Текст книги "Смертоносный вирус «А». Кто «заразил» СССР Афганской войной"

– Правильно! – отреагировал на эти слова Тараки. Он вскочил со своего места и пару раз энергично прошелся по кабинету, левой рукой слегка поддерживая жирноватый животик, а правую закинув за спину. – Правильно! А как вы думаете, товарищ Бабрак?

– Я всегда выступал за единство партии. И сегодня являюсь одним из наиболее яростных сторонников установления товарищеских отношений в партийных рядах. У нас нет и никогда не было разногласий по поводу целей нашей борьбы. В конечном счете и вы, и мы – коммунисты и «советисты». Однако мы не всегда соглашались друг с другом по поводу конкретных шагов. По поводу тактики партии, по ее кадровому составу. К сожалению, вражда в наших рядах затронула часть некоторых наших людей. Я думаю, что на расширенном заседании политбюро мы откровенно поговорим обо всем в присутствии товарищей, которых мы туда пригласим.

– Ну, так давайте проведем такое заседание, которое предлагает товарищ Амин! Действительно, все обсудим и решим, – резюмировал Тараки. При этом он подошел к мини-бару, налил себе в стакан виски, бросил в напиток пару кусочков льда и выпил содержимое стакана, не предложив никому к нему присоединиться.

Кармалю, как заместителю председателя Революционного совета и первому заместителю премьер-министра, при распределении государственных офисов предоставили огромный кабинет в одном из зданий на территории Дома народов.

Все в этом кабинете было не так. На дубовом, натертом до блеска красноватой мастикой паркете, на старинной мебели, на стенах – словом, всюду – виднелись разводы размазанной и не смытой пыли. Неприятное впечатление производили крашенные лет двадцать назад голубой краской казенные стены и золотая, отвисающая черной колышущейся паутиной, лепнина под высоким серо-бурым потолком. Этот кабинет изнутри пах гнилью, запах гнили шел из стен, от ненадежных деревянных балок. Обставлено помещение было массивной французской мебелью прошлого века. Размеры кабинета, грандиозность письменного стола, как казалось Бабраку, должны были подчеркнуть его невысокий рост, щуплость фигуры и нелепость занимаемого им поста.

Да, очень скоро лидер парчамистов понял, что попал в золотую клетку. Что никакой реальной власти у него нет и не будет. Что все его высокие должности – фикция, пустая формальность. Ему звонили, его посещали только ближайшие товарищи. И разговоры у них были лишь об одном – о том, как Тараки, Амин их соратники делят власть, творят беззаконие, повсюду задвигают парчамистов – так, словно они не их товарищи по партии, а самые злейшие враги. Бабрак выслушивал, обещал разобраться, но что он мог сделать? Никакой власти, никаких рычагов воздействия на ситуацию у него не было. Ему не носили на подпись документы, не знакомили с информацией, с ним не советовались по кадровым вопросам. Никакой государственной работы не было. Тараки после праздника Первого мая к себе его больше не приглашал.

Будь Кармаль Бабрак обычным чиновником-бюрократом, такое положение, пожалуй, ему бы очень понравилось. Сиди себе в большом кабинете, руководи полусонными подчиненными, раздавай интервью афганским и иностранным журналистам… А также используй административный ресурс в целях собственного обогащения, как это умело делают другие… Добывай через доверенных лиц деньги, вкладывай их в бизнес, пристраивай на теплые места друзей и родственников… Почему бы и нет?

Но Бабрак Кармаль никогда не был и не мог стать чиновником-бюрократом. Он был профессиональным революционером. Материальные блага его не интересовали. Ему требовалось действие. Он хотел видеть перед собой многотысячные клокочущие толпы. Он знал, что брошенная им с трибуны идея тут же обретает свое материальное воплощение. Люди возмущаются или ликуют. Народные массы будут делать то, к чему он их призовет. Кармаль просто не мог существовать без реального действия. Сидение в кресле и безделье сводили его с ума. А Тараки словно забыл о нем.

Сидя в своем большом и неуютном кабинете, с тоской глядя на молчащие телефоны, Кармаль предавался своим невеселым мыслям. Наверняка Тараки осведомлен о растущем недовольстве в среде парчамистов, которых активно изгоняют из армии и государственного аппарата. И ему, скорее всего, докладывают о том, что эти люди приходят ко мне, их вождю, и требуют, чтобы я организовал и возглавил еще одну, теперь уже «по-настоящему социалистическую» революцию, цель которой – свержение халькистов. Но если я решусь на такое, то новое восстание, скорее всего, провалится, а я, мои друзья и сторонники будут уничтожены.

Как-то к Кармалю пришел назначенный министром внутренних дел Нур Ахмад Нур со списком кандидатур на руководящие должности в МВД. Кармаль внимательно прочел этот документ. Задал несколько вопросов. Однако, получив исчерпывающие разъяснения Нура, согласился с ним.

В список вошли лояльные к новой власти представители прошлого режима – главным образом специалисты-криминалисты, технари и вспомогательный персонал. Было там также несколько человек, имевших непосредственные выходы на крупных феодалов и вождей племен. По партийному признаку в число вновь назначенных на высокие должности кандидатур вошло примерно равное число парчамистов и халькистов. Кармаль написал поверх этого списка: «Согласен».

После этого Нур понес документ на подпись Тараки. Тот, пробежав глазами список и не выразив никакого мнения ни об одном из кандидатов, посоветовал министру обратиться за консультацией к товарищу Хафизулле Амину. Нур Ахмад Нур, не сумев скрыть своего раздражения, довольно задиристо спросил:

– А какое отношение министр иностранных дел имеет к назначениям в министерстве внутренних дел?

Тараки интеллигентно улыбнулся, лукаво посмотрел на Нура и спокойно ответил:

– Ну, сынок, ты же не хуже меня знаешь, что до Апрельской революции товарищ Амин руководил подпольной организацией офицеров армии и полиции.

Министр внутренних дел снова отправился к Кармалю. Тот был буквально взбешен услышанным. Его и без того смуглое лицо почернело. Глаза засверкали недобрым огнем.

– Что будем делать? – спросил Нур.

– А что мы можем? Ведь без санкции премьер-министра вы не сможете утвердить кадровый состав руководства МВД, а без визы Амина он его не подпишет. У вас нет выхода.

Да, если второе лицо в партии и государстве было предано забвению, то глава внешнеполитического ведомства, напротив, вовсю пожинал плоды обрушившейся на него славы «героя революции». Еще недавно малоизвестный функционер НДПА Хафизулла Амин стал появляться везде и повсюду, как черт из табакерки. Когда к афганским властям обращались с какими-то вопросами иностранные представители, то на эти вопросы отвечал только товарищ Амин. Он всегда был готов лично встретиться с кем угодно, невзирая на статус иностранца или важность вопроса. Он умудрялся бывать на всех публичных собраниях, принимать участие во всех массовых мероприятиях. Его лицо постоянно сверкало белоснежной улыбкой с первых страниц афганских газет – всегда рядом с вождем, но, однако, несколько пониже и помельче, чем лучезарный образ «великого товарища Тараки».

Как-то в один из майских дней в пятницу – а это, напомним, в Афганистане выходной – Амин позвонил по обычному городскому телефону в советское посольство. Дежурный, не знавший персидского, не понял, кто это звонит и чего он хочет. На его счастье мимо, к выходу из посольства, шел заместитель директора советского Культурного центра, востоковед Будрин, которому дежурный и протянул трубку с просьбой «переговорить с иностранцем».

– Это Хафизулла Амин, первый заместитель премьер-министра и министр иностранных дел Демократической Республики Афганистан. Здравствуйте, товарищ! – послышался голос с другого конца провода. – Я звонил в кабинет товарища Пузанова, но там никто не берет трубку.

– Здравствуйте, товарищ Амин! Я заместитель директора Культурного центра СССР в Афганистане Руслан Будрин.

– Товарищ Руслан! Мне нужно переговорить с вашим послом. Хочу договориться о срочной встрече или хотя бы о срочном телефонном разговоре. Вы можете организовать наш контакт?

Будрин прикрыл микрофон телефонной трубки рукой и, сделав страшные глаза, зашипел на дежурного:

– Где сейчас посол? Ну?

– Он уехал в Наглу на рыбалку, будет к вечеру.

– Товарищ Амин! Наш посол в данное время покинул свою резиденцию. Он осматривает один из важных объектов советско-афганского сотрудничества к юго-востоку от Кабула. Прибудет, скорее всего, во второй половине дня, – перевел Будрин слова дежурного.

– Товарищ Руслан, можете ли вы позвонить мне сразу же, как только приедет посол? Запишите мой телефон. Я буду работать у себя в кабинете и ждать его возвращения в посольство.

Руслан Будрин тут же связался со вторым секретарем Дмитрием Рюриковым, который сразу пришел в служебное здание посольства. Руслан рассказал ему о звонке Амина и о беседе с ним. После этого Будрин и Рюриков почти до вечера играли в шахматы в фойе посольства – ждали посла.

Когда Пузанов приехал в посольство, он выслушал короткий доклад Будрина, а потом, пригласив Рюрикова следовать за ним, пошел в свой кабинет звонить министру иностранных дел ДРА.

Впрочем, Амин проявлял инициативы не только на ниве внешнеполитических дел. С первых же дней он стал внимательно следить за тем, что происходит в силовых структурах – в армии, МВД, службе безопасности. Все кадровые назначения там происходили только с его согласия. Начал он с Минобороны, убрав со всех сколько-нибудь значимых постов не только сторонников Кармаля, но даже политически нейтральных офицеров. Парчамистов увольняли, а начальниками над ними ставили вчерашних подчиненных. Причем среди этих вчерашних подчиненных были в основном пуштуны из пагманского племени харути, то есть родственники Амина.

В то же время были заключены под стражу или уволены со службы многие уважаемые генералы прошлых режимов. Даже такие, кто в свое время активно способствовал развитию советско-афганских армейских связей. В грязной и холодной камере тюрьмы Пули-Чархи оказался генерал-полковник Фарук – бывший начальник Генерального штаба, затем начальник военной академии, личный друг маршала Жукова. В конце ноября 1978 года только благодаря очень напористым усилиям Виктора Бубнова этот старый, больной и заслуживающий глубочайшего уважения человек был освобожден из тюрьмы.

* * *

– Вот так сразу, с корабля на бал? – удивился генерал Заплатин, когда прямо из аэропорта, едва он покинул прилетевший из Москвы самолет, ему предложили ехать на встречу с министром иностранных дел и заместителем премьера Хафизуллой Амином.

Встречавший его Экбаль Вазири, новоиспеченный начальник главного политуправления афганских вооруженных сил, широко улыбнулся и пояснил:

– Революция! У нас очень много дел. А товарищ Амин взял на себя обязанность курировать армию, помогать полиции, службе безопасности. Он работает двадцать четыре часа в сутки.

Хафизулла Амин сразу понравился Василию Петровичу. Живой, полный идей и желания немедленно претворить их в жизнь. Лишенное усов и бороды лицо. И все в нем – глаза, мимика, улыбка – излучали колоссальную энергию. Выразив искреннюю радость по поводу приезда советника, афганский руководитель принялся объяснять, чего он ждет от Заплатина.

– Понимаете, товарищ генерал, – с напором говорил вице-премьер, нетерпеливо посматривая на Экбаля, который переводил, – мы связываем со своей армией огромные надежды. У вас в Союзе революцию совершил пролетариат в союзе с беднейшим крестьянством. А у нас – армия. Офицеры и солдаты выполнили в Афганистане роль пролетариата. Мы через свою армию должны пропустить тысячи людей и воспитать из них стойких и идейных защитников революции.

Не буду от вас скрывать – ситуация непростая. После великой Апрельской революции мы были вынуждены заменить почти весь командный состав, убрать всех ненадежных офицеров и генералов. Им на смену пришли молодые, не очень грамотные люди. Вы скоро увидите их. Не удивляйтесь, если кто-то покажется вам неподготовленным. Их надо учить, воспитывать. И здесь решающую роль должны сыграть армейские политорганы.

Вот товарищ Экбаль – ему партия доверила создать эту структуру. Пусть вас не смущает то, что он человек сугубо гражданский. Товарищ Экбаль окончил философский факультет Московского университета, он старый и проверенный член партии. Дауд упрятал его в тюрьму за подрывную работу в вооруженных силах. Его жена и ребенок умерли от голода. Такие люди, как товарищ Экбаль, – золотой фонд нашей партии.

Заплатину понравилось, что Экбаль с трудом перевел последние слова. Он покраснел, смутился, стал запинаться и наконец совсем умолк, умоляюще глядя на Амина.

– Переводи, – жестко велел ему Амин. – У нас нет никаких тайн от советских друзей. Они должны знать, кто действительно герой, а кто только маскируется под настоящего партийца. К вашему приезду мы отобрали в армии кадры для их возможного использования на политработе. Пожалуйста, побеседуйте с каждым из этих людей и выскажите свое мнение. Очень прошу вас быть при этом максимально честным, и если кто-то вам не понравится, скажите мне, мы обязательно учтем вашу оценку.

Амин рассказал гостю о себе, о том, что учился в Штатах, что хорошо знает английский язык. Коротко коснулся ситуации в партии: «Ряды наши растут и крепнут. Партия стала грозной политической силой».

Напоследок условились встречаться каждую неделю. «Но если у вас возникнут вопросы, требующие немедленного совета, приходите ко мне в любое время», – сказал Амин.

После этого Экбаль повез Заплатина к главе государства. Тараки оказался совсем другим человеком. В отличие от взведенного, словно тугая пружина, Амина, генсек производил впечатление мягкого, улыбчивого дедушки. Казалось, он никуда не спешит и готов говорить с гостем на любые темы – от кабульской погоды до роли комиссаров в советских вооруженных силах. Что касается рабочих установок, то от Тараки прозвучали почти слово в слово те же просьбы: как можно скорее создать в Афганистане политорганы по советскому образцу, потому что армия есть основная опора новой власти.

Все следующие дни Заплатин посвятил беседам с отобранными офицерами. Их было человек тридцать. Двоих Заплатин забраковал сразу, причем одним из них оказался личный адъютант Тараки 25-летний офицер военно-транспортной авиации Гулябзой. Его кандидатура была заявлена на должность начальника оргуправления главпура. Однако на собеседовании герой революции заявил, что хотел бы совмещать свою работу в главном политуправлении с должностью адъютанта главы государства. И вообще, как было ясно из разговора, герой революции не собирался гореть на партийно-политической работе. Заплатину это не понравилось.

– Нет, так не пойдет, – прямо сказал он Гулябзою. – Выбирайте: или-или.

– У меня будет надежный заместитель, он справится.

– Вы даже себе не представляете, насколько важна должность начальника оргуправления. Этот человек должен стать сердцем, мотором политорганов. Так что никаких совмещений.

– Посмотрим, – ухмыльнулся Гулябзой и покинул кабинет.

Откуда было советнику знать, что этот молодой человек является чуть ли не приемным сыном генсека, который в нем просто души не чает. На следующий день Тараки в своей обычной мягкой манере попытался убедить советника пойти навстречу герою. Но Заплатин проявил неожиданное упорство.

– Если вы хотите создать работающий орган, тогда доверьтесь мне. Если же вам нужна декорация, тогда поступайте как знаете.

И вождь был вынужден согласиться. Начальником оргуправления стал племянник Амина, выпускник Ленинградской академии связи. Он хорошо говорил по-русски и показался советнику вполне подходящим для этой должности.

Сам того не сознавая, Заплатин после этого набрал очки в глазах будущего правителя Афганистана.

Но и с Тараки он сохранил добрые отношения. Глава государства принимал его чаще других советских товарищей. Даже главный военный советник генерал-лейтенант Горелов не мог так запросто навещать дворец Арк. С Гореловым у новой власти вообще все складывалось непросто. И Тараки, и Амин никак не могли смириться с тем, что генерал до этого был на короткой ноге с Даудом, пользовался его расположением, сопровождал его в поездках по стране. Заплатину стоило большого труда убедить афганских руководителей в том, что Лев Николаевич вполне лоялен революционным переменам, а его бесценный военный опыт может сослужить хорошую службу. В конце концов, с присутствием Горелова смирились, но полного доверия к нему так и не возникло.

Заплатин с большим энтузиазмом взялся за обучение отобранных офицеров. Правда, при составлении плана занятий он столкнулся с неожиданной проблемой. С чего начать? Чему посвятить самую первую, самую важную тему? Как политработник советской закалки, он предложил эту тему сформулировать следующим образом: «Великая Апрельская революция: ее историческое значение, уроки, выводы, необходимость защиты ее завоеваний». С точки зрения нашего политработника звучало совсем неплохо. Но Амин вдруг засомневался:

– А кто будет писать материал на эту тему? У нас внутри партии еще ничего не устоялось, по многим вопросам нет полной ясности. Нет, давайте с этим повременим.

Скорее всего, Амин при этом имел виду то, что именно он должен войти в историю как главный вдохновитель и организатор победы в Апрельской революции. Пока же – на этом этапе – ему приходилось делить лавры с Тараки, Кадыром, Ватаджаром. Да еще и Кармаль путается под ногами. Но, погодите, придет время, и мы все расставим по своим местам.

Тогда Василий Петрович предложил запасной вариант: «Наш северный сосед – Советский Союз».

– Совсем другое дело, – воскликнул Амин. – Вы не жалейте времени на эту тему.

Заплатин не пожалел, отвел десять часов. И очень скоро убедился в том, что попал в десятку: афганцы слушали его лекции, раскрыв рты. Им все было интересно про СССР.

Возможно, тот, кто сейчас читает эту книгу, не поверит нам. Почему это афганские офицеры так тянулись именно к Советскому Союзу, а не к Западу, где жизнь казалась более благополучной и сытной? Но так было, и здесь нет никакой натяжки. Удивительно, но те афганцы, которые отправлялись учиться гражданским специальностям, военному или полицейскому делу в американские, западноевропейские (в основном в ФРГ) учебные заведения, возвращаясь на родину, испытывали разочарование в западном образе жизни, а иногда даже ненависть к нему. Они, ожесточенные Америкой или Европой, охотно становились агентами советской разведки, вступали в НДПА. Они были более «советистами», чем их товарищи, обучавшиеся в СССР.

Чем же им так не нравилось западное общество? Вот вопрос! Когда таких афганцев просили на этот вопрос ответить, они обычно не могли четко сформулировать, в чем же дело. Одни говорили про падение морали, про размытость таких понятий, как совесть и честь. Другие обижались на Запад за то, что их, офицеров афганской армии, воспринимали там как людей второго сорта и выражали по отношению к ним плохо скрываемое презрение. Объясняя так или иначе свою неприязнь, эти офицеры не могли сформулировать главного: им, людям традиционного общества, прежде всего было неприятно произошедшее на Западе разрушение устоев такого общества, преобладание индивидуализма над коллективизмом. В то же время в СССР эти традиционные коллективистские устои бережно сохранялись и даже были закреплены в Кодексе строителя коммунизма.

В отличие от многих других советников, приезжавших в Афганистан (а также в Эфиопию, Анголу, на Кубу и т. п.), чтобы элементарно поправить свое финансовое положение, Заплатин относился к своей новой работе с величайшей ответственностью. И именно поэтому очень скоро у него стали возникать неприятные вопросы. Например, он с удивлением обнаружил, что далеко не все его коллеги трудятся по десять-двенадцать часов в день, как подобает в такой революционной ситуации. Напротив, некоторые лишь до полудня утруждают себя присутствием на службе, а затем, сытно пообедав и приняв водочки («для дезинфекции»), остаются дома или идут в гости к таким же сибаритам.

Другая проблема касалась информации о положении в Афганистане, направляемой в Центр по разным каналам. Сколько раз Василий Петрович пытался договориться с коллегами, чтобы по основным моментам информировать Москву согласованно. Разнобой в оценках ситуации путал союзные ведомства, очень мешал делу. На словах все были «за». Но представитель КГБ и резидент ГРУ втихую гнали своему начальству не то, о чем договаривались, а случалось, прямо противоположное. «Как же так? – сокрушался наивный Заплатин. – Где же их партийная честность? Ведь условились же»…

Впрочем, представления насчет честности сильно поколебали и некоторые из афганцев, с которыми Заплатину пришлось работать. Например, министр обороны Абдул Кадыр. При первой же встрече с советником министр произнес фразу, которая озадачила Василия Петровича.

– Вы мне не верьте до конца, товарищ генерал, – вот что сказал Кадыр и невозмутимо продолжил: – Я ведь легко могу вас обмануть. Языка вы не знаете. Тонкостей наших афганских тоже. Так что мой вам совет: не верьте до конца всему тому, что вам будут говорить.

А поняв, что Заплатин никак не возьмет в толк смысл сказанного, пояснил:

– У вас, у советских, как? Вы что думаете, то и говорите. У нас по-другому. Слова ничего не значат. Не всегда верьте словам.

– А чему же я должен верить?

– Ну, это по-разному, – ушел от ответа Кадыр. – Поживете здесь подольше, сами поймете.

* * *

Заместитель резидента Орлов-Морозов пригласил к себе Хотяева, положил перед ним стопку напечатанных на машинке документов.

– Это материалы прошедшего… позавчера расширенного заседания… политбюро ЦК НДПА.

– А кто их переводил на русский язык?

– Посольские ребята. Слава богу, теперь этим… заниматься будут они. Посол уже направил по поводу пленума информационную телеграмму. Я ее читал. Там говорится, что заседание политбюро является еще одним шагом на пути достижения… полного единства партии. Я, правда, так… не думаю. А ты, Володя, посмотри своим… взглядом.

Владимир взял материалы и пошел в общую комнату. Там уселся на свой персональный стул, закурил и стал внимательно читать документы. Итак, состоялось расширенное заседание политбюро ЦК НДПА. На нем выступил Тараки с докладом «Об Апрельской революции и задачах, стоящих перед НДПА». Текст доклада он, видимо, писал сам. «Изюминкой», как показалось Хотяеву, была идея о почти полном совпадении принципов пуштунской племенной демократии (практика решения всех вопросов в ходе собрания-джирги) и марксистко-ленинской теории демократического социалистического государства. Тараки в своем докладе утверждал, что если другим, особенно европейским странам, для построения социалистического общества необходимы десятилетия и даже века, то Афганистан уже сейчас – по менталитету своих граждан, особенно пуштунов, является наиболее предрасположенным к социализму и демократии государством. В конце своего выступления Тараки предложил ввести в состав ЦК новых членов – офицеров, обеспечивших победу Апрельской революции.

Затем слово взял Кармаль. Он обратил внимание собравшихся на необходимость товарищеского взаимодействия в работе всех членов партии, независимо от их прошлой принадлежности к фракциям «хальк» или «парчам» и, в то же время, недопустимости грубого вмешательства в служебные дела ответственных руководителей только на том основании, что те ранее не принадлежали к «халькистскому» крылу НДПА. Не оспаривая идею Тараки о «предрасположенности Афганистана к социалистическому пути развития», он обратил внимание собравшихся на множество факторов, препятствующих продвижению афганского общества по пути прогресса и социализма. Это и козни империалистических держав, и внутренняя реакция, и экономическая отсталость страны. Кармаль просил членов ЦК смотреть на внутреннюю реакцию – на феодалов, вождей племен, духовенство – не глазами врагов, готовых расправляться с теми, кто с ними не согласен, а глазами уважительных детей, жалеющих своих престарелых, старомодных родителей.

После Кармаля выступил Хафизулла Амин. Он выразил полное согласие с идеями товарища Тараки, однако покритиковал товарища Кармаля за его терпимость к «силам внутренней реакции», намекнув при этом, что Бабраку есть кого жалеть из числа «вампиров, сосущих кровь афганского народа». После этого он особенно обратил внимание участников заседания на необходимость соблюдения партийной дисциплины и недопущения употребления терминов, напоминающих о прежнем расколе партии. «Теперь в Афганистане нет ни “халька”, ни “парчама”, – заявил Амин. – Я требую запретить употребление этих терминов не только в партийной среде, но и в средствах массовой информации. Есть только Народно-демократическая партия Афганистана, и все мы члены этой единой партии. А те, кто с этим не согласен, пусть покинет наши ряды».

– Интересная вещь получается, – осенило Хотяева. – Таким образом Амин, используя запрет на термины, пытается прихлопнуть Кармаля и его сторонников. Ведь на персидском языке название НДПА звучит как: «Хезб-е демократик-е хальк-е Афганистан». Получается, что «бренд» халькистов остается в названии партии и на ее знамени, а об упоминании другого крыла даже говорить запрещается.

Хотяев написал по этому поводу телеграмму в Центр. В ней он обосновал вывод о том, что расширенное заседание политбюро не только не будет способствовать укреплению единства партии, но, напротив, явится дополнительным раздражителем для парчамистов и может способствовать новому расколу.

Этот документ он сразу же доложил Орлову-Морозову. Тот внимательно вчитался в текст, пожал плечами и сказал: «Вряд ли проблема афганских терминов… может быть достаточно глубоко понята… в Центре. Но в аналитическом плане ты, Володя, отработал тему как надо». Потом замрезидента и Хотяев пошли с телеграммой к только что приехавшему из Москвы Осадчему.

Бодро выглядевший после отпуска и лечения Вилиор Гаврилович тут же подписал депешу в Центр.

На следующий день резидент советской разведки собрал совещание своих сотрудников, включая технический персонал и оперативного водителя. Он коротко, но не без гордости сообщил, что во время отпуска его принимали председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов, секретарь ЦК КПСС Борис Николаевич Пономарев и многие другие, очень важные партийные и государственные персоны. Андропов поставил задачу: использовать все возможности разведки, чтобы помочь новому режиму выстоять и утвердиться в непростых внутриполитических и внешнеполитических условиях. Предупредил, что мы ни в коем случае не должны вмешиваться во внутренние дела суверенного государства и, прежде всего, брать на себя роль третейских судей в разрешении тех противоречий, которые после Апрельской революции с новой силой обострились в рядах Народно-демократической партии. При этом Юрий Владимирович просил подумать, стоит ли нам поддерживать негласные контакты с представителями «парчамистского» крыла НДПА. А вдруг об этих наших контактах с парчамистами станет известно Тараки и тот заподозрит нас в «закулисной игре»? В таком случае искреннему, товарищескому характеру наших отношений может быть нанесен существенный ущерб![17]17
  Такой образ мыслей был в то время присущ не только Андропову и руководству советской разведки. Надо сказать, что и ЦРУ США в соседнем Иране не вело разведывательной работы в среде антишахской оппозиции и информацию об обстановке в стране получало от иранской спецслужбы САВАК. В результате американцы «прозевали» назревание Исламской революции.


[Закрыть]

Далее Вилиор Гаврилович рассказал о встрече с Крючковым. Тот, видимо, уже зная о сомнениях Андропова насчет парчамистов, предложил всех агентов из числа бывших сторонников этого крыла НДПА «законсервировать». А контакты со всеми «объектами вербовочных разработок» из числа парчамистов пока прервать. Поведав о московских новостях, встречах и беседах, Осадчий сказал, что конкретные вопросы будет обсуждать с каждым из сотрудников один на один.

Рассказывая о проведенном в Москве отпуске, Вилиор Гаврилович ни разу не упомянул о посещении врачей или лечении по поводу недавно перенесенного инфаркта. Словно никакого инфаркта и не было.

Первым на беседу резидент вызвал к себе Алексея Петрова.

– Знаешь, Леша, тебе, видимо, скоро придется покинуть Афганистан. Сколько лет ты здесь сидишь?

– Четыре года с хвостиком.

– Надоело?

– Не знаю, как и сказать.

– Ну что ж, это полноценная загранкомандировка. В Москве тебе готовится замена. Ты много сделал. Заслужил высокий орден. О тебе сложилось хорошее мнение у руководства разведки. Ты не подвел нас также и по прикрытию – как корреспондент ТАСС. Тассовское руководство, насколько я знаю, ни в чем тебя упрекнуть не может. Я уверен, что теперь ты высоко поднимешься по службе. Ты ведь сам отлично понимаешь, что твое присутствие здесь, в Кабуле, создает некоторую тревогу в кругах НДПА. Если между Тараки и Кармалем завтра начнется свара, то и тот, и другой побегут к тебе, чтобы донести до руководства СССР накипевшее по «негласным каналам», в то время как теперь существуют «каналы гласные». Это напряжение необходимо снять. Ведь ты меня понимаешь, Леша?

Алексей согласно кивнул, хотя внутри сильно огорчился из-за слов начальника. Он припомнил то, что ему недавно говорил Виктор Бубнов («А хорошо ли, что близкие к тебе, Леша, люди теперь возглавили Афганистан?»). Петров понимал доводы Центра, изложенные ему непосредственным начальником, и не мог с ними не согласиться, однако из Кабула уезжать ой как не хотелось. Да, в Москве ему предложат командировки в другие, «хорошие» страны. Однако эти «хорошие» страны ему были не нужны. Алексей неплохо знал персидский язык, а на английском изъяснялся с трудом. Он со скукой думал о том, что теперь «обозначатся» командировки в Европу или Америку. Престижно и денежно, но как-то тоскливо и совсем не интересно.

Следующим в кабинете Осадчего оказался Виктор Бубнов.

– С кем из ваших агентов и оперативных связей, Виктор Андреевич, вы считаете возможным расстаться в складывающихся на данный момент условиях? В свете того, что я говорил на общем совещании? Другими словами, с кем из парчамистов вы готовы прекратить связь?

– Ни с кем, – твердо и спокойно ответил Бубнов. – Вилиор Гаврилович, вы же не хуже меня понимаете, что те агенты, те люди, с которыми я здесь встречаюсь, кроме всего, мои друзья. Требуйте от меня всего чего угодно, но только не предательства друзей.

– Ты что, Витя, – перешел резидент на доверительный тон, – я бы от тебя такого никогда бы и не потребовал. И к тому же, Витя, насколько я знаю, у тебя на связи нет ни одного парчамиста. Ты меня извини, я должен был формально тебя спросить об этом. Сам понимаешь, есть указание Центра, а с ним не поспоришь.

Потом настала очередь Старостина.

– Валерий, я думаю, что тебе, в свете поступивших указаний, следует законсервировать «Хоста» и отказаться от работы с «Артемом», – сухо велел Осадчий.