Текст книги "Смертоносный вирус «А». Кто «заразил» СССР Афганской войной"

* * *

5 июня оперативный сотрудник резидентуры Виктор Бубнов пришел на доклад к Осадчему. Пока резидент отвечал на телефонный звонок, он аккуратно разложил на столе три записочки с какими-то невнятными значками и закорючками. Когда Осадчий повесил трубку, Виктор начал:

– Вчера была очередная встреча с «Махмудом». По его словам, в верхнем эшелоне халькистов намечается серьезный раскол.

Едва резидент услышал эти слова, он тут же опять взялся за телефон, набрал внутренний номер:

– Борис Семенович, можно к вам зайти? Тут Бубнов принес важную информацию.

– Заходите, – пригласил Иванов.

Бубнов сгреб огромными сильными пальцами свои записочки и, смяв, положил их в боковой карман пиджака. Вслед за Осадчим, вздыхая, он направился в кабинет генерала.

Войдя, Виктор не стал доставать из кармана бумажки, чтобы не нарываться на замечание по поводу несоблюдения конспирации и не возбуждать подозрений в недостатке памяти.

– Борис Семенович, вчера я встречался с доверительной связью «Махмудом». По его словам – а он нас никогда до сих пор не обманывал – в высшем эшелоне халькисткого руководства намечается серьезный раскол.

– Одну минуту, Виктор Андреевич, – прервал его Иванов, вытянув правую руку ладонью в сторону Бубнова.

Бубнов замолчал, а генерал позвонил Богданову, пригласив и его в свой кабинет. Леонид Павлович не заставил себя ждать, явился сразу – как всегда улыбающийся, добродушный, похожий на Карлсона, который живет на крыше.

– Присаживайтесь. Вам это нужно послушать, – сказал Иванов.

Бубнов в третий раз начал свой доклад. Суть полученной им информации сводилась к следующему.

С конца зимы-начала весны этого года, начальник Главного управления по защите интересов Афганистана (АГСА) Асадулла Сарвари начал сильно задумываться над тем, кого и в чьих интересах преследуют и уничтожают афганские спецслужбы. До этого он, не мудрствуя лукаво, исправно выполнял приказания Амина. Тот говорил: «Нужно “почистить” там-то и там-то. Этих посадить в тюрьму, а этих «отправить в Пакистан» – что означало расстрелять. И Сарвари поступал так, как ему приказывали. Авторитет Амина был для него непререкаемым.

Именно ему, Амину, Сарвари был обязан вступлением в НДПА, продвижением по партийной линии и назначением на занимаемый пост. Однако в последнее время тяжкие сомнения стали терзать душу начальника АГСА. Получалось так: Амин дает указания об арестах и расстрелах, но при этом никто его не винит в необоснованной жестокости. Амин чист. Ведь по своей должности он ведает вопросами внешней политики, занимается экономикой, курирует вооруженные силы. Он же, Сарвари, выполняет тайные приказы Амина, и вся страна считает его кровавым палачом. Особенно обидно, что из-за этого от него отвернулись даже некоторые близкие друзья и родственники.

Дальше – больше. Размышляя над тем, что происходило после революции, бывший летчик пришел к выводу, что приказания Амина о репрессиях в отношении различных лиц, семей и кланов не только не способствуют стабилизации обстановки в стране, но, напротив, расшатывают ситуацию. Зачем, например, Амин приказал уничтожить обитателей поместья Кала-йе Джавад – семью видного афганского духовника Себгатулло Моджаддади (в народе более известного как хазрат-е Шур-базар, то есть святой Шур-базар[39]39
  Шур-базар – один из районов старого Кабула.


[Закрыть])? Тогда, во время той операции, проходившей при непосредственном участии Сарвари, были схвачены и тут же без суда и следствия расстреляны восемнадцать человек. Но зачем? И ведь эффект получился обратный: сам Моджаддади, до этого находившийся в Дании, узнав о расправе над своими близкими, тут же выехал в Пешавар, где провозгласил джихад (священную войну) против халькистского режима. Теперь он стал одним из главных лидеров контрреволюционного движения.

Еще глупее выглядела операция против другого мусульманского лидера – шейха Саид Ахмада Гейлани (Эфенди-джана). Сразу же после революции этот руководитель влиятельнейшего в Афганистане суфийского ордена Кадирийа через бывшего ректора Кабульского университета начал искать контакты с Тараки и Амином. Ему нужно было определиться относительно своего статуса в новых условиях. Однако все его позитивные, благонамеренные усилия оказались тщетными. Амин приказал арестовать и уничтожить Гейлани и его семью. Сарвари поставил такую задачу своим подчиненным. Однако об этом приказе почему-то тут же, до того как заработал карательный механизм, стало известно Гейлани. Он, готовый к разным разворотам событий, незамедлительно выехал из Кабула в свое имение, расположенное в уезде Сорхруд недалеко от Джелалабада. А затем, сопровождаемый сотнями до зубов вооруженных и фанатично преданных ему мюридов[40]40
  Мюрид – послушник мусульманского суфийского старца (мистического учителя). По приказанию своего муршида (старца) мюрид может сделать все что угодно, вплоть до самоубийства.


[Закрыть], без всяких препятствий пересек афгано-пакистанскую границу. Ни афганские власти, ни пакистанцы не решились воспрепятствовать ему.

Все это можно было бы считать революционными «перегибами» Амина. Однако в то же время были случаи, когда люди Сарвари выслеживали и задерживали явных врагов – пакистанских и иранских шпионов, террористов, застигнутых в момент совершаемых ими диверсионных актов, подстрекателей, явных участников антиправительственных мятежей. Амин же, когда ему докладывали об арестованных, непонятно почему категорически требовал от Сарвари их немедленного освобождения.

У начальника службы безопасности появилось серьезное подозрение: возможно, «верный ученик вождя афганской нации» не хочет стабилизации обстановки в ДРА? Возможно, он умышленно раскачивает лодку? Но зачем? Уж не для того ли, чтобы в конце концов оказаться у ее руля? А как же наш вождь товарищ Тараки? Какую участь в таком случае Амин уготовил ему?

Уже весной Сарвари стал находить всяческие причины для того, чтобы уклоняться от исполнения приказов Амина. Под предлогами сбора дополнительных улик, необходимости выслеживания связей подозреваемых и т. п. он начал избегать крутых мер в отношении людей, которых требовалось «отправить в Пакистан». Амин вызвал начальника АГСА к себе «на ковер» и устроил ему форменный разнос. Он в грубой форме обвинил Сарвари в утрате революционного чутья, в некомпетентности и мягкотелости. Асадулла покорно проглотил горькую пилюлю, однако затаил на Амина страшную обиду – такую, которые пуштуны обычно никогда никому не прощают. Хорошо зная нрав «второго человека в государстве», начальник службы безопасности понял, что вслед за этим в лучшем случае последует его отстранение от занимаемой должности и почетная ссылка за границу в качестве посла, ну а в худшем… еще большие неприятности.

В приватной обстановке, за чашкой чая Сарвари поделился своими печалями с ближайшим другом министром связи Гулябзоем (во время Апрельской революции Сарвари спас ему жизнь). Гулябзой, который считал себя приемным сыном Тараки, выслушав друга, более всего озаботился не столько его судьбой, сколько угрозой со стороны Амина в отношении главы государства. Он согласился с тем, что Хафизулла Амин явно расчищает себе путь к вершине власти.

– Борис Семенович, помните, как в начале мая я докладывал вам о разговоре с Сарвари? – дождавшись, когда Бубнов сделает паузу, спросил Богданов.

– Расскажите товарищам, пусть они тоже об этом узнают, – предложил Иванов.

– А дело было так, – начал Богданов. – В начале мая, оказавшись со мной один на один в своем кабинете, Сарвари подошел ко мне вплотную и тихо, чтобы никто не услышал, сказал следующее: «Амин очень хитрый, жестокий, коварный и опасный человек. Он готов пойти на все, чтобы добиться усиления своей личной власти в партии и в стране». Говорил Сарвари еще какой-то негатив в отношении Амина, но я не совсем ясно его понял. Для меня это было совершенно неожиданно. В первый момент я решил, что это попахивает провокацией, что он проверяет меня, хочет узнать, как я отреагирую на такую информацию. Потом мелькнула мысль, что это делается с подачи Тараки. Откровенно говоря, я был в замешательстве. Меня выручил вернувшийся в кабинет переводчик: при его появлении Сарвари перешел на свое место за столом и как ни в чем не бывало стал обсуждать какие-то малозначимые текущие вопросы.

– Вот видите, Леонид Павлович, ваша информация о трениях среди халькистов теперь получила новое подтверждение, – задумчиво сказал Иванов. – Извините, пожалуйста, Виктор Андреевич, – повернулся он к Бубнову. – Мы вас прервали. Продолжайте.

Во второй части своего доклада Бубнов сообщил не менее интересные сведения:

– В числе других противников Амина обозначился министр обороны Аслам Ватанджар – национальный герой Афганистана, танк которого теперь установлен на пьедестале перед Дворцом народов. Ему, Ватанджару, от одного из адъютантов Тараки, личного друга и бывшего сослуживца, стало известно, что Амин постоянно склоняет главу государства к смещению его с поста министра обороны. Мотивация простая: «Министр ничего не может поделать против поднимающих голову контрреволюционных сил. Армия разлагается. В воинских частях то и дело происходят восстания. Многие офицеры переходят на сторону мятежников. А все потому, что Ватанджар не имеет достаточного военного образования, опыта партийного руководства, мало внимания уделяет своим служебным обязанностям, предпочитая работе в министерстве времяпрепровождение в нетрезвой компании молоденьких проституток и музыкантов.

– Можно подумать, что в очереди занять пост министра обороны здесь выстроились высокообразованные стратеги и аскеты, готовые день и ночь проводить на службе, разбирая штабные карты, – бросил реплику Осадчий.

– Естественно, Ватанджар не мог простить такого выпада Амину, – уловив заинтересованный взгляд Бориса Семеновича, продолжил свой доклад Бубнов. – «Махмуд» говорит, что министр обороны имел довольно откровенный разговор на эту тему с Тараки, и тот сказал ему: «Пока я остаюсь главой государства, тебе не о чем беспокоиться».

К Ватанджару вроде бы примкнул его старый друг (тоже бывший танкист) министр внутренних дел Маздурьяр. Он тоже недоволен Амином, который не дает разрешения на ликвидацию обнаглевших уголовных банд Кабула, состоящих из родственников членов ЦК НДПА Алемьяра и Сахраи – ярых сторонников Амина.

Пока трудно сказать, объединились или нет эти пары министров в единую группу. Но в том, что они обязательно объединятся, у «Махмуда» сомнений нет, – закончил свой доклад Бубнов.

– Располагает ли Тараки полной информацией об этих разногласиях? – спросил Иванов.

– Безусловно, о них ему известно. Ведь Амин требовал у Тараки смещения Ватанджара. Министр обороны приходил к генсеку для прояснения вопроса. Однако «Махмуд» до конца не знает, насколько полно тот информирован о деталях, – пояснил Бубнов.

– Борис Семенович, а вы не думаете, что эта так называемая «оппозиция» умышленно создается самим Тараки, чтобы был противовес все возрастающему влиянию Амина, – высказал свое предположение Осадчий. – Ведь трудно поверить, что у кого-то из этих министров могут быть какие-то собственные политические идеи, политические интересы или амбиции.

– Я придерживаюсь такого же мнения, как и Вилиор Гаврилович, – поддержал его Богданов.

– Хм-м, – неопределенно молвил Иванов, после чего в комнате на несколько минут воцарилось молчание. Личный представитель Андропова явно не спешил с выводами.

Подытоживая беседу, Борис Семенович сказал резиденту:

– По информации, изложенной Виктором Андреевичем, и по сути ваших замечаний срочно подготовьте телеграмму в Центр на имя Андропова. Напомните в ней, что говорил Сарвари Леониду Павловичу в начале мая. Я подпишу.

Спустя десять дней от «Махмуда» поступила информация об углублении раскола в халькистской верхушке. Теперь, как сообщал источник, окончательно сформировалась антиаминовская группа в следующем составе: начальник АГСА Сарвари, министр обороны Ватанджар, министр связи Гулябзой, министр внутренних дел Маздурьяр. Они демонстративно отказались от сотрудничества с Амином и по всем вопросам стали обращаться лично к Тараки. Более того, Хафизулла Амин начал всячески избегать любых встреч с Ватанджаром. Как-то глава партии и государства, не увидев Амина на заседании Революционного совета, позвонил ему:

– Товарищ Амин, вы уже в который раз не присутствуете на Ревсовете и на других важных заседаниях. В чем причина?

– Ватанджар сказал, что как только встретит меня где-либо, он сразу меня убьет, – обиженным тоном объяснил Амин.

– Ну что же, Ватанджар человек серьезный. Если он что-то обещал, то обязательно это сделает, – с улыбкой глядя на членов Ревсовета, ответил Тараки.

– Но в такой обстановке я не могу исполнять свои обязанности, – продолжал Амин.

– Хорошо, давайте спокойно обсудим ситуацию с глазу на глаз, – перешел на серьезный тон Тараки.

В Центр пошла еще одна телеграмма по этому поводу за подписью Иванова, Богданова и Осадчего.

* * *

В отличие от Богданова и Осадчего, которым начальство только в исключительных случаях разрешало отлучаться из Кабула, генерал Иванов довольно часто отправлялся в Москву. И не только туда. В июне Б.С. был включен в состав официальной советской делегации на встрече с американским президентом Д. Картером в Вене. Там планировалось подписать важный договор по ограничению стратегических вооружений (ОСВ-2).

Советская делегация отправилась в столицу Австрии поездом и в очень представительном составе: кроме Брежнева в ней были еще три члена политбюро (Громыко, Устинов и Черненко). Комитет госбезопасности негласно представлял Борис Семенович Иванов, значившийся в списках делегации экспертом МИД в ранге советника.

Б.С. присутствовал практически на всех этапах переговоров, продолжавшихся несколько дней и закончившихся подписанием договора. Он с огорчением и тревогой отмечал, как сильно в последнее время сдал Леонид Ильич, который без «суфлеров» был уже неспособен вести даже элементарный диалог с американским президентом.

Впрочем, подобные «мелочи», кажется, не очень волновали остальных членов советской делегации. Нужды в каких-то серьезных дискуссиях с американцами не было, текст договора заранее согласовали, оставалось только скрепить его подписями высоких сторон, выпить по этому поводу по бокалу шампанского и разъехаться по домам. Заминка возникла только раз, когда на встрече в советском посольстве Картер, который обычно старался не выходить за рамки стандартных тем и явно щадил неспособного к серьезному разговору советского вождя, вдруг затронул важный и щекотливый вопрос.

– Хорошо, – сказал он, – чтобы разрядка, которая сейчас происходит в Европе, затронула и другие регионы, где между США и СССР существуют разногласия. В некоторых из этих регионов мы имеем свои жизненно важные интересы, и Советский Союз должен признать это, – Картер сделал паузу, явно готовясь далее сказать нечто очень значительное. Дееспособные члены советской делегации напряглись. – Один из таких жизненно важных для нас регионов – это государства Персидского залива и Аравийского полуострова. Мы призываем вас проявить здесь сдержанность, чтобы не нарушать сложившийся баланс и интересы нашей национальной безопасности. Есть много проблем в Иране и Афганистане, но Соединенные Штаты не вмешиваются во внутренние дела этих стран. Мы надеемся, что Советский Союз будет делать то же самое.

Закончив, американский президент выжидательно посмотрел на Брежнева, но Леонид Ильич молчал. Никакого заранее подготовленного ответа у него на сей счет не было. Он с надеждой повернулся к Громыко – «мол, выручай, Андрей Андреич», – однако, и министр иностранных дел хранил ледяное молчание. То, что сказал Картер, очень напоминало предложение о разделе сфер влияния, а такие вопросы экспромтом не решались.

Чтобы как-то выйти из положения, генеральный секретарь произнес давно заученную фразу о том, что Советский Союз никогда не вмешивался во внутренние дела Афганистана и ждет того же от США. На этом разговор и закончился.

Позже помощник президента по национальной безопасности, столь же умный, сколь и циничный, З. Бжезинский в своих мемуарах напишет, что в Вене им не удалось втянуть русских в подробное обсуждение геополитических озабоченностей США. Скорее всего, именно с подачи Бжезинского американский президент затронул тему о разделе сфер влияния. Последний раз эту тему руководители СССР и США обсуждали в Ялте сразу после окончания Второй мировой войны.

Однако, вернувшись в Москву, наши руководители, включая Б.С. Иванова, в очень узком кругу подвергли анализу слова Картера. Устинов и Андропов склонялись к тому, что американцы предложили следующий торг: регион Персидского залива и Аравийского полуострова отходит к ним, а Советский Союз получает Иран и Афганистан. Устинов считал, что следует без промедления согласиться с таким вариантом, но его пыл охладил Громыко: «В Вене Картер вовсе не говорил о разделе сфер влияния, а всего лишь призвал проявлять взаимную сдержанность в том, что касается Афганистана и Ирана, – это раз. И согласиться с тем, что государства Персидского залива входят в сферу геополитических интересов Соединенных Штатов, – это два». Андропов тоже не был сторонником переговоров с американцами по этому поводу, считая, что Афганистан и так находится в орбите Москвы, а Иран пока потерян как для Штатов, так и для СССР.

После долгих обсуждений решение было принято такое: озвученное Картером предложение проигнорировать, при этом продолжать внимательно отслеживать ситуацию на Среднем Востоке. Нарастающая активность американцев в Пакистане, и в особенности их очевидная поддержка афганских контрреволюционеров, – вот что было бесспорным и по-настоящему беспокоило Москву.

29 июня члены советского политбюро рассмотрели очередную записку за подписью все той же четверки (Громыко, Андропов, Устинов, Пономарев) и согласились с тем, что обстановка в Афганистане продолжает осложняться. Формулировки этого документа отражали нараставшее беспокойство в советских ведомствах.

Так, говоря о причинах ухудшения ситуации, члены политбюро прямо указывали, что Тараки и Амин, сосредоточившие в своих руках всю полноту власти, нередко допускают ошибки и нарушения законности, в стране отсутствует широкая поддержка новой власти, не созданы местные органы самоуправления, а «рекомендации наших советников по этим вопросам афганскими руководителями практически не реализуются». Далее в записке указывалось, что предпринимаемые правительством ДРА меры по стабилизации обстановки оказываются малоэффективными, а контрреволюция сосредоточивает свои усилия на разложении афганской армии. «При этом используются разнообразные средства: религиозный фанатизм, подкупы и угрозы. Применяются методы индивидуальной обработки офицеров для склонения их к измене. Такие действия реакции приобретают широкие масштабы и могут привести к опасным для революции последствиям».

Как и было положено в такого рода посланиях, далее следовали меры, которые могли бы исправить ситуацию. Предлагалось направить от имени политбюро письмо в адрес ЦК НДПА, в котором в товарищеской форме выразить озабоченность и беспокойство советского руководства и высказать рекомендации по укреплению народной власти. Предлагалось укрепить аппарат партийного советника и дать согласие на направление партсоветников в провинциальные и городские органы власти. Предлагалось командировать в Афганистан в помощь главному военному советнику опытного генерала с группой офицеров для работы в войсках, а также дополнительно отправить еще пятьдесят военных советников, включая политработников и офицеров военной контрразведки.

Однако самым принципиальным и секретным был четвертый пункт в этих предложениях, который гласил: «Для обеспечения охраны и обороны самолетов советской авиаэскадрильи на аэродроме Баграм направить в ДРА, при согласии Афганской Стороны, парашютно-десантный батальон в униформе (комбинезоны) под видом авиационного технического состава. Для охраны совпосольства направить в Кабул спецотряд КГБ СССР (125-150 чел.) под видом обслуживающего персонала посольства. В начале августа с.г., после завершения подготовки, направить в ДРА (аэродром Баграм) спецотряд ГРУ Генерального штаба с целью использования в случае резкого обострения обстановки для охраны и обороны особо важных правительственных объектов».

То есть по сути дела уже тогда, в конце июня, на сцене появилось ружье. А раз оно появилось, то обязательно должно было выстрелить.

Кроме того, тем же решением политбюро в Кабул опять посылали Б.Н. Пономарева – «для беседы с руководителями ДРА».

Есть основания считать, что уже в самом начале лета настроения в московских верхах стали меняться в пользу принятия каких-то более радикальных решений по Афганистану. Тараки казался членам политбюро славным малым, но неспособным к управлению кораблем в штормовую погоду. Амин все больше раздражал своим интриганством и желанием вести собственную игру. При таком раскладе корабль мог в любой момент пойти ко дну. Следовало что-то предпринять, но что – это было пока не совсем ясно.

Комитет госбезопасности был в готовности восстановить замороженные было связи с опальными лидерами фракции «парчам», которые находились в эмиграции, в основном в странах Европы. Разведуправление Генерального штаба продолжало интенсивно натаскивать «мусульманский батальон» в Чирчике. Резидентуре КГБ в Кабуле было рекомендовано повнимательнее присмотреться к зреющей оппозиции внутри «халька».

* * *

Переговоры, а лучше сказать торги, между Тараки и Амином относительно «банды четырех» продолжались более полутора месяцев. Амин настаивал на отправке начальника службы безопасности и министров послами за границу. Тараки, зная о личной преданности ему этих офицеров, хотел отстоять статус-кво или добиться хотя бы видимости примирения с Амином. Однако Ватанджар и Сарвари, которые хорошо понимали правила затеянной игры, на такое примирение ни за что бы не пошли. В конце концов, Тараки немного, как ему казалось, совсем чуть-чуть, уступил Амину. 27 июля в соответствии со специальным указом Ревсовета ДРА глава государства взял на себя командование афганской армией, поручив при этом заниматься всеми делами министерства обороны «своему выдающемуся и любимому ученику товарищу Амину». Ватанджар был передвинут на должность главы МВД, а Маздурьяр лишился поста министра внутренних дел и стал министром по делам границ и племен.

Эти перестановки Тараки и Амин представили членам Ревсовета и ЦК НДПА как решение, согласованное с советскими руководителями, сославшись на секретные беседы с кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС Пономаревым, вновь посетившим Кабул с неофициальным визитом. На самом деле на встречах Пономарева с Тараки и Амином никакие кадровые перемены в афганском руководстве не затрагивались, а тем более не обсуждалась тема раскола, наметившегося в высшем эшелоне халькистов.

Возможно, материалы, направленные по линии КГБ еще в июне, не показались Центру достаточно тревожными. Возможно, они (эти материалы) не были доложены наверх как надо. А также возможно, что никто в Москве тогда не был готов должным образом глубоко и серьезно воспринять поступившую из Кабула информацию, представить себе, к чему может привести наметившееся противостояние Амина и Тараки.

Советские руководители, незнакомые с жестокими обычаями пуштунов, думали примерно так: «Ну, подумаешь, отправят парочку молодых министров послами за границу. Для них это не так уж и плохо. Поживут в свое удовольствие, расширят кругозор, наберутся опыта. К тому же кадровые перестановки – это внутреннее дело афганских друзей, и влезать нам в эти заморочки не следует. Другое дело – исламские экстремисты. Они круглые сутки не расстаются с оружием. По пять раз в день совершают свой намаз. Имеют по нескольку жен и не боятся смерти, так как думают, что убитые в войне с неверными обязательно попадут в рай. Это люди из другого, непонятного нам мира. Вот где действительно таится угроза продвижению Афганистана по пути прогресса».

Пономарев на встрече с афганскими вождями выразил глубочайшую обеспокоенность советского руководства по поводу активизации контрреволюционной деятельности исламских группировок и, прежде всего, усиления влияния реакционного духовенства в армии. Его собеседники, подтвердив, что тревога товарищей из политбюро ЦК КПСС имеет самые серьезные основания, не замедлили в очередной раз поднять вопрос о введении в страну советских войск. Пономарев от обсуждения военной темы ловко уклонился и тотчас переключился на необходимость расширения социальной базы революции за счет привлечения в качестве естественных союзников НДПА самых широких слоев трудящегося населения страны. Далее речь пошла о работе партийных советников, направляемых в Афганистан по линии ЦК КПСС. Руководители ДРА, к великому удовольствию московского визитера, высоко оценили их деятельность, отметив, что эти советники «являются носителями бесценного опыта и мудрости советских коммунистов и оказывают огромную помощь в деле партийного строительства».

Судя по всему, неофициальный визит Пономарева в Кабул и на этот раз получился не очень результативным. Беседы с афганскими руководителями проходили довольно вяло. Какой-либо новой интересной и важной информации они московскому гостю не сообщили. Серьезных конкретных договоренностей достигнуто не было.

И Тараки, и Амин уже успели понять, что Пономарев – это не тот человек, который принимает решения в Москве. Они воспринимали его как высокопоставленного партийного чиновника, но не имеющего абсолютно никаких полномочий и не способного проявить личной инициативы или отстоять свою собственную точку зрения. Без всякой надежды на успех, скорее по инерции, они озвучили ставшие уже дежурными просьбы о прямом участии советских военнослужащих в сражениях против оппозиции. Пономарев, в свою очередь, тоже без всяких шансов быть услышанным, призывал афганцев работать дружно, соблюдать принцип коллективного руководства в партии.

Впрочем, и Пономареву в этой ситуации можно было только посочувствовать. Родное ленинское политбюро поручило ему заведомо проигрышное дело. Ситуация, сложившаяся в Афганистане к лету 1979 года, стала настолько запутанной, сложной, противоречивой, что наверху явно растерялись. Когда речь на заседаниях в Кремле и на Старой площади заходила об афганских делах, то в выступлениях советских руководителей все чаще сквозило раздражение, желание переложить ответственность на чьи-то другие плечи. Вместо обещанного строительства социализма за Амударьей нарастал хаос, лилась кровь, а внутри афганского руководства продолжалась самая настоящая война.

Что же касается раскола внутри халькистов и угрозы, нависшей над Тараки, то здесь следует сказать, что Москва не спохватилась тотчас еще и по другой причине. Наряду с информацией, которая шла по «комитетским» каналам, поступали сведения и по линии других ведомств. Например, военные советники генералы Горелов и Заплатин продолжали в своих донесениях высоко отзываться об организационных талантах Хафизуллы Амина и целиком поддерживали его в борьбе с «бандой четырех». Когда Пономарев, будучи в Кабуле, вскользь поинтересовался мнением главного военного политсоветника о конфликте Амина с министрами, Заплатин рассказал ему такую историю. Его кабинет в здании министерства обороны находился на втором этаже, а кабинет Ватанджара на первом, и через окно Василию Петровичу было хорошо видно, чем занят министр обороны. Обычно к полудню к нему приезжали Гулябзой и Маздурьяр, реже Сарвари, и все вместе они отбывали в неизвестном направлении. Однажды Заплатин не выдержал и решил поинтересоваться, чем же занимаются после обеда герои революции. Он без предупреждения нагрянул в кабинет министра. Гулябзой при этом пытался спрятаться за ширмой, откуда, словно нашкодивший мальчишка, был извлечен генералом. На упреки Заплатина министры ответили так: «Мы – молодые люди, мы совершили революцию, и мы заслуживаем права на то, чтобы иногда развлечься». Оказывается, развлекались они почти каждый день, а работали только до обеда.

Так что, судя по всему, и у Амина были серьезные поводы выражать недовольство назначенцами Тараки. Сам-то Амин, в отличие от подавляющего большинства других афганцев, был трудоголиком и требовал того же от своих починенных. Нет, не все так однозначно было в этом конфликте.

* * *

Гератский мятеж стал своеобразным сигналом для ЦРУ к активизации действий на афганском направлении. В марте Управление направило в Белый дом свои предложения по секретной поддержке антиправительственных сил. В этом документе говорилось, что советские лидеры проявляют очевидную обеспокоенность ситуацией в Афганистане. В своих попытках объяснить причины неудач Москва все чаще прибегает к упрекам в адрес США, Пакистана и Египта, которые якобы активно поддерживают вооруженную оппозицию. На самом деле американцы – во всяком случае на государственном уровне – к тому времени были мало вовлечены в афганские дела. Как раз в этом мартовском послании ЦРУ предлагалось значительно увеличить помощь контрреволюционным силам.

Американская разведка рассматривала Афганистан в контексте всей ситуации, сложившейся к тому времени в регионе. Штаты потерпели болезненное поражение в Иране, откуда им пришлось уйти после свержения шаха. Захватившие власть хомейнисты яростно критиковали американцев. Обширный кусок земного шара, богатый нефтью и стратегически важный со всех точек зрения, сейчас оставался бесхозным, но вполне мог перейти под контроль Советов. Заокеанские политологи назвали этот регион – от Эфиопии и Ближнего Востока до Ирана, Пакистана и Афганистана – «дугой кризисов» и старались убедить своих граждан, что СССР спит и видит свое присутствие в этой важной зоне.

Но поскольку никаких серьезных доказательств советской экспансии тогда не было, то в архивах раскопали байку о завещании Петра Первого, в котором царь якобы повелевал своим наследникам приближаться как можно ближе к Константинополю и к Индии. «Кто господствует там, будет властелином всего мира». Независимая американская пресса вдруг, словно по чьей-то команде, дружно принялась эксплуатировать этот миф, пугая обывателя советским сапогом, нависшим над странами «дуги кризисов» и в первую очередь над Персидским заливом.

Разрядка заканчивалась, на смену ей приходил длительный период конфронтации. Холодная война приближалась к своему пику.

Предлагая начать широкомасштабные тайные операции по поддержке мятежников, разведка преследовала далеко идущие цели. Главная из них заключалась в том, чтобы втянуть Советы в вооруженную борьбу и тем самым обескровить главного врага. Если позиции партизан будут крепнуть, Москве невольно придется расширять свою военную помощь режиму вплоть до прямого вторжения в Афганистан, так рассуждали аналитики ЦРУ. Это станет капканом для Советского Союза. Ловушка захлопнется, как только первые регулярные части пересекут границу и вступят в сражения с отрядами исламской оппозиции.