Текст книги "Смертоносный вирус «А». Кто «заразил» СССР Афганской войной"

Накануне своей командировки генерал позвонил по закрытой связи в Сочи, где отдыхал министр обороны, и спросил, планируется ли ввод наших войск в Афганистан? «Ни в коем случае», – твердо заверил его Устинов.

У Павловского в его послужном списке уже был опыт вторжения в чужую страну: в 1968-м он командовал полумиллионной группировкой войск, усмирявших Чехословакию. Год спустя получил звание Героя Советского Союза. Там же, в Чехословакии, под его началом служил командир десантной дивизии Лев Горелов – нынешний военный советник в ДРА. Там же находился и еще один активный участник сегодняшних афганских событий – генерал-лейтенант Борис Иванов. Круг замкнулся?

Поскольку Павловский был членом ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета СССР и самым высокопоставленным военным, направленным в Афганистан, то он сразу, наряду с послом и представителем КГБ, вошел в синклит высшего советского руководства, вершившего все дела в Кабуле. Это быстро уяснили афганские руководители, в частности, Хафизулла Амин, который уже в ходе первой встречи с генералом попросил его передать Москве «личную просьбу» о вводе в Афганистан бригады ВДВ. Павловский связался с Устиновым и твердо обозначил свою позицию: «Вводить войска нецелесообразно». Министр и впредь рекомендовал ему держаться этой линии.

С первых же часов своего пребывания на афганской земле Павловский и члены его группы ощутили напряжение, царившее и внутри афганского руководства, и среди советских представителей. Уже на ознакомительной встрече в посольстве, которая состоялась в день прилета, к заместителю руководителя группы генерал-полковнику Меримскому подошел Иванов и сообщил, что располагает материалами, которые могут представлять интерес для прибывших товарищей. Он завел речь об Амине. Дескать, во время учебы в США тот привлек к себе внимание ЦРУ и, возможно, был завербован этим ведомством. Теперь Амин планирует устранить от власти товарища Тараки, то есть совершить государственный переворот. Поскольку для Меримского (и, как потом выяснилось, для Павловского) эта информация была полной неожиданностью, то генерал-полковник в ответ отделался какими-то дежурными фразами. Мол, такие важные сведения нуждаются в серьезной проверке. «Конечно, конечно», – сразу согласился с ним Иванов, и затем попросил никому больше об этом не рассказывать. Но вечером, когда военные остались одни в отведенной им резиденции, к Меримскому заглянул Горелов:

– О чем это с вами шептался Борис Семенович? Наверняка пытался убедить, что Хафизулла Амин – американский шпион. Это чушь! Комитетчикам всюду чудятся шпионы и диверсанты. А я вас уверяю, что товарищ Амин – кристально честный революционер, преданный и искренний друг Советского Союза. И у вас еще будет немало возможностей убедиться в этом.

Кстати, слух о том, что «второй человек в ДРА» является американским агентом, в те дни широко гулял по Кабулу. По этому поводу распространялись даже листовки. Кто был их автором, где их размножали – об этом можно только догадываться.

В конце августа конфликт между главным военным советником и представителями КГБ вылился в открытое противостояние, причем ни где-нибудь, а на заседании комиссии политбюро, куда Горелова и Иванова пригласили, чтобы выслушать их мнение о сложившейся обстановке. Громыко, Андропов, Устинов и начальник Генерального штаба Огарков дотошно расспрашивали генералов о потенциале контрреволюционного движения, боеспособности афганской армии, ситуации внутри руководства, причинах неудач… Горелов стоял на своем: противоречия в руководстве носят рабочий характер и будут преодолены, но для этого мы должны больше доверять товарищу Амину, афганские вооруженные силы способны защитить завоевания революции даже в том случае, если Пакистан отважится на прямую агрессию, наши войска вводить не следует.

Выводы представителя КГБ были во многом прямо противоположны. Он предупреждал членов комиссии о расколе в халькистском руководстве, говорил об опасности наметившегося противостояния между Амином и Тараки и скептически отзывался о возможностях афганской армии. Однако вопрос о прямом участии в конфликте советских войск тоже старательно обходил стороной.

Чем дольше продолжалось обсуждение на комиссии ПБ, тем мрачнее становились лица высоких руководителей. Но по некоторым замечаниям и деталям было ясно, что точка зрения Иванова членам политбюро ближе.

Вернувшись в Кабул, Горелов принял участие в руководстве операцией по освобождению от мятежников провинции Ургун на юге Афганистана. Вместе с ним на командном пункте группировки войск находился и генерал армии Павловский. В самый разгар операции оба генерала решили на вертолете совершить облет арены сражения. Однако внизу они не увидели ни дыма, ни огня. Приземлились. Афганские командиры им докладывают: «Полный успех! Когда мятежники узнали, что против них развернуты две дивизии, они тут же снялись и ушли в Пакистан. Потерь с обеих сторон нет». Участники Великой Отечественной и они же – участники вторжения в Чехословакию в 68-м – Павловский и Горелов посмотрели друг на друга и, повинуясь какому-то порыву, крепко обнялись. «Это хорошо, Лев, что потерь нет, – сказал Павловский. – Достаточно уже потерь. Пора миром дела решать».

Да, кому-то это может показаться странным, но не хотели они войны в Афганистане, оба этих боевых генерала. То ли навоевались уже вволю, то ли чувствовали, что войной здесь дело не решишь…

Возможно, именно их прямое участие в подавлении «пражской весны» тоже способствовало тому, что оба оказались противниками советского военного вторжения в Афганистан. Слишком свежи в памяти были сцены массового народного возмущения при виде наших танков на улицах Праги.

Павловский, особенно на первых порах, целиком разделял позицию Горелова и Заплатина, считавших, что Москве надо ориентироваться на Амина, что это именно тот человек, который способен справиться со всеми вызовами, а его противники – все, как один, мелкие интриганы (Сарвари и его халькистская компания) или откровенные мелкобуржуазные ревизионисты (Кармаль и другие парчамисты). Это даже сыграло с генералом армии злую шутку.

Дело было так. В конце августа с Сарвари и Ватанджаром негласно встретился Б.С. Иванов, пожелавший из первых рук получить подтверждение о готовящемся путче. Афганцы заверили его в том, что сразу после отъезда Тараки в Гавану на очередную сессию Конференции Движения неприсоединившихся государств Амин начнет аресты всех его противников и в Кабуле, и в провинциях. Оба – и Сарвари, и Ватанджар – говорили о своем желании упредить Амина, нанести удар первыми – при поддержке верных им офицеров двух танковых бригад, дислоцированных вблизи Кабула. Иванов, выслушав гостей, по обыкновению призвал их проявить выдержку, не поддаваться на провокации. Впрочем, он сказал это, видимо, так, что оба афганца ушли с уверенностью в поддержке своей миссии. Советские товарищи явно не возражают против их решительных действий.

После совещания у посла с участием Сафрончука представителей КГБ и ГРУ было решено направить в Москву телеграмму, подтверждающую достоверность коварных планов афганского премьера. Пузанов предложил, чтобы эту депешу подписал и генерал армии Павловский. Пригласили Ивана Григорьевича в посольство, показали подготовленный текст. Но, к удивлению всех присутствующих, он от подписи отказался:

– У меня здесь нет своей разведки, а непроверенную информацию я подписывать не буду.

«Как это – нет своей разведки, – наверное, подумали участники совещания, – а ГРУ разве это не управление Генерального штаба»? Неловкую паузу прервал Иванов:

– Что ж, отправим телеграмму только в два адреса – МИД и КГБ. В Минобороны отправлять не будем.

Так и сделали. А на следующий день по спецсвязи звонит Крючков. Поскольку Б.С. отсутствовал, трубку поднял генерал Нешумов, отвечавший за обустройство границ.

– Скажите, товарищ Нешумов, – сухо спросил шеф внешней разведки, – знал ли об отправленной вчера телеграмме генерал армии Павловский?

– Так точно, знал.

– Спасибо, товарищ Нешумов. Передайте Борису Семеновичу, что Павловский вчера же прислал свою телеграмму, в которой предлагает не верить слухам о заговоре против Тараки, называет Амина верным другом Советского Союза и советует его поддержать. Да-а… Вот так…И передайте также, что Андропов и Устинов, получив каждый свою телеграмму, распорядились ознакомить с ними членом политбюро. Вы представляете, что произошло? В один и тот же день из Кабула поступают два прямо противоположных сообщения, – судя по голосу, Крючков едва скрывал свое раздражение. – Вы разберитесь, почему так произошло, и к вечеру пусть товарищ Иванов мне доложит.

* * *

Вообще-то Афганистан на очередной сессии Конференции Движения неприсоединения, как и прежде, должен был представлять фактический глава правительства Хафизулла Амин. Однако он еще летом стал усиленно убеждать Тараки, что именно тот должен лететь на Кубу и предстать перед всем светом как новый лидер мирового революционного движения. Уже одно это должно было вызвать подозрения у генерального секретаря, ведь раньше Амин никогда не упускал возможности самому поблистать на международной арене или даже просто постоять рядом с такими выдающимися людьми, как Фидель Кастро. А теперь он добровольно уступал эту честь своему «учителю». Но падкий на лесть генсек не уловил подвоха.

Из Москвы от Крючкова в резидентуру пришла рекомендация отговорить Тараки от этой поездки. Центр не без оснований считал, что Амин может воспользоваться длительным отсутствием главы государства для того, чтобы захватить власть. Увы, афганский руководитель не внял доводам разведки. Более того, свое путешествие в Гавану он по совету Амина решил предпринять на недавно купленном у американцев «Боинге». Центр всполошился еще больше: возможность диверсии не исключалась. Нашим представителям в Кабуле было велено еще раз встретиться с Тараки и убедить его использовать для поездки специально выделенный советский лайнер из правительственного авиаотряда. Естественно, с советским экипажем. С трудом, но убедили.

30 августа афганская делегация вылетела на Кубу. В ее составе кроме Тараки были в основном лица, близкие к Амину. Министр иностранных дел Шах Вали, бывший командир царандоя, а теперь начальник канцелярии главы государства Тарун, начальник президентской гвардии Джандад и другие. Поскольку на обратном пути из Гаваны планировалось сделать остановку в Москве, Амин проинструктировал своих людей доверительно встретиться с советскими представителями и проинформировать их о том, что против него группа видных халькистов готовит заговор.

Судя по всему, Амин очень хорошо был осведомлен о том, чем заняты сейчас три министра и Сарвари. Теперь игра шла на опережение: кто кого?

Утром 10 сентября самолет Ил-62 правительственного авиаотряда, возвращаясь из Гаваны, совершил посадку в Москве. Как и было запланировано, здесь афганский руководитель должен был сделать остановку для отдыха и для разговора с Л.И. Брежневым. В тот же день, вернее, поздно вечером встреча двух лидеров состоялась в Кремле.

Но это была не обычная протокольная встреча руководителей дружественных стран. Документ, который должен был озвучить Леонид Ильич, содержал целый ряд острых замечаний по ситуации в ДРА и фактически прямой призыв к Тараки навести порядок в собственном окружении.

Афганский гость, еще не отдохнувший после длинного перелета и обильных возлияний, как на Кубе, так и на борту правительственного лайнера, вначале считал, что разговор будет рутинным, не выходящим за рамки протокола. Его не насторожило даже то, что в Кремль он был приглашен один, без привычной свиты. Рядом с Брежневым за столом сидели министр иностранных дел Громыко и помощник генсека Александров-Агентов, оба – насупленные, подчеркнуто деловые. Переводил уже знакомый по прежним встречам в Кремле советник МИДа Гаврилов. Леонид Ильич, обменявшись рукопожатиями и поцелуями, быстро перешел к делу. Не отрываясь от лежавшего перед ним текста, он стал методично перечислять ошибки, допущенные афганскими революционерами, и проблемы, которые они должны немедленно решить.

Сначала Брежнев говорил о партийном строительстве, необходимости расширения партийных рядов за счет рабочих, крестьян и прогрессивно настроенной интеллигенции. Кто-то из цековских работников вписал в его «шпаргалку» назидательный пассаж из времен Гражданской войны, и теперь Леонид Ильич старательно читал:

– ЦК нашей партии под руководством В.И. Ленина проводил специальные «партийные недели». Это были массовые кампании по вовлечению лучших рабочих, передовых крестьян и интеллигенции в ряды партии. Новые члены партии отправлялись на фронты Гражданской войны… Таким образом задачи укрепления и расширения рядов партии решались одновременно с борьбой против контрреволюции.

– Очень правильно, – поддакнул Тараки, но при этом подумал: а где нам взять этих лучших рабочих и передовых крестьян?

– Огромное значение имеет также активизация политико-воспитательной и разъяснительной работы среди населения, – продолжал читать свою «шпаргалку» Брежнев. – Кстати, вот такой вопрос, товарищ Тараки. Уже в одиннадцати провинциях вашей страны есть наши партийные советники при секретарях провинциальных комитетов НДПА. Между тем многие из этих секретарей работают, так сказать, по совместительству, являясь одновременно губернаторами провинций. В интересах дела было бы, очевидно, правильней отделить государственные посты от партийных.

С учетом особенностей вашей страны особо стоит вопрос о разъяснении массам политики партии и правительства в отношении религии и свободы вероисповедания…

В условиях продолжающейся борьбы с контрреволюцией важными становятся подбор и расстановка кадров в вооруженных силах, партийном и государственном аппарате. Знаю, что в этом отношении у вас есть горький опыт: факты измены родине некоторых армейских командиров, нарушения норм партийной жизни губернаторами и партийными работниками отдельных провинций…

– Спасибо, спасибо, товарищ Леонид Ильич, – соглашался с критикой Тараки. – Я потом выскажусь по этому вопросу. Хотел бы просить вас, если это возможно, направить лично мне через совпосла перевод ваших сегодняшних высказываний. Я записываю, но хотелось бы иметь полный текст, чтобы внимательно еще раз его изучить.

– Мы перешлем вам перевод, – пообещал, оторвавшись от бумаг, Брежнев и затем опять уткнулся в текст. Сейчас ему предстояло сказать главное, то, ради чего и был приглашен сегодня в Кремль этот афганский революционер. – Мы уже неоднократно касались в беседах и в переписке с вами и такого вопроса, как важность подлинно коллективного руководства в партии, строгого соблюдения его принципов… Я знаю, что в последнее время ваше политбюро приняло на этот счет ряд хороших постановлений, однако их претворение в жизнь, похоже, проходит очень медленно. Скажу вам откровенно, товарищ Тараки, по нашему глубокому убеждению нерешенность этого вопроса, как и все еще имеющие место нарушения норм внутрипартийной демократии, и, тем более, необоснованные репрессии в отношении товарищей по партии, сковывают силы партии, мешают развитию ее творческих возможностей, создают среди кадров и населения обстановку напряженности…

Произнеся столь длинный монолог, Брежнев сделал небольшую паузу и строго взглянул поверх очков на сидящего напротив афганского гостя. Тот выглядел подавленным. Переводивший беседу Гаврилов, заранее ознакомленный с текстом брежневского обращения, тоже побледнел и нервно перебирал в руках бумаги. Сейчас Брежнев должен предупредить афганца о грозящей ему опасности. Но воспримет ли это предупреждение генсек НДПА? Поймет ли?

– Я не считал бы до конца выполненным свой долг перед вами, товарищ Тараки, если бы не коснулся в этой связи совершенно доверительно еще одного вопроса, который вызывает озабоченность не только у нас, ваших друзей, но, по имеющимся у нас данным, и в рядах партийного актива НДПА, – с нажимом прочитал Брежнев. – В условиях афганской революции понятна ваша, товарищ Тараки, особая роль как генерального секретаря и председателя Революционного совета в руководстве деятельностью партии и государства… Однако вряд ли целесообразно, чтобы кто-то еще, кроме вас, занимал исключительное положение в руководстве страной, вооруженными силами, органами государственной безопасности. При определенных условиях это могло бы иметь нежелательные последствия.

– Правильно, – еле слышно пробормотал Тараки.

Советник МИДа Гаврилов, воспользовавшись паузой, попытался понять, дошел ли до гостя смысл сказанного. Ведь собственно ради этих слов и затевалась вся встреча. Генеральный секретарь ЦК КПСС недвусмысленно просигналил коллеге: не играй с огнем, перестань делиться властью с Амином, убери его с глаз долой. Но по внешнему виду гостя так и не было ясно, осознал ли он опасность или по-прежнему пребывал в наивном неведении. «Правильно», – только и выдохнул он в ответ на грозное предупреждение.

Далее Леонид Ильич обратил внимание Тараки на слабую боеспособность афганских вооруженных сил, низкое политико-моральное состояние личного состава, пассивность армии в борьбе с мятежниками. Напомнил, что СССР только в течение последних шести месяцев направил в Афганистан сотни танков, боевых машин пехоты, орудий, самолетов и вертолетов. Упрекнул: «К сожалению, рекомендации наших военных советников, которых в вашей армии свыше полутора тысяч, часто осуществляются не в полной мере». Заверил: «Советский Союз и впредь будет оказывать всестороннюю помощь и поддержку вашей партии и афганскому народу». С явным облегчением перевернул последнюю из прочитанных страниц.

Теперь слово было за Тараки. Он уже прилично поднаторел в аппаратных правилах и потому вначале долго и витиевато благодарил за критику и советы. Потом прокомментировал некоторые моменты, показавшиеся ему спорными или особенно важными. Например, о разделении партийных и государственных постов: «Мы пробовали это сделать, но, к сожалению, не получилось в силу афганской специфики. В условиях войны нам временно приходится идти на сосредоточение власти в одних руках». Согласился с тем, что необходимо создать стройную и эффективную систему органов власти на местах. «Мы до сих пор еще не разбили феодальную машину управления».

– Наши войска, – сказал Тараки, – особенно сухопутные, находились под сильным влиянием мулл и религиозных фанатиков, именующих себя «братья-мусульмане». Мы их называем «братьями сатаны». Естественно, что моральное состояние таких солдат было низким. Сейчас мы обрубим руки этим «братьям сатаны», и положение, безусловно, улучшится. Характерно, что нам не изменил ни один солдат, изменяют офицеры, – соврал он, желая польстить пролетарскому подходу советских руководителей. И попал прямо в точку, потому что молчавший до сих пор Громыко сразу встрепенулся:

– Это очень интересно. Это классовое явление.

Не согласился Тараки с замечанием по поводу того, что афганцы не всегда прислушиваются к рекомендациям наших советников, заверил, что необоснованных репрессий у них больше нет и, наконец, коснулся главной темы. Скорее всего, он так и не понял до конца той глубины опасности, которая ему угрожала.

– Вы говорили о том, что кто-то может использовать те полномочия, которыми я наделен как генеральный секретарь ЦК НДПА и председатель Революционного совета. Это очень серьезное дело. Я теперь буду внимательно следить за тем, что творится у меня за спиной.

Вот и все, что сказал по этому поводу Тараки. Брежнев возвращаться к этой теме не стал, Громыко – тоже. Правда, в конце беседы Леонид Ильич, заглянув в «шпаргалку», видимо, обнаружил там еще один невысказанный им тезис и в ответ на просьбу Тараки перейти к обсуждению вопросов дальнейшего оказания Афганистану военной помощи невпопад произнес:

– Мне бы хотелось выяснить один вопрос: считаете ли вы, что в политбюро вашей партии существует полной единство?

Тараки замялся, но решил не выносить сор из избы:

– Такое единство, по моему мнению, существует, – не очень уверенно ответил он. – До революции между отдельными членами политбюро были плохие отношения, имела место личная неприязнь. Однако сейчас, когда партия находится у власти, эти элементы изжиты.

В завершение беседы Тараки, как и прежде, стал выпрашивать у Брежнева новые поставки военной техники, боеприпасов и снаряжения. Он долго и нудно перечислял то, без чего афганская армия не сможет одолеть врага: 11 тысяч грузовиков, десять бомбардировщиков Ту-22, десять истребителей МиГ-21 бис, 150 бэтээров, 62 БМП, 100 тысяч пар обуви, 20 тысяч одеял, 30 тысяч плащ-палаток. Он также напомнил о просьбе выделить им в текущем году 30 млн долларов «для покрытия расходов, связанных с увеличением денежного довольствия и материального обеспечения офицеров и солдат». Попросил принять в военных госпиталях Таджикистана и Узбекистана около тысячи раненых солдат и офицеров.

Брежнев, который к этому моменту уже сильно утомился и явно хотел побыстрее распрощаться с афганским революционером, заверил, что все эти просьбы рассматриваются соответствующими советскими ведомствами, и они обязательно проинформируют афганских руководителей о принятых решениях.

Время уже перевалило за полночь, когда Тараки приехал в отведенный ему гостевой особняк на Ленинских горах. Он хотел только одного: быстрее добраться до кровати. Разница во времени между Москвой и Гаваной составляла восемь часов. Сразу после утомительного перелета Тараки пришлось выступать перед обучавшимися в СССР афганскими студентами. Потом была эта напряженная встреча в Кремле. Однако на пути в спальню, в одном из коридоров резиденции Тараки неожиданно увидел своего старого знакомого. Он еще издали по обширным черным с проседью усам узнал Алексея Петрова, официально считавшегося в Кабуле корреспондентом ТАСС. Они обнялись, и Тараки тут же пригласил Лешу зайти к нему в апартаменты и выпить на сон грядущий чего-нибудь по стаканчику. Петров не заставил себя уговаривать. Он неслучайно появился в этот поздний час в правительственной резиденции.

Дело в том, что руководители ПГУ были совсем не уверены в том, до конца ли поймет Тараки сказанное ему Брежневым. Не пропустит ли мимо ушей грозное предупреждение? Поэтому для подстраховки к афганскому вождю был отправлен Петров, который многие годы был на короткой ноге с лидером НДПА. Алексей неплохо знал язык дари, а значит, мог провести разговор с глазу на глаз, без посторонних.

Когда уселись за столиком в гостиной и официант принес все, что нужно, Алексей спросил, какое впечатление на Тараки произвела встреча с Брежневым.

– Очень хорошее впечатление, – с неподдельным энтузиазмом ответил собеседник. – Леонид Ильич и Фидель Кастро – настоящие революционеры!

Затем Алексей осторожно поинтересовался:

– А как вы поняли тезис Леонида Ильича о том, что нецелесообразно кому-то еще, кроме вас, занимать исключительное положение в руководстве страной?

Тараки задумался. Потом, выпив немного виски, сказал Петрову:

– Знаешь, эти полеты-перелеты… Разные часовые пояса. Я мало спал, очень устал и не все понял из того, что мне говорил Леонид Ильич. Но он обещал прислать мне подробную стенограмму.

Тогда Петров коротко и жестко донес до «великого вождя» смысл сказанного ему в Кремле:

– В Афганистане готовится государственный переворот. Вас, товарищ Тараки, хочет сместить с занимаемых постов Хафизулла Амин. Это может произойти в ближайшие дни. Именно это и хотел вам сказать Леонид Ильич. Но он, по своему статусу, не мог говорить с вами в столь откровенных выражениях.

Тараки выглядел удивленным. Но не испуганным. Судя по всему, до него все еще не дошла реальная степень нависшей угрозы.

– Что же я должен сделать, когда приеду в Кабул?

– Вы должны найти подходящий предлог, чтобы лишить Амина всех занимаемых им должностей, а возможно, и отдать его под суд за совершенные преступления.

– Эх, Алексей! Я думаю, что все вопросы с Амином мы уладим, – Тараки встал с кресла. Петров тоже поднялся, понимая, что главе афганского государства пора отдыхать.

Старые друзья обнялись на прощанье.

* * *

В тот же день, 10 сентября, не теряли времени зря и люди Амина, сопровождавшие в поездке главу государства. У них была своя задача – донести до советских руководителей информацию о заговоре, который готовят против премьер-министра отбившиеся от рук «герои революции». Начальник контрразведки Азиз Акбари еще днем, увидев в резиденции полковника Богданова, сразу подошел к нему и сказал, что хочет поговорить. Леонид Павлович подозвал сотрудника разведки, владевшего языком дари. Афганский контрразведчик сказал, что он должен выполнить поручение товарища Амина и сообщить о том, что в Кабуле против него зреет заговор, во главе которого стоят четыре известных халькиста. Акбари перечислил их фамилии и добавил: «Товарищ Амин просил, чтобы переводил их беседу обязательно майор Тарун, хорошо говоривший по-русски». Правда, к величайшему удивлению Богданова, он тут же заметил: «Только имейте в виду: все, что я буду говорить в присутствии Таруна, не соответствует действительности».

Заинтригованный Богданов подозвал мелькавшего тут же в коридорах резиденции Таруна: «Помогите нам, пожалуйста, с переводом». Тот будто только того и ждал.

Когда они уединились втроем, Азиз Акбари опять повторил информацию о заговоре и назвал имена заговорщиков. Богданов сделал вид, что впервые слышит об этом. Когда Акбари после разговора вышел из комнаты, начальник представительства КГБ спросил Таруна, что он думает по этому поводу. Тот подтвердил, что информация целиком соответствует действительности и что предатели не просто хотят отстранить от должности Амина, но и планируют его физическое уничтожение. Все это не было новостью для Богданова, однако затем разговор принял уж совсем неожиданный оборот: Тарун стал грубо ругать самого Тараки, называть его выжившим из ума стариком, а затем добавил, что заговорщики хотят убить и его, Таруна. «Вот такие пироги», – произнес на прощанье по-русски свою излюбленную присказку Тарун.

Богданов в уже привычных выражениях призвал начальника канцелярии не поддаваться на провокации, а напротив, делать все от него зависящее, чтобы не допустить раскола в афганском руководстве. Распрощавшись с Таруном, он вышел в вестибюль, где опять отыскал Азиза Акбари и знаком пригласил его продолжить разговор в одной из комнат. Акбари был очень возбужден и напуган. Он сбивчиво рассказал, что если и существует заговор, то его планирует сам Амин, который решил убрать Тараки и стать полновластным хозяином Афганистана. Он привлек на свою сторону начальника Генерального штаба Якуба и многих других членов ЦК. А поскольку три министра и Сарвари встали на его пути к единоличной власти, то вначале Амин хочет расправиться с ними. Переворот должен состояться в ближайшее время.

Богданов находился в Москве, потому что догуливал свой законный отпуск, но теперь ясно было, что ему следует немедленно возвращаться в Кабул. Утром, появившись в Ясенево, он составил подробное донесение о ночных разговорах с афганцами и закончил его выводом: Амин пойдет на решительные шаги по захвату власти уже в самые ближайшие дни.

Вечером на совещании у Крючкова начальник представительства изложил свое видение ситуации. Он полагал, что если государственный переворот удастся, то Хафизулла Амин начнет с массового террора. Он постарается уничтожить и остатки парчамистов, и всех нелояльных халькистов, а это будет означать разгром партии. Как пуштунский националист, он перенесет боевые действия в зону расселения племен, то есть фактически на территорию Пакистана, что неминуемо приведет к большой войне между двумя государствами. А поскольку мы оказываем огромную военную поддержку Кабулу, то такое развитие событий чревато прямым конфликтом Советского Союза и США в этом регионе.

Нарисовав столь мрачные перспективы, Богданов сказал, что он целиком поддерживает тех коллег, которые высказываются за жесткие меры в отношении Амина.

– Да, – согласился с ним Крючков. – Влияние этого человека на политические процессы надо как-то ограничить.

– Мы уже сделали важный шаг, – сказал генерал Медяник. – Предупредили Тараки о грозящей ему опасности. Если он не самоубийца, то должен что-то предпринять.

– А что еще можно и нужно сделать? – недовольно оглядел присутствующих Крючков. – Думайте. Может быть, использовать парламент для легитимного решения вопроса?

Коллеги недоуменно пожали плечами. Какой парламент? Шеф, кажется, путает Афганистан со Швейцарией.

Приговор Амину был вынесен, это понимали все. Но как его исполнить? Кто возьмет на себя роль палача? Никто не хотел произнести в этом кабинете слова, которые потом, в случае неудачи, могут стоить карьеры.

– Ладно, – произнес в повисшей тишине Богданов. – Давайте условимся так. Я вылетаю в Кабул. При встречах с обеими сторонами буду излагать нашу прежнюю незыблемую позицию: мы за единство партии и ее руководства. Если же оппозиционеры снова поднимут разговор об Амине, то я дам им знак, что они сами должны решить этот вопрос. Мы не вмешиваемся во внутренние дела ДРА.

На том и порешили.

Еще одно крупное совещание по афганским делам Крючков провел несколькими днями раньше – оно было межведомственным: в Ясеневе кроме руководителей Первого главного управления присутствовали представители ГРУ во главе с начальником военной разведки генералом армии Ивашутиным. Оба ведомства не пожалели черных красок, рисуя контуры сложившейся ситуации. Крючков, ссылаясь на мнение спецпредставителя КГБ Иванова, заявил, что Амин – со своими интригами, амбициями, своей непредсказуемостью – это прямая угроза социалистическому выбору Афганистана и нашим интересам в этой стране. Начальник ГРУ привел многочисленные факты усиления американского присутствия в регионе, не исключил предательство Амина и тоже много говорил об опасности потерять наши позиции на Среднем Востоке. По его мнению, единственным способом сохранить контроль над ситуацией оставался ввод в Афганистан советских войск.

После такого заявления в комнате на некоторое время повисла тягостная тишина. Участники этого секретного совещания прекрасно знали Ивашутина и отдавали себе отчет в том, что он никогда бы не сделал подобного заявления лично от себя. А это значит, к силовому решению уже тогда склонялся сам могущественный министр обороны. Не исключено, что через Ивашутина было решено вбросить пробный камень, посмотреть на то, как отреагируют на такой вариант другие члены разведсообщества.