Текст книги "Смертоносный вирус «А». Кто «заразил» СССР Афганской войной"

– «Хальк», «парчам», – поменял тему Медяник. – Вы думаете, они всерьез замирились? Надолго? Я так полагаю, сейчас дележка пирога начнется, государственные должности станут раздавать и опять обе фракции разругаются вдрызг. Еще и убивать друг друга начнут.

– Жаль, – вздохнул Леонов. – Жаль, не смогли мы уговорить ЦК, чтобы сняли с разведки эту совершенно несвойственную нам функцию – встречаться с партийцами, мирить их, сопли им вытирать.

Крючков укоризненно взглянул на собеседника, покачал головой. Критиковать партийное руководство? В их кругу это в определенных пределах допускалось, только не следовало переходить черту. Хотя по большому счету Леонов, конечно, прав. Зачем разведке такие хлопоты? Халькисты, парчамисты… Ценить их как источников политической информации? Но в Афганистане никогда не было проблем с информацией: с советской разведкой охотно работали и высокопоставленные чиновники в правительстве, и руководители спецслужб, и военные. Даже в ближайшем окружении короля, а затем Дауда мы имели своих агентов. Эти старики в ЦК – Пономарев, Ульяновский, Брутенц – все еще мыслили категориями давно почившего Коминтерна, только разведке доверяли они и передачу денег «друзьям», и доставку им инструктивных писем, и даже устройством личных дел афганских партийных функционеров должна была заниматься разведка. А ведь контакт нашего оперработника с членом полуподпольной оппозиционной партии грозил немалыми неприятностями. Обвинение в подрывной деятельности грозит суровыми карами в любой стране.

– Да, кстати, Яков Прокофьевич, – шеф понял, что разговор вырулил на конструктивную идею, – а не кажется ли вам, что сейчас появилась хорошая возможность включить в эту работу товарищей из центрального комитета? Я готов выйти на руководство с предложением направить в Афганистан группу компетентных партийных советников. Как к этой идее отнесутся наши афганские друзья?

– Поддержат, – охотно согласился Медяник.

– С благодарностью отнесутся, – уверенно подтвердил Леонов.

Крючков встал, давая понять, что разговор закончен. Пора было звонить Андропову.

* * *

Москва быстро отреагировала на предложение кабульской резидентуры о «переводе» работы с лидерами НДПА на другой, более высокий уровень. Пузанову поступило указание: «Используя возможности “ближних соседей”, вам следует провести неофициальную встречу с руководителем Народно-демократической партии Афганистана Нур Мохаммадом Тараки, который, видимо, в ближайшее время будет объявлен руководителем афганского государства. В процессе беседы постарайтесь получить информацию о первоочередных намерениях нового афганского режима в плане проведения внутренней и внешней политики, в осуществлении им экономических преобразований. Желательно выяснить, какие назначения на высшие государственные посты планируются. Особое внимание Тараки обратите на то, чтобы не допустить осуществления необоснованных репрессий по отношению к представителям прошлого режима, на необходимость привлечения к сотрудничеству квалифицированных специалистов и чиновников, не враждебных по отношению к афганской революции. Немалое значение могло бы иметь установление с Тараки хороших личных отношений».

Посол вызвал к себе Орлова-Морозова. Показал ему телеграмму.

– Нет проблем, Александр Михайлович! Когда вы хотите встретиться? Завтра?.. Во сколько?.. Я думаю, что такую встречу лучше организовать вечером. Я скажу Алексею Петрову, чтобы тот пригласил Тараки к… половине восьмого. Кто будет переводить беседу?.. Леша?

– Я возьму с собой Рюрикова. Он же оформит запись беседы. А Алексей Владимирович пусть сосредоточится на обеспечении встречи, на хозяйстве. Если надо, я пришлю к нему своего повара, завхоза.

– Я думаю, Леша справится без них. Хорошо, чтобы об этой встрече знало как можно меньше людей.

– Да, но Алексей Владимирович пусть присутствует во время встречи. От вашей службы у меня секретов нет. Мало ли, как пойдет разговор. А он, Петров, все же личный друг Тараки.

– Теперь такой… протокольный вопрос. Кто должен появиться в корпункте ТАСС первым – вы или Тараки?

– Я думаю, что поскольку встреча неофициальная, это значения не имеет. Делайте, как вам удобнее.

На следующий день посол СССР в Афганистане Александр Пузанов и второй секретарь Дмитрий Рюриков с соблюдением мер безопасности были доставлены в корпункт ТАСС, где их уже ждали Нур Мохаммад Тараки и сотрудник резидентуры, он же – заведующий тассовским корпунктом Алексей Петров.

Александр Михайлович пару раз видел Тараки на приемах в Советском посольстве, куда этого афганского политического деятеля иногда приглашали как «представителя творческой интеллигенции». Однако ни разу с ним не общался, не говорил. Тараки при виде появившегося в комнате посла Советского Союза встал и, лучезарно улыбаясь, протянул обе руки для приветствия. Пузанов с чувством поздоровался с ним. Потом, после традиционного у афганцев расспроса о здоровье и благополучии, все участники встречи уселись за стол. Тараки выглядел, как победитель в давнем споре. Вы видите, мы это сделали! Мы совершили революцию! Мы победили! – всем своим видом показывал он. Тараки весь светился, он хотел, чтобы Пузанов восхищался его прозорливостью и удалью. Однако Александр Михайлович, не мудрствуя лукаво, произнес очень короткий, но выверенный тост: «За советско-афганскую дружбу!»

«Блестяще! – мысленно поаплодировал ему Дмитрий Рюриков. – Вот что значит старая школа. Беспроигрышный вариант!»

Потом началась беседа. Тараки сказал, что военный переворот, который совершили «среди бела дня, а не под покровом ночи»[11]11
  Здесь, видимо, просматривается осведомленность Тараки об Александре Македонском. Когда Александру перед битвой при Гавгамелах его полководец Парменион предложил атаковать ночью, он ответил: «Александр не крадет свою победу словно вор, в темноте!» В дальнейшем тезис о дневной победе лихо обыгрывался в афганской пропаганде.


[Закрыть] офицеры-халькисты, был спровоцирован самим Даудом, его деспотическим правлением. Если бы не убийство Мир Акбара Хайбара, если бы не аресты руководителей НДПА, то вряд ли это вооруженное выступление могло бы состояться. Однако в таком развитии событий он видит практическое проявление гегелевской диалектики объективного и субъективного.

«Эка куда хватил!» – подумал второй секретарь Дмитрий Рюриков, переводивший рассуждения Тараки на русский язык.

Перешли к более конкретным вопросам. Тараки достал из кармана сального, потертого пиджака примерный набросок будущего руководства Афганистана и передал его почему-то не послу и не Рюрикову, а Леше Петрову. Тот сразу же исправил ошибку своего афганского друга, отдав список послу. Посол попросил Рюрикова зачитать, что написано. Тот стал читать афганские каракули, кратко, вместе с Лешей Петровым, поясняя послу, кто есть кто в этом списке. После предварительного взгляда на кандидатуры посол резюмировал: «Хотелось бы, чтобы в составе руководства Афганистана были бы достойно представлены представители всех патриотических и прогрессивных сил страны». Тараки согласно кивнул, но дальше развивать эту тему не стал.

В ходе встречи обсудили проблемы будущего развития Афганистана. Тараки сказал, что теперь страна пойдет по социалистическому и коммунистическому пути, и это отвечает чаяниям афганского народа. Пузанов, желая несколько охладить «революционный пыл» своего собеседника, выразил мнение, что процесс, о котором говорит лидер НДПА, учитывая особенности афганского общества, предполагает достаточно длительный исторический период. Тараки на эти слова, похоже, обиделся:

– Нет, – сказал он, – к коммунизму мы придем, возможно, раньше, чем Советский Союз. Афганский народ в силу своих национальных традиций склонен к коммунизму. От нас требуется только одно – соединение афганской традиции и философии марксизма-ленинизма.

Пузанов понял, что дискуссия об афганской традиции и марксизме-ленинизме вряд ли будет конструктивной. Поэтому он, ссылаясь на поручение ЦК КПСС, обратил внимание Тараки на нежелательность репрессий в отношении представителей прошлого режима. Тараки спросил: «Репрессий в отношении кого? Каких представителей прошлого режима? Кого вы можете назвать по имени? Кого нам не следует репрессировать? Скажите конкретно, и мы к вашему мнению прислушаемся». Посол СССР не ожидал такого разворота беседы и потому провозгласил тост за здоровье Тараки и процветание нового афганского режима.

Расстались очень тепло.

* * *

1 мая 1978 года за час до полуночи полковник внешней разведки Иван Ершов был доставлен на служебной «Волге» в аэропорт Шереметьево. Вместе с ним в Афганистан летела группа, которой ему теперь предстояло руководить. Полковник познакомился с этими людьми всего лишь несколько часов назад – сначала в приемной, а затем в кабинете председателя КГБ. В группу входили: сотрудник второго главного управления (контрразведка), сотрудник девятого управления (охрана членов Политбюро), сотрудник седьмого управления (наружное наблюдение) и сотрудник четвертого управления (оперативно-технические средства). Когда Андропов ставил задачи, спрашивал, все ли понятно, все молчали, не высказывали сомнений, ничего не уточняли. А теперь, в самолете, у некоторых стали появляться вопросы.

Один из спутников Ивана Ивановича – статный, с вьющимися темными волосами подполковник-контрразведчик – тихо напевая «Ох, рано, встает охрана», аккуратно переместил подвыпившего коллегу из «девятки», который сидел рядом с Ершовым, на другое место – через проход, потом аккуратно подсел к начальнику.

– Иван Иванович, поскольку вы не спите, позвольте вас немного потревожить. Скажите, пожалуйста, как вам видится моя миссия в Кабуле, с чего следует начать, на что нужно обратить особое внимание? Я, признаться, волнуюсь. Мне очень хотелось бы оправдать оказанное доверие.

Ершову эти слова очень понравились. Подполковник с самого начала показался ему симпатичным, надежным, болеющим за порученное дело человеком. «Этот спать не будет, есть не будет, но не подведет», – подумал Иван Иванович. Закатив глаза кверху, тихим глухим голосом, он, как бы размышляя вслух, стал вводить контрразведчика в курс дела:

– Нам предстоит большая работа. Необходимо практически на пустом месте создать сильную и эффективную современную спецслужбу. Ведь новому афганскому режиму придется бороться против множества врагов. Это, прежде всего, ЦРУ и разведки стран НАТО, это иранская спецслужба САВАК. Наверняка в борьбу против нового режима включатся исламские фундаменталисты, обосновавшиеся в Пакистане и в провинциях Афганистана, а также и те, чьи классовые интересы будут ущемлены в ходе предстоящих прогрессивных реформ. Ленин, как вы помните, говорил: «Плоха та революция, которая не умеет себя защитить».

В Афганистане до сих пор нет ни разведки, ни контрразведки как государственных институтов. Та афганская спецслужба, которую называют «Эстехбарат», была крайне неэффективной и не пользовалась доверием руководителей страны. В кругах элиты, в армии, в госаппарате афганцы всегда хорошо знали друг друга лично. Кто-то на кого-то, естественно, доносил начальству, а руководители принимали решения не на основании закона, а так, как считали нужным. Причастность тех или иных людей в качестве агентов к иностранным спецслужбам считалась предательством только в том случае, если «предатель» выступал против правителя Афганистана или членов его семьи, клана. В Афганистане нет ни упорядоченных архивов спецслужб, ни методик вербовки, ни критериев оценки секретного сотрудничества. Нет зафиксированных в делах описаний хода и результатов расследований.

Лично вам следует организовать мощную, опирающуюся на закон контрразведку. Вам предстоит обозначить афганцам задачи в области контрразведывательной деятельности, составить вместе с ними планы работы по различным линиям на ближайшее время, подготовить смету расходов, поучаствовать в подборе эффективных, преданных революции кадров. Возможно, из числа бывших сотрудников «Эстехбарата» и полиции.

Подполковник, кажется, был впечатлен масштабом поставленных задач.

– Я спрашивал свое начальство: есть ли какие-то нормативные акты относительно советнической деятельности сотрудников КГБ за рубежом, которыми я должен буду руководствоваться в Кабуле? Мне сказали, что вы меня с ними ознакомите.

– Но не в самолете же! – удивился Ершов. – В резидентуре имеется «Положение о представительствах КГБ в иностранных государствах». Завтра, если будет время, дам вам его прочитать.

После этого Иван Иванович зевнул, давая понять, что хорошо бы оставить его в покое. Но спать он не стал. Он знал, что не заснет. Каждый раз Ершов очень волновался, когда летел в Кабул. Ведь с этим городом у него столько было связано…

Ершов происходил из Калужской области. Рос в бедной крестьянской семье. Он был маленького роста, что всегда сильно его тревожило. Поэтому носил ботинки на высоком каблуке, любил все большое, солидное. Иногда, когда он садился за руль представительского автомобиля, со стороны казалось, что водителя внутри нет вообще, и автомобиль едет сам по себе. От этого ужасного зрелища встречные водители, бывало, шарахались в стороны или съезжали в кювет. Говорил Иван Иванович писклявым голоском. Побаивался женщин и особенно своей жены Майи Алексеевны.

Иван Иванович был участником Великой Отечественной войны. Сначала, будучи кронштадтским юнгой, на крышах Ленинграда гасил фашистские «зажигалки». Потом был снайпером. Заканчивал войну комсоргом полка. Боевых наград у Ивана Ивановича было множество, целый иконостас.

После окончания войны он поступил на учебу в Институт военных переводчиков в Москве, где освоил французский язык. Как одного из наиболее политически надежных и хорошо успевающих выпускников, его пригласили во внешнюю разведку госбезопасности. Иван Иванович согласился. Однако, приступив к работе, он был немало удивлен тем, что начальство почему-то решило готовить его для использования в Афганистане, а не во Франции. Ершову тогда было невдомек, что желающих поехать в Париж во все времена было куда больше, чем тех, кто мечтал о Востоке. Не ему было суждено вытащить счастливый билет. В афганской столице, куда недавний фронтовик добирался на самолетах с тремя посадками, он работал «по прикрытию» в консульском отделе. При этом самостоятельно учил персидский язык. И надо сказать, выучил – в таком объеме, который позволял объясняться и читать несложные тексты.

Послом СССР в Афганистане в то время был Дегтярь – замечательный человек и видный советский дипломат. Он проникся симпатией к деловому, скромному, тщательно выполняющему свои обязанности по «линии прикрытия» офицеру.

Весной 1953 года, после ареста Берии, резиденту в Кабуле пришла «циркулярная» (разосланная по всем загранточкам) телеграмма: «Ваша агентурная сеть заражена предателями и двурушниками. Вы лично и все сотрудники резидентуры должны срочно прибыть в Москву».

Сотрудники разведки из всех стран мира, побросав важные дела, устремились на Лубянку. Там они, не получив никаких объяснений или инструкций, никем не принятые, никому не нужные, в смятении слонялись по коридорам, курили, сидя на подоконниках, пили пиво в буфетах и гадали, что с ними будет завтра.

Иван Иванович, узнав об указании ехать в Москву, своим звериным чутьем понял: нужно что-то предпринять. Он пришел к послу с папкой документов и с трагическим лицом. Объяснил, что работа консульского отдела будет полностью парализована, если он уедет. Посол, который имел очень высокий авторитет наверху, тут же отправил в Москву телеграмму, смысл которой сводился к следующему: «Пусть все они, “ближние”, “дальние” и прочие “соседи”, уезжают, но такого ценного работника консульского отдела, как Ершов, я отпустить не могу».

Коллеги Ивана Ивановича уехали, и никто из них обратно не вернулся. Кого-то уволили из органов, а кто-то позже поехал в другую страну. В Кабуле Ершов некоторое время был единственным представителем внешней разведки, а через некоторое время – теперь уже как к резиденту – к нему стали стекаться оперативные работники.

После первой кабульской командировки Ершов резко пошел в гору. Теперь полковник Ершов ехал в Кабул в третий раз. И уже как мэтр, как классик разведки. Таким он, по крайней мере, казался сам себе.

Первым делом он встретился с послом, передав ему посылку от дочери – сосиски, кефир, творог, селедку… Пузанов поблагодарил за услугу и поинтересовался, с чем бывший резидент КГБ пожаловал в Кабул? «Приехал по личному заданию Юрия Владимировича», – многозначительно сообщил Ершов. Говорил он тихо и таинственно.

Затем Иван Иванович поднялся по лестнице наверх в хорошо знакомую ему общую комнату кабульской резидентуры. Там уже давно сидел, молча курил, ждал его прихода Леша Петров. Иван Иванович вызвал оперработника в коридор (чтобы другие не слышали их разговора) и, ссылаясь на указание Центра, поставил перед ним задачу как можно скорее организовать его встречу с Тараки и Амином.

Иван Иванович уважал не столько людей, сколько их высокие должности, и теперь он очень хотел быть принятым первыми руководителями страны. Петров, уяснив задачу, тут же направился исполнять указание «засланца» из Центра. А Иван Иванович стал готовиться к важной встрече, проводя время от времени воспитательную работу в коллективе прибывшей с ним группы.

Однако прошел день, другой, а встречи все не было. Алексей Петров клялся Ершову, что уже несколько раз напоминал Тараки и Амину о просьбе представителя Андропова. Однако те, ссылаясь на занятость, все время откладывают встречу. Наконец, на четвертый день Алексей взволнованно сообщил, что сегодня в такое-то время в корпункте ТАСС полковник может встретиться с Амином.

– А как же Тараки? – обиженно спросил Ершов.

– Иван Иванович, у него теперь совершенно другой статус, – выражаясь как можно деликатнее, боясь вызвать гнев начальника, пояснил Леша. – Он теперь глава суверенного государства. Я, честно говоря, не могу связаться с ним напрямую.

Раньше, в годы своего резидентства, Ершов довольно часто встречался и с Тараки, и с Амином в корпункте ТАСС. Тогда он не слишком серьезно воспринимал этих людей. Да и сами халькисты не очень-то благоволили по отношению к резиденту. Он не нравился им по многим причинам. И, прежде всего, из-за своей надутости, зажатой манеры общения, очевидной неискренности, непоследовательности суждений и необязательности исполнения данных обещаний.

Теперь Амин был министром иностранных дел, заместителем председателя правительства, все переменилось. На встречу в корпункт ТАСС его привез Петров. Иван Иванович скромно ждал новоиспеченного руководителя государства, сидя на диванчике в холле. Увидев «русского друга», Амин, обнажив свою фирменную «американскую» улыбку, буквально бегом бросился к нему. Двумя протянутыми вперед руками он схватил ладонь Ершова, долго с чувством сжимал и тряс ее и беспрерывно бормотал слова традиционного афганского приветствия. Потом, обхватив Ивана Ивановича за то место, где у других людей обычно бывает талия, он увлек его в спецкомнату – хорошо знакомое ему помещение для тайных разговоров. На ходу Амин передал искренний привет и наилучшие пожелания от товарища Тараки и его сожаления по поводу отсутствия времени встретиться со своим «старым другом».

Расположившись в комнате, где стояло незамысловатое угощение, Амин изобразил на лице крайнюю сосредоточенность. Ивану Ивановичу показалось, что в его отношениях с Амином вроде бы ничего не изменилось. Он выпил рюмочку, откинулся на спинку потертого кресла с плюшевой обивкой и стал в расплывчатых выражениях объяснять суть вопроса, который бы хотел решить на этой встрече. Амин напряженно слушал, но явно не понимал, о чем речь. Очень скоро на его лице появились признаки тоски. Тогда, вежливо попросив у шефа разрешения «дополнить сказанное», в разговор вступил Алексей Петров. Он быстро, парой фраз, объяснил суть обсуждаемой темы: «Мы хотим установить с Демократической Республикой Афганистан на государственном уровне сотрудничество по линии разведки и контрразведки. Хотим обмениваться с вами секретной информацией. Можем прислать вам наших советников, которые научат сотрудников ваших спецслужб, как нужно работать в условиях сложной оперативной обстановки».

Амин задумался. Затем спросил:

– А как мы можем решить финансовую сторону этого вопроса?

– Все проблемы, связанные с обеспечением присутствия наших советников в Афганистане, мы берем на себя, – с готовностью произнес Ершов. – Кроме того, мы могли бы выделить некоторые финансовые средства, необходимые для становления афганских спецслужб. Мы готовы оснастить ваши органы безопасности последними достижениями оперативной техники. Можем также поставить вам автомобили советского производства.

– Что ж, это хорошо, – заметно повеселел Амин. – Мы всегда знали, что вы наши искренние, надежные друзья. Я не сомневаюсь в том, что товарищ Тараки, великий лидер нашей социалистической революции, одобрит любое соглашение относительно сотрудничества спецслужб, которое вы подготовите и представите нам на рассмотрение.

– А с кем и каким образом мы должны взаимодействовать по этим вопросам в рабочем порядке? – неосмотрительно «поперед батьки» спросил Петров. Иван Иванович поджал губы и свирепо посмотрел на подчиненного.

– С Асадуллой Сарвари. Я скажу, чтобы он связался с вами тотчас же, – лучезарно улыбаясь, ответил Амин.

После этого, выпив еще рюмочку водки и закусив консервированной сосиской прямо из банки, афганский политический деятель заторопился вернуться к государственным делам.

Асадулла Сарвари позвонил Петрову поздно вечером в тот же день. Он спросил, где бы он мог встретиться с товарищем Ершовым? Алексей, быстро рассчитав время, необходимое, чтобы разыскать Ивана Ивановича, дать ему собраться, решил назначить рандеву на площадке перед входом в советское посольство.

Узнав об этом, московский гость не преминул выговорить Петрову:

– Разве ты не знаешь, что перед иностранными объектами всегда дежурит наружка?[12]12
  Служба наружного наблюдения. Термин «наружное наблюдение» попал в лексикон советских спецслужб еще в 1918 году, во времена ЧК, от левых эсеров. До революции эсеры, готовя очередной теракт, устанавливали за своей жертвой длительное «наружное наблюдение». Об этом очень интересно рассказано в книгах Бориса Савенкова.


[Закрыть] – гневно спросил он, торопливо надевая свежую рубашку и завязывая галстук.

– Знаю, – скромно ответил Леша.

– Так какого же хрена ты подставляешь меня?

– Перед кем? Ну, дежурит наружка, ну увидят ее сотрудники вас вместе с Сарвари, ну и кому они пойдут об этом докладывать? Тому же Сарвари? – стараясь придать своему «подколу» как можно более безобидный тон, сказал Петров.

На площадке перед воротами советского посольства стояла «Тойота-краун» белого цвета. За рулем сидел рослый и полный молодой мужчина в мешковатом помятом костюме, с умным, добродушным лицом. «Надо же, как похож этот афганец на нашего кинорежиссера Эльдара Рязанова», – подумал Иван Иванович. Увидев вышедшего из проходной посольства Ершова, афганец слишком проворно для своей массивной комплекции выскочил из автомобиля. Он, на английский манер, топнул правой ногой, держа правую руку так, будто в ней есть кончик стека. Затем вытянулся по стойке «смирно». Громким строевым голосом представился: «Пилот Асадулла Сарвари». Несколько церемонно открыл заднюю дверцу автомобиля и жестом пригласил Ивана Ивановича внутрь.

– Товарищ Иван Иванович, я не поздно вас потревожил? – спросил Сарвари, когда они в темноте ехали по проспекту Дар-уль-Аман в центр города. – Товарищ Амин сказал, что я должен как можно скорее встретиться с вами и решить вопросы установления сотрудничества по линии обеспечения безопасности.

– Парва нист, – радушно улыбаясь, ответил пилоту Ершов. Что означало «не имеет значения, все хорошо». – В нашей работе не приходится считаться со временем.

– Я уже это почувствовал! – как-то по-детски открыто и радостно рассмеялся Асадулла Сарвари.

В своем кабинете Сарвари предложил Ивану Ивановичу чай, орешки, изюм. Намекнул, что может организовать кебаб (шашлык), виски или «ватани»[13]13
  Афганский самогон, который изготавливали жившие в Кабуле бухарские евреи. Напоминает грузинскую чачу.


[Закрыть]. Ограничились чаем. Ершов, напряженно вспоминая слова и выражения, которые употреблял на языке дари Алексей Петров во время беседы с Амином, разъяснил Сарвари суть советского предложения о сотрудничестве спецслужб. Сарвари, зная о мнении Амина по этому вопросу, высказал почти что восторг. Однако он не представлял, что ему следует говорить и делать дальше. Иван Иванович перечислил список документов, которые должны составить и подписать договаривающиеся стороны. Предложил подготовить план совместной работы на месяц-два, подумать о контурах штатного расписания будущей службы безопасности, прикинуть смету расходов на оперативные нужды. Устно передал Сарвари только что полученную из Центра информацию о положении в пакистанском руководстве.

Сарвари, который в этот день собственными руками забил в этом самом кабинете нескольких противников революции, теперь тоскливо смотрел на Ершова карими глазами. Какие планы? Какие сметы? Сарвари был поставлен на этот важный участок революции, чтобы беспощадно истребить врагов. Он и истреблял их – денно и нощно. А этот маленький советский товарищ предлагает ему заняться какой-то бумажной волокитой.

Договорились, что на следующий день Иван Иванович представит Сарвари прибывших вместе с ним сотрудников КГБ, а бывший летчик даст Ершову людей, знающих русский язык, которые будут находиться в постоянном контакте с его группой и окажут помощь в переводе на дари и пушту необходимых документов. Прощаясь, Сарвари сказал, что двери его кабинета всегда открыты для Ивана Ивановича. Представляя ему своего адъютанта, шеф службы безопасности то ли шутливо, то ли горделиво сказал: «Знаете, это не просто офицер, это – лев». Адъютант отвез Ершова домой, в посольство.

* * *

Сотрудник резидентуры КГБ Юра Китаев занимался обеспечением безопасности советской колонии. По линии «прикрытия» он был вице-консулом. Кроме всех прочих функций на нем лежала одна из самых тяжелых обязанностей: поддерживать контакты с «совгражданками».

Кто они – эти совгражданки? Женщины, вышедшие замуж за афганцев. В основном за тех афганских студентов, которые, начиная с 60-х годов, тысячами учились в вузах Советского Союза. В этих ребятах наших девушек привлекало многое: и более яркая, более мужественная, чем у многих русских парней, внешность, и сдержанность в употреблении алкоголя, и их «экзотический» акцент, и их удивительное поведение. Афганцам присущи разумная щедрость, немногословность, самообладание в сложных ситуациях, верность данному слову, великодушие по отношению к слабому, уважение к старикам, верность в дружбе, нежное, внимательное отношение к женщинам и детям.

Совгражданки были молодые и не очень. Русские и не русские. Глупые и умные. Убежденные коммунистки и диссидентки. Искренне любящие своих афганских мужей или использовавшие их только для того, чтобы вырваться из «советского ада» в «капиталистический рай». Эти женщины все были разные, но, увы, очень часто среди них встречались склочные и визгливые.

Юра, вообще-то, любил женщин – в виде своей жены Татьяны. Но недолюбливал их в виде совгражданок. Особенно, когда они, постоянно требуя от него чего-то, угрожали: «Да я напишу на тебя жалобу Брежневу!» «Да, залетели теперь те совгражданки, которые выходили за афганцев только затем, чтобы бежать из СССР. Социализм их и здесь достал, – думал Юра, сидя на своем рабочем месте в консульском отделе посольства. – А теперь куда они побегут? В Израиль? В Америку? На Мадагаскар?»

Позвонила Наталья Нурзай:

– Юра, как ты и твоя семья пережили то, что случилось? Мы с мужем за вас так переживали, так беспокоились, места не себе находили! Живы, здоровы? Мальчики как?

– Нормально.

– Я и мой муж хотим пригласить тебя с супругой приехать к нам в Микрорайон, посидеть, пообщаться, поговорить. Давно не виделись.

Юре чем-то нравился муж Натальи – Абдул Каюм Нурзай. Он всегда выглядел человеком серьезным. Невысокий ростом, без усов, хотя и пуштун, халькист. Член партии чуть ли не со дня ее основания. Близок к Тараки. Преподаватель Пуштунской академии. Специалист в области языка пушту и истории Афганистана. Защитил кандидатскую диссертацию в Московском университете. Причем его научным руководителем был сам Дворянков – крупнейший советский ученый-афганист. По-русски Нурзай говорил гораздо грамотнее многих русских.

Юра также знал, что Наталья – одесская еврейка – умеет вкусно готовить. Поэтому он, долго не размышляя, ответил:

– Приедем завтра, если вам удобно.

– Удобно. Часов в пять. Запишите адрес. Впрочем, что ж это я? Он же у вас есть.

Адрес действительно был. Ведь Наталья совсем недавно приходила к Юре в консульство с каким-то скандальным вопросом. Повесив трубку, оперработник задумался: «А почему Наташа и ее муж пригласили нас именно сейчас, хотя до этого никогда не приглашали? И в друзья она ко мне раньше как-то не сильно набивалась. Ладно, выясню при встрече».

На следующий день Юра, купив букет цветов, игрушки для детей, захватив конфеты, водку и шампанское, вместе с женой приехал в Микрорайон в гости к Нурзаям.

Дверь открыл улыбающийся Абдул Каюм. Трехкомнатная квартира в пятиэтажке была наполнена ароматом вкуснейших блюд. Хозяин дома обнял Юрия и расцеловал его так, будто встретил любимого брата после многолетней разлуки. Обменявшись фразами приветствия, немного походив по квартире и пообщавшись с детьми, которые были искренне рады игрушкам, все сели за стол. Речь зашла о военном перевороте.

Хитрый Юра Китаев на вопросы Нурзая о том, что он делал во время боевых действий, отвечал уклончиво. Зато он активно разливал водку и провозглашал тосты, смешно имитируя грузинский акцент. Нурзай хорошо понимал Юрины трюки и знал, до какой степени кто должен опьянеть.

Далее пошел исключительно политический разговор: Абдул Каюм рассказал о том, как он, гуманитарий, филолог, никогда не служивший в армии, после получения записки Хафизуллы Амина о необходимости освобождения лидеров НДПА из-под ареста почти всю ночь ходил по квартирам офицеров в Микрорайоне и говорил:

– Завтра утром будет вооруженное восстание. Дауд и его фашистский, проамериканский режим должны быть сметены силами вооруженных сил Афганистана. Вступая в Народно-демократическую партию, ты знал свои обязательства. Ты должен поддержать нас. Это приказ. Поддержав нас, ты, может быть, будешь жить или умрешь, как герой. А если мы победим, ты добьешься многого в жизни. Не поддержишь – мы тебя повесим на следующий день перед окнами твоей квартиры, на электрическом фонаре, перед глазами твоей жены и детей.

Некоторые офицеры плакали, бросались к ногам Абдула Каюма. Говорили: «Ох, зачем? Зачем я, дурак, с вами, с вашей партией связался!» А он им отвечал: «А ты не подумал, чем рискую я, придя к тебе с таким предложением? С такой угрозой? Ты ведь знаешь, кто я? Ты же знаешь, что у меня, как и у тебя, есть и жена, и дети? А что будет завтра со мной, с моей женой, с моими детьми, если ты не сделаешь то, что я требую от тебя? Подумай серьезно. С такими вещами не шутят!»