Текст книги "«Волос ангела»"

– Вы правы, – мягко сказал он вслух. – Простите, если допустил невольную резкость: иногда сдают нервы. Сами понимаете: ходишь постоянно как по краю пропасти!.. Ну что ж, посидел и, пожалуй, пойду…

– Жду, Алексей Фадеевич, обещались выкроить вечерок, поболтать, – провожая его до дверей, напомнил хозяин.

Пока бывший ротмистр шел по узкой садовой дорожке к калитке, Базырев, стоя на крыльце, смотрел ему вслед. Помахал рукой в ответ на прощальный жест.

Вернувшись в дом, он подумал, что даже самые надежные в конце концов перестают такими быть. Да и были ли они когда-нибудь абсолютно надежными в этой дикой и опасной стране, так много взявшей в свой характер от коварных азиатов?

Нет, уходить отсюда он будет один, а господин ротмистр останется здесь зарытым в подвале уютного домика под зеленой крышей – кто тут станет его искать? Но пока не время: мавр должен сделать свое дело.

* * *

В кабинете начальника МУРа собрались все, кто работал по делу, связанному с письмом митрополита. Расселись вокруг стола, сдерживая желание попросить разрешения закурить. Делая скупые, малопонятные пометки в блокнотах, внимательно слушали выступавших по очереди сотрудников, отвечавших за работу по отдельным направлениям.

– Таким образом, круг почти замыкается… – подытоживая сказанное, Виктор Петрович прихлопнул ладонью лежавшую перед ним стопку документов. – Теперь сомнений нет, что цыганка, которая должна привести Пана в «Нерыдай», женщина, участвовавшая в ограблении церкви на Стромынке и приносившая вместе с убитым Комаровым, он же Колька Псих, золото в магазин Кудина, – одно и то же лицо.

– Шерше ля фам… – улыбнулся Греков.

– Да, – серьезно посмотрел на сразу подобравшегося Федора Виктор Петрович, – надо искать женщину! Именно эту женщину. Молодцы, что вовремя ликвидировали притон Татарина. Кстати, остальные, арестованные там, кроме полового Филимона, еще что-нибудь интересное дали на допросах?

– Изворачиваются, – нехотя отозвался Козлов. – Филимон, тот сам многого не знает, где подслушал, где подсмотрел – натура такая. Теперь все выкладывает. Подручные буфетчика, которых он держал для расправ с ненужными посетителями, замешаны в ряде ограблений – это мы уже установили точно, – но к церквам никакого отношения не имеют.

– Уверен?

– Проверяли, Виктор Петрович, – немного обиженным тоном сказал Козлов, – буфетчик Татаринов, почему у него и кличка Татарин, словно чувствует, что у нас против него улик по делу о церквах пока нет, и говорить на эту тему категорически отказывается. Не знает якобы ничего.

– А как он объясняет, что именно в его трактире Николай Петрович встречался с Паном? Случайно зашли?

– Молчит. Полагаю, что этот пока нам неизвестный Николай Петрович – личность среди уголовников весьма авторитетная. Чувствуется, что боятся они его очень сильно. И, кроме того, он практически никого из них не посвящал в свои дела, только Татарина, да и то краем. Со всех сторон закрытая банда.

– Надо открывать. Время идет, товарищи, время! Что у нас по учетам выяснено? – повернулся начальник к Жоре Тыльнеру.

– О Николае Петровиче пока ничего. Слишком мало тех сведений, которые дает нам половой Филимон. По цыганке тоже ничего нет, а вот Пана нашли, взгляните на портрет, – Тыльнер положил на стол перед Виктором Петровичем увеличенную фотографию. – Некий Браилов Иван Маринович, из одесских мещан, налетчик с дореволюционным стажем, кличка Яшка Пан. По нашим данным, недавно прибыл в Москву из Питера. Не исключено, что главарь хорошо знает его лично и специально вызвал сюда для совершения ряда убийств.

– Основания? – начальник МУРа пустил фотографию Пана по рукам.

– Психа явно убил Яшка Пан, Шкуратов хорошо запомнил убийцу, все приметы сходятся. Значит, главарь начал убирать ненужных ему более людей, но сам не мог или не хотел, а всего вернее – боялся на это местных уголовников подбивать, чтобы мы не вышли быстро на его след. Поэтому и появляется здесь Яшка Пан. Уж не сворачиваются ли они, собираясь на новое место?

– Вот это и надо срочно выяснить. Но в любом случае всех членов банды необходимо в самые сжатые сроки выявить и задержать. Нет у нас права позволить им еще где-то гулять. Нельзя допустить и новых убийств. Банда, судя по всему, не маленькая, они могут, заметая следы, уничтожать друг друга и тех людей, которые были каким-либо образом связаны с ними. Поэтому Пана взять надо тихо и быстро. Что у нас с серебряником, установили?

– Вроде как… – раскрыл свой блокнот Жуков.

– Вроде или установили? – сердито сдвинул брови Виктор Петрович.

– Установили.

– Кто он?

– Метляев Иван Васильевич.

– Точно?

– Больше некому, – решил помочь Жукову Федор. – Проверили всех и вся. На него больше всех похоже такими делами заниматься.

– Братья похожи бывают, Греков. А нам надо оперировать точными данными. Точнее, чем математики. На каком основании мы будем проводить у него обыск или его арестовывать? Потому что похоже? Что я прокурору скажу? Похоже, мол! Засмеют нас. Данные и улики, вот что надо иметь, а ты – "похоже".

– Ну, не знаю, Виктор Петрович! Псих именно к нему заходил – это мы точно узнали. Сын у Метляева извозчик, и номер его сто шестьдесят два. Не обманул цыган, – немного обиженным тоном сказал Греков.

– Это все пока слабо.

– Хорошо, есть и третье. Метляев-младший был в наряде на разъезды как раз в тот самый день, когда у монастыря зарезали Кольку Психа. Он нас и вез на выезд.

– Совпадение? – живо заинтересовался Виктор Петрович.

– Думаю, да… – Федор сделал небольшую паузу. – Приехав на место, он повел себя несколько странно. Зачем-то пошел смотреть на убитого, увидев его, изменился в лице и начал отпрашиваться под предлогом болезни. Я решил его не удерживать, но поведение Метляева – правда, тогда мы еще не знали, что это именно Метляев, – показалось мне подозрительным. Как это у извозчика не поена кобыла, почему он вдруг занедужил, да еще отказывается от осмотра доктором, ну и прочее. Пришлось попросить Шкуратова присмотреть, куда направится извозчик. Получив разрешение уехать, Метляев прямиком погнал кобылу к отцу, да так быстро, что Гена еле-еле поспел за ним. У отца извозчик пробыл долго и от него поехал прямо домой. Ни к докторам не обращался, ни кобылу не поил. Могу считать, что это еще одна нитка из клубка. Надо получать санкцию на обыск и задержание обоих Метляевых.

– Создаем две группы, – приказал начальник, – одна проведет обыск у Метляева-старшего и оставит там засаду, другая пойдет в кабаре «Нерыдай». Наблюдение с комиссионных магазинов, и особенно с кудинского, пока снимать не будем. Так… К Метляеву поедут Козлов с Жуковым. Тыльнер будет продолжать работу с учетами, Греков и Шкуратов – в кабаре. Людей еще дадим.

* * *

Сорок сороков церквей на белокаменной Москве – так, по крайней мере, утверждала старая пословица. Ну, может, и не сорок сороков, но действительно немало. И разные, очень разные были храмы – парадные, подавляющие своим величием, полные позолоты и загадочного мерцания окладов дорогих икон в богатых резных иконостасах; небольшие, бедные, для простого люда, где не найти ни тяжелых риз, ни сладкоголосого хора.

Раньше что ни улица – то своя знаменитая церковь, а то и не одна. У каждой улицы своя история – и у храма тоже. Вот и на Ордынке были две знаменитые церкви – Николы в Пыжове, построенная во второй половине XVII столетия и названная по фамилии одного из стародавних стрелецких начальников – Пыжова, и церковь Всех скорбящих. Ее трапезную и колокольню построил в семидесятых годах XVIII века знаменитый русский зодчий Баженов. Спустя полвека другой талантливый русский архитектор – Бове пристроил к ней ротонду с колоннадой.

Невроцкого ни архитектурные, ни исторические изыскания нисколько не интересовали – просто недалеко от церкви Всех скорбящих был дом, где жил Воронцов, к которому Алексей Фадеевич сегодня решил направиться с визитом. В руках он держал свой неизменный саквояж.

Спрашивать ни у кого из прохожих ему не хотелось, и, немного побродив, бывший ротмистр отдельного жандармского корпуса сам отыскал нужный ему дом, обойдя его кругом, вошел во двор – все парадные были заколочены. Приоткрыв дверь черного хода, оглядел витые чугунные перила, полустертые ступени довольно крутой лестницы; ядовито усмехнулся, представив себе прыгающего со ступеньки на ступеньку хромого Воронцова.

Придав своему послушному лицу благостно-приветливое выражение, Невроцкий не спеша поднялся на нужный этаж, постучал.

Мелькнула мысль: "А если дома его Ангелина или выйдут соседи?" – но тут открыли.

Воронцов стоял на пороге, поправляя сползший с плеча накинутый пиджак.

– Добрый вечер! – учтиво поздоровался Алексей Фадеевич. – Вот, как видите, держу свое слово. Забежал вас навестить. Разрешите?

– Проходите… – Воронцов равнодушно повернулся и захромал впереди, показывая гостю дорогу.

Дверь комнаты бывшего штабс-капитана оказалась рядом с выходом: это Невроцкому очень понравилось – можно быстро уйти незамеченным, не надо тащиться мимо всех дверей, выходящих в длинный полутемный коридор густонаселенной квартиры некогда богатого купеческого дома.

– Садитесь… – Воронцов, войдя в свою комнату, про-хромал к столу, тяжело опустился на стул, сев спиной к окну. – Прикройте за собой дверь. Да нет, не запирайте, захлопните, и все.

– Ждете гостей? – словно ненароком поинтересовался Алексей Фадеевич, устраиваясь напротив хозяина.

– Какие гости? – поморщился тот. – Мне не от кого запираться… С чем пожаловали?

Невроцкий, сделав вид, что не заметил нелюбезного тона, наклонился, раскрывая свой саквояж.

– По случаю, из старых запасов одного знакомого… – поставил на стол бутылку вина. – Отличное, я вам скажу, розлива шестнадцатого года. Приберег для нашей встречи – выпьем, поговорим, вспомним старое время.

– Да? – Воронцов помягчел лицом, заинтересованно повертел бутылку, рассматривая поблекшую этикетку. – Возьмите стаканы, да вон там, в буфете.

Он привычно вытащил из горлышка бутылки пробку, разлил вино по стаканам, поданным Невроцким. Черт с ним, с этим незваным гостем. Ангелина сегодня, видно, опять не придет. Придется скоротать время с бывшим артиллеристом: выпьют, поговорят и расстанутся – не ночевать же он сюда пришел, в самом-то деле?

– Помню, до войны такое подавали у «Додона». Знаете этот ресторан? В Питере, на Мойке, у Певческого моста, во дворе капеллы? – Невроцкий поднес к губам стакан, сделал глоток. – Попробуйте, действительно отличное винцо…

– У «Додона» больше «моменты» штаны просиживали, – все еще хмуро отозвался Воронцов, вспомнив прозвище, данное армейскими строевиками офицерам царского Генерального штаба. – А я служил в гарнизоне.

– Уж это точно, генштабистов хватало, – согласился Алексей Фадеевич. – Ресторациями и мне было недосуг увлекаться, а винцо я обычно брал в «Экономке», очень удобно было.

Воронцов вспомнил старый, дореволюционный Петербург, большой военный универсальный магазин Гвардейского экономического общества – «Экономку», где продавали продукты, парфюмерию, писчебумажные товары, шили на заказ шикарные мундиры. Ему стало вдруг так тоскливо, словно он вызвал в памяти образ дорогого, давно умершего человека, а гость как будто подслушал его мысли:

– Как же, как же… Вот было времечко – золотое! Помню, добыл я себе «корибуты» – вы тоже, наверное, не избежали в свое время желания обзавестись такими шпорами – малиновый звон! Идешь, бывало, по Невскому, а они так – «тень-тень», «тень-тень». Дамы делают томные глаза, штатские отчаянно завидуют. Мундир пошит у Каплана, сапоги от Гозе! Как говорили гвардейцы – пистолет-мужчина!

– "Снетки", – презрительно бросил Воронцов старую кличку, данную гвардейцам офицерами-фронтовиками. – Нахватают во дворце орденов и ходят павлинами.

Он залпом выпил, налил еще, не дожидаясь гостя.

– Что ваш приятель, Николай Петрович? – отставив стакан, спросил Воронцов. – Решил наконец-то вопрос с болтливым парнем или нет?

– Он мне не приятель… – равнодушно пожав плечами, ответил Невроцкий, – так, случайное знакомство, я же вам уже говорил. Ну, как вино?

– Неплохое…

Андрею Воронцову почему-то был неприятен этот человек. Сначала он принял его за нежданного союзника, даже обрадовался – почудилось нечто свое, родное, близкое, но потом, думая о нем долгими бессонными ночами, пришел к выводу, что не просто так он появился тогда на дровяном складе вместе с Николаем Петровичем и Пашкой. Не просто.

Что ему сегодня надо в его доме? Пришел вынюхивать, выведывать, узнать, что Воронцов собирается дальше делать и куда ехать? Не на того напали, господин артиллерист. Если, конечно, он действительно бывший артиллерист. Хотя – знает многое, наверняка был офицером, служил. Где? Почему бы об этом не спросить прямо сейчас? Интересно, ответит или нет?

– Где вы изволили служить?

– Запамятовали? Я же говорил… – Невроцкий достал из портсигара папиросу. – Знаете, мой отец как-то рассказывал, что когда Александр Второй, сам человек курящий, взойдя на престол, разрешил курить в общественных местах, то это многими воспринималось как некая революция. После Николая-то Палкина. Смешно, правда? Не знало то поколение, каковы бывают революции, а может, их счастье, что так и не узнали?

Воронцов молча кивнул. Ловко ушел от ответа господин визитер – вроде как и не слышал заданного ему вопроса. Хорошо, подождем немного и еще разок спросим – ответит, куда денется.

– Помнится, раньше папиросок разных сортов фабрики кучами выпускали. Особливо хороши были «Пажеские» – короткие и толстые, – покуривая, продолжал Алексей Фадеевич. – А помните папироски «Антракт»? Специально для завзятых театралов – табаку всего на две затяжки. Этак небрежно достаешь папиросу из портсигара, а ведь дорогие, черт бы их совсем, и, затянувшись разок, бросаешь. М-да, где то прелестное время, где обожаемый мной монарх?

– Расстреляли, – пустая болтовня гостя начала надоедать бывшему штабс-капитану. Он чувствовал, как подкатывает раздражение. – Вы что, действительно его обожали?

– Только в профиль… – засмеялся Алексей Фадеевич, – на монетах из драгоценного металла в пять и десять рублей золотом… Э-э, а винцо-то наше кончилось. Ну да ничего, я человек предусмотрительный, захватил на такой случай еще одну бутылочку. Надеюсь, не откажетесь?

Он достал из саквояжа вторую бутылку. Воронцов мельком глянул – этикетка та же самая.

Шут с ним, надо допить вино, а то вроде неудобно как-то перед гостем – все-таки суетился, добывал где-то эти бутылки, – и под благовидным предлогом выставить господина артиллериста за дверь – пусть катится отсюда к черту! Зря только дал ему тогда адрес. Эдак повадится ходить каждый вечер, пусть даже и с хорошим вином. Все равно – неохота с ним общаться.

– Не откажусь… – Андрей открыл бутылку, хотел налить гостю, но у того был еще полный стакан. Налил себе. – Ваше здоровье!

Выпил, почувствовал, что вино чуть-чуть горчит, похоже, слегка отдает жженой пробкой – подпорчено или показалось?

– Так что же все-таки вас связало с Николаем Петровичем? – Воронцов достал папиросу, прикурил. Голова немного закружилась, легко, почти незаметно.

– Так, некоторые общие дела, – Невроцкий внимательно вгляделся в лицо Воронцова. – Да не все ли вам равно?

– Почему же… – хозяин снова хотел налить гостю, но тот твердо отвел его руку в сторону:

– Не нужно. Пейте сами… Теперь, пожалуй, я могу вам сказать.

– Теперь? – удивился Воронцов. – Отчего только теперь?

Лицо гостя почему-то качнулось у него в глазах, но тут же встало на место.

– Ну да, именно теперь. Николай Петрович по поручению одного человека, представляющего здесь интересы разведки Империи, похищает ценности, имеющие большую историческую и художественную значимость. Старательно лишает большевиков русского прошлого. Не всего, конечно, а только части, к моему сожалению. Вот так.

– А вы?

Лицо гостя снова поплыло, закачалось перед глазами у бывшего штабс-капитана, тело его вдруг стало слабеть, пришлось даже ухватиться пальцами за край стола, чтобы не съехать со стула. Перебрал лишку? С чего бы? Ведь и выпил-то всего ничего – два-три стакана легкого вина.

– Я – связующее звено между ними: между Николаем Петровичем и представителем разведки Империи. Ваше любопытство удовлетворено? Но теперь это вам все равно без пользы. – Невроцкий, покосившись на побелевшие от напряжения пальцы Воронцова, вцепившегося в край стола, усмехнулся. – И Ангелина ваша тоже тривиальная уголовница. Хотя нет, пардон, такие кражи не тривиальны: иконы старых мастеров не имеют цены. А мы лишим Советы не только икон, а многого из исторического наследия. Это поймут потом, когда вместо исторического прошлого придется опираться на пустоту! Не будет, господин Воронцов, на что опереться большевикам в собственной истории, в искусстве, в сознании исторической роли России. Не говоря уж о политическом резонансе этой потери.

Воронцов мертвенно побледнел.

– К-красть… у… России?! Я… – он с усилием – тело никак не хотело его слушаться – попытался приподняться. Где револьвер? Пристрелить мерзавца, немедленно!

Бывший штабс-капитан с огромным трудом опустил руку к карману брюк, нащупывая рукоять нагана, – выхватить оружие и всадить весь барабан в этот лоб с залысинами. Все семь пуль!

– Э, да вы еще что-то хотите?

Презрительно скривив губы, Невроцкий привстал и, протянув руку, легко толкнул Воронцова в грудь. Тот упал вместе со стулом.

Жандарм прислушался. Нет, никто из соседей не обратил внимания на шум, не бежит на помощь, не открывает дверь – все, как и рассчитано.

Он встал, подошел к лежавшему на полу Воронцову, наклонившись, вынул из его кармана наган, сунул в свой саквояж. Убрал туда же пустую бутылку, оба стакана. Высыпал в заранее подготовленный пакетик окурки из пепельницы. Недопитую бутылку он тщательно заткнул пробкой перед тем, как спрятать.

Посмотрел на хозяина – тот лежал с посиневшим лицом, покрывшимся липким потом, сипло, с натугой дышал. Губы его кривились, словно он силился что-то сказать.

– Поразительное здоровье, – удивленно покачал головой Невроцкий. – После лошадиной дозы отравы… и еще жив. Надеюсь, ненадолго. А, как вы?

Воронцов конвульсивно дернулся всем телом и затих, рот полуоткрылся, расслабились сжатые в кулаки пальцы рук.

– Ну вот… – Алексей Фадеевич удовлетворенно перекрестился. – А где денежки?

Он сноровисто и методично обыскал небогато обставленную комнату, предварительно надев тонкие кожаные перчатки – не оставлять же покойнику долю Ангелины, полученную им от Антония. Самому пригодится. Деньги нашлись в ящике простенького буфета. Пересчитав их, Невроцкий сунул толстую пачку, стянутую красной аптекарской резинкой, в тот же саквояж. Носовым платком тщательно протер все предметы обстановки, которых касался руками без перчаток, потом тихо вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь комнаты; неслышно выскользнул из квартиры на лестничную площадку.

На лестнице сдерживал шаги, прислушиваясь, – встретить кого-либо очень не хотелось, и потому при звуке открывшейся внизу двери он был готов немедленно броситься вверх по ступенькам, чтобы переждать. Не надо торопиться к выходу – у некоторых прекрасная память, они потом легко узнают человека, даже если только раз видели его со спины.

Все обошлось. На улице он закурил, глянув на окна комнаты Воронцова. Ничего подозрительного.

Окончательно успокоившись, Алексей Фадеевич не торопясь пошел к мосту через Москву-реку, даже не заметив, как, остановившись, пристально посмотрел ему вслед худощавый молодой мужчина, прошедший навстречу по другой стороне улицы.

* * *

Работников уголовного розыска Иван Васильевич Метляев встретил без испуга, можно даже сказать, что их приход оставил его совершенно равнодушным. Мельком глянув через старенькие очки в простой оправе на предъявленные ему бумаги, он пожал худыми плечами:

– Воля ваша…

Испросив разрешения, взял с комода толстенную Библию, которую, прежде чем передать ему, придирчиво осмотрел Жуков, Метляев уселся под образами и погрузился в чтение, изредка косо посматривая из-под очков на муровцев, выстукивавших стены, раскрывших ящики комода и посудный шкафчик, перетряхивавших его постель.

У дверей напряженно застыли приглашенные понятые – пожилой татарин-дворник и неопрятная полная женщина, соседка Метляева.

Наконец очередь дошла и до мастерской, расположенной в пристройке дома. Жуков притащил от давно потухшего горна старые кастрюли, поскреб каждую ножичком, начал складывать на столе. Иван Васильевич, недовольно сопя, подвинулся в сторону.

Взяв одну из кастрюль, Козлов повертел ее в руках, разглядывая, подошел к хозяину:

– Вы что же, лудить-паять?

Иван Васильевич поднял на лоб очки. Усмехнулся:

– Жить-то надо? Кусать хлеб кажный день хочется. А ты положь на место посудину, не порть, не скреби. Не боись, не золотая…

– Слушайте, Метляев, – наклонился к нему Козлов, – мы все равно найдем! Я вам еще раз предлагаю добровольно выдать имеющееся у вас похищенное золото. Суд учтет.

– Ты, милый человек, понапрасну сердце свое тревожишь, – ласково посмотрел на него старый серебряник. – Нету у меня золота. Нету! Напраслину на меня возвели. Ой, недобрый народец пошел, ой, зловредный, завистный.

– Значит, отказываетесь?

– Не в чем мне признаваться, – поджал губы Иван Васильевич и отвернулся.

– Ну что же, будем искать. Все перероем, а найдем.

– Вота и ищи! – опять повернулся к нему Метляев. – Твоя служба такая, искать, стало быть…

Козлов прошелся по комнате под напряженными взглядами понятых, переминавшихся с ноги на ногу: садиться на стулья они почему-то отказались – так и торчали у порога, словно готовясь в любой момент выйти.

Где же может быть спрятано это проклятое ворованное золото? В стенах? Нет, везде ровный звук, нет там никаких заделанных ниш или пустот. На дворе? Послать пролить каждую сажень двора из лейки – если копали где, хотя бы и несколько дней назад, то вода в том месте будет уходить быстрее. Ладно, с двором еще успеем. Не верилось, что такой человек, как Метляев, надолго расстанется с попавшим ему в руки состоянием. По своему складу характера он должен его постоянно видеть, ощущать, знать, что вот оно – теперь навсегда принадлежащее только ему, а чтоб не отняли, и спрятал он его надежно, мудро, да недалеко. Это точно. Но где?

Печь? Козлов незаметно показал на нее глазами. Один из приехавших с ним работников начал простукивать и осматривать печь. Метляев, не меняя позы, неодобрительно покосился на него, но ничего не сказал. Видно было, что он недоволен, нервничает, однако не так, как это бывает, когда проводящие обыск выходят на след искомого.

– Осторожней там! – не выдержав, прикрикнул старик. – Небось развалишь печку-то, а кто новую класть будет? От вас ить не дождешси…

Пробурчал себе под нос еще что-то невразумительное и снова уткнулся в Библию.

"Кремень, а не человек. Или так уверен в себе и презирает нас?" – разозлился Козлов.

Но гнев плохой советчик. Николай вышел на крыльцо – покурить, успокоиться. Через минуту к нему присоединился Жуков.

– Все облазили, – сказал он, отряхивая грязные ладони. Вытащил из мятой пачки дешевую папиросу, кинул в рот, прикурил. – Нет ничего, словно никогда и не было. И где только он это золото запрятал, старый черт?

– Не ругайся, – остановил его Козлов. – Думать лучше него надо. Он еще при царизме такую школу прошел по этой части, что будь здоров!

– Оно и видно. Ребята уже по второму заходу пошли…

– Может, закопал где? – предположил Козлов.

– Не, не мог, – убежденно ответил Жуков. – Смотрели за ним. Он из дома почти не выходил после того, как сын приехал. Так, сбегал в лавку и обратно. В руках, кроме хлеба, ничего не было. Стулья и всю мебель мы проверили, стены простукали, да и что толку по ним стучать – дом-то рубленый, но чую, в доме спрятано.

– Одного чутья мало. Вот где? Ну и задачка. Куда он золото мог задевать? Просто ума не приложу; печь хорошо осмотрели?

– До сих пор весь в саже.

– Пол?

– Чуть не носом испахал.

– И ничего?

– Ничего. Гвозди из половиц не вынимали, и новых гвоздей не видно, грязь в щелях между половицами везде старая. – Жуков высморкался и уныло спросил: – Чего делать будем, если не найдем?

– М-да, дела… А ведь тут оно, золотишко. – Козлов примял окурок. – Он его на переплавку взял, а обратно не отдавал. Ну, пойдем еще поищем…

Войдя в дом, он осмотрелся: ничего не изменилось. Все так же под образами сидит с Библией в руках Метляев, работают проводящие обыск, стоят у дверей понятые. Стоят у дверей… У дверей! А почему до сих пор не проверили двери?

Козлов подошел, попросил отойти в сторону дворника и соседку, провел рукой по косяку. Ладонь ощущала тепло дерева – шершавого, плохо прокрашенного, старого, сучковатого. Дверь тоже старая, с трещиной в верхней филенке. Ручка? Нет, медная, с прозеленью, два кольца и в них полая трубка.

Николай присел, внимательно разглядывая порог. Выбитый ногами, грязный, как и весь пол в этом доме. Один из гвоздей забит немного криво, чуть торчит в сторону шляпка, тоже старая, поржавелая. Но почему под ней видна светлая полоска? Едва-едва заметная, тоненькая.

Козлов достал из кармана складной нож, раскрыл, поддел концом лезвия гвоздь, потянул его за шляпку вверх, ожидая скрипучего сопротивления старого дерева, но нет – гвоздь пошел наружу легко, как по маслу. Вытащив его, Николай ковырнул отверстие концом ножа: желто блеснул под грязью металл.

– Подайте топор, – не оборачиваясь, попросил Козлов. – И пусть подойдут поближе понятые, посмотрят.

Дворник и соседка робко подошли, встали у него за спиной, смешно вытягивая шеи, заглядывали через плечо Козлова, наблюдая, как, взяв поданный ему топор, тот начал аккуратно отделять порог от дверной коробки. Теперь для Николая все встало на свои места – хитрый и жадный старик действительно не пожелал расстаться с попавшими к нему в руки сокровищами: надеясь сохранить для себя краденое золото, он вынул деревянный порог в своей комнате, сделал с него форму, в точности повторяющую конфигурацию выбитого ногами бруска дерева, и отлил по ней слиток золота. Недостающую часть сделал из серебра, высверлил отверстия под гвозди – должен же быть порог прибит – и поставил вместо деревянного порога – порог из драгоценных металлов; вбил в заготовленные отверстия старые гвозди и замазал все густой грязью. Не снятая после плавки металла окалина и грязь скрыли следы – кто станет ковырять порог? Пройдут по нему ногами – и все.

Наконец тяжелый слиток вынут. Козлов поднял его, показав понятым:

– Вот оно, краденое золото!

Метляев захлопнул Библию, снял очки, кинул их в сердцах на стол.

– Докопался-таки!

– Как обещал, – улыбнулся Козлов. – Собирайтесь, гражданин Метляев.

– В руки Твои предаю себя… – повернувшись к образам, перекрестился старый серебряник. – Влекут меня ныне в узилище, поелику слаб человек, но велики беси…

* * *

Публика в кабаре «Нерыдай» собиралась пестрая: солидные нэпманы с раскормленными, модно одетыми женами, унизанными сверкающими драгоценностями, отвлекающими чужие взгляды от густо запудренных морщин; с подругами – молодыми, стройными, в смело открытых вечерних платьях, призывно поводящими по сторонам умело подведенными глазами; разбитные молодчики в пестрых пиджаках, обтягивающих крепкие плечи, и начинающих входить в моду брюках гольф; еще сохранившиеся «осколки» старого мира, с наманикюренными ногтями, тщательно продуманной прической, волосок к волоску, сонно озиравшие зал в ожидании выхода актеров и откровенно разглядывавшие лица женщин, сидевших за соседними столиками. Тем льстило внимание, они неестественно громко смеялись, запрокидывая голову, не забывая при этом кокетливо поглядывать по сторонам – какое произведено впечатление?

Оркестр играл чарльстон. Несколько пар танцевало около эстрады. Хлопали пробки открываемого шампанского, стучали ножи и вилки, звенел хрусталь бокалов. Угар нэпа…

Ловко лавируя среди танцующих пар, официант провел Грекова и Шкуратова к свободному столику у стены.

– Здесь вам будет удобно…

Обращаясь к ним, он явно избегал как слова «господа», так и слова «товарищи», не зная, каким образом назвать посетителей, чтобы ненароком не вызвать их неудовольствие.

Федор, одетый в серую тройку, в которой он ходил в трактир Татарина, выглядел импозантно. Шитый еще в Америке костюм, сбереженный матерью за все эти годы, сидел на его подтянутой, широкоплечей фигуре как влитой. Мистер Каллаген однажды расщедрился: считая, что его боец на ринге должен выглядеть прилично, он заказал Грекову костюм из хорошей английской шерсти у одного из лучших портных. Правда, он потом удержал затраченную им сумму при окончательном расчете, но костюм остался, и Федор изредка его надевал. Тогда же к нему были куплены несколько красивых итальянских галстуков, один из которых он сегодня повязал.

Геннадий для посещения кабаре надел темную суконную пару, белую рубашку с тугим крахмальным воротником и синий галстук в мелкий горошек, сдавивший его могучую шею.

Официант, скорее всего, принял их за компаньонов, решивших спрыснуть сделку и случайно забредших в их заведение. Но каждый клиент должен оставить свои деньги, если они, конечно, есть. Поэтому, повинуясь знаку мэтра, он и повел гостей к столику.

– Присаживайтесь… – кресла решил не пододвигать (и так сойдет, на большие чаевые здесь рассчитывать нечего). Те, кто ходил сюда кутнуть, обычно привозили с собой подруг, а эти одни. Деловой разговор? Может быть. Такие тоже бывали.

– Желаете карточку вин? – слегка поклонился официант.

– Позже, – небрежно бросил Федор. – Скоро начнут представление?

– Сейчас. А карточку я вам поднесу в момент. Не извольте беспокоиться.

Официант еще раз слегка поклонился и убежал.

– Держись свободнее, – незаметно толкнул под столом ногой Генку Федор. – Чего ты надулся, как сыч?

– Воротник задушил, – сконфуженно признался тот, – снять бы его к лешему вместе с галстуком… А чего закажем? Денег-то у нас с тобой в обрез.

– Посмотрим… Тебе левая половина зала, мне правая. Узнаешь его?

Геннадий только хмыкнул – забыть гада, который ушел от него в то памятное раннее утро у монастыря? Ну нет – среди тысяч людей, пусть даже и похожих на него, как родные братья, он узнает этого бандита.

Федор, сделав скучающее лицо, неторопливо и внимательно начал осматривать посетителей кабаре. Роскошество обнаженных женских плеч, блеск украшений, редкие меха, тонкое сукно дорогих костюмов, золотозубые улыбки, лысины, благородные седины, пышные прически…

В воздухе чувствовался запах прекрасного табака и тонкий, устоявшийся аромат духов. Оркестр смолк, танцевавшие направились к своим местам.