Текст книги "Люди Германии. Антология писем XVIII–XIX веков"

Карл Фридрих Цельтер – Гёте

Веймар, вторник, 16 октября 1827

Ты так чудесно устроился в самом чреве матери-природы и я с таким удовольствием слушаю Твои речи о первичных силах, которые незримо для людских поколений действуют во всей Вселенной, что сам начинаю чувствовать нечто схожее и даже надеюсь, что глубоко Тебя понимаю, но всё же я слишком стар и плетусь слишком далеко позади, чтобы приняться за изучение природы.

Когда я совершаю одинокие прогулки по холмам и горным вершинам, по ущельям и долинам, Твои слова оборачиваются для меня мыслями, которые я хотел бы назвать своими. Но где бы я ни находился, у меня ничего не получается, и лишь мой собственный скромный талант предохраняет меня от падения.

Поскольку же мы теперь, как есть, вместе, я и подумал (а я люблю следовать за Твоими мыслями): не соблаговолишь ли Ты потвёрже обосновать моё заветное желание – познать, каким образом искусство и природа, дух и тело всегда соединены друг с другом, разделение же их равносильно смерти.

Так и на этот раз: пока я извилистой нитью пробирался по Тюрингским горам от самого Кобурга до этих мест, я с болью думал, вспоминая о Вертере, что пальцы моих мыслей не могут осязать и созерцать всё, находящееся подо мною и кругом меня, хотя это представлялось мне столь же естественным, как и то, что тело и душа составляют одно целое.

Как бы то ни было, наша с Тобой многолетняя переписка не страдает нехваткой тем. С каким усердием помогал Ты мне залатывать дыры в моих музыкальных познаниях, ведь такие, как я, могли лишь бродить вокруг да около! Да и кто другой наставил бы нас?

Всё же я не хотел бы предстать перед Тобой в слишком нищенском образе сравнительно с остальными. Назови это гордостью – я только обрадуюсь. С ранней юности я чувствовал неодолимое влечение к тем, кто знает больше и знает наилучшее, и мне хватало мужества и даже веселья обуздывать себя и переносить то, что меня в них разочаровывало, – ведь я прекрасно знал, чего хочу, хотя и не понимал того, что сам же познаю. Ты один мог терпеть меня и терпишь до сих пор, и я готов расстаться с самим собою, но только не с Тобой.

Сообщи мне, к какому часу я могу к Тебе явиться.

Перед тем я должен ещё дождаться доктора, но не знаю, во сколько он придёт.

Ц.

В историческом отношении приведённое ниже письмо содержит нечто большее, чем известие о смерти, хотя речь в нём идёт о потрясшей всю Германию кончине Гегеля. Это письмо – клятва верности у его гроба, клятва, последствий которой люди, давшие её, в то время ещё не сознавали. Штраус и Мерклин, которые в этом письме предстают столь близкими друг другу, принадлежали к одному выпус ку духовной семинарии в Блаубейрене, где они и подружились, а именно к так называемому «классу гениев». Так по крайней мере называли потом этот выпуск в Тюбингенском духовном институте, куда в 1825 году Штраус и Мерклин перешли в качестве студентов теологии. Среди других имён, благодаря которым группа получила столь блистательное наименование, сегодня, впрочем, можно назвать разве что Фридриха Теодора Фишера. В прекрасной, обстоятельной биографии, которую Штраус посвятил своему адресату[103]103
  Strauss D. Christian Märklin. Mannheim: F. Bassermann, 1851.


[Закрыть] после ранней смерти последнего, – он умер в 1848 году в возрасте 42 лет, – автор даёт очаровательное описание знаменитого института, который с течением времени подвергся «столь многочисленным архитектурным переделкам, что потерял облик не только церковной, но даже просто старинной постройки. Обращённое фасадом на юг, солнечное и лёгкое, с верхними этажами, открывающими прелестный вид на тёмно-синюю гряду швабских Альп, что высятся, создавая фон для театрально раскинувшейся на переднем плане долины реки Штайнлах, – таково это здание, поделённое, за исключением двух аудиторий и столовой, на спальные и учебные комнаты, в которых размещалось по 6–10 человек. И точно так же, как в Блаубейрене, между каждыми двумя комнатами воспитанников располагался кабинет преподавателя». Позднее Штраус покинет институт и уедет в Берлин в поисках возможности ближе познакомиться с мыслями, волновавшими в то время всю Германию, однако в 1833 году друзья снова, теперь уже в качестве преподавателей, соединятся в Духовном институте, а через два года выйдет в свет «Жизнь Иисуса», которая не только для её автора Штрауса, но также и для Мерклина легла в основу длительной борьбы, в ходе которой сформировалась теология младогегельянцев. Отправной точкой в изучении мировоззрения Гегеля для обоих стала его «Феноменология духа». «Гегель, некогда поступивший вместе с отцом Мерклина в Тюбингенский институт, долгое время не находил в своей швабской отчизне почти никакого признания. Как вдруг неожиданно в лице Мерклина-младшего и его друзей появилась кучка восторженных почитателей, вот только выводы они извлекли из его теологической системы гораздо более смелые, нежели те, к которым пришёл сам Учитель». В «Жизни Иисуса» эти выводы приводят к синтезу сверхъестественного и рационального в толковании Нового Завета, и, таким образом, по Штраусу, «как субъект тех предикатов, которыми церковь наделяет Христа, индивидуум замещается идеей, но идеей реальной, а не кантианской, умозрительной. Будучи помыслены в индивидууме, то есть Богочеловеке, качества и функции, придаваемые Христу церковным учением, входят в противоречие друг с другом, но в идее человеческого рода они обретают согласие». Таковы перспективы, заложенные в учении Гегеля. И хотя в 1831 году они ещё далеко не раскрылись, всё же они вряд ли могли способствовать традиционному морализаторству похоронных речей. И будущий автор «Жизни Иисуса» был тогда не единственным, кто почувствовал на траурной церемонии диссонанс, в котором отозвалось революционное и неожиданное представление о загробной жизни. И.Э. Эрд ман, также гегельянец, пишет об этом в примирительном тоне: «Ужас, испытанный многими от внезапной потери человека, ещё недавно казавшегося полным жизни, может служить оправданием некоторым речам, произнесённым над его могилой. Он был слишком велик, чтобы те малые, кому он служил опорой, не потеряли самообладания и твёрдости»[104]104
  Erdmann J.E. Versuch einer wissenschaftlichen Darstellung der Geschichte der neuen Philosophie [Попытка научного толкования истории новой философии]. Leipzig: Vogel, 1834–1853.


[Закрыть].

Давид Фридрих Штраус – Христиану Мерклину

Берлин, 15 ноября 1831

Кого, любезнейший друг, мог бы я ещё известить о смерти Гегеля, как не тебя, о ком чаще всего думал, пока мог видеть и слышать его ещё живущего? Правда, из газет ты, вероятно, узнаешь о произошедшем раньше, чем дойдёт моё письмо, но и от меня ты непременно должен это услышать. Надеюсь написать тебе несколько утешительных строк из Берлина. Представь себе только, как мне привелось узнать об этом! Я не встречал Шлейермахера вплоть до нынешнего утра. Он спросил меня, разумеется, не напуган ли я холерой, но я возразил, что известия всё больше обнадёживают и что холера сходит на нет. Да, заметил он, однако она потребовала ещё одну великую жертву – профессор Гегель скончался прошлой ночью от холеры. Вообрази себе моё потрясение! Великий Шлейермахер[105]105
  Фридрих Даниэль Эрнст Шлейермахер (1768–1834) – протестантский теолог и философ, считающийся основателем современной герменевтики. Преподавал теологию в Берлине, был близок к кругу романтиков, сплотившихся вокруг Ф. Шлегеля. В работе «Речи о религии» (1799) Шлейермахер представляет религию не как науку, философию или догматическую формулу, а как ощущение и осознание бесконечности. Автор многочисленных трудов по истории философии и превосходных переводов Платона. Самобытность личности Шлейермахера, его понимание человеческой натуры, литературный талант оказывали гуманизирующее влияние на современников.


[Закрыть] стал для меня в тот момент незначительным, словно я всё мерил величиной этой потери. Наш разговор был окончен, и я быстро удалился. Моей первой мыслью было: уезжай! что тебе делать в Берлине без Гегеля? Но, поразмыслив, я решил остаться. Раз уж я приехал сюда – больше не пущусь в долгое путешествие, и хотя Гегеля унесла смерть, он не весь умер. Я счастлив, что мне довелось видеть и слышать великого Учителя в канун его ухода. Я слушал обе его лекции: по истории философии и по философии права. Его манера излагать, если отвлечься от посторонних мелочей, производила впечатление чистого бытия для себя, не имеющего понятия о бытии других, иначе сказать, это были скорее раздумья вслух, нежели обращение к слушателям. Отсюда и приглушённый голос, и оборванные фразы, произносимые сразу по мере рождения мыслей. Вместе с тем это было размышление, на какое только способен человек в не совсем спокойной обстановке, и разворачивалось оно в самой что ни на есть конкретной форме и на таких же конкретных примерах, которые обретали более высокое значение лишь благодаря общему контексту и существующей между ними взаимосвязи. В пятницу он ещё читал обе лекции, в субботу и воскресенье их никогда не бывает, в понедельник сообщили, что Гегель из-за внезапной болезни вынужден свои лекции перенести, но в четверг намерен продолжить чтение, однако уже в тот понедельник участь его была предрешена. В предыдущий четверг я был у него с визитом. Когда я назвал ему своё имя и место рождения, он тут же заметил: а, вюртембержец! – выказав при этом искреннюю радость. Он расспросил меня обо всём, что касалось Вюртемберга, к которому он по-прежнему относится с искренней привязанностью, например, о монастырях, об отношениях между старыми и новыми вюртембержцами и так далее. О Тюбингене он слышал, что там преобладает дурное, отчасти даже враждебное отношение к его философии; вот и всегда так, добавил он с усмешкой: нет пророка в своём отечестве. О научной атмосфере в Тюбингене у него сложилось своеобразное впечатление – будто там в одну груду сваливают всё без разбора: что думает по известному поводу тот или этот, что сказал один, что – другой и что ещё может быть об этом сказано, ну и всё в таком роде. Думаю, что в наше время его замечание уже не вполне применимо к Тюбингену – здравый смысл и правильная система составляют теперь более позитивное средоточие тамошней теологии и философии. О твоём отце Гегель расспрашивал с большим участием, речь о нём зашла в связи с Маульбронном – Гегель сказал, что учился с ним вместе все годы в гимназии и университете. Он полагал, что твой отец ещё в Ноенштадте, когда же я возразил, что он теперь прелат в Хайльбронне, старый вюртембержец заметил: вот как, теперь и в Хайльбронне есть прелат? За кафедрой Гегель выглядел таким дряхлым, сутулым, так надрывно кашлял и т. п., что, войдя как-то раз в его комнату, я нашёл его помолодевшим на добрый десяток лет. Да, седые волосы, покрытые шапочкой, совсем как на портрете у Биндера[106]106
  Вероятно, речь идёт о копии портрета Гегеля, выполненной Ф.Ю. Себберсом, которая хранилась у Густава Биндера (1807–1885), друга Штрауса.


[Закрыть], лицо бледное, но не изнурённое, светло-голубые глаза и превосходные белые зубы, особенно заметные при улыбке, создававшей необыкновенно приятное впечатление. Всё время, что я был у него, он казался мне добрым стариком, на прощанье попросил, чтобы я чаще заглядывал к нему: он хочет познакомить меня со своей женой. И вот завтра в 3 часа дня его похоронят. Какое невероятное потрясение для всего университета: Хеннинг, Мархейнеке, даже Риттер вообще отменили лекции, Мишле поднялся на кафедру чуть не плача[107]107
  Леопольд Доротеус Хеннинг (1791–1866) – философ. Учился сначала в Гейдельберге, в Вене, а затем – вместе с Гегелем в Берлине, был профессором философии в Берлине, читал лекции по теории цвета Гёте и логике Гегеля. Основатель и главный редактор журнала «Альманах научной критики» (1827–1847). Работал над подготовкой берлинского собрания сочинений Гегеля (1832–1845).
  Филипп Мархейнеке (1780–1846) – протестантский теолог и историк, член гегелевского кружка. Учился в Гёттингене, а затем преподавал там, а также в Эрлангене и в Гейдельберге. С 1811-го – профессор в Берлине. Публиковал работы по истории христианской доктрины, христианскому символизму и немецкой Реформации. Карл Риттер (1779–1859) – один из основоположников современной научной географии, с 1820 г. профессор географии в Берлине. Развил сравнительный метод в географии. Считал Александра фон Гумбольдта своим наставником и во многом опирался на его идеи. Занимался интерпретацией истории с географической точки зрения. Карл Людвиг Мишле (1801–1893) – немецкий философ французского происхождения, ученик Гегеля. В своих работах рассматривал гегелевскую философию с религиозной точки зрения, подчёркивая соответствие основных доктрин христианским. Кроме того, он занимался историей философии, а в 1845 г. основал Берлинское философское общество, ставшее основным органом, представляющим немецкую гегелевскую школу. Был одним из редакторов собрания сочинений Гегеля.


[Закрыть]. Мой учебный план полностью провалился, я вообще не знаю, кто возьмётся читать лекции по двум начатым курсам. Помимо этого я слушаю у Шлейермахера курс по энциклопедии, у Мархейнеке – по влиянию новейшей философии на теологию, а теперь, когда лекций Гегеля больше нет, я могу слушать у Мархейнеке ещё историю церковной догматики, читанную им в одно время с лекциями Гегеля. У Хеннинга я слушаю логику, у Мишле – энциклопедию философских наук. За Шлейермахером, поскольку он читает не по бумаге, трудно записывать; вообще он сам, как и его проповеди, пока не слишком меня привлекает, мне ещё предстоит ближе присмотреться к его личности. О манере Мархейнеке неверно судят, считая её заносчивой и чопорной, однако человек он весьма достойный и, несомненно, не лишён чувств. Но дружелюбнейший из них всех, несомненно, Хитциг[108]108
  Юлиус Эдвард Хитциг (1780–1849) – прусский высокопоставленный чиновник, в 1808 г. основал издательство в Берлине, а двумя годами позже занялся книжной торговлей. Принимал активное участие в литературной жизни, симпатизировал писателям-романтикам.


[Закрыть], который уже оказал мне бессчётно услуг. Вчера он повёл меня в некий кружок, где ожидалось появление Шамиссо[109]109
  Адельберт фон Шамиссо (1781–1838) – немецкий писатель-романтик французского происхождения, естествоиспытатель. Родился во Франции, но во время революции его семья бежала в Германию. Изучал ботанику и зоологию в Берлинском университете, работал в Берлинском ботаническом саду, был членом Берлинской академии наук. Помимо естественных наук увлекался литературой, писал стихи, баллады и поэмы. Однако наибольшую известность получила его юмористическая сказка в прозе «Удивительная история Петера Шлемиля» (1814).


[Закрыть]. Там читали «Жизнь» Фихте[110]110
  Речь идёт о работе Иоганна Готтлиба Фихте «Наставления к блаженной жизни» (1806).
  Иоганн Готтлиб Фихте (1762–1814) – немецкий философ. Учился в университетах Йены и Лейпцига, преподавал философию в Йене, Эрлангене, Кёнигсберге. Когда был основан Берлинский университет (1809), занял кафедру философии, позже стал первым его выборным ректором (1810).


[Закрыть]. Шамиссо оказался немолодым, высоким, худощавым человеком с седыми волосами на старонемецкий манер и с угольно-чёрными бровями. В разговоре он немногословен, рассеян, на лице отталкивающая гримаса, однако дружелюбен и предупредителен. Итак, казалось бы, всё у меня есть, нет только тебя, мой дражайший, и никого, кто мог бы тебя заменить. Почему же ты так своевольно бежал прочь, не дождавшись нас? – спросишь ты. Чтобы успеть в последний раз увидеть Гегеля и пойти за его гробом, отвечу я. Отошли это письмо Бюреру, чтобы он передал моим родителям, чем я намерен заняться после смерти Гегеля. Им не терпится об этом узнать.

Ф.Ю. Себберс. Гегель. Ок. 1828

17 ноября. Вчера мы его похоронили. В 3 часа Мархейнеке как ректор выступил в университетском зале с простой и искренней речью, которая полностью меня удовлетворила. Он представил Гегеля не только королём в царстве мысли, но и истинным учеником Христа в жизни. Он сказал также, чего не мог бы позволить себе на церковной службе, что Гегель, подобно Иисусу Христу, взошёл через плотскую смерть к воскресению в духе, завещав его своим последователям. После этого довольно беспорядочное шествие прошло мимо дома умершего и оттуда направилось на кладбище. Там всё было занесено снегом, справа розовел закат, а слева всходила луна. Рядом с Фихте, согласно завещанию Гегеля, он и был погребён. Надворный советник, некто Фр. Фёрстер[111]111
  Фридрих Кристоф Фёрстер (1791–1868) – немецкий поэт и историк, один из редакторов собрания сочинений Гегеля.


[Закрыть], поэт и приверженец Гегеля, произнёс речь, сплошь из пустых фраз, о том, как гроза, давно нависавшая над нашими головами и готовая, казалось, пройти мимо, вдруг обрушилась на нас яркими вспышками молний и раскатами грома и поразила вершину высокой горы; причём говорил он с таким видом, с каким отсчитывают мелочь слугам, чтобы поскорей от них отделаться. Когда всё закончилось, мы подошли ближе к могиле, и вдруг голос, глухой от сдерживаемых слёз, но вместе торжественный, произнёс: «Господь тебя благослови». Это был Мархейнеке. Его слова снова подействовали на меня утешительно. Выходя с кладбища, я заметил молодого человека, который со слезами что-то говорил о Гегеле. Я подошёл к нему; он оказался юристом, который многие годы был учеником Гегеля. Засим с Богом.

Давид Фридрих Штраус (1808–1874) – протестантский теолог, философ и биограф, который, основываясь на диалектической философии, толковал библейскую историю как мифическое сказание. Его основная работа «Жизнь Иисуса» (1835–1836), отрицавшая историческую значимость Евангелия, вызвала негодование в среде теологов. Однако Штраус утверждал, что не отказывается от христианства вообще, так как любая религия основана не на фактах, а на идеях. «Жизнь Иисуса» легла в основу идеологии движения младогегельянцев. В 1872 г. Штраус издал свою последнюю теологическую работу «Старая и новая вера», в которой попытался заменить христианство научным материализмом.

Христиан Мерклин (1807–1849) – протестантский теолог и педагог. Учился в Тюбингенском университете, был викарием в Бракенхейме и дьяконом в Калве. В 1840 г. отказался от церковной карьеры и занял пост преподавателя истории и классических языков в Хайльбронне, где и проработал до смерти. Его лекции были собраны в книге под названием «Основы нравственности в различные периоды мировой истории».

Этому письму Гёте нужно предпослать лишь несколько слов; краткий комментарий последует в конце. Представляется, что в отношении столь великого документа скромная филологическая интерпретация уместнее всего. Тем более что ничего сколько-нибудь лаконичного об общем характере поздних писем Гёте к тому, что написал о них Гервинус[112]112
  Георг Готфрид Гервинус (1805–1871) – историк, литературовед и политик. Наибольшую известность ему принёс пятитомный труд «История национальной поэтической литературы немцев» (1835–1842), в котором литература рассматривается не с эстетической, а с исторической позиции.


[Закрыть] в своей работе «О переписке Гёте», добавить невозможно. С другой стороны, все сведения, необходимые для первоначального понимания этого текста, нам доступны. 10 декабря 1831 года умер Томас Зеебек, первооткрыватель энтоптических цветов. Энтоптические цвета – это цветовые образы, возникающие в результате умеренного светового воздействия на прозрачные физические тела. Гёте усматривал в них самое сильное экспериментальное подтверждение своему учению о цвете, которое он противопоставлял ньютоновскому. Сам он принимал весьма деятельное участие в открытии этого феномена и в 1802–1810 годах состоял в близких отношениях с инициатором данного исследования, жившим тогда в Йене. Позже, когда Зеебек работал в Берлине, где стал членом Академии наук, их общение с Гёте стало сходить на нет. Гёте упрекал Зеебека в том, что тот, занимая столь значительное место, недостаточно отстаивал «учение о цвете». Такова предыстория этого письма. Оно содержит ответ на другое письмо, в котором сын учёного Мориц Зеебек, известив Гёте о кончине своего отца, уверяет его в том, что покойный до самых последних дней питал к нему восхищение, которое «имело в своей основе нечто более прочное, чем только личная симпатия».

И.Г. Рёзель. Дом Гёте на Фрауенплац. 1828

Гёте – Морицу Зеебеку

3 января 1832

В ответ на Ваше дорогое для меня письмо, мой бесценный друг, могу лишь ответить от всего сердца, что безвременная кончина Вашего высокочтимого отца стала для меня величайшей собственной утратой. Я хотел бы видеть достойных людей, которые стремятся к умножению знаний и расширению нашего поля зрения, исполненными деятельных сил. Когда между разлучёнными друзьями вкрадывается молчание, вскоре теряешь способность говорить, а уж из этого – без всякой необходимости и без причины – проистекает разлад, и мы бываем вынуждены признаться, увы, в известной беспомощности, которая охватывает добрые благомыслящие натуры и которую мы должны отвращать и разумно преодолевать, как и прочие наши слабости. В моей суетной и торопливой жизни я нередко допускал подобные промахи, да и в нынешнем случае не тщусь целиком отвести от себя этот упрёк. Уверяю Вас, однако, что никогда не отказывал безвременно ушедшему ни в дружеском расположении, ни в сочувствии и восхищении его учёностью и не раз намеревался расспросить его о чём-нибудь важном и тем за мгновенье напрочь изгнать злых духов недоверия. Но одна из причуд нашей мимолетящей жизни заключена в том, что мы, столь рьяные в работе и алчные до наслаждений, куда как редко умеем ценить и останавливать мгновения в их подробностях. Поэтому даже в преклонных летах мы всё ещё обязаны ценить, хотя бы в некоторых её странностях, ту человечность, что нас не покидает, и успокаивать себя размышлениями о тех нареканиях, которые нам не дано от себя отвести. Глубочайше преданный Вам и Вашему дорогому семейству

И.В. ф. Гёте

Это письмо – одно из последних, написанных Гёте. И подобно самому письму, язык его также стоит на некой грани. Речь Гёте-старца расширяет немецкий язык в имперском смысле, при этом не имея в себе ни грана империализма. Эрнст Леви[113]113
  Эрнст Леви (1881–1966) – немецко-ирландский лингвист, преподавал в Берлине. В 1914 г. Беньямин изучал у него философию языка Вильгельма фон Гумбольдта.


[Закрыть] в своём малоизвестном, но весьма значительном очерке «О языке позднего Гёте» показал, как склонная к сосредоточенности, созерцательная натура Гёте в его старческом возрасте вызывала к жизни своеобразные грамматические и синтаксические структуры. Он указал на преобладание сложных слов, выпадение артиклей, акцентирование отвлечённых понятий и многие другие явления, которые в совокупности «придают каждому слову максимально широкое содержание» и уподобляют синтаксическую конструкцию в целом подчинительному типу, как в турецком языке, или сочинительному – как в гренландском. Не ставя перед собой задачу непосредственно использовать эти наблюдения, попытаемся показать ниже, насколько далеко этот язык отстоит от обиходного.

«…стала [sei] для меня величайшей собственной утратой» – с языковой точки зрения, индикатив в данном случае по меньшей мере столь же употребителен, как конъюнктив. Последний же в данном случае свидетельствует о том, что чувство, которое владеет пишущим, не спешит выразиться на письме впрямую и что, изъявляя его, Гёте выступает секретарём своего внутреннего «я».

«…исполненными деятельных сил» – слова, явно контрастирующие со смертью, воистину античный эвфемизм.

«…в известной беспомощности» – для описания действий старика автор выбирает выражение, более подобающее для характеристики младенца, – и это для того, чтобы духовное подменить физическим и тем самым, пусть искусственно, уменьшить свою вину.

«…целиком отвести от себя этот упрёк» – Гёте вполне мог бы написать «целиком отвести упрёк», но написал «отвести от себя». Тем самым он как бы выставляет себя телесно в подтверждение этому упрёку, повинуясь своей склонности оборачивать абстракцию, которую он использует для выражения чувственного, покровом парадоксальной конкретности, выражая при этом вещи отвлечённые.

«…нашей мимолетящей жизни» – чуть выше он назвал эту жизнь «суетной и торопливой», с помощью этих эпитетов дав ясно понять, что сам как автор выбрался на её берег, чтобы предаться созерцанию. Тем самым он – не в образном порядке, но психологически – присоединился к предсмертным словам другого поэта, Уолта Уитмена: «Теперь я хочу лишь сидеть у порога и наблюдать жизнь».

«…останавливать мгновенья в их подробностях» – «Я сказал бы, обратясь к мгновенью: продлись, ты так прекрасно»[114]114
  Цитата из «Фауста» Гёте:
Тогда сказал бы я: мгновенье!Прекрасно ты, продлись, постойПер. Н. Холодковского  Или:
Тогда бы мог воскликнуть я: Мгновенье!О как прекрасно ты, повремени!Пер. Б. Пастернака

[Закрыть]. Прекрасно бывает завершающее мгновенье, длящееся мгновенье возвышенно – именно оно схвачено в строке этого письма и на последнем пороге жизни едва ли продлится.

«…обязаны ценить, хотя бы в некоторых её странностях, ту человечность, что нас не покидает» – эти странности – последнее прибежище великого гуманиста. Даже причуды, которые управляют последними годами человеческой жизни, он помещает под сень человечности. И подобно тому как слабые растения и мох прорастают в конце концов сквозь стену ещё прочного, но покинутого здания, – так же и чувство пробивается сквозь неколебимую твёрдость этой человеческой натуры.

Томас Иоганн Зеебек (1770–1831) – физик, открывший способность электрического тока возникать между различными проводящими материалами в условиях разности температур (эффект Зеебека). Изучал медицину в Берлине и в Гёттингене, однако от врачебной практики отказался в пользу научных исследований. Работал с Гёте над теорией цвета, в частности, над эффектом цветного света.

Вновь и вновь те же слова. Гёльдерлин – Бёлендорфу: «Немцем я останусь всё же в любом случае, даже если тоска и нужда забросят меня на край света»[115]115
  Из письма Гёльдерлина Бёлендорфу от 4 декабря 1801 г. – см.: Hölderlin F. Sämtliche Werke. B. 5. Münich, Leipzig: G. Müller, 1913. S. 318.


[Закрыть]. Клейст – Фридриху Вильгельму III: «…уж не раз был близок к мрачной мысли» отправиться искать пропитание на чужбине[116]116
  Из письма Клейста Фридриху Вильгельму III от 17 июня 1811 г. – cм.: Kleist W. Werke B. 5. Leipzig, Wien. S. 422.
  Генрихфон Клейст (1777–1811) – драматург, поэт и писатель, работал журналистом в Дрездене, Праге и Берлине. Клейст – одна из фигур немецкой литературы, в которой реалисты, экспрессионисты и экзистенциалисты видят своего предшественника, хотя при жизни его работы не пользовались популярностью и лишь две из его пьес были поставлены на сцене. Жил во Франции, в Швейцарии, затем вернулся в Германию. Издавал газету «Берлинская вечерняя газета» [Berliner Abendblätter]; с закрытием издания погряз в нищете и от отчаяния покончил с собой. Фридрих Вильгельм III (1770–1840) – король Пруссии с 1797 по 1840 г.


[Закрыть]; Людвиг Вольфрам – Варнхагену фон Энзе[117]117
  Герман Людвиг Вольфрам-Мюллер (1807–1852) – немецкий писатель, публиковавшийся под псевдонимом Ф. Марлов. Карл Август Варнхаген фон Энзе (1785–1858) – писатель, дипломат, биограф и – вместе с женой, актрисой Рахель – ведущая фигура самого оживлённого в то время берлинского салона. Активно переписывался с Александром фон Гумбольдтом.


[Закрыть]: «Не допустите же Вы, чтобы немецкий писатель с незапятнанной литературной репутацией стал добычей нужды»; Грегоровиус – Хейзе: «Эти немцы буквально готовы уморить человека голодом»[118]118
  Из письма Грегоровиуса Хейзе от 20 декабря 1855 г. – см.: Mittheilungen aus dem Literaturarchive in Berlin. B. 2. Berlin, 1900. S. 180. Фердинанд Адольф Грегоровиус (1821–1891) – немецкий историк и писатель. Основной труд – «История города Рима в средние века» (1875), также известен как автор биографий папы римского Александ ра VI и Лукреции Борджиа.
  Пауль Людвиг фон Хейзе (1830–1914) – писатель, драматург, поэт и переводчик. Глава мюнхенского литературного кружка, деятельность которого была направлена на сохранение традиционных художественных ценностей в противопоставление материализму и реализму. Лауреат Нобелевской премии по литературе (1910).


[Закрыть]. А вот и Бюхнер – Гуцкову: «Вы ещё узнаете, на что способен немец, когда его мучает голод»[119]119
  Из письма Бюхнера Гуцкову, март 1835 г. – см.: Büchner G. Gesammelte Schriften. B. 2. Berlin, 1909. S. 180.


[Закрыть]. Эти письма бросают резкий свет на длинную вереницу немецких писателей и мыслителей, скованных одной цепью общей нужды у подножия веймарского Парнаса, на котором профессура как раз в очередной раз приступает к своим утончённым изысканиям. – За все несчастья, о которых оно свидетельствует, этому письму выпало счастье сохраниться. Письма Бюхнера, особенно родным и невесте, пострадали от вмешательства его брата Людвига[120]120
  Людвиг Бюхнер (1824–1899) – немецкий философ, физик и врач, ярый сторонник научного материализма, брат Георга Бюхнера. Изучал медицину в Гисене и Страсбурге, преподавал в университете Тюбингена. Его отстранили от должности после публикации работы «Сила и материя» (1855) из-за высказанных в ней материалистических идей. Опубликовал множество научных и медицинских трудов, философских работ, популяризирующих научные достижения, а также сочинения брата.


[Закрыть], который оправдывал свои действия тем, что́ ему «представлялось важным в отношении политической жизни того времени и участия Бюхнера в этой жизни»[121]121
  Цитата из примечания П. Ландау к «Письмам» Бюхнера – см.: Там же. S. 154.


[Закрыть]. Следующее письмо как раз является отметиной этого самого участия. Ранним утром 1 марта 1835 года Бюхнер бежал из Дармштадта. К тому времени члены Общества прав человека были известны властям; работа над пьесой «Смерть Дантона» шла, как сообщают, под наблюдением полиции. Под наблюдением полиции находилась и редакция; когда пьеса в июле того же года вышла из печати, сам Гуцков называл её жалкими останками, «руинами вторжения, преодоление которого стоило мне немалых усилий»[122]122
  Цитата из предисловия П. Ландау к «Смерти Дантона» – см.: Büchner G. Gesammelte Schriften. B. 1. Berlin, 1909. S. 175.


[Закрыть]. Лишь в 1879 году Эмиль Францоз выпустил бесцензурное издание. Открытие Бюхнера накануне Первой мировой войны принадлежит к числу немногих литературно-политических событий эпохи, не обесцененных 1918 годом и ошеломляюще актуальных для людей нашего времени, видящих, как вереница приведённых в начале высказываний растёт и конца ей не видно.