению основных положений программы и устава партии.

В перерыве, разбившись на группы, пили чай с печеньем, изюмом и орешками, толпились в прихожей и гостиной, спорили. Адам Хан Джаджи, постелив в дальнем углу молитвенный коврик, совершил намаз. Один из делегатов спросил Тараки: «Кто тебя уполномочил нас собрать? Кто тебя поддерживает?» На что тот с кроткой улыбкой ответил: «Собственная воля и народ Афганистана».

После перерыва много спорили по поводу будущего названия партии. Принимали проект устава и программы. Генеральную линию обозначили так: «Построение общества, свободного от эксплуатации человека человеком». Идейно-теоретическими основами был обозначен марксизм-ленинизм. Сама партия была названа «авангардом и представителем рабочего класса и всех трудящихся классов Афганистана».

Бабрак пытался против такой формулы протестовать. Ну, какой в феодальном Афганистане рабочий класс? Однако дискуссии не получилось. Тараки отвел его в сторону: «Советским товарищам понравится. Я с ними советовался». Тут уж крыть было нечем.

Перед началом голосования за кандидатуры в состав ЦК решили, что каждый делегат должен коротко представить самого себя. Шах Вали, выступив, попросил обратить внимание, что он является представителем класса буржуазии и поэтому способен ошибаться. Нур Ахмад Нур пошел еще дальше: он признался, что его отец является крупным феодалом и даже содержит свою личную тридцатитысячную армию. Пока «делегаты» съезда «переваривали» эту информацию, Нур Ахмад Нур пообещал, что отныне люди, преданные его отцу, будут служить партии.

Бабрак, хотя и имел псевдоним Кармаль («трудящийся»), на этом съезде выглядел не более пролетарием, чем остальные. Ведь его отец был генерал-губернатором провинции Пактия, и все это знали. Ну и что? Зато все знали и другое, главное: он с юных лет стоял во главе революционной молодежи, организовал множество антиправительственных выступлений, за одно из которых был исключен из университета и отсидел срок в тюрьме. Ну а что говорить о Тараки? Да, он действительно родился в небогатой семье крестьян-пуштунов, выходцев из кочевого племени. Но его родители умерли, когда он был еще ребенком. И тогда его взяли на воспитание муж и жена – англичане, проживавшие в Британской Индии. Тараки, как и большинство других участников учредительного съезда, никогда не работал ни у станка, ни в поле, и никоим образом не принадлежал к «трудовому сословию». Он был писателем, журналистом, чиновником министерства информации и культуры, пресс-атташе афганского посольства в Вашингтоне, переводчиком американского посольства в Кабуле, но никак не рабочим или крестьянином.

Втайне, в глубине души, Бабрак Кармаль очень хотел стать руководителем создаваемой партии. Но он хорошо понимал, что на фоне богатой политической биографии Тараки, который еще в сороковые годы примкнул к прогрессивному движению «Виш залмиян» («Пробудившаяся молодежь»), его революционные заслуги выглядят не столь внушительно. К тому же Бабрак догадывался, что не только ему одному, но и каждому из участников съезда по отдельности Тараки уже успел «под большим секретом» намекнуть на имеющиеся у него «особые контакты с советскими товарищами». Надо сказать, что хозяин дома, а впоследствии и его ближайшие соратники с целью повышения своего авторитета всегда с немалым успехом спекулировали на значительно преувеличенных, а зачастую и попросту придуманных ими «особых контактах с советскими товарищами». В этой среде такие контакты были в большой цене.

Приступили к выборам. Каждый голосовал за кого хотел. В итоге семь человек стали членами ЦК, четыре – кандидатами. Состоявшийся сразу после этого пленум большинством голосов избрал Нур Мохаммада Тараки первым секретарем ЦК Народно-демократической партии, а Бабрака Кармаля – его заместителем.

В два часа ночи съезд закончил работу, и делегаты – кто пешком, кто на велосипедах – отправились по своим домам.

Размышляя о судьбе партии, Бабрак в очередной раз вспомнил о том, что уже тогда, на учредительном съезде, обозначились первые трещинки в «монолите партийного единства». Так, Джаджи – тот самый, кто был председателем съезда, – не обнаружив себя в числе членов ЦК, настолько обиделся, что на другой день покинул их ряды. Трех человек – а именно Кармаля, Тараки и Бадахши – некоторые делегаты заподозрили в «двойном голосовании»: не только за других, но и за себя.

Эти трещинки быстро множились, расползались во все стороны. И в итоге образовали глубокую пропасть, надвое расколовшую партию. Кармаль вспомнил, что с самого начала возникли разногласия в вопросах стратегии и тактики. Тараки и его сторонники открыто называли себя «коммунистами». Они нацеливали партию на немедленное насильственное свержение правящего режима, а не на долгую систематическую работу с массами. Кармаль предпочитал более умеренные подходы. Не левацкие лозунги, а широкое использование легальных методов борьбы. Не насильственное свержение режима, а постепенное движение к национально-демократическим целям.

Начиная с 14 марта 1968 года, когда Бабрак Кармаль и его сторонники без участия Тараки начали издавать газету «Парчам» («Знамя»), раскол партии на две группировки оформился окончательно. И не только организационно, но и в терминах: сторонников Бабрака стали называть «парчамистами», а сторонников Тараки «халькистами» – по названию выходившей в 1965 году газеты «Хальк» (в переводе – «народ»).

Кармаль встал, прошелся по тесной камере, разминая затекшие суставы. Опять закурил.

«Зря они тогда не выбрали меня первым секретарем. Возможно, события в стране развивались бы совсем по иному. Некоторые члены ЦК и многие “кадры”[7]7
  Народно-демократическая партия Афганистана в то время имела следующую иерархическую структуру: первый секретарь ЦК, секретари ЦК, члены политбюро, члены ЦК, «кадры» партии, члены партии, сторонники партии.


[Закрыть]
партии не вышли бы из ее рядов. Не было бы более чем десятилетнего раскола. И уж никоим образом я не пустил бы в партию Хафизуллу Амина, ведь самые большие проблемы начались как раз тогда, когда он вернулся в страну после учебы в США, сошелся с Тараки, стал членом ЦК», – с грустью думал Бабрак.

Любой другой политик подытожил бы такие размышления банальностью: вроде того, что «история не знает сослагательного наклонения». Любой другой. Но Бабраку пришли на ум слова, написанные иранским революционером Касеми в ночь перед расстрелом: «Наша весна прошла, прошлое прошло, и я иду вперед к своей судьбе…»

«Да, – думал Бабрак, – Дауд выбрал очень удачное время для разгрома нашей партии. Еще год назад ему это было не очень-то нужно. Тогда партия, разделенная на враждующие группировки, пожирала сама себя. Ну а годом позже это было бы ему не по силам. Ведь около девяти месяцев назад обе группировки приняли решение об объединении и этот процесс начал набирать силу».

Он огорченно покачал головой, снова вспомнив подробности прошлого раскола партии и вражды между халькистами и парчамистами. Ему теперь было неприятно думать о том, как члены одной партии, не жалея обидных и даже бранных эпитетов, щедро обменивались взаимными обвинениями: сторонники Тараки называли парчамистов «продажными слугами аристократии», а Кармаль и его люди определяли халькистов как «полуграмотных лавочников» и «пуштунских шовинистов».

И уж совсем нечестным приемом в этой внутрипартийной сваре были личные обвинения в адрес каждого из лидеров НДПА. Кармаль знал от людей Тараки, как тот пытался опорочить его в глазах советских товарищей. В своих посланиях в международный отдел ЦК КПСС, он, в частности, пытался уверить московских друзей в том, что Кармаль связан с афганской контрразведкой и разведкой ФРГ.

Но и сам Бабрак, хотя он и не был верующим мусульманином, поступил в отношении Тараки в соответствии с исламским принципом кисас («воздаяние равным») – око за око, зуб за зуб. Когда представился удобный случай на встрече с советским товарищем в Кабуле, он – хотя это и было ему очень неприятно – стал обвинять руководителя «халька» в перерождении, сомнительных связях с американцами и англичанами, в злоупотреблениях денежными средствами, направляемыми по линии ЦК КПСС на нужды НДПА. Советский товарищ – это был сотрудник резидентуры КГБ Алексей Петров – тогда спокойно и даже с долей иронии выслушал «ужасные» обвинения в адрес Тараки. Затем как ни в чем не бывало он призвал Кармаля в интересах общего дела забыть о личной неприязни к своему оппоненту, поступиться собственными обидами ради достижения единства партии. Судя по тону, каким все это было сказано, Кармаль понял, что его куратор излагает не свою собственную точку зрения, а установку, разработанную в Москве.

Такая же воспитательная беседа была проведена с Тараки. Сотрудник разведки дословно зачитал ему директиву ЦК КПСС: «Ваша междоусобная борьба, принявшая, к сожалению, затяжной характер, ведет к ослаблению обеих сторон, вносит раскол в ряды прогрессивных сил… Создавшееся положение может радовать только внутренних и внешних врагов Республики Афганистан, организующих антиправительственные заговоры, саботаж и другие враждебные новому режиму акты, стремясь реставрировать прежние порядки. В этой чрезвычайно сложной обстановке все прогрессивные силы должны отбросить прочь разногласия и объединить свои усилия на оказание всемерной поддержки республиканскому режиму, укреплению его социальной базы и организации отпора внутренней и внешней реакции».

Москва однозначно выступала не только за объединение партии, но и против любых шагов, способных повредить режиму Дауда. Когда афганский лидер в 1974 году впервые посетил советскую столицу в ранге главы государства, то он в беседе с Брежневым посетовал на то, что по данным органов безопасности левые силы якобы вынашивают планы по отстранению его от власти, если Дауд не пойдет на ускорение социально-экономических преобразований и не встанет на путь вначале некапиталистического, а затем социалистического развития. Леонид Ильич, выслушав гостя, выразительно приподнял свои знаменитые брови и укоризненно глянул в сторону секретаря ЦК по международным вопросам Б. Пономарева. «Мы это поправим», – пообещал он Мохаммаду Дауду.

И действительно, сразу после визита резиденту КГБ была направлена телеграмма, в которой настоятельно рекомендовалось встретиться с К. Бобраком (так в то время советские руководители называли Бабрака Кармаля) и М. Тараки и еще раз обратить их внимание на необходимость сплочения «парчама» и «халька» «с целью защиты интересов рабочих, крестьян, всех трудовых слоев афганского общества на базе сотрудничества с республиканским режимом и правительством республики во главе с М. Даудом» (курсив наш. – Авт.)

Шло время. Постепенно рекомендации Москвы об объединении партии становились все более настоятельными. На встречах с Тараки и Кармалем советские друзья все чаще требовали ответа на вопросы: что же все-таки необходимо для достижения единства партии и как долго еще придется ждать, пока оно наступит?

Тараки в таких случаях обычно заявлял, что он не против единства, если парчамисты, на правах «блудного сына», покаявшись в «узколобом сектантстве» и в «ревизионизме», вернутся в состав НДПА. Кармаля такая позиция не устраивала, поскольку в таком случае вся ответственность за более чем десятилетний раскол легла бы на него и его товарищей. Поэтому он настаивал на паритетном принципе объединения. Его позицию поддерживали люди со Старой площади.

После визита Дауда в Москву в апреле 1977 года, когда прозвучало сильно обеспокоившее Брежнева высказывание афганского президента по поводу НДПА, мол, «дружба между двумя странами не нуждается в посредниках», Тараки подвергся жесткому прессингу. Советские кураторы уже не уговаривали, а требовали прекратить распри, иначе Москва не будет оказывать партии ни политическую, ни материальную поддержку. В мае-июне 1977 года состоялись встречи специально приезжавших из Москвы сотрудников международного отдела ЦК КПСС с лидерами НДПА. Сам Тараки тоже выезжал в Советский Союз якобы на лечение, хотя на самом деле – для консультаций на Старой площади. Постоянно проходили напоминавшие базарный торг переговоры между Тараки и Бабраком. В результате была подготовлена почва для проведения объединительной партийной конференции. Такая конференция состоялась 3 июля 1977 года, а через два дня прошел пленум ЦК НДПА, на котором Тараки был избран генеральным секретарем партии, а Бабрак Кармаль, Нур Ахмад Нур и Шах Вали стали секретарями ЦК.

На недавних демонстрациях протеста после убийства Хайбара генсек и Кармаль шли во главе колонны рядом, взявшись за руки. Внешне это выглядело так, будто между двумя старыми борцами нет никаких разногласий, они – одно целое, но Кармаль знал, что это лишь видимость. Все еще впереди – новые споры, неприятие друг друга, война. «Все впереди и ничего изменить нельзя», – с горечью обреченно подумал он «Итак, что же мне могут инкриминировать? – снова спросил себя Бабрак. – Может ли прокуратура обвинить меня в нарушении закона о публичных собраниях? Может, но вряд ли это будет достаточно обоснованное обвинение. Ведь мы не должны были запрашивать разрешения на проведение похорон нашего товарища. Похороны – это ритуальный обряд, а не публичное собрание. Да, пусть эти похороны вылились в массовую политическую демонстрацию! Но какой закон ограничивает число людей, участвующих в похоронной процессии? К тому же этих людей никто не приглашал, не созывал. Они пришли сами, по своей воле, чтобы отдать дань уважения погибшему от рук убийц популярному политическому деятелю. Да, на могиле Хайбара звучали обвинения в адрес правящего режима, клятвы продолжить дело, за которое он отдал свою жизнь! Ну и что? А кто и каким образом должен определять темы выступлений во время погребения покойников? Таким образом, получается, что обвинения, которые могут выдвинуть против меня и других товарищей по партии, будут выглядеть малоубедительными, их легко оспорить. Но нет, Дауд не так прост! Если он решил покончить с нашей партией, ему нужны куда как более серьезные козыри. Ну, например, обвинение в заговоре, в попытке государственного переворота…»

Эта мысль сильно обеспокоила Бабрака. Он наконец-то понял, почему тревожные, дурные предчувствия преследовали его с того момента, как стало известно о гибели Хайбара. Взволнованный, он снова стал мерить шагами тесную камеру. «Да, скорее всего, это нечистая игра. Но кто дергает ниточки? Кто затеял все это? Дауд? А вдруг вовсе не его люди имеют отношение к убийству нашего товарища? Тогда кто? И еще вопрос – отчего враги выбрали жертвой не меня, не Тараки, а именно Хайбара? Ведь убить меня или Тараки было бы так же просто, как и его».

Член ЦК Мир Акбар Хайбар был найден убитым 17 апреля в 19 часов 55 минут на проезжей части улицы, ведущей от центра в сторону Старого Микрорайона, метрах в двухстах от моста через реку Кабул. Его тело обнаружили проезжавшие мимо полицейские. Но, скорее всего, убили Хайбара где-то в другом месте, а на дорогу выбросили уже мертвого. На следующий день о гибели оппозиционного политика в рубрике «происшествия» вскользь сообщило афганское радио. Власти пообещали провести тщательное расследование этого преступления, однако всем было ясно, что убийц никогда не найдут.

Хайбар был идеологом и одним из основателей НДПА, хотя в ее учредительном съезде не участвовал, так как в то время служил офицером полиции и формально не имел права заниматься политической деятельностью. В состав ЦК группировки «парчам» он вошел два года спустя, после ухода в отставку. Авторитет этого человека в партии был чрезвычайно высок. Ни один недостойный или несправедливый поступок не запятнал имя Хайбара. Даже в годы раскола и взаимной вражды двух группировок НДПА никто из халькистов не посмел упрекнуть его в чем-либо неблаговидном. Он был ярым поборником единства партии. Чистый, преданный благородной идее революционер.

«Почему же убили именно его? – размышлял Кармаль. – Не потому ли, что нашим врагам было необходимо спровоцировать меня, Тараки, членов ЦК, всю нашу партию на открытые выступления против режима. Не потому ли, что им нужно было добиться от нас таких действий, которые можно было бы квалифицировать как попытку организовать массовые беспорядки, восстание или что-то вроде этого? Я и Тараки, пожалуй, необходимы им как заговорщики, как государственные преступники, как главные обвиняемые на показательном судебном процессе».

Убийство Мир Акбара Хайбара всколыхнуло всю партию. Да и не только членов НДПА. Даже многие сторонники развития страны по западному образцу восприняли это злодеяние как «заговор темных сил», как неготовность режима Дауда к цивилизованному диалогу с оппозицией. Негодование кипело в обществе еще и потому, что столь подлое преступление бросало вызов основным принципам, содержащимся в древнем кодексе чести афганцев – пуштунвалай. Поэтому, когда весть об убийстве Хайбара пронеслась по Кабулу, город буквально содрогнулся от взрыва эмоций.

Лидеры партии тогда поняли, что превращение похорон Хайбара в массовую акцию дает им уникальный шанс продемонстрировать мощь и единство своей организации. Они хотели показать режиму Дауда и всему населению Кабула, что НДПА является не только самой многочисленной, но также и самой организованной политической силой в Афганистане. Накануне похорон были распределены функции и назначены ответственные. Кто-то заказывал катафалк и венки. Кто-то должен был подготовить транспаранты, знамена, портреты Хайбара. Большую группу девушек на нескольких грузовиках направили за город, в район Кухдамана, чтобы они собрали как можно больше цветущих там в это время года алых тюльпанов. Эти тюльпаны следовало раздать всем участникам траурной процессии. Были приглашены фотографы и кинооператоры. Из крепких молодых людей сформировали группу охраны членов ЦК. Был тщательно разработан маршрут траурной процессии – от места, где убийцы выбросили труп Хайбара, к кладбищу у подножия крепости Бала-Хиссар.

В день похорон Хайбара в траурном шествии приняли участие до пятидесяти тысяч человек. Следуя рекомендациям своих лидеров, многие партийцы пригласили поддержать эту акцию своих товарищей по работе или учебе, родственников, соседей. В рядах марширующих было очень много студентов, учащихся лицеев. Более половины демонстрантов составляли девушки, молодые женщины, которые эмоционально выражали свою скорбь и гнев, придавая тем самым особый драматизм тому, что происходило в этот день на улицах Кабула. Почти все участники процессии несли в руках букетики алых тюльпанов. Над головами демонстрантов развевались красные флаги, в обилии виднелись транспаранты и портреты Хайбара. После траурного митинга люди по одному двинулись мимо свежей могилы. Каждый проходящий бросал на нее свой букетик тюльпанов. К вечеру на том месте, где был похоронен афганский революционер, образовался огромный ало-зеленый курган. Похороны Хайбара были самой массовой политической демонстрацией за всю предыдущую историю Афганистана.

«Но странно, почему тогда власти не предприняли никаких провокаций в отношении участников шествия, не подтолкнули людей к стихийным беспорядкам? – продолжал размышлять Бабрак, расхаживая по тюремной камере. – Ведь сделать это было очень просто. Горючего материала было предостаточно. Студенты… Накал эмоций… С десяток, и даже меньше, провокаторов в колонну демонстрантов – и вот тебе схватки с полицией, погромы, стрельба… И бери нас тогда с Тараки и другими товарищами, и обвиняй нас тогда в попытке организовать восстание! Странно, почему же не было провокаций? А может, эту игру ведет вовсе не Дауд? Может, есть другая, более могущественная, более коварная, невидимая сила, заинтересованная в разгроме НДПА, в охлаждении отношений Афганистана с Советским Союзом? Конечно, Дауд многим кажется фигурой самостоятельной и независимой. Но кто знает, что происходит за кулисами? Что-то не так. Что-то явно не так…»

Время шло. Час проходил за часом. Ночь сменилась утром и днем. Кармаль чувствовал: за стенами тюрьмы происходит нечто очень важное. Какие-то события, на которые он теперь не в состоянии повлиять. Где-то вдали с лязгом прошли танки. Раздались выстрелы, сначала одиночные, затем разразилась настоящая канонада. Палитра привычных уличных шумов явно стала совсем другой: стихли крики торговцев, реже звучат клаксоны таксистов. Что происходит? «Мираб[8]8
  Мираб – человек, ответственный за распределение воды при орошении.


[Закрыть]
стал пленником потока…» – вспомнил он где-то прочитанный или услышанный от кого-то стих.

В тюремном коридоре послышались быстрые шаги подкованных армейских ботинок, какие-то военные команды, звон ключей.

Было около пяти часов дня, когда двери камеры с лязгом распахнулись, и вошедший майор в черном танковом комбинезоне и шлемофоне с автоматом в руках, радостно улыбаясь, объявил, что товарищ Бабрак свободен.

– Что происходит? – спросил он танкиста.

– Революция! – пылко ответил офицер.

– Что с Тараки?

– Его и товарища Амина, как и вас, только что освободили из тюрьмы.

– А что с Даудом?

– Не знаю. В Арке пока идет бой. Поэтому, товарищ Кармаль, я должен отвезти вас в безопасное место.

Бабрак в окружении возбужденных офицеров и солдат вышел из здания МВД. Он с наслаждением вдохнул свежий воздух. Небо было затянуто черными тучами. Где-то, но теперь уже за горами, все еще сверкали молнии, однако в городе дождь закончился. Гроза уходила за горизонт. Пахло весной.

* * *

Для афганского президента начало этого дня не предвещало никаких неприятностей. На утро было назначено заседание кабинета, где Дауд хотел продолжить начатое накануне обсуждение только одного, но очень важного вопроса: как поступить с арестованными смутьянами и с их политической организацией? Разговор об этом начался в правительстве еще вчера, но поскольку мнения разделились, дискуссию было решено продолжить 27 апреля. Одни министры считали, что ничего особенного не произошло и дело надо спустить на тормозах, другие выступали с требованием жестких мер, говорили о том, что пора объявить военное положение и наказать зачинщиков антиправительственной демонстрации по законам военного времени. Особенно непримирим был министр внутренних дел Нуристани: «Казнить их немедленно, без суда и следствия, иначе нашу страну ждут неисчислимые бедствия». Дауд колебался. Как обычно, он хотел выслушать своих министров, прежде чем принять окончательное решение. «Казнить? – размышлял он. – Но что подумает о нас мировое сообщество? И потом, не станут ли эти люди, приняв мученическую смерть, героями? Не вызовет ли такой шаг новые потрясения в обществе?»


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации