Текст книги "«Волос ангела»"

Психа наконец разыскали и взяли под наблюдение сегодня днем, на толкучем рынке. Он долго водил за собой по городу, но потом все же пришел в Дубровки, к Марфе – своей подружке, жившей у Натальи Пауковой. Генералов сбегал к телефону, сообщил, что Псих привел на место, и вернулся.

Ожидавший его Генка успел срезать себе палку и теперь остро отточенным ножом вырезал на ней замысловатый узор.

Быстро темнело. В окнах Паучихиного дома горел свет, бросая неровные красновато-желтые квадраты на землю. До притаившихся в садике сотрудников угро доносились громкие выкрики, нестройное пение, чей-то смех. Потом все стихало и через некоторое время начиналось снова.

"У-у, шушера блатная… – зло подумал Шкуратов, – теперь до утра хороводиться будут, черти немытые!"

Ему страстно хотелось вывести все лишаи на теле города – «малины», притоны, подпольные игорные дома, уничтожить под корень всякое ворье, налетчиков, фармазонщиков, Паучих и им подобных, ликвидировать последствия голода, построить новые, красивые дома, чтобы жизнь была, как песня, такой, за которую он ходил на Юденича и Деникина. Сын растет, а отец должен прямо глядеть в глаза своему сыну, зная, что не слукавил в жизни, не искал, где полегче, а всегда делал правильную и нужную работу и теперь может с гордостью показать ее плоды своему сыну. У одного это сад, выращенный своими руками, у другого – хлебное поле, а у Генки – спокойно живущий огромный город.

Бывший моряк отставил палку, убрал нож: сейчас вырезать узоры – только глаза губить. Закралось беспокойство, как бы не пропустить Психа в сгущающейся темноте. Правда, света из окон дома достаточно, чтобы увидеть, как кто-то вышел или вошел, можно даже разобрать, кто именно, а уж фигуру Кольки Психа они за сегодняшний день запомнили хорошо, ни с кем не спутают. Но если свет погасят? Предложил Мише Генералову в этом случае провожать каждого вышедшего до ближайшего уличного фонаря. По одному. И если выйдет Псих, подозвать друг друга условным сигналом. Тот согласился.

Посидели, покурили в кулак. Стала одолевать дрема.

Генка встал, походил тихо, по-кошачьи, туда-сюда в маленьком садике под окнами пустующего дома. Около скамейки, на которой они пристроились, не особенно расходишься.

От нечего делать Шкуратов достал наган-самовзвод, прокрутил барабан, проверяя патроны. Пристроил оружие поудобнее за поясом, так, чтобы выхватить в любой момент.

Видел он сегодня и подружку Психа, Марфу. Размалеванная девка с папиросой. Таких в любом порту кучей наскребешь прямо на причалах – длинная, грудастая, тонкие голенастые ноги в туфлях на высоких каблуках, в ушах качаются серьги чуть не с кулак величиной. Пакость!

Сам Генка, как все большие мужчины, любил женщин, маленьких ростом. Особенно его умиляло, когда у женщины, сидящей на гнутом венском стуле с высокими ножками, ноги не доставали до пола. А тут – верста коломенская, да еще с цигаркой в зубах. Чего же в ней женского?

Мишка начал клевать носом. Заметив это, Шкуратов предложил ему подремать по очереди – час-полтора один, потом другой. Так и ночь легче скоротать. Генералов только согласно кивнул и, поудобнее пристроившись на лавке, задремал.

Геннадий снова закурил, пряча в большой руке огонек папиросы, прислонился к тонкому столбику навеса над крыльцом пустого дома.

Сколько им ждать? Никто не знает.

У Паучихи завели граммофон. Открыли окно – видно, стало душно в накуренной комнате. Ясно было слышно пение Шаляпина – "Очи черные". Пьяные голоса нестройно подтягивали.

"Испортили песню, дураки", – обиделся Шкуратов, наблюдая, как кто-то, стоя у открытого окна, покуривал, выпуская дым в темень ночи…

Под утро Генку, дремавшего на лавке, тихо растолкал Генералов.

– Идет кто-то…

Быстро открыв глаза, Шкуратов уставился в сторону крыльца. Вот мелькнула маленькая тень. У двери завозились, отпирая. Да что-то мал больно человек, стоявший на крыльце. Женщина? Нет, не похоже. Ребенок? Ну да, мальчишка! Что он здесь делает?

– Вроде как извозчик недалеко проехал, – зашептал Мишка. – А потом смотрю – идет…

Хлопнула дверь. Мальчишку впустили.

– Приготовились! – скомандовал Шкуратов, поправляя наган за поясом.

* * *

Подняли Сергуню затемно. Павел был уже одет, ждал. Николай Петрович сунул мальчику в руки кусок хлеба с колбасой «собачья радость», вместо завтрака, велел идти с Павлом.

Вышли. Долго петляли незнакомыми улицами. Наконец за очередным углом показалась извозчичья коляска с дремавшим на козлах неопрятным стариком. С детства привычный к лошадям, Сережка сразу определил, что конь, запряженный в коляску, хорош. Чувствуется, что резвый.

В коляске уже сидел какой-то дядька – мордатенький, галстук-бабочка, приличный костюм. Он молча кивнул Павлу. Уселись в коляску. Старик махнул вожжами над спиной коня. Тот ходко принял с места.

Всю дорогу молчали. Мордатенький вроде как дремал, притулившись в углу. Пашка сопел, курил. Сергуня съел колбасу и хлеб.

Ехали долго, чуть не через весь город. Старик, правивший конем, словно нарочно выбирал самые глухие улицы и переулки. На набережной Москвы-реки, когда показались белеющие в свете раннего утра стены монастыря, коляска остановилась. Мордатенький слез, махнул рукой в сторону монастырского сада, раскинувшегося на береговой круче.

– Там… И быстрее. Ждите у моста.

Пашка кивнул, и они снова поехали. Теперь уже недалеко.

– Видишь дом? Пойдешь туда… – Пашка щелчком отбросил окурок очередной папиросы. – Запоминай, Исусик, что делать и как говорить…

* * *

– Этто было леттом, в теплую погоду… – мучая старенькую семиструнную гитару, фальшиво пел Сенька Бегемот, известный всей Таганке налетчик. В углу, почти неслышно за громким Сенькиным пением, хрипел граммофон. Паучиха, порядком усталая, пристроилась у двери – она уже скупила кое-что по мелочи у подгулявших и теперь ждала только, чтобы они угомонились и завалились спать. Скоро, скоро завалятся – самогон кончается.

Марфа уселась на Колькин пиджак в полоску, которым он так гордился. То бормотала пьяные слова, то смеялась, то вытирала пустые слезы. Псих тянул ее в другую комнату, а она упиралась, вцепившись грязными пальцами в край старого дивана.

– Ну нет… Ну погоди…

– Ты познакомила с «малиной» и наганом… – ревел свое захмелевший Сенька Бегемот.

Услышав стук в дверь, робкий, незнакомый, Паучиха насторожилась, вышла в сени. Поглядев в щель между досками пристройки, открыла дверь, впустив мальчонку, худенького, светловолосого.

– Чего тебе? – она сложила толстые руки на животе и посмотрела на него с брезгливым недоумением. – Шляются тут!

– Кольку Психа… – пролепетал мальчишка.

– Ишь ты… А почто он тебе, сопля ты этакая?

– Ему велено передать, – мальчишка смотрел исподлобья.

– Жди, – бросила Паучиха и, тяжело переваливаясь на толстенных ногах, вышла.

Буквально через минуту в сени выскочил Колька Псих, поправляя спадающую на лоб косую челку.

– Ну? – уставился на мальчишку пьяными глазами.

– Ты Колька?

– Ну я, говори, чего…

– Ангелина тебя ждет у монастыря. Велела сейчас идти. Никому, сказала, не говорить.

Псих ненадолго задумался. Потом согласно кивнул.

– Я сейчас, отведешь. Не уходи, а то по шее!

Он быстро вернулся в комнату. Зло выдернул пиджак из-под тощего зада Марфы – расселась тут, курва, – накинул его на плечи.

– Наливай, Сеня, я мигом…

* * *

Псих вывалился на крыльцо по-пьяному шумно, спотыкаясь и пошатываясь. Чертыхнулся, уронив свой картуз. Поднял, отряхнул, ударив о колено. Надел. Поплелся за мальчишкой.

– Куда это они? – прошептал Генералов. – Светает только.

– Самое их время, – сплюнул Шкуратов. – Но откуда мальчишка? Давай за ними, остальные, видно, догуливать будут. А нам этого упускать никак нельзя.

Свежий воздух, видимо, немного отрезвил Психа, тот заметно прибавил шагу. Стало ясно, что Колька и мальчишка идут к Москве-реке, в сторону монастыря. Сейчас кончатся переулки, по-московскому кривые, тесно застроенные, потом будет широкая площадь перед монастырем, а дальше – заросли бывшего монастырского сада, густо разросшегося под белыми стенами. Главное – незаметно для преследуемых пересечь площадь. Потом, на садовых дорожках у стен, будет проще. Там есть где спрятаться – кругом кусты, деревья.

Колька и мальчишка наискосок перешли площадь. Выждав немного, Шкуратов и Генералов бегом припустились следом за ними.

Под стенами монастыря за ноги начала цепляться мокрая от росы трава. В предрассветной тишине далеко разносились все звуки – было слышно, как Псих что-то насвистывал, потом остановился на минутку прикурить. Мальчик подождал. Снова пошли. Псих впереди, ребенок сзади.

Неожиданно из-за выступа белой монастырской стены появилась темная фигура и шагнула им навстречу.

Шкуратов, насторожившись, сунул руку под пиджак, нащупывая рубчатую круглую рукоять нагана…

Мордастый дядька появился неожиданно. Сережка не успел даже сначала ничего понять.

Дядька, коротко взмахнув рукой, быстро ударил Психа в грудь и тут же отпрыгнул назад. Блеснуло лезвие узкого ножа в его руке.

Псих остановился, словно внезапно наткнувшись на какую-то невидимую преграду. Беспомощно шевельнулись его враз онемевшие губы, и он мягко осел на мокрую от росы землю. С губ по подбородку потекла тонкая струйка крови. Его лицо с остановившимися глазами начало быстро бледнеть.

Сергуня закричал от ужаса и бросился бежать через кусты, не разбирая дороги…

* * *

Геннадий приостановился – впереди что-то было не так. Двое взрослых сошлись на дорожке сада, мимолетное движение руки неизвестного – и Колька Псих кулем осел на землю.

Дико закричав, мальчишка кинулся в сторону.

"Прирезали!" – внутренне похолодев, понял Шкуратов и, быстро выхватив наган, бросился вперед.

– Стой, стой! – закричал он неизвестному.

В ответ грохнул выстрел. Пуля срезала ветку растущего в стороне дерева. Неизвестный побежал.

"Врешь, не уйти тебе! – Генка прицелился и выстрелил в ответ. – Далеко, черт бы его совсем! Не попал".

Неизвестный запетлял между деревьев старого сада. Глухо стукнул пистолет Генералова. Еще раз. Мимо!

– Скорее! За ним!

Они побежали, стремясь прижать бандита к реке. Расстояние начало сокращаться. Неизвестный остановился и, обернувшись, с двух рук выстрелил несколько раз подряд. Генка едва успел отпрянуть за толстый корявый ствол большой липы. Заметил, как Генералов охнул и схватился за плечо.

– Что? – обернулся к нему разгоряченный Шкура-тов. – Зацепило? Давай к Психу, а я за этим…

Бандит, осклизаясь на мокрой траве, спешил оторваться от погони. Обернувшись, выстрелил еще раз.

Геннадий ответил тремя выстрелами. Целил в ноги. Желание взять неизвестного бандита живьем было очень сильным. Да и надо! Продырявить ему голову Шкуратов теперь мог быстро, расстояние сократилось, но что потом узнаешь от человека с простреленным насквозь черепом?

Внезапно неизвестный спрыгнул с косогора, на котором раскинулся сад, выходящий к реке, покатился кубарем вниз. Подбежав к краю обрыва, Гена увидел, что внизу, недалеко от моста, стоит извозчичья коляска. Какой-то мужчина – не разглядеть издали лица – тащил к ней барахтавшего в воздухе руками и ногами мальчишку, крепко ухватив его поперек туловища.

Выстрелить? Можно парнишку задеть.

Бандит внизу резво вскочил на ноги, выстрелил еще раз, целясь по хорошо видной на фоне белой монастырской стены фигуре Шкуратова, и шустро припустил к коляске. Сидевший на козлах кучер уже раскрутил над головой длинный кнут.

Прыгнуть с косогора следом за бандитом? Нет, не успеешь догнать. Неужели уйдет? И тут решение пришло само собой.

Припав на колено, милиционер тщательно прицелился в коня, но кучер уже ударил кнутом, жеребец рванул. Пуля вышибла искру из булыжника на том месте, где он только что стоял, и с визгом ушла вверх.

Бандит бегом догнал коляску, ухватился за край. Ему помогли влезть. Кучер нахлестывал коня. Тот припустил рысью.

Шкуратов плюнул в сердцах и отер выступивший на лбу пот.

– Все равно возьму! – поклялся он сам себе. – Найду и возьму зверюгу!..

Когда Геннадий вышел к месту быстротечной трагедии, Генералов сидел на земле рядом с телом Психа. Он уже успел перетянуть себе простреленное предплечье оторванным от нижней рубахи лоскутом.

Не выпуская из рук нагана, Гена наклонился к телу, взял за запястье вялую, начинающую холодеть безжизненную руку, пытаясь нащупать пульс.

– Готов… – морщась от боли, сказал Генералов. – В сердце он его.

Шкуратов выпрямился, огляделся.

– Ну чего? Ты тогда побудь здесь, а я пойду поищу телефон. Надо своим позвонить. Вон как они, дела-то, поворачиваются…

Часть третья

Пожилой доктор быстро закрыл собранный саквояж.

– Я готов.

– Тогда пошли, – скомандовал Греков, открывая дверь.

Вышли к подъезду, где их ждал Саша Жуков.

– Что случилось? Куда едем? – прилаживаясь к размашистому шагу Федора, поинтересовался он.

– К Крестьянской заставе. Опередили нас они. Психа убили.

– Дела… – помрачнел Саша. – Думаешь, они? Именно они?

– Думаю! – раздраженно ответил Греков. – Думаю, целая банда их работает. Либо засекли наблюдение за ним, либо концы начали рубить. Эй, друг, – обратился он к извозчику, стоявшему недалеко от подъезда, – ты, что ли, сегодня в наряде на разъезды?

Транспорта не хватало, и для разъездов, по согласованию с городскими властями, часто наряжали извозчиков. Сегодня выпала очередь возить милиционеров Алексею Метляеву. Он нахохлившись сидел на козлах, погруженный в свои мысли. Услышав оклик, не спеша оглянулся.

Около коляски стояли трое. Сухощавый мужчина в гимнастерке и кожаной куртке, пожилой, интеллигентного вида гражданин в темном костюме, с докторским саквояжем в руках, и молодой вихрастый парень.

Быстро уселись.

– Гони к Новоспасскому монастырю… – велел Греков.

"Гони… – неприязненно подумал Алексей. – Кобылу вы, что ли, кормите? Вам только гони, и все дела. А я, может, за сегодняшний день такой деньги лишаюсь".

Он причмокнул губами, легонько хлестнул кобыленку кнутом. Мерно зацокали по булыжнику подковы. Не оборачиваясь, Метляев из любопытства прислушивался к разговору седоков.

– Читали? – разворачивая газету, спросил молодой. – Укрепим наш воздушный флот, построим эскадрилью самолетов «Ультиматум». Общество друзей воздушного флота создается. Вот куда подамся, когда с преступностью покончим, – в летчики. Раньше говорили: пролетарий, на коня; а теперь скажут: пролетарий, на самолет! А что, хорошее дело, как думаете?

– Наш ответ Керзону, – откликнулся тот, что в кожаной куртке. – Люди добровольно деньги дают на постройку самолетов и призывают других оказать помощь.

– Построим, утрется лорд! – засмеялся молодой. – Он что же, думал, если республика ослаблена боями и последствиями голода, так и свое диктовать можно? Нет уж… И правильно эту шпионку арестовали, Гардинг… А кто он вообще, этот Керзон?

– Лорд, министр английский.

– Это я и сам знаю, а вообще? Кто таков?

– Лорд Керзон оф Кельдстон раньше был вице-королем Индии, – пояснил доктор.

– Поди ж ты, вице-король! – удивился Жуков, – а «вице» что значит?

– Это вроде заместителя, вернее сказать – бывший! – с улыбкой ответил Греков.

– Ага, вот он и бесится, оттого что бывший! Скоро все они, эти короли, будут «вице», бывшие.

– Еще не скоро, – вздохнул доктор. – Мне, по крайней мере, этого явно не дождаться.

– Ну, так-то, положим, зря думать, – не согласился Жуков. – Верить надо в победу мировой революции. В Венгрии народ поднимался, в Германии? И еще поднимутся, дайте срок.

– Я-то дам… – снова вздохнул доктор.

"Мне бы ваши заботы, про королей да лордов, – подумал Метляев-младший. – Мировые проблемы решают, думают себе самолеты строить, а у самих нету ни хрена. Небось, на деньги-то, что им на службе заплатют, и сапог хороших не купить? А пристрелить шпана вполне свободно может. И охота таким делом заниматься? Раньше, бывалоча, чиновники из сыскного свои выезды имели, а эти даже по службе извозчиков гоняют… Странные люди, в какие-то летчики мечтают…"

– Давай правее! – приподнявшись с сиденья, велел Греков. – Вон туда, где милиционер стоит.

Алексей послушно повернул.

Около постового милиционера, стоявшего в начале дорожки монастырского сада, уже собралась кучка любопытных баб с тазами и узлами белья – видно, шли на реку полоскать, пара бойких старичков, которым до всего есть дело, и, конечно, вездесущие мальчишки.

– Жди здесь, – соскакивая с подножки, приказал Жуков.

Все быстро пошли мимо отдавшего честь милиционера, в глубь сада.

Тело Психа Греков увидел издали. Рядом, прислонившись к стволу дерева, стоял мрачный Гена Шкуратов.

– Та-а-к-с, – протянул доктор, обходя вокруг убитого. – Сейчас посмотрим.

Он опустился рядом с телом на колени и открыл саквояж, вынул термометр, тускло блеснувшие инструменты.

Жуков, немного помедлив, достал бумагу и принялся писать протокол осмотра. Греков отвел в сторону Геннадия.

– Как все произошло?

* * *

Алексей слез с козел, обошел коляску, попинав ногами колеса – крепко ли держатся, качнул рукой кузов, проверяя рессоры, поправил упряжь. Скучно. Долго там они копаться будут? Бабы толкуют – убили кого-то. Не приведи Господь, еще заставят мертвяка везти в морг?! С них станется – прикажут, и все. Власть!

Везти мертвяка очень не хотелось. Боялся их Алексей. Надо было придумать, как отвертеться от этого дела.

Он подошел к милиционеру, раздвинув любопытных.

– Кобыла у меня не поена. Может, сгоняю, пока тут это?..

– Не могу разрешить, – отмахнулся милиционер, – у начальника спросить надо.

– Так ты пусти, я пойду спрошу.

– Иди, – равнодушно согласился милиционер. Поручив одному мальцу приглядеть за кобылой, Алексей пошел по дорожке сада. Где тут они? Только бы разрешили, а там видно будет. Уехал вроде кобыленку напоить…

Заметив распростертое на дорожке тело и стоящих рядом с ним на коленях доктора и молодого вихрастого парня, Алексей замедлил шаги. Главного, в кожаной куртке, видно не было. Любопытство пересилило страх. Осторожно ступая, Метляев подошел ближе и через спину доктора взглянул на лицо убитого.

– Господи Иисусе! – сдернув картуз, перекрестился побледневший Алексей – на него мертвыми, навсегда остановившимися глазами глянул Колька Псих.

– Зачем вы тут?

Извозчик быстро обернулся. Человек в кожаной куртке смотрел строго.

– Занемог… Живот прихватило… – скорчил страдальческую мину Алексей. – Отпустите за ради Христа! Милиционер вам другого возчика поймаит… А я занедужил.

– У нас доктор есть.

– Нет… – отшатнулся Алексей. – Не дамся после мертвяка смотреть!

– Да ну его к бесу! – зло сказал подошедший Шкуратов. – Пусть катится!

– Хорошо, иди. Скажи милиционеру, что я тебя отпустил, – распорядился Греков.

* * *

Сдерживая нетерпеливое желание побежать сломя голову, Метляев нарочито медленно дошел до своей коляски. Не спеша взобрался на козлы, разобрал вожжи и тронул кобылу.

И только отъехав подальше от страшного места, привстал, взмахнул над головой кнутом и погнал кобылу вскачь, нахлестывая нещадно ее тощие бока то кнутом, то длинным концом вожжей. Скорее, скорее!

Вот и спуск к Яузе, въезд на знакомую улицу, где прошло детство. Наконец-то и папашкин двор. Наскоро привязав кобылу, запаленно поводящую потными боками – надо было бы обтереть скотинку, да некогда, потом, все потом, – Алексей, даже не вытерев сапог о положенный на крыльце половик, ввалился в дом.

Родитель хозяйничал: стоя у стола, деревянной ложкой мял в миске картошку, скупо подливая из большой бутылки из-под шампанского «Редерер» подсолнечного масла, словно отмеривал драгоценную редчайшую жидкость, отдавая ее в долг без возврата.

Не в силах вымолвить от пережитого волнения ни слова, извозчик прислонился плечом к косяку, вытирая свое одутловатое, мокрое от пота лицо большим красным платком.

– Хе, Алешка! – подслеповато прищурился на него Иван Васильевич. – Чей-то ты задохся, ровно на тебе воду возили? Ну, охолони… Картоплю вот с маслицем будешь? Да чего ты дышишь-то как? Или вместо своей кобылы на себе тарантас возил?

– Папашка!.. – немного отдышавшись, Алексей наконец обрел возможность говорить. – Беда, папашка!

– Какая беда? – Иван Васильевич обессиленно сел на табурет.

– Психа зарезали! – сделав шаг к нему, свистящим шепотом сообщил сын.

– Как?.. Да откуда ты-то? Откуда знаешь? – затеребил его рукав отец.

– Оттуда… – Алексей шумно перевел дух и, схватив со стола чайник, жадно припал к носику. Долго пил; напившись наконец, поставил чайник на стол; брызгая слюной, заговорил торопливо: – В наряд меня распределили сегодня, милицию возить, у них своих не хватает, ну и подряжают нас по очереди на разъезды…

– Да не тяни, Алешка! Черт лопоухий! – простонал старый серебряник.

– Ездил я с ними сейчас. Псих там, у монастыря, лежит, зарезанный. Сам видел, доктор его аршином зачем-то мерил.

– Может, обознался? – с надеждой спросил Метляев-старший.

– Чо я, слепой или Кольку не знаю? Аж сердце захолонуло, как увидал. Чего делать будем?

– Ах ты, Господи, вот наказание-то…

Иван Васильевич вскочил, суетливо забегал по комнате, бестолково переставляя попадающиеся под руку вещи.

– Папашка! В выгребную яму надобно все кинуть, – предложил Алексей, тяжело усаживаясь на лавку у стены.

– В яму, в яму… Это же деньги, да какие, дурень! – постучал себе по лбу согнутым указательным пальцем отец.

– Не жадничай! Давай, ежели так хочешь, коль чего поценнея, отвезу себе, спрячу, а остальное в яму.

– Эва! – остановился напротив него Иван Васильевич. – Вот она, сыновья благодарность родителю! Себе захапать золото хочешь? А родитель по старости лет помирай в нищете?

– Папашка! Не в этом дело! Милиция теперича точно искать станет! На убивцев они лютые, а там и до золота могут докопаться.

– Без тебя знаю… – огрызнулся отец, мечась по комнате. – Но деньги, деньги-то какие, Господи! И все теперя прахом… Лешка! Черт лопоухий! – внезапно пришедшая в голову мысль поразила своей простотой Ивана Васильевича. – Так хорошо ведь, что прирезали его! Хорошо!

– Ну да, чего уж лучше, – Алексей скорчил кислую рожу, потом покрутил пальцем у своего виска. – Рехнулся ты, папашка, совсем!

– Не, не… – замахал на него руками отец. – Дурень! Теперь эти, кто Кольке золото давал, ко мне не придут! Понял?

– Да? А ежели придут? Тогда, как Псих, кончишь, – набычился сын.

– Скажу, что он все забрал, и дело с концом.

– Не поверют… – Алексей тяжело вздохнул. Перед его глазами до сих пор стояло мертвое тело, распростертое на дорожке старого монастырского сада.

– Поверют, поверют. Психа нет? Нет! А спрос с него, в первую голову. Скажу, забрал – и все, – не унимался старик, никак не желавший расставаться с золотом.

– Папашка, а вдруг ВЧК, уголовка нонешняя? Милиция?

– Ну и шут с ними! Золотишко все одно наше будет! Шубу себе на хорях справлю, торговлишку заведу…

– Найдут, папашка!

– Не найдут! – упрямо выставил козлиную бородку Иван Васильевич. – Господин жандармский ротмистр да полицейский пристав с чинами сыскной полиции при царе-батюшке куда умнее этих были. Головы! В университетах обучалися! И то не нашли. А этим куда-а… – он пренебрежительно махнул рукой. Завертелся по комнате, шаря вокруг себя глазами. – Где он? Ага, вота!

Старый серебряник поднял топор, подал сыну.

– А ну, вынай порог у двери!

– Ты чо, папашка?!

– Делай, что говорю! – визгливо прикрикнул Иван Васильевич. – А я пойду горн вздую. Пиджак свой сыми, землю для формы готовить будешь…

* * *

Кино родилось 28 декабря 1895 года в Париже, на бульваре Капуцинов, в подвальчике «Гран-кафе», где состоялся первый сеанс ленты, отснятой братьями Люмьер. Через полгода кино уже было в России.

В доме шесть по Большой Дмитровке 18 мая 1896 года в помещении театра Солодовникова состоялся первый в России киносеанс. А в 1904 году открылся первый кинотеатр на углу Столешникова переулка и Петровки. И начали кинотеатры расти, как грибы, – дело оказалось доходным, а публика весьма охочей до нового зрелища. Появился "Синематографический театр" на Страстном бульваре, потом в гостинице «Метрополь» открыли кинотеатр «Модерн», «Ампир» на Арбате и «Ампир» в Марьиной роще – излюбленном месте гуляний небогатых москвичей, «Гранд-электро» на Тверской и на Сретенке, который потом переименовали в "Большой Московский", как некогда популярный трактир. В четырнадцатом году на Чистых прудах построили «Колизей», на Садовой-Сухаревской – «Форум», на Тверской открылись «Прогресс», «Сфинкс», «Колибри», «Аполлон», «Амур», "Миньон"…

Греков и Шкуратов шли в кино. Вернее, к кинотеатру "Великий немой", где постоянно обретался некий Фома – Кузьма Фомичев, называвший себя свободным анархистом, дружок убитого Кольки Психа.

После убийства карманника арестовали всех, кто находился на «малине» Паучихи, но никто из них ничего толком не знал. Только Сенька Бегемот, плача пьяными слезами, твердил, что Кольку прирезал не кто иной, как Фома. Он так и пошел в камеру, сопровождаемый милиционером, размазывая по лицу пьяные слезы и сопли.

Вспоминая эту картину, Федор поморщился: сколько же грязи осталось в наследство от самодержавия и Временного правительства! Тот же Сенька – здоровый сорокалетний мужик, ему бы работать, а он? Давно надо было прихлопнуть этот притон в Дубровках, и вот наконец прихлопнули.

– Я вчера Пушкина кончил читать, – отвлек его от размышлений Генка, – все как есть, полное собрание сочинений прочел. От корки до корки. Ничего писал, подходяще. Раньше не до того было, а теперь как свободная минута, так читаю. Еще Достоевского прочел. Как раз по нашей части – "Преступление и наказание".

– Ну и как? – улыбнулся Федор.

– Классового сознания у Раскольникова не было. Чутьем знал, что не так все, что эксплуататоры жизнь в засилку взяли. А действовал прямо как анархист.

– Думаешь, можно было ему объяснить, как надо?

– Ха! А кто же ему тогда объяснил бы? Но мне это меньше понравилось. Вот про французскую революцию – это да, сила! Какие люди: Марат, Робеспьер! Но пролетариат ихний больно темный был, потому им и свернули шею. Наполеон – это ж чистая контра! Второй Корнилов.

– Много всего там было. Фуше, например.

– Кто такой? Не знаю.

– Жозеф Фуше? Французский министр полиции. И вообще очень скользкая личность. Он то за одних был, то за других.

– Помутил, в общем, воду, – подытожил Генка. – Мало еще знаю, ой мало. Как думаешь, учиться будут направлять? Я бы попросился. Но сначала гада этого поймаю, который от меня у монастыря ушел.

– По-моему, Фома… Вон, гляди, лохматый, – Федор показал на нечесаного парня в темной рубахе, толкавшегося около касс.

Пробравшись сквозь толпу, они подошли к Фоме. Греков тронул его за рукав:

– Здорово, Фома!

– Привет… – Фомичев недоуменно оглянулся. Незнакомые фраера. Один даже в кожанке… В кожанке!

Фома, резко оттолкнув Федора, кинулся в сторону. Шкуратов едва успел его поймать за руку. Фома взвыл:

– Пусти, сломаешь!

– А ты не бегай, – назидательно сказал Генка. – В МУР поедем…

* * *

– Что я тебе, начальник, костью в горле стал? – Фома сидел на стуле в кабинете Грекова, притихший, сгорбившийся, уронив руки между колен. Пальцы мелко дрожали, выдавая скрываемое волнение. – Кому Фома добра не сделал?

– Откуда крест у тебя? – поинтересовался Шкуратов, отвернув полу пиджака Фомы.

– Нельзя, что ли? Ношу в знак отрицания религии.

– Где взял?

– Где взял, там больше нету, начальник. Кореш подарил.

– Крест краденый, Фомичев, – спокойно сказал Греков. – В Вахрушенской церкви украли. Знаете об этом?

– Я?! Откуда мне знать? Нужен тебе, так на, забери… – Фома быстро снял через голову цепочку и швырнул крест на стол. – Возьми символ порабощения и дурмана! Могу идти?

– Рано собрался, – Шкуратов повертел в руках отобранный у Фомы нож.

– Это хлеб резать, – с ухмылкой пояснил Фома. – Что еще?

– Скажите, Фомичев, где вы были позавчера ночью?

– Заладили, скажи да скажи… А я помню? Я вот тоже могу тебя, начальник, спросить: где ты был на прошлой неделе во вторник? Ты помнишь? То-то… Мне незачем запоминать.

– Скоро выясним, есть зачем или нет. Пятна какие-то странные на лезвии. Это не кровь, а? – поинтересовался Геннадий.

– Может, я куря зарезал или порося… – скорчил шутовскую рожу Фомичев.

– Или Кольку Психа, – закончил за него Греков.

– Ты чего, начальник? Сам псих? Зачем мне его резать?

Фома выпученными от страха глазами уставился на Федора. Непослушными пальцами нащупал пуговицы на вороте рубахи, попытался расстегнуть. Не вышло. Рванул, оторвав. Тяжело заходил кадык на жилистой шее, покрывшейся липким потом.

– Хотя бы за крест.

– Не золотой он, – быстро ответил Фома, – не золотой – серебряный, только позолоченный…

– Откуда знаешь?

– Проверял… – Фома с натугой проглотил тугой комок, застрявший в горле, перевел глаза с Федора на Шкуратова и обратно, ища в их лицах сочувствия. – Не убивал я его… Нет на мне таких делов, чтобы убивать. Ошибка это.

– Потрудитесь тогда объяснить, откуда крест. Скажете, в карты выиграли? Старая песня… Церковь вместе с Психом брали?

– Не был я там! Сроду на такие дела не ходил. Отпустите за ради Христа!

– Не могу, Фомичев. Крест краденый есть, нож со следами крови. Не помните, где были… Придется задержать до выяснения, – развел руками Греков.

– Подарил он мне крест, Колька… – быстро облизав языком пересохшие губы, сказал Фомичев. – Встретились недели три назад у "Великого немого", тогда и подарил. Дело, говорил, хорошее могу предложить. Легаши, то есть, извините, гражданин начальник, милиция, стало быть, уголовная, делом этим не интересуется, а куш приличный. Я, сколько, говорю, это – приличный-то? А он не сказал. Крест вот подарил, а не сказал… Я говорю: зачем мне крест? Продашь, сказал, и ответ дай о деле. Думать, мол, долго некогда. Пока будешь думать, все дела кончатся, и быть тебе без взяток, и не мельтешись, мол, уголовке ты будешь без надобности. Вот и получилось – "без надобности"…

– А дальше? – заинтересованный рассказом Фомичева, спросил Греков.

– Не наши его шлепнули, точно! – убежденно прижал руки к впалой груди Фома, – чужой кто-то. Наши его все как пустого балабона знали, ну, морду могли набить по пьянке, а чтоб прирезать? Не-е… Наши бы не стали. Поперек дороги чужому встал. Или в большие дела попутался… Думай, говорил. А что мне думать, я не лошадь. Вы меня не обманываете, что Кольку прибили?

– Резону нам нет, Фомичев, обманом заниматься.

– Ага, оно, конечно, так… – согласился Фома. – А ответ он дать велел через Татарина.

– Знаю такого… – мрачно кивнул Шкуратов.

* * *

Контора фирмы располагалась в известной своей историей части города, где издавна любили размещаться представительства солидных банков, процветающих страховых обществ, крупных предприятий со смешанным капиталом, – старый, аристократический район должен был внушать клиенту твердую уверенность в процветании дел фирмы, неназойливо подчеркивать ее респектабельность и незыблемую надежность. Об этом свидетельствовала и небольшая, неброская табличка из потемневшей от времени и непогоды бронзы, заменявшая вывеску. Табличка была прикреплена у дверей, ведущих в контору, и как бы еще раз подчеркивала, что такая фирма, как эта, не нуждается в рекламе: лучшая реклама – безупречная репутация и сумма денежных оборотов.