Текст книги "Смертоносный вирус «А». Кто «заразил» СССР Афганской войной"

К вечеру в его доме на ужин по давно заведенному порядку должны были собраться все члены многочисленного семейства Дауда, так было всегда по четвергам и еще ничто не могло нарушить эту традицию.

Однако едва министры приступили к своему совещанию, президенту сообщили о танках, которые направляются к центру города. Он немедленно связался с министром обороны и начальником Генерального штаба: что у вас там происходит? Но никакого внятного ответа не получил. Тогда Дауд позвонил в штаб ВВС и ПВО, а также командиру Центрального армейского корпуса. Отдав необходимые распоряжения, он вернулся в зал заседаний, дискуссия продолжилась. А ровно в полдень по дворцу ударили танковые пушки.

Дауд предложил участникам заседания – тем, кто пожелает – покинуть президентскую резиденцию. Часть министров сделала это, сославшись на необходимость присутствовать на своих рабочих местах, другие остались, только перешли в подвальное помещение, где была зимняя оранжерея. Туда же спустились сам президент и члены его семьи (жена, дети и внуки), министр внутренних дел Нуристани, вызвавшийся лично охранять Дауда, вице-премьер и министр финансов А. Илла и еще несколько человек.

Штурмом взять президентский дворец было действительно непросто. Обнесенный высокими стенами, с хорошо организованной системой обороны, Арк представлял собой почти неприступную крепость. Но была одна проблема, которая сейчас сильно беспокоила президента. Дауд знал: среди 1600 гвардейцев, охранявших дворец, немало сторонников НДПА. Служба безопасности не раз докладывала ему об этом. Совсем недавно президент отправил в почетную ссылку – военным атташе в Индию – командира гвардии Зию Маджида, который не особенно скрывал свою причастность к партии. Увы, остальных вычистить не успел. И вот теперь за это придется расплачиваться.

Начальник связи гвардии – невысокий, сиплоголосый, с лицом, сплошь изрытым оспой, старший капитан Голь Ака – позаботился о том, чтобы с началом путча испортить почти все телефонные линии, соединявшие дворец с внешним миром. Поэтому Дауд не смог призвать на помощь верные ему воинские части. Еще один офицер из-за укрытия обстрелял машину президента, когда тот решил покинуть Арк, чтобы лично возглавить сопротивление путчистам. При этом сын Дауда был тяжело ранен, а сам президент отказался от рискованной затеи.

Около трех десятков офицеров входили в эту «пятую колонну», впоследствии почти все они будут щедро вознаграждены, получат генеральские звания и высокие должности.

Даже начальник президентской гвардии Сахиб Джан был хорошим другом многих офицеров, близких к высшему руководству НДПА. Но в тот день, он, верный древнему кодексу чести пуштунов, до конца исполнял свой долг – дрался с оружием в руках, защищая президента и правительство. В результате начальник гвардии был захвачен в плен и впоследствии казнен.

О Дауде писали и говорили всякое. Близко знавшие президента люди отмечали его недюжинную силу воли, ум, опытность в ведении тонких политических игр. Многие подчеркивали суровый, жесткий, даже жестокий характер сардара, его коварство, злопамятность. Говорили о почти нескрываемом высокомерии и тщеславии Дауда. Он гордился не только своей принадлежностью к правящему клану Афганистана, но и своим пуштунским происхождением. Президент ни на йоту не сомневался в том, что афганцы в большей степени, чем иные иранские народы, по крови, на генетическом уровне унаследовали благородные черты натуры своих давних предков – арийцев[9]9
  Арии («благородные») или, как их чаще принято называть, арийцы, действительно были предками группы народов, говорящих на языках иранской группы (персы, таджики, пуштуны, курды, осетины и др.), а также некоторых народов, населяющих Индию.


[Закрыть]. Возможно, поэтому в начале своего президентства он намеревался переименовать Афганистан в Ариану. Поведение Дауда, его отношение к жизни в главных, кардинальных вопросах определялось принципами кодекса чести афганцев (пуштунвалай), примерами доблестных деяний его предков. Оказавшись перед лицом смертельной опасности, под огнем танков, под бомбами и ракетами, рвущимися у него над головой, поняв, что игра проиграна, президент повел себя так, как должен был вести себя в такой ситуации афганец. Даже его враги впоследствии отдадут должное его мужеству и благородству.

Сразу после начала осады Дауд распорядился доставить во дворец всех членов своей семьи – родного брата, жену, детей, внуков. Ему предложили укрыться в посольстве Франции, которое располагалось вблизи Арка, французы были предупреждены и дали согласие на это, но президент решительно отказался: «Нет, я остаюсь здесь». Такое же решение приняли и все члены его семьи.

* * *

После своего освобождения почти все руководители НДПА собрались в офисе «Радио Афганистана», ставшем штабом восстания. День 27 апреля близился к концу. Из разных мест сюда то и дело поступали сообщения о захвате главных правительственных и силовых учреждений. К вечеру восставшие не контролировали, пожалуй, лишь один важный объект – им был президентский дворец Арк. Но уже все испытывали эйфорию от ощущения близкой победы. Кабул, а вместе с ним власть над Афганистаном, были в их руках. Дело оставалось за малым: ворваться во дворец и поставить точку.

В коридоре, где сновали вооруженные автоматами офицеры и солдаты, Бабрак Кармаль столкнулся с другим членом ЦК, парчамистом Сулейманом Лаеком. Этот колоритный, мрачноватый с виду пуштун был известен как тонкий лирический поэт и интеллектуал. Лаек тоже только что покинул стены следственной тюрьмы, куда явился сам, добровольно, узнав о заточении своих товарищей. Они обменялись долгими традиционными приветствиями, затем отошли к окну.

– Значит, революция? – кивнув в сторону улицы, вопросительно сказал Бабрак.

– Скорее, военный путч. Но видит Аллах, мы к этому непричастны. Все происходит помимо воли центрального комитета. Халькисты так решили… А победителей не судят, верно?

– Верно, – хмуро подтвердил Бабрак. – Не судят. Теперь главное – не дать этим авантюристам наделать глупостей. Если прольется большая кровь, история нам не простит.

– Кровь уже пролилась. И, вот увидишь, прольется еще. От нас теперь мало что зависит. Коней оседлали военные – они будут скакать во весь опор и махать саблями направо и налево. Всех порубят – и правых, и виноватых.

Кармаль рассказал, как во время их короткого пути из тюрьмы в офис «Радио Афганистана» Хафизулла Амин на людном перекрестке вылез из люка на броню, нацепил на себя давно снятые наручники (да и был ли он раньше в наручниках – это еще вопрос) и стал картинно размахивать скованными руками перед прохожими. «Пора разорвать цепи, которыми ненавистный режим сковал весь народ, – кричал Амин. – Да здравствует свобода!» Вот он и будет главным героем этой «революции», все сливки снимет.

– Это похоже на правду, – согласился Лаек. И понизив голос, произнес: – А знаешь, о чем говорят между собой многие товарищи? О том, что вовсе не люди Дауда причастны к убийству Хайбара. Будто бы это сделали уголовники, – тут он сделал многозначительную паузу и закончил почти шепотом, – по приказу Амина. Типичная, просто классическая провокация, призванная раскачать корабль.

– Ну, если это так, тогда получается, что все пока идет по его сценарию. Если только это так…

И словно в подтверждение его слов их пригласили в комнату, где начиналось заседание Военно-революционного совета. Вел его Хафизулла Амин – он, как заправский полководец, раздавал приказы летчикам, танкистам, спецназовцам. Генеральный секретарь партии Тараки влюбленно глядел на своего ученика. «Мы с тобой должны осуществлять политическое руководство восстанием, – шепнул он Кармалю. – А всю грязную работу сделают военные и товарищ Амин».

«Радио Афганистана» прекратило свое вещание примерно в 11 часов утра, сразу после того как здание, где оно размещалось, было окружено танками. Захватившие радио офицеры приказали сотрудникам редакций и техническому персоналу оставаться на своих рабочих местах, но к эфиру никого не допускали. Вещание возобновилось только тогда, когда закончилась гроза, бушевавшая над городом после полудня. Правда, никаких сообщений о происходящих событиях в эфире не прозвучало. Радио лишь транслировало напрягающие психику звуки метронома, военные марши и какие-то бодрые патриотические песни на языке пушту.

В семь часов вечера очередной военный марш неожиданно прервался. Потом послышались звуки переставляемых возле микрофона мелких предметов, шелест бумаги, невнятный шепот. Сначала выступил Хафизулла Амин, который объявил о переходе власти к военному совету. Затем он предоставил слово Ватанджару и Абдулу Кадыру. Было такое впечатление, что полковник буквально бегом ворвался в студию: его дыхание было неровным, голос постоянно срывался на фальцет.

«Это говорю я, полковник Абдул Кадыр, председатель Военно-революционного совета…» Далее в своей короткой речи Кадыр заявил, что национальные и прогрессивные силы страны, подвергшиеся необоснованным гонениям и репрессиям прогнившего, деспотического режима Дауда, силами вставших на путь вооруженной борьбы патриотов – солдат и офицеров афганской армии – свергли ненавистную народом власть. Дауду и некоторым его приближенным, по словам Кадыра, была предоставлена возможность сдаться и предстать перед судом народа. Однако бывший президент Афганистана и его приспешники оказали ожесточенное сопротивление представителям революционного командования и в результате перестрелки были убиты. Полковник Кадыр призвал военнослужащих армии и других силовых структур, продолжающих защищать уже несуществующий режим, во избежание ненужного кровопролития сложить оружие и подчиниться всем указаниям штаба революционного командования. Он заявил, что всю ответственность за поддержание порядка в стране берет на себя афганская армия. Затем он объявил о введении комендантского часа в Кабуле и в некоторых других городах страны.

Выступление руководителей военного совета в этот вечер транслировалось по афганскому радио несколько раз через каждые полчаса.

Правда, однако, заключалась в том, что законный президент Афганистана пребывал тогда в полном здравии и его не покидала решимость склонить чашу весов в этом сражении в свою пользу.

Озвучив намеренную ложь о его гибели, путчисты преследовали свою цель: вызвать смятение в рядах вооруженных сторонников Дауда, заставить их быстрее сдаться на милость победителей. Тогда же с помощью «пятой колонны» был запущен слух о том, что в случае продолжения сопротивления авиация сбросит на дворец мощную 500-килограммовую бомбу. В штабе восстания понимали, что им нужна немедленная, быстрая победа, что всякое промедление станет работать против них. Если Дауд сможет установить контакт с верными ему воинскими частями, подтянуть войска из Кандагара и Джелалабада, то ситуация сразу изменится отнюдь не в пользу восставших.

Штурмовики и боевые вертолеты усилили ракетные удары по убежищу президента. Верные люди из окружения Дауда сообщали, что дух гвардейцев с каждым часом слабеет и они вот-вот выбросят белый флаг. Но как поступить с Даудом? Ликвидировать при штурме как деспота и врага народа или захватить живым, чтобы затем предать революционному суду? Мнения по этому поводу разделились. Тараки, Амин и их соратники по фракции «хальк» высказывались за физическое истребление всего президентского семейства. Кармаль и другие партийцы из умеренных были за то, чтобы сохранить главе государства жизнь. Дискуссия вновь обнажила пропасть, лежащую между членами руководства партии. В своих спорах они дошли до того, что один из халькистов назвал Бабрака «прикормленным агентом Дауда» и предложил убить его вместе с деспотом. Но тут вмешался Тараки, огласивший свой окончательный вердикт: «Если Дауд и его люди прекратят оказывать вооруженное сопротивление и сложат оружие, их следует вывезти в безопасное место и обращаться с ними в соответствии с действующим законодательством и традициями афганского общества. Если же они продолжат оказывать сопротивление, то наши товарищи имеют право защищать свою свободу, личную безопасность и революционный порядок».

Однако в то же самое время Хафизулла Амин уже отдал своим людям другой приказ: «Сардар Мохаммад Дауд и его приближенные должны быть уничтожены».

Даже с наступлением темноты перестрелки в городе не утихали. А после полуночи, судя по зареву от пожаров, вспышкам взрывов, дорожкам трассеров в ночной мгле, боевые действия разгорелись с новой силой. Так продолжалось час-два. Затем интенсивность огня с обеих сторон пошла на убыль.

* * *

Наступал новый день, 28 апреля 1978 года. С первыми лучами солнца, когда муэдзин с минарета близлежащей мечети через громкоговорители призвал мусульман к утреннему намазу, президент собрал вокруг себя присутствовавших во дворце приближенных и офицеров личной охраны, пригласил командира гвардии. «Я уже сделал свой выбор и не отступлюсь от него. Вы же молоды, вам надо подумать о том, как сохранить себе жизнь», – сказал Дауд обычным для него, не допускающим возражения тоном. После этого он приказал Сахибу Джану передать гвардейцам свой приказ: «Во избежание ненужного кровопролития сложить оружие».

Вскоре после того, как внешняя охрана президента была распущена, в помещение, где находились Дауд, его жена, дети, внуки и некоторые приближенные, вошла группа военных во главе с невысоким офицером, который держался явно неуверенно.

Встав перед Даудом по стойке смирно, он отдал честь и представился:

– Капитан Имамуддин.

Дауд молча смотрел на офицера. Президент сидел лицом к входу в кресле, стоящем на большом темно-красном ковре. Рядом с ним, тоже в кресле, сидела его жена. Она с любовью занималась внуками, которые, расположившись на ковре, рассматривали картинки в детских книжках. Чуть поодаль от входа, поближе к цветнику на стуле, явно нервничая, сидел вице-премьер и министр финансов Абдул Илла. Справа от Дауда, сбоку от входа, на каменной кладке, ограждающей клумбы с кустами цветущих роз, находился министр внутренних дел Кадыр Нуристани. Он то и дело просовывал руку под лацкан пиджака, чтобы еще и еще раз нащупать рукоятку «Вальтера» в расстегнутой кобуре.

– Господин президент, – выдержав паузу, не очень уверенно продолжал Имамуддин, – политическая власть в стране перешла к Народно-демократической партии Афганистана. В соответствии с решением Военно-революционного совета вам надлежит сдаться.

Дауд, не понимая или делая вид, что не понимает, высокомерно закинул голову и тихим, но твердым голосом спросил:

– Кто тебя послал?

– Я выполняю приказ Военного совета революционного восстания.

В комнате опять воцарилась тишина. Дауд, не моргая, смотрел на парламентера, за спиной которого стояли три солдата – их автоматы были направлены прямо на президента, пальцы на спусковых крючках. Капитан Имамуддин, произнеся все те слова, которые ему велели сказать, теперь выглядел еще более растерянным, чем прежде. Дауд, казалось, глубоко задумался. Теперь его глаза глядели не вовне – не на людей, пришедших его арестовать, не на внуков, не на жену, не на министров, – а куда-то вовнутрь, к себе в душу. Пауза затягивалась. Жена Дауда позвала к себе внуков. Те бросили книжки и, прижавшись к ее коленям, удивленно смотрели на Имамуддина. Они еще никогда прежде не видели человека, который бы осмелился приказывать их деду.

И вдруг… с быстротой и ловкостью кошки, ловящей мышь, Дауд выхватил из кармана пиджака «дамский» бельгийский браунинг и выстрелил в Имамуддина. Пуля попала капитану в плечо. Офицер скорчился от боли, а стоявшие за его спиной солдаты открыли шквальный огонь из автоматов[10]10
  Впоследствии, сразу после переворота, капитан Имамуддин охотно рассказывал про то, как он лично застрелил «ненавистного сатрапа». Он стал генералом в вооруженных силах Афганистана. Однако затем, когда власть взяли моджахеды и политическая конъюнктура изменилась, Имамуддин категорически отрицал свою роль в физическом устранении афганского президента. Сейчас он живет в Западной Европе, работает школьным учителем.


[Закрыть]. Меньше чем через полминуты все было кончено. Президент, все его родственники и приближенные лежали на темно-красном ковре, истекая кровью.

Когда из оранжереи убирали трупы, на столике в глубине помещения зазвонил телефон. Трубку снял один из служащих. Услышав голос, он извинился и тут же подозвал врача.

– Это говорит Малалай, жена Абдула Иллы. Могу я поговорить со своим мужем?

– Простите, мадам, это невозможно.

– Где он? Что с ним? Он ранен, убит?

– Убит.

– Где господин президент? Я могу поговорить с ним?

– Он, его супруга, дети и внуки тоже убиты.

– До свиданья, – едва слышно прошептала женщина.

Малалай повесила трубку. Она еще раньше знала, что в конце концов случится что-то страшное. Знала еще тогда, в феврале этого года, когда двадцатидевятилетний Абдул Илла был назначен вице-премьером и преемником Дауда на посту президента Афганистана. Тогда же у них родился второй сын. «Как много счастья досталось нам! Разве так может быть долго!» – иногда с суеверным страхом думала Малалай.

Эта молодая, очень красивая женщина опустила колени на молитвенный коврик: «Биссме лляхи аррахман аррахим…» – начала она молитву за упокой души только что погибшего мужа. Молилась она недолго. Поднявшись на ноги, Малалай точно знала, как должна поступить. Она прошла в спальню, открыла ящик комода, где под кипами постельного белья был спрятан пистолет. Потом направилась в детскую. Сначала подошла к кроватке старшего, четырехлетнего сына. Он во сне сопел и ворочался. Почувствовав приближение матери, сын открыл глаза и улыбнулся ей. «Какой ты красивый, мой мальчик», – подумала Малалай и выстрелила ему в лоб. От выстрела проснулся и заплакал малыш. Малалай быстро подскочила к его постельке и застрелила его. В этот момент дверь в детскую с шумом распахнулась и в комнату влетел солдат, который несмотря ни на что, так и не покинул свой пост возле их дома в одном из переулков Карте-Се. Увидев солдата, Малалай мгновенно приставила пистолет к своему виску и выстрелила в третий раз…

* * *

Людей из президентского окружения расстреливали весь этот день и весь следующий день. Всего было убито около сотни человек. Число убитых из гвардейцев и военных перевалило за полторы тысячи.

Участники переворота обкладывали разрозненные группы офицеров и солдат, сражавшихся на стороне президента Афганистана, как охотятся за обложенной красными флажками стаей волков. Противники очень хорошо знали друг друга. Выражаясь буквально, они знали друг друга в лицо, поскольку где-то когда-то вместе учились, служили, участвовали в маневрах, жили по соседству. Проигравшие дневное сражение офицеры сопротивлялись до последнего патрона, хорошо понимая, что пощады им не будет.

Постепенно очаги боестолкновений стали перемещаться от центра Кабула в другие его районы. Под утро в непосредственной близости от комплекса зданий советского торгпредства и посольского гаража, на небольшом пустыре, заросшем молодыми платанами и ивами, завязалась ожесточенная схватка каких-то пеших подразделений. Продолжалась она чуть более часа, потом стихла. Едва первые лучи утреннего солнца осветили Кабул, в этой рощице появились солдаты, которые стали собирать и грузить в армейские автобусы оружие и тела убитых военнослужащих.

В то самое время, когда у стен, окружающих комплекс служебных и жилых зданий советского посольства, шел бой, когда пули то и дело со свистом пролетали над прогулочными дорожками, клумбами и детскими площадками, то врезаясь в стены домов, а то «дырявя» припаркованные на стоянках автомобили, в нашем торгпредстве умер один из его сотрудников – участник Великой Отечественной войны Иванов. Сердце ветерана не выдержало нервного напряжения. То, что происходило в Кабуле, слишком явно, слишком жестоко напомнило ему о тех ужасах, которые пришлось пережить на фронте более трех десятков лет назад.

Иванов был первым советским гражданином, причиной гибели которого стало «великое смятение», охватившее Афганистан тем весенним утром 1978 года.

«Мы выбили им зубы и стали свободными…»

Утро 28 апреля выдалось свежим и солнечным. Ни облаков, ни дымки над окружающими Кабул горами. Снежные вершины четко прорисовывались на фоне бездонного голубого неба.

– Сегодня дождя точно не будет, – сказал Старостин своей жене Тамаре, когда они садились в закрепленную за оперативным работником «Волгу».

Вообще-то по пятницам был выходной день, но сегодня, учитывая особые условия, они спозаранку поехали на работу. Тамара, как и все женщины, обычно очень интересующаяся прогнозом погоды, не обратила на слова мужа никакого внимания. Сейчас ей было не до атмосферных явлений. Тамару волновало другое: как там сын-пятилетка, которого они прошлым вечером оставили у друзей в посольском жилом городке? Не напугался ли войны? «Господи, помоги, хотя бы все было хорошо», – молилась Тамара про себя.

При выезде на проспект Дар-уль-Аман Старостины стали свидетелями жуткой сцены. Лейтенант и два унтер-офицера вели из переулка под прицелом автоматов молодого человека в офицерской форме, но без фуражки, без галстука, без ремня и портупеи. Пленник выглядел подавленным, безразличным ко всему. За группой военных на небольшом расстоянии, плача и причитая, семенила молодая толстоватая женщина с длинными распущенными черными волосами, в домашней рубахе, в золотистых тапках с загнутыми вверх острыми носками. Неожиданно женщина рванулась вперед, догнала военных. Она схватила лейтенанта за рукав и, глядя ему прямо в глаза, начала что-то быстро говорить, размахивая у него перед лицом свободной рукой. Офицер пытался что-то ей отвечать. Конвоиры отвели арестованного вперед и тоже остановились, наблюдая за своим начальником.

Чтобы не попасть под горячую руку, Валерий не поехал мимо военных, а очень плавно припарковался возле парадного крыльца одного из расположенных на улочке коттеджей. Лейтенант слушать женщину, видимо, не желал. Он оттолкнул ее не резко, а как бы отстраняясь, и быстро направился к арестованному, на ходу расстегивая кобуру. Пленник, поняв намерение своего палача, сам подошел к придорожной канаве, встал на колени и положил руки за голову. Офицер выстрелил ему в затылок. Тело пленника вздрогнуло. Раскинув руки, словно для дружеских объятий, он упал вниз головой в еще не просохшую после вчерашней грозы канаву. Женщина, истошно заголосив, бросилась к убитому. Она стала тянуть его на дорогу, то за плечи, то за ноги. Палач и его спутники быстро скрылись в одном из переулков.

Когда Валерий вошел в кабинет Осадчего, он понял, что начальник торопится: Вилиор Гаврилович с нескрываемым раздражением, чертыхаясь, собирал в папку какие-то бумаги. Выглядел резидент очень плохо. Лицо его отекло, веки опухли, а под покрасневшими глазами образовались синие мешки. На письменном столе стояла кружка с недопитым чаем. На телеграммах из Центра лежали куски сахара, раскрытая пачка печенья. Возле книжного шкафа с многочисленными справочниками Валерий увидел койку-раскладушку с расстеленным жидковатым байковым одеялом и примятой подушкой.

– У тебя нет ничего срочного? – спросил резидент.

Из вопроса можно было понять: «Не лезь ты ко мне сейчас со своими делами. Разве не видишь, что мне не до тебя?».

От резидента Валерий отправился к его заму Орлову-Морозову.

Как всегда подтянутый, в элегантном костюме, тот спокойно сидел за письменным столом, держа в руке перьевой серебряный «Паркер» ручной работы, читал телеграмму. Во рту он, как обычно, держал ароматно дымящуюся, изящную английскую трубку.

Уставившись в препарируемый Александром Викторовичем текст, справа от него, за столиком, приставленным к письменному столу, всклокоченный, с сигаретой «Ява» во рту, нога на ногу, примостился аналитик резидентуры Владимир Хотяев. Заместитель резидента безразлично взглянул на Валерия поверх красующихся на кончике его носа прямоугольных «учительских» очков. Затем едва заметным жестом пригласил его сесть напротив Володи. Закончив правку информационной телеграммы, он аккуратно подвинул листы телеграммы Валерию, едва выдохнув: «На… почитай»…

С Орловым-Морозовым Валерий был знаком с первых лет своей работы в Центре. Он с симпатией и доверием относился к заместителю резидента, который был лет на десять старше его.

Сейчас Валерий внимательно прочитал готовую к отправке телеграмму. В ней по результатам уже добытых его коллегами сведений и данных ночного прослушивания эфира сообщалось о жертвах каждой из участвовавших во вчерашних боях сторон. Говорилось о полном поражении президентской гвардии, которая потеряла убитыми и ранеными не менее трех четвертей своего личного состава, о пока неизвестном количестве погибших в различных воинских частях афганской армии, где гибель солдат и офицеров в день переворота произошла не только в результате боестолкновений с восставшими, но и из-за внутренних «разборок».

Заканчивалась телеграмма такими словами:

«Мы хорошо понимаем, что (как бы мы ни пытались отрицать свою непричастность к событиям в Кабуле), по мнению большинства афганцев, а также в пропаганде западных СМИ, военный переворот в Афганистане будет неизбежно увязываться с геополитическими устремлениями Советского Союза в этой части мира и с проводимой им антиимпериалистической политикой. Мы не сомневаемся, что все просчеты новой власти в конечном итоге будут вменены нам. Потому мы считаем целесообразным максимально повлиять на пришедших к власти афганских друзей в плане ограничения их репрессивных действий против бывших сторонников режима Дауда, привлечения даудовских кадров к участию в проведении прогрессивных реформ. При этом мы, однако, сомневаемся, что наши доводы подействуют на Тараки и его сподвижников, пока в переговоры с ними не вступят более авторитетные фигуры, чем наш оперработник. В этой связи предлагаем завтра, 29 апреля с.г., или в последующие дни через наши возможности организовать негласную встречу совпосла с Тараки в корпункте ТАСС недалеко от совпосольства. Полагаем, что к этому времени посол будет обладать необходимыми полномочиями для проведения переговоров по изложенной тематике. В ходе такой встречи можно было бы также обсудить процедуру и формулировку признания нового режима в Афганистане».

Прочитав телеграмму, Валерий в красках рассказал о казни молодого офицера, которую он и его жена видели меньше часа назад по пути в посольство. Володя Хотяев от рассказа Валерия сильно возбудился и начал требовать, чтобы этот эпизод был обязательно вставлен в телеграмму. Или чтобы Валерием была написана отдельная, специальная телеграмма, в дополнение к предыдущей. У Володи была особая идея: всякие конкретные сюжеты, комиксы, мелодрамы, картинки оказывают куда большее влияние на стареющих советских руководителей, чем политические депеши и сухие цифры статистических данных.

Александр Викторович пару раз пыхнул трубкой и сказал:

– Нас и так наверху не слишком понимают… Вряд ли поймут нас и сейчас… Нужно чаще думать о людях, которым мы пишем… Поймут ли они нас или не поймут?.. Не будем давить на их… психику. А ты, Валера, сохрани эти свои впечатления до времени, пхх… – из трубки пошел очередной клуб ароматного дыма, – когда будешь писать мемуары. Если доживешь до такого времени…

Закончив свою тираду, он еле заметно улыбнулся. В это время в кабинете заместителя резидента позвонил телефон. В трубке послышался отрывистый голос Вилиора Гавриловича.

Орлов-Морозов, Володя и Валерий немедленно направились на совещание к Осадчему.

Войдя в кабинет резидента, Хотяев сноровисто подсунул на подпись начальнику только что обсужденную телеграмму. Вилиор Гаврилович на несколько минут – пока сотрудники здоровались и рассаживались – сосредоточился на тексте. Потом он одобрительно кивнул Хотяеву и размашисто подписал эту депешу в Центр.

Сев за стол, Осадчий одним взглядом охватил внешний вид «личного состава». Вроде бы общая картина не вызывала серьезных подозрений по части похмельности кого-либо из оперативных работников. А ведь повод для злоупотреблений был. За прошедшие сутки многие пережили, возможно, самые сильные впечатления в своей жизни.

– Вчера мы с вами не могли собраться из-за известных событий, – начал резидент не свойственным ему в обычной жизни зычным командирским голосом. – Каждый работал в «автономном режиме». Однако сейчас мы должны определиться. Я только что пришел от посла. При мне ему звонил Леонид Ильич Брежнев. Поэтому совещание у Пузанова несколько затянулось. Сейчас главная забота политбюро – это вопрос о признании нового режима в Афганистане. Я советовал Александру Михайловичу ответить, чтобы в Москве не слишком торопилось с официальным признанием новой власти. Пусть до нас это сделают какие-нибудь другие страны. Например, Болгария, Вьетнам, ГДР. А лучше бы, Индия. Как вы думаете, я прав? – При этом Осадчий, блеснув безупречно чистыми самозатемняющимися линзами «фирменных» очков, внимательно посмотрел на подчиненных. Возражений не последовало. – Сегодня у нас пятница. Встреч с агентами мало. Кто должен встречаться, пусть встречается. Но очень осторожно. По каждой встрече поговорим индивидуально. У кого нет встреч с агентами – все в город. Срочно собирайте отклики населения и иностранцев на то, что было вчера, позавчера… Вы меня понимаете? Все отклики несите Хотяеву. Ко мне только с серьезными вопросами. Особое внимание обратите на прогнозы развития политической ситуации. Сергей Гаврилович! – обратился резидент к офицеру безопасности Бахтурину. – К вам особая просьба. Срочно дайте мне полную информацию о пострадавших советских гражданах и о положении советской колонии в Кабуле и в других городах… Срочно!..

* * *

Владимира Хотяева сотрудники резидентуры за глаза называли Вовой Гвоздем. Володя это знал и не обижался. Те, кто его так называл, были в основном молодыми и смешливыми. Сорокалетний Володя казался им почти стариком. Аналитик резидентуры был высок ростом, тощ, прям фигурой, крючковат носом, кудряв прической. Напоминал англичанина. Но не эти внешние признаки стали причиной его прозвища. Владимир был несговорчив, иногда слишком прям и резок в суждениях, не шел на компромиссы, когда был уверен – и даже не очень уверен – в своей правоте. Иногда казалось, что Володя почему-то стремится умышленно раздражать начальство и нелюбимых им коллег. Ему всегда хотелось, чтобы откованный им в процессе умственных усилий «гвоздь» информации обязательно впился в ленивую задницу самому высокому начальнику в Москве и чтобы этот начальник, ощутив из глубины своего кресла боль Кабула, понял: нужно поступить так, как предлагает Вова.

Наступил вечер. Смеркалось. В общей комнате резидентуры было пыльно и накурено. Хотяев сидел там наедине с пишущей машинкой. Отхлебывая чай из полулитровой давно не мытой, рыжеватой по краям кружки, он курил и перебирал ворох принесенных ему отзывов о вчерашнем государственном перевороте. Бумажки в беспорядке лежали на его столе, сложенные вдвое и вчетверто, измусоленные в карманах оперработников, спутанные. В большинстве записок содержались восторженные отклики на приход к власти нового режима со ссылкой на «афганский народ».