Текст книги "Жизнь после утраты. Психология горевания"

Каждая пятая беременность заканчивается выкидышем. Тем не менее наша культура необыкновенно бесцеремонна по отношению к таким утратам. Мы часто не отдаем себе отчета в том, что родители установили глубокую связь с нерожденным ребенком и нуждаются в оплакивании этой разорванной связи. Принятые у нас, исполненный благих намерений слова сочувствия умаляют значение этой связи. Мы говорим родителям, что очень сожалеем, а затем добавляем, что у них будут дети. Порой мы говорим, что выкидыш случился, несомненно, к добру, потому что у плода могли быть врожденные дефекты. Выкидыш часто вызывает ощущение краха и несостоятельности у обоих родителей, но особенно у матери, и если ей не позволено горевать, у нее могут возникнуть длительные осложнения, связанные с утратой.

Когда я был подростком, моя семья поехала в деревню, где отец провел свое отрочество: мы хотели навестить родственников во время деревенского праздника. Наши родственники готовились к представлению, знаменующему начало торжества; костюмы и реквизит были разбросаны по всему дому. В какой-то момент, когда мы с сестрой шумно резвились, я поднял то, что считал бутафорским ружьем, и прицелился ей в голову. Хозяин дома пронзительно закричал, что ружье заряжено. В ужасе я бросил его.

За прошедшие годы память об этом эпизоде стерлась. В 1980-х годах моя сестра приезжала ко мне в Вирджинию. Тогда у нее нашли опухоль мозга и направили в больницу Университета Вирджинии. Незадолго до ее операции врачи рекомендовали мне массаж. Массажистка сказала, что мое правое предплечье и кисть находятся в напряжении, и начала интенсивно растирать их. Вспыхнуло воспоминание о моей правой руке, направляющей ружье в голову сестры; я представил разлетающиеся мозги, после чего меня пронзило чувство вины. Я уверен, что это чувство было вызвано тем, что мозг моей сестры снова оказался в опасности.

Сестра не умерла, тем не менее даже угроза ее утраты привела к тому, что я погрузился в переживание горя, и мои отношения с ее психическим двойником активизировались. Она несколько дней оставалась в коме, и в это время я очень много думал о ней. Я рассказываю эту историю, чтобы показать, как оживает детский опыт, когда, уже взрослыми, мы теряем брата или сестру либо находимся под угрозой их потери. Бессознательно мы воскрешаем в уме все этапы нашего детства.

Психоаналитики всегда подчеркивают противоречивость взаимоотношений между братьями и сестрами, так называемое соперничество между детьми в одной семье. Но клинические исследования также показывают, что отношения между братьями и сестрами бывают положительными и полезными. Например, наличие брата или сестры учит нас умению делиться, общаться, договариваться с равным себе и быть ответственным. Эти положительные аспекты отношений подвергаются пересмотру после смерти брата или сестры. При этом оживают и конфликты. Пересмотр неизбежно вызывает тоску по брату или сестре, чувство вины или же возмущение ими, и эти эмоции могут быть приглушенными, терпимыми или выводящими нас из равновесия.

В конечном счете утрата брата или сестры знаменует конец детской иллюзии, что все мы состаримся вместе. Больше того, смерть является предвестником грядущего. «Когда умирает брат или сестра, – заметила писательница Барбара Ашер после смерти от СПИДа своего брата, – смерть берет нас за шкирку. И уже не ослабит свою крепкую хватку. „Ты тоже уйдешь, – говорит она. – Да, даже ты“»[78]78
  Ascher, Barbara. New York Times. Nov. 19, 1989, p. 30.


[Закрыть]. Оплакивая смерть брата или сестры, мы горюем и о себе.

Наблюдается единодушие по поводу двух моментов, связанных с утратами в детстве. Из изучения о бессознательном мы знаем, что даже маленький ребенок переживает разлуку как утрату. Мы также знаем, что чем больше у ребенка было совместных переживаний с утраченным человеком и чем лучше ребенок способен хранить в себе психического двойника, тем больше скорбь ребенка будет похожа на скорбь взрослого.

Однако, чтобы понять, как будет реагировать на смерть конкретный ребенок, необходимо учесть множество обстоятельств: возраст ребенка и его врожденную жизнеспособность, надежность домашнего окружения, характер смерти, умение взрослых обеспечить замену и утешение[79]79
  Подробное обсуждение этой темы см. в: Bowlby, John (1980); Raphael, Beverly (1982). См. также Nagy, M. (1948); Piaget, Jean (1951); Furman, Robert (1973); Furman, Edna A. (1974).


[Закрыть].

Но вначале мы должны рассмотреть, как с возрастом меняется способность ребенка воспринимать само понятие смерти.

До двух или трех лет дети, потерявшие важного для них человека, просто чувствуют, что им недостает чего-то. Это состояние сродни чувству голода. Горе взрослого предполагает освобождение от психического двойника умершего. Но у ребенка в этом возрасте еще не сформировано постоянство объекта (способность создавать и поддерживать психического двойника другого человека), и поэтому горе ребенка не похоже на горе взрослого. Ребенок узнает базовый опыт развития, взрослея в неполной семье или же в неполной семье с родителем, который подавлен горем. Он создаст фантазийный образ утраченного родителя и будет пытаться сохранить его.

В возрасте двух или трех лет ребенок, вероятно, способен с помощью взрослого кое-что понять о смерти – просто потому, что он наверняка видел что-то мертвое: жука, цветок или домашнее животное. Один мальчик четырех лет абсолютно спокойно принял известие о том, что его отец ушел на небо. Три месяца спустя он был опечален, когда отец не пришел на праздник в его детском саду. А все потому, что мальчик решил, будто нет никакой разницы между небесами и любым другим местом на земле. Неспособность детей понять смерть может выражаться такими высказываниями: «Ты сказал мне, что мама не вернется, но я хочу позвонить ей по телефону».

Детям от пяти до десяти лет смерть видится обратимой и временной, что ведет к своего рода желаемой реальности, от которой неотделимы тайная вера ребенка в то, что важный для него человек не умер. Между пятью и девятью годами ребенок знает, что смерть есть, но не думает, что это может произойти с ним. После десяти лет у детей появляется более реалистичное представление о смерти и ее необратимости.

Реакция детей предподросткового возраста на утрату часто кажется странной, совсем не такой, какой можно ожидать от сраженного горем человека. Ребенок может более явственно проявлять печаль о смерти домашнего животного, чем о смерти члена семьи. С горем, вызванным смертью домашнего любимца, ребенок в силах совладать, поэтому ребенок выражает его. Столкновение со смертью значимого взрослого может оказаться для ребенка слишком пугающим, поэтому бессознательно ребенок отрицает ее и не проявляет признаков печали. Писатель-романист Брюс Даффи вспоминает, что его семья думала, будто он ничего не чувствовал, когда потерял мать в возрасте одиннадцати лет, будто у него только «дикая, отвратительная наклонность хохотать в неподходящее для этого время»[80]80
  Duffy, Bruce (1990), p. 71.


[Закрыть]. Похоже, что на уровне бессознательного он не мог выдержать печальных чувств, поэтому, не отдавая себе в этом отчета, заменял их на смех. Происходила полная замена аффекта.

Как говорилось ранее, подростковый возраст является психобиологической репетицией горевания. Подростки, не осознавая этого, ослабляют свои связи с родителями, переносят свою привязанность на ровесников. Взрослая модель переживания горя устанавливается после успешного завершения подросткового возраста.

Пока ребенок растет, он учится преодолевать различные страхи: страх разлуки, страх телесного повреждения, страх не быть любимым и страх не соответствовать чьим-то ожиданиям. Когда происходит тяжелая утрата, она преломляется в детской психике, становясь драмой развития. Так или иначе ребенок чувствует себя виноватым и может или вытеснить это чувство вины, или увязнуть в нем.

Давайте рассмотрим гипотетический случай Эйба и обсудим возможные реакции на утрату в разном возрасте. Эти сценарии предназначены для того, чтобы показать длительное воздействие утраты в ее наиболее тяжелой форме, а вовсе не для того, чтобы внушить вам, что утрата в детстве обязательно приводит к проблемам в дальнейшей жизни.

Если бы мать Эйба умерла до того, как ему исполнилось два года и он бы научился сохранять ее психического двойника[81]81
  Dietrich, David R. (1989), p. 287.


[Закрыть], то позже он создал бы ее фантазийный образ. Не имея замещающего заботливого воспитателя, он, вероятно, стал бы взрослым мужчиной, который постоянно ищет женщин, но не может оставаться верным ни одной из них. Или Эйб впал бы в иную крайность, стал бы чрезмерно зависимым и крепко держался бы за одну женщину, возможно, старшего его возраста. Если бы мать Эйба умерла, когда ему было два-три года, он мог бы вырасти с чувством, что в нем есть что-то недостойное любви. В качестве защитного механизма он мог бы усвоить мысль, что имеет право на любовь и внимание каждого. Если бы отец Эйба умер, когда сыну было от трех до пяти лет, то есть на этапе эдипова соперничества с отцом, у Эйба могла бы развиться склонность к конкуренции. Малейший инцидент, как, например, невежливое замечание начальника, Эйб воспринимал бы как вызов. Или Эйб избрал бы иной путь и постоянно искал бы фигуру отца-покровителя, с которым он мог бы идентифицироваться. В условиях конкуренции Эйб стал бы либо крайне агрессивным, либо избегал бы соперничества, потому что неизжитая эдипова вина заставляет человека воспринимать собственный успех как угрозу другому лицу, как поражение другого, даже как убийство другого.

Когда ребенок подрастает, у него формируется фантазийный образ отсутствующего родителя, который может весьма отличаться от образа родителя, созданного ребенком из полной семьи, вносящего коррективы в ходе реального взаимодействия. Например, ребенок шести лет может идеализировать свою мать, рисуя ее себе исключительно любящей и могущественной. Когда ребенок становится старше, его представление о матери как о сказочной принцессе изменяется, поскольку он начинает видеть ее недостатки и перекраивает, подгоняет по меркам ее психического двойника. Если мать умирает до того, как у ребенка сформировался ее реалистичный образ, ребенку будет трудно найти кого-то, кто мог бы сравниться с ней.

Очень велика вероятность того, что дети, которые потеряли одного из родителей, еще не преодолев подростковый возраст – и не обрели хороших заместителей родителей, не получили помощи в оплакивании утраты, – станут вечноскорбящими. В такой ситуации родитель превращается в «утраченную нетленность – фигуру, вечно преследующую ребенка и вечно недосягаемую для него. Ребенок-рассказчик в „Домоводстве“ Мэрилин Робинсон объяснял: „Моя мать оставила меня, заставив ее ждать, и тем самым привила мне привычку ожидания и предвкушения того, чего настоящий момент в себе не заключает“»[82]82
  Robinson, Marilynne (1980), p. 214.


[Закрыть]. Именно это и произошло с Барбарой, потерявшей отца в четырехлетнем возрасте.

Барбаре было четыре года, когда ее отец погиб в авиакатастрофе. Его работа в ФБР требовала частых разъездов, поэтому вначале его смерть не оказала заметного влияния на дочь. Когда мать сказала ей, что отец никогда не вернется, Барбара была еще слишком мала, чтобы постичь необратимость смерти. Вместо этого по ночам она начала мечтать, что он вновь будет дома. В этом возрасте ребенок верит, что желание магическим образом может исполниться. Барбара так хотела, чтобы отец вернулся, что постепенно в ней выросла уверенность, что ее желание исполнится. «Правда» была в том, что отец был жив.

Когда Барбара подросла, разумом она поняла, что отец погиб. Но ее прежнее вожделенная реальность осталась при ней – в ее бессознательном. В этом тайном уголке души девочка хранила мысль, что работа ее отца была засекречена. Барбара видела в отце современного Элиота Несса – человека, пожертвовавшего личным благополучием в семейной жизни для того, чтобы избавить нацию от бандитов.

Мать повторно вышла замуж, когда Барбара училась в предпоследнем классе средней школы. На взгляд Барбары, отчим был вполне симпатичным, но не шел ни в какое сравнение с ее героем-отцом. Когда мать по секрету сказала ей, что не сможет больше иметь детей, Барбара сразу же расценила это как свидетельство того, что мать тоже знает: отец жив. Но уже в следующий момент Барбара отбросила этот вывод как лишенный оснований.

Будучи подростком, Барбара мало проявляла свойственный возрасту интерес к спортсменам-рекордсменам, рок-и кинозвездам. Вместо этого она с жадностью проглатывала детективы и не пропускала ни один полицейский сериал по телевидению. Она никогда не связывала это свое горячее увлечение с отсутствующим отцом, чье имя редко упоминалось в семье. И в средней школе, и в колледже Барбара отлично успевала. После колледжа она стала обращать внимание на женатых мужчин старше себя – следователей, прокуроров, адвокатов – тех, чьими стараниями преступники попадали руки правосудия.

В начале этих любовных историй Барбара пребывала в полном восторге, представляя, как она будет рассказывать друзьям, что ей посчастливилось завести настоящий роман. Через четыре-шесть месяцев роман шел на спад, и Барбара мрачнела. Она упорно искала поводов для ссор, и через некоторое время мужчина покидал ее. Снова оставаясь в одиночестве, Барбара впадала в депрессию и терзала себя самоупреками. Через несколько месяцев появлялся другой «совершенный мужчина», и Барбара вновь оживала. Цикл повторялся пять раз в течение приблизительно четырех лет. Потом Барбара встретила Джастина. В соответствии со сложившимся стереотипом Джастин был старше ее и был женат. Он хранил свою работу в секрете и неожиданно уехал из города «в командировку», что навело Барбару на мысль, что он тайный агент. За несколько месяцев Барбара сделалась раздражительной и перестала спать. Но если ей и удавалось вздремнуть, то она видела тревожные сны. Однажды ей приснилась взрослая женщина, гуляющая с маленькой девочкой. Одной рукой женщина держала ребенка, а другой вела на поводке послушного щенка. Когда ребенок попытался приблизиться к щенку, тот превратился в ужасную змею.

Джастин пришел в ярость, когда Барбара попыталась порвать с ним. Он начал преследовать ее. Однажды ночью он выломал дверь квартиры Барбары, избил и серьезно поранил ее, когда она пыталась защититься. Она долго плакала после того, как врачи наложили ей швы и отправили в психиатрическое отделение.

Выявив циклы подъемов и спадов, врачи диагностировали у Барбары биполярное расстройство, известное неспециалистам как маниакальная депрессия. Один из докторов Барбары был уверен, что причиной расстройства являлась ранняя смерть отца, и позвал меня для консультации. Я согласился с этим, и Барбара начала амбулаторное лечение у моего молодого коллеги, которого я супервизировал.

В ходе психотерапии стало ясно, что романы Барбары с женатыми мужчинами были своего рода поисками отца, также как и ее подростковое пристрастие к детективной литературе и фильмам. Барбара никогда не скорбела о своем отце и отчасти потому, что четырехлетний ребенок не способен отпустить от себя такую значимую фигуру без адекватной замены. И поскольку ее отец был «жив», она не могла позволить какому-либо мужчине занять его место. Привлекая мужчину, она проецировала на него образ отца и воодушевлялась от того, что «нашла» папу. Отношения с неизбежностью были предопределены, потому что она разочаровывалась, когда этот совершенный мужчина оказывался просто человеком. В то же время (потому что бессознательному чужда логика) роман вызывал в ней чувство вины из-за своего инцестуозного подтекста. Как-никак она «спала с папой», который по существу принадлежал маме. Она была маленькой девочкой из своего сна, превращавшей щенка мамы в отвратительную змею. Когда чувство вины переполняла ее, она провоцировала окончательную ссору и избавлялась от любовника. Цикл завершался: она любила его, он любил ее, но они не могли быть вместе. Таким образом она воссоздавала сценарий своего детства – сценарий любви и покинутости: поиск папы, его обретение и утрату.

В ходе психоаналитической терапии многие из этих чувств Барбары проявились в переносе на ее терапевта. Бессознательно она испытывала к нему те же эмоции, которые когда-то проецировала на любовников и умершего отца. Через некоторое время она смогла вспомнить свое детство, понять и переработать его в своей психотерапии. Так Барбара потихоньку начала горевать, отпуская от себя своего терапевта/отца. Со временем она перестала искать отца в каждом встреченном ею мужчине. Она больше не была обречена на повторение цикла, потому что разрешила отношения со своим отцом.

Кажется само собой разумеющимся, что ребенок из благополучной семьи с внутренним ощущением любви и безопасности лучше сможет преодолеть кризис, включая и боль утраты. Это подтверждают и наблюдения Анны Фрейд и Дороти Берлингем за лондонскими детьми во время воздушных налетов на город в годы Второй мировой войны. Они обнаружили, что маленькие дети со спокойными, умеющими ободрить матерями или замещающими матерей фигурами смогли избежать нарушений со стороны психики: матери обеспечили безопасное окружение, в котором дети чувствовали себя защищенными, несмотря на то, что мир снаружи сотрясали взрывы. И, наоборот, если мать впадала в панику от бомбежек, ребенок тоже становился беспокойным[83]83
  Freud, Anna, and Burlingham, Dorothy (1942).


[Закрыть].

Как показывает ниже приводящаяся история, умение оставшегося родителя адекватно реагировать на утрату сказывается на том, как ребенок справляется с потерей. Под адекватной реакцией имеется в виду способность переживать горе, утешать ребенка и обеспечивать ему подходящую замену умершего.

Джанет была еще младенцем, когда ее отец-солдат погиб за пределами родины в годы Второй мировой войны. Джанет не помнила его, у нее была только фотография, где он держит ее на руках, когда он приехал на побывку домой. Мать Джанет стала вечноскорбящей. Она переехала к родственникам и в течение первых пяти лет жизни дочери была одержима желанием привезти тело мужа домой. Ее старания увенчались успехом. Гроб с телом мужа был предан земле на местном кладбище. Мать Джанет повторно вышла замуж и родила еще одного ребенка. После замужества матери и появления на свет сестры Джанет крайне недоставало материнского внимания, она утратила и родственников, с которыми они жили раньше. Все эти реальные потери соединились с утратой отца.

Мать Джанет была закрыта для своей новой жизни. В этом уголке души пребывало ее неизжитое горе, и Джанет стала его знаменосцем. Девочке была доверена замкнутая на замок шкатулка с письмами отца, на стене в спальне Джанет висел его увеличенный портрет. Отчим хотел удочерить Джанет, чтобы у нее была такая же фамилия, что и у остальных членов семьи, но мать воспротивилась этому.

Празднование Дня поминовения[84]84
  День памяти погибших в войнах.(30 мая) – Примеч. пер.


[Закрыть] в маленьком родном городке оставляло у Джанет двоякое чувство: она ощущала себя особенной и одновременно покинутой. Как дочери единственного в городке погибшего во время войны солдата Джанет было предоставлено право поднимать флаг над небольшим монументом с выбитым на нем именем отца.

Мать внушала Джанет, что мир полон утрат и бед. Когда Джанет полетела в Вашингтон, а в Калифорнии в это время разбился самолет, мать увидела в том дурной знак. Она нервно расхаживала, пока не дождалась звонка Джанет, и тут же обрушила на дочь исповедь: они так встревожились, так встревожились из-за этой катастрофы. Подобную материнскую заботу и ее воздействие на ребенка нельзя и сравнивать с тем, как вели себя во время военных действий лондонские матери – их уверенность в незыблемости мира передавалась детям и успокаивала детей.

Когда разразилась война во Вьетнаме, Джанет было около тридцати. Телерепортажи об освобожденных военнопленных вызвали в ней скорбь об отце, которому не суждено было вернуться домой. Любые свидетельства войны – фильмы, посвященный вьетнамской войне, мемориал, дни поминовения – сильно расстраивали ее: Джанет казалось, что никто не понимал, как одиноко ей было расти без отца.

Став взрослой, Джанет вышла замуж за мужчину много старше ее. Отчасти она отдавала себе отчет в том, что этот выбор был обусловлен желанием отца. Само по себе это не знак отклонения. В любви и браке наш выбор всегда определяется нашими прошлыми взаимоотношениями. Однако Джанет не удалось отделить неразрешенные детские утраты от отношений с ее мужем. Ей требовалась определенная дистанция в браке для того, чтобы избежать разочарования и не оказаться покинутой. Когда она больше всего нуждалась в близости с мужем, Джанет отталкивала его. Она не могла признать свою зависимость из-за бессознательного страха вновь быть брошенной.

Джанет великодушно предложила мне использовать ее историю в этой книге, чтобы проиллюстрировать то, как неразрешенное горе влияет на способность устанавливать взаимоотношения. Впрочем, Джанет потрудилась над свой историей, и у нее счастливый конец. В декабре 1991 года вместе с шестью сотнями других людей, потерявших родителей во время Второй мировой войны, она участвовала в поминальной службе на Арлингтонском кладбище. Это была сильно запоздавшая поминальная церемония по ее отцу, и Джанет дала выход долго сдерживаемому горю. Джанет встретилась с другими людьми, которые никогда не знали своих отцов, и рассказала им свою историю. Они ответили ей тем же, и ощущение изоляции у Джанет несколько ослабело. Тот день завершился для нее чувством покоя.