Текст книги "Путь к своему королевству"

Глава 37
Устюг

На следующий день Борис, Агнесса, Агаша, Лупо и Боянка покинули Владимир в сопровождении небольшой дружиной. Нынешний их путь был труднее всего предыдущего, потому что после Ярославля приходилось пробираться по полному бездорожью через почти непроходимые леса. Мужчины, женщины и дети ехали только верхом. Поклажа была навьючена на лошадей, ибо пользоваться повозками было невозможно.

Лупо все время с опаской поглядывал на жену, восседавшую со своим огромным животом на самом крепком, какого только удалось отыскать в конюшне князя Андрея, пятнистом жеребце.

– Не страшись, Лупошка, – успокаивал слугу Борис. – В случае чего, бабы примут роды.

Он имел в виду жен дружинников, следующим за мужьями к месту их новой службы. Всего женщин было пять, и у трех из них имелись дети. Три мальчика от десяти до двенадцати лет и тринадцатилетняя девочка стойко переносили трудности и никогда не жаловались. А вот Агаша стала капризничать, недовольная тем, что ей пришлось расстаться с княжескими детьми. Девочке надоело куда-то ехать, и ее уже не радовали новые впечатления. Родители понимали, как тяжело их шестилетней дочери, и не бранили ее за постоянные капризы. Ехала Агаша с Лупо т между ними установились самые дружеские отношения. Иногда Борис брал дочь к себе.

Наконец, погожим осенним днем путники прибыли на новое местожительства. Вдалеке, на высоком правом берегу реки виднелись остатки старого поселения. Там, судя по всему, было обосновались, но почему-то не смогли долго жить прибывшие сюда первыми русские люди. Теперь бурная жизнь кипела на левом берегу Сухоны – неподалеку от ее слияния с рекой Юг, где раскинулся большой посад, названный по своему расположению в устье Юга, Устюгом. У большой новой пристани стояли два парусных судна.

– А здесь совсем даже неплохо, – заключил заметно повеселевший Лупо.

Устюжинский старшина Лонгин радушно принял присланного князем Андреем воеводу и предложил ему и его семейству для житья на первых порах свою избу.

– А хоромы для тебя, твоей жены и твоих детушек мы до зимы успеем поставить. У нас мастера добрые – они возьмутся за дело прямо завтра.

И действительно, строительство дома воеводы началось на другой же день, а пока что он вместе со своей семьей поселился в избе Лонгина, где обитали хозяин, хозяйка и их четверо детей. Было тесно, но Борис и Агнесса мирились с временными неудобствами, а Агаша и вовсе не обращала на них внимания. Девочка радовалась, что уже не надо никуда ехать. Она быстро сдружилась с детьми старшины и играла с ними целыми днями.

Лупо и Боянка жили по соседству со своими господами, а дружинников Лонгин разместил в посаде. Вообще старшина оказался человеком очень деятельным и словоохотливым.

– Мы живем, слава Христе, хорошо, – говорил он воеводе, – понеже6262
  Понеже – потому что, поскольку.


[Закрыть] через нас идет торговый путь, и жилось бы нам еще лучше, кабы не чудь проклятая. Люди сих племен сидят себе тихо в лесах дремучих, но порой им, видать, вожжа под хвост попадает, и тогда они идут нас разорять. Но теперь при стоящем воеводе нам будет легче с ними справляться.

Воевода рьяно взялся за дело. Надо было построить новую крепость, запастись достаточным количеством оружия и предпринять все возможное, чтобы не быть застигнутым врасплох неприятелем.

На третий пребывания в Устюге Борис с утра отправился осматривать окрестности. Вернувшись домой в полдень, он узнал, что у жены начались схватки.

«Господи, помилуй! – забеспокоился Борис. – Токмо бы все закончилось благополучно!»

Вокруг Агнессы хлопотали три женщины, среди которых была и лучшая повитуха Устюга, мужчины же и дети, как полагается, были изгнаны из избы на улицу. Взволнованный Борис присел на лавочку во дворе и обнял дочь.

– Почто матушка так кричит? – спросила Агаша.

– Ей покуда худо, а потом полегчает, – ответил отец.

Девочка глянула на него с мольбой.

– А она не покинет нас и не уйдет на небо, как мой прежний батюшка.

– Нет! Нет! – решительно ответил ей отец. – С ней ничего худого не случиться!

– А что будет, когда матушке полегчает?

– У тебя появится братик али сестричка, а у меня сынок али еще одна дочка.

Во двор ворвался, тараща глаза, Лупо.

– Что случилось, Лупошка? – окликнул Борис слугу.

Тот раскрыл рот и попытался что-то сказать, но сумел издать лишь хриплый звук. Получив тумак от своего господина Лупо, наконец, выдавил из себя:

– Моя жена рожает.

«И надобно было ей сподобиться рожать в одно время с Агнессой», – раздраженно подумал Борис.

А Лупо, обретя дар речи, затарахтел:

– Боянка гуляла по двору, а потом куда-то вдруг пропала. Я поискал ее и нашел за амбаром. Она, бедная, лежит, стонет и за живот держится. Как же я перепугался!

– А что же ты хозяйку свою не позвал?

Лупо развел руками.

– С ней надо говорить по-русски, а я и родной язык со страху забыл.

В избе особенно громко закричала Агнесса, а потом послышались звуки, похожие и на лягушечье кваканье, и на комариный писк, и на и детский плач. Борис замер на месте и стоял так, пока на крыльцо не вышла жена Лонгина и не сообщила во всеуслышание:

– Сын у тебя родился, Борис Рогволодович.

Агаша запрыгала и завизжала от восторга.

– Значит, повитуха теперь свободна? – встрепенулся Лупо.

Борис бросился в избу, дочь от него не отставала. В горнице они увидели улыбающуюся Агнессу и спящего рядом с ней младенца. Немолодая, но очень расторопная повитуха успела запеленать ребенка, и теперь стояла возле постели, гордо подбоченившись.

– Там еще женка моего слуги рожает, – обратился к ней Борис. – Надобно бы и ей помочь. Я платы не пожалею.

Повитуха засуетилась:

– Бегу, бегу, боярин! Приняла роды у твоей красы-боярыни, приму и у холопки.

– На всякий случай ты потом еще сюда загляни, – сказал ей Борис.

– Загляну, боярин! Непременно загляну!

Повитуха убежала, ушли и две помогавшие ей женщины. Как только за ними затворилась дверь Агнесса промолвила:

– Да, помогут Боянке Господь и Пресвятая Богородица. Коли она благополучно родит, я буду совсем счастлива.

Агаша с любопытством разглядывала своего крохотного брата.

– Он ростом с мою руку, – удивилась она.

– И ты такой когда-то была, – ласково сказала ей мать.

– А как мы его назовем? – спросила Агаша.

Агнесса посмотрела на мужа.

– Пущай отец даст имя сыну.

Борис только теперь по-настоящему осознал, что у него есть сын, которого ему родила любимая женщина.

«И все-таки Господь ко мне милостив, раз дает больше, чем было мною утрачено. По воле Всевышнего я получил дорогое моему сердцу семейство: любимую жену, дочь и сына».

– Окрестим наше дите Иоанном, а звать станем Любимом, – предложил он.

– Как моего прежнего батюшку! – взвизгнула Агаша.

Агнесса тоже обрадовалась:

– Значит, ты меня больше не ревнуешь к моему покойному мужу, царствие ему небесное.

Борис решительно помотал головой.

– Нет, давно уже не ревную. Я благодарен твоему покойному мужу, упокой его Господи. Кабы не он, мы с тобой не были бы нынче вместе.

– Не были бы, – согласилась с ним жена.

В дверь громко постучали. Маленький Любим тут же заплакал, и Агнесса принялась его успокаивать.

– Кто там? – спросил Борис.

В горницу влетел сияющий Лупо.

– У меня родился сын! – возвестил он.

– Счастья ему и нашему сыну, – пожелал Борис.

Агнесса поддержала мужа:

– Храни их Господь и Пресвятая Богородица.

Они посмотрели друг на друга и одновременно улыбнулись.

«Вот оно – мое королевство, и иного мне не надобно», – подумал Борис.

Глава 38
Тридцать лет спустя

Осень 1185 года была в Константинополе беспокойной и трагичной, но в расположенном неподалеку от столицы империи женском монастыре Богородицы Милостивой царил покой. Обитательницы святой обители прилежно занимались своими делами, и лишь захворавшая пятидесятипятилетняя сестра Фотиния не выходила из своей кельи. За ней ухаживали, о ее здоровье каждый день справлялась настоятельница, а ей тем временем становилось все хуже и хуже.

Монахиня Фотиния в миру была венгерской королевой Фружиной. Обет она приняла не по своей воле, а по настоянию своего венценосного сына, короля Белы III. За прошедшие двенадцать лет бывшая королева смирилась со своей участью и уже ничего не желала, кроме спокойной жизни. Однако проклятое недомогание лишило ее даже той малости, которой она довольствовалась.

В один из дней к больной зашла молодая монахиня Каллиста, происходившая из знатного рода Контостефанов, и сообщила:

– Тебя желает навестить наша гостья.

– Какая еще гостья? – удивилась Фотиния.

– Наша русская сестра во Христе. Она возвращается из паломничества в Иерусалим и по пути в свои края посетила нас.

– Зови ее, – велела больная.

Каллиста вышла, и спустя совсем немного времени в келью вступила высокая кареглазая монахиня, примерно одних с бывшей королевой лет.

– Ну, здравствуй, сестрица, – поприветствовала по-русски гостья хозяйку и отвесила почтительный поклон.

– Здравствуй, здравствуй! Присядь! – отозвалась Фотиния на своем родном языке и сама удивилась, с каким трудом дались ей эти простые слова.

Опустившись на грубо сколоченный стул, гостья заговорила по-гречески:

– Тяжело тебе дается русская речь? Я тебя понимаю. Сама уже более тридцати лет на родном языке не говорила.

– Так ты, значит, не на Руси родилась? – спросила Фотиния.

– Нет, не на Руси, – ответила гостья. – Господу было угодно, чтобы я появилась в королевстве франков.

Фотиния удивленно покачала головой.

– Как же тебя занесло в такую даль от родины?

– Это долгая история.

– Мне спешить некуда, – грустно усмехнулась больная.

– Хорошо, коли хочешь послушать, слушай, – согласилась гостья.

– А я ведь не спросила твоего имени, – вспомнила Фотиния.

– Евфросиния я.

– Вот как? – удивилась бывшая королева. – Меня так при рождении окрестили.

– Я знаю, – отозвалась Евфросиния.

– А еще что тебе обо мне известно?

– Ты дочь киевского князя Мстислава Владимировича Великого, была выдана замуж за венгерского короля Гёзу, два последних венгерских короля – твои сыновья.

Фотиния тяжело вздохнула:

– Хоть кто-то об этом еще помнит. Ладно, давай, рассказывай о себе.

– Много лет назад Бог свел меня с сыном короля Кальмана Борисом, – проговорила Евфросиния и сразу замолчала, глядя вопросительно на свою слушательницу.

Но это имя, выводившее когда-то из себя королеву Фружину, произвело мало впечатления на монахиню Фотинию. Бывшая королева спокойно спросила:

– И что дальше?

Евфросиния рассказала, как она, будучи Агнессой де Тюренн, участвовала в крестовом походе и познакомилась с сыном короля Кальмана Борисом. Фотиния слушала молча, пока гостья не упомянула с омерзением рыцаря Бруно.

– Значит, Брунаш из-за тебя был так зол на Бориса, – пробормотала бывшая королева.

Следующий раз она заговорила, когда узнала, что Борис хотел из-за любви к Агнессе отказаться от борьбы за венгерский трон:

– Видать, крепко ты его зацепила!

Когда Евфросиния добралась до своей встречи с боярином Любимом Радковичем, обернувшейся их совместным отъездом на Русь, бывшая королева то ли осуждающе, то ли удивленно покачала головой и сказала:

– И хватило же у тебя на это смелости!

– Скорее уж страха, – возразила Евфросиния. – Я ведь тогда осталась совсем одна.

О своей жизни с боярином Любимом Радковичем она говорила довольно скупо, однако честно призналась в том, от кого на самом деле родила дочь. Немногословной была Евфросиния и при упоминании о нападении венгров, после которого она стала вдовой. Бывшая королева уже и не ждала ничего для себя интересного, но тут гостья поведала о событиях, случившихся более тридцати лет назад в охотничьем дворе. Фотиния была поражена до глубины души.

– Значит, там упокоился Брунаш, прости ему Господь все прегрешения? А куда же девался Борис?

Услышав ответ на свой вопрос, бывшая королева удивилась еще больше:

– Но ведь Мануил тогда готовился с нами воевать! Что же, Борис не знал об этом?

– Знал, но не находил в будущей войне для себя пользы. Василевс начал возлагать надежды на братьев твоего мужа, а сын короля Кальмана ему стал не нужен.

«А ведь наверняка так оно и было», – подумала бывшая королева, вспоминая, что произошло после смерти ее мужа.

Гёзы не стало, когда его старшему сыну Иштвану только что исполнилось пятнадцать лет. И сразу же о своих претензиях на корону заявил брат покойного короля, принц Ласло. Год в Венгрии было два короля, причем каждый из них имел собственный двор. Внезапно Ласло умер (у всех сыновей Белы Слепца было слабое здоровье), но сыну Фружины от этого не стало легче, потому что в борьбу с ним вступил еще один дядя, его тезка Иштван. Ситуация повторилась, растянувшись еще на два года, пока умер и второй брат короля Гёзы. Во время этой междоусобицы византийский император активно помогал узурпаторам власти в их борьбе с законным королем, унаследовавшим корону от отца.

– Да, лучше уж вовремя остановиться, чем прийти к тому, к чему пришел мой брат Владимир, – пробормотала Фотиния.

К чему пришел князь Владимир Мстиславович, инокиня Евфросиния узнала, когда во время своего путешествия посетила Киев. Младший брат венгерской королевы всю свою короткую жизнь он добивался киевского княжения, заключая ради этого союзы с недавними врагами и всех предавая. Желаемого Владимир, наконец, достиг в сорок девять лет, но, спустя всего месяц, умер.

– Вы с Борисом обвенчались? – спросила Фотиния.

– Да.

– Значит, что мы с тобой в родстве? – усмехнулась бывшая королева.

– Выходит, что так, – серьезно промолвила гостья.

– И как же вам жилось в глуши?

– Хорошо, – ответила Евфросиния, мечтательно улыбнувшись. – Дай Бог так всем жить.

Она вспомнила те счастливые годы, которые она провела в Устюге с любимым мужем и детьми. И совсем Агнесса там не скучала, поскольку у нее было много хлопот по хозяйству. Находила она время и для развлечений: охоты с мужем, музыки, песен. А еще ей нравилось получать новые знания.

«Сама не помню, зачем я решила познавать греческий язык? Уж, как тогда со мной намучился Лупо! Зато теперь мне та наука очень пригодилась».

Бывшая королева отвлекла гостью от воспоминаний:

– Бориса нет уже в живых?

– Да, он был убит десять лет назад, – печально ответила Евфросиния. – На нас тогда чудь напала. Обороняя Устюг, погибли и мой муж, и его верный гридь Лупо.

– А детей у вас с Борисом много народилось?

– Кроме дочери, еще четыре сына, но выжили два – Любим и Михалко.

– Дочь-то твоя хоть узнала, что Борис ей настоящий отец?

– Узнала, – ответила Евфросиния и грустно вздохнулаиваяЕвфросиния, вспомнив, как это произошло.

Борис любил единственную дочь едва ли не больше сыновей. Агаше это нравилось, пока она была маленькой, однако со временем любовь отца стала ей докучать, поскольку он гнал прочь всех женихов, мотивируя это заботой о дочери. Когда Агаше было шестнадцать лет, в Устюге оказался проездом молодой новгородский посадник Жирослав. Он влюбился в дочь устюженского воеводы, а она ответила ему взаимностью, но отец девицы вновь заявил, что этот человек ей не пара. И тут, как говориться, нашла коса на камень: прежде всегда послушная Агаша на сей раз отказалась подчиняться и во время ссоры выпалила:

– Ты мне не кровный отец!

– Кровный! – воскликнул Борис и добавил уже тихо: – Мы с твоей матерью любили друг друга, но судьба тогда нас разлучила. О тебе я ничего не знал. А боярин Любим Радкович, упокой его Господи, полюбив твою матушку, и тебя принял, как свою дочь. Он был тебе хорошим отцом, но кровь в твоих жилах течет моя. Вон и нрав у тебя такой же упрямый, как и у меня.

Агаша замерла на месте, осмысливая услышанное, а затем бухнулась перед отцом на колени и взмолилась:

– Батюшка! Дозволь выйти за Жирослава! Люблю я его! Ты же сам знаешь, каково оно любить и быть в разлуке с тем, кого любишь!

Мать тут же высказалась в поддержку дочери, и против такого натиска Борис не устоял. Агаша и Жирослав обвенчались в Устюге, а спустя десять дней родители проводили дочь и новоиспеченного зятя в Новгород.

Фотиния между тем осведомилась:

– Князь Юрий Владимирович так и не узнал о том, кого его сын поставил устюжинским воеводой?

– Нет, – ответила гостья. – Ему, похоже, не было до этого дела, да он и умер всего через два года.

– А с князем Андреем вы еще виделись?

– Нет. Мы ведь жили у себя глуши безвылазно, а князь ни разу нас не навестил. Андрею и иных забот хватало: он то в поход шел на булгар, то с новгородцами что-то делил, то Киев разорял.

– А как ты об этом узнала, не выбираясь из глуши? – задала Фотиния резонный вопрос.

– Мы посылали своих людей во Владимир – они отвозили часть наших доходов и привозили новости.

Во Владимир устюжинский воевода посылал обычно Лупо, чтобы тот не заскучал. Впрочем, верный слуга Бориса чувствовал себя в Устюге совсем неплохо: он очень привязался к жене и почти боготворил своего единственного сына, крещенного Александром и получившего мирское имя Добрыня. Так случилось, что Добрыня лицом был похож на отца, зато стать унаследовал от матери, и когда Лупо смотрел на этого богатыря у него во взгляде читалось:

«Господи! Неужто я произвел на свет такого исполина?»

Однако, как не был привержен Лупо семейным радостям, он тем не менее с большим удовольствием ездил куда-нибудь по поручению своего господина. Ушлый слуга добирался и до Новгорода, куда воевода его посылал, дабы узнать, как поживает замужем Агаша. Во Владимире же Лупо бывал не реже, чем раз в год, и после одной из этих поездок в Устюге узнали о смерти княгини Улиты Кучковны и о том, что князь женился на осетинской княжне, вместе с которой прибыл некий человек по имени Анбал, ставший княжеским ключником. Особого значения этой новости никто не придал, но о ней вспомнили потом, когда однажды Лупо вернулся из Владимира со страшной вестью о гибели князя Андрея в результате заговора его двадцати слуг. Во главе заговорщиков были один из братьев покойной княгини Улиты Кучковны (второго Кучковича Андрей Юрьевич к тому времени казнил) и ключник Анбал. Был убит и Моркер, которого давно все звали Прокопием.

Словно подслушав мысли своей гостьи, Фотиния спросила:

– А каково вам жилось после гибели князя Андрея, упокой его Господи?

– Поначалу так же, как и при его жизни.

– Ну, да, – хмыкнула бывшая королева. – Наследникам Андрея было не до вас: они за власть дрались.

– Так оно и есть, – подтвердила Евфросиния. – Год мы ждали вестей, а потом Борис погиб. Люди сразу начали называть воеводой нашего старшего сына Любима – ему тогда двадцать лет исполнилось – он и взял на себя эту должность, хотя не очень-то и хотел.

– Почему же не хотел?

– Оба наших сына желали перебраться куда-нибудь поближе к большим городам, благо средства для этого у нас имелись: за двадцать лет Борису удалось скопить немало.

– Похоже, что воеводой быть выгодно? – усмехнулась Фотиния.

Гостья пожала плечами.

– В ином месте, может, и не так уж и выгодно, а Устюг стоит на торговом пути.

– И что твои сыновья?

– Мы втроем потолковали и решили послать во Владимир Михалко.

– И ты не боялась за сына? А вдруг новый князь казнил бы его?

– Боялась, – призналась Евфросиния, – Но не могла же я взрослых сыновей от всех бед своим подолом прикрывать.

– Удачно съездил твой сын?

– Удачно. Вернулся он с новым воеводой и с дозволением князя Всеволода Юрьевича моим сыновьям стать владимирскими боярами.

– Всеволод? – напрягла память бывшая королева. – Не припомню я такого сына у покойного Юрия Владимировича.

– Всеволод младший сын покойного князя Юрия, – пояснила Евфросиния. – Он родился в один год с моим Любимом.

– И что с вами потом было?

– Сыновья мои обосновались неподалеку от Владимира, женились, детишками обзавелись, а я приняла постриг в Успенской святой обители.

– А как ты сюда попала? – продолжала задавать вопросы Фотиния.

– Стал мне Святой град Иерусалим каждую ночь сниться, будто звал меня побывать в нем еще раз и помолиться у Гроба Господня. Поведала я о том сне отцу своему духовному, и он благословил меня на святое странствие, а князь Всеволод дал мне денег. Сыновья отговаривали меня, но я их не послушалась.

Она нежно улыбнулась, вспомнив о сыновьях. Как только Любим и Михалко, поняли, что мать невозможно переубедить, они обеспечили ее надежной охраной. Среди сопровождающих Евфросинию людей был и единственный сын Лупо, Добрыня, мать которого, Боянка умерла еще в Устюге, не пережив потери своего горячо любимого мужа. Добрыня преданно служил родившемуся с ним в один день боярину Любиму Борисовичу, и когда тот велел ему отправиться в Святой град безропотно согласился. В пути сын Лупо оказался самым нужным человеком для Евфросинии, поскольку, благодаря унаследованной им от отца веселости, умел подбодрить своих спутников даже в самой сложной ситуации, а с помощью доставшейся ему от русской родни недюжинной силы всегда выходил победителем из схваток.

Фотиния по-своему восприняла улыбку собеседницы:

– Я гляжу, ты довольна своими сыновьями.

– А ты своими не довольна?

– Не довольна, – мрачно согласилась бывшая королева. – Тот сын, который меня радовал, король Иштван, вот уже тринадцать лет лежит в могиле, упокой его Господи. Чего мне стоило отстоять его права на королевство! Тогда Господь был на нашей стороне: мы сумели одержать победу, мой Иштван женился на Агнессе Австрийской, и они ждали дитя. Как вдруг молодой король умирает в одночасье, а потом не стало и его новорожденного сына. Не иначе их извели зельем или колдовством.

– А нынешнего угорского короля ты, по всему видать, не жалуешь, хотя он тоже твой сын.

– Не жалую, грешна, – призналась Фотиния. – Сын Бела был с младенчества у меня самым нелюбимым, так что, когда нам пришлось с ним расстаться, я не горевала.

– Зачем расстаться?

– Король Иштван заключил с василевсом договор, залогом которого стал Бела. Видишь ли, у Мануила долго не было сыновей: первая его жена, Ирина, родила ему дочь, а вторая, Мария Антиохийская, восемь лет вообще никого не рожала. Тогда василевс решил почему-то, что ему годится в наследники мой второй сын. Забрав у нас Белу, Мануил женил его на своей дочери. А Мария Антиохийская возьми да и роди мужу сына. Василевс сразу же развел Белу со своей дочерью.

Евфросиния пожала плечами.

– Мог бы и не разводить.

– Мануил, гори он в аду, оберегал сына от возможных соперников, – криво усмехнулась бывшая королева. – Но истинного погубителя своих детей он не сумел распознать.

– Ты говоришь о василевсе Андронике?

– О ком же еще?

Гостья зябко повела плечами, вспомнив, каким она увидела Константинополь год тому назад. О том, что на императорский престол взошел Андроник Комнин, Евфросиния узнала еще в пути, а в столице империи ее сразу же поразил царящий там страх. Люди не толпились на улицах и площадях-форумах, а торопливо, не глядя друг на друга, куда-то спешили. Количество лавок заметно сократилось, продавцы были не особо любезны с покупателями и избегали долгих разговоров. Уже на корабле, плывущем в Иерусалим, инокине удалось разговорить одного греческого священника, не собиравшегося возвращаться в пределы Византийской империи, пока ею правит Андроник. Из слов собеседника Евфросиния узнала, что после отъезда Бориса из Константинополя Андроник Комнин устраивал заговоры против императора Мануила, сидел в тюрьме, совершал побеги из-под стражи, скитался по миру, заводил новых жен при живых старых и несколько раз мирился со своим венценосным родственником. Незадолго до своей смерти Мануил в очередной раз простил беспокойного двоюродного брата, не предполагая, что оказывает милость будущему палачу собственных детей.

Андроник Комнин по-прежнему страстно желал стать императором, но годы шли, а цель его жизни оставалась недосягаемой. И только когда внезапно умер Мануил, заветная мечта его тщеславного родича стала осуществимой. Регентство при одиннадцатилетнем императоре Алексее II получила его мать Мария Антиохийская – женщина редкой красоты, но небольшого ума. Бразды правления получил любовник вдовствовавшей императрицы, Алексей Комнин – младший брат первой жены Бориса, – который тоже был столь же красив, сколь глуп. Когда против этой парочки восстали дочь покойного императора Мануила и ее второй муж, в Константинополе началась междоусобица, чем и воспользовался Андроник. Старому интригану не понадобилось много труда, чтобы захватить трон, уничтожив при этом дочь, зятя, вдову и сына Мануила. А потом Андроник Комнин всего за один год привел империю в самое плачевное состояние, и, как все плохие правители, он укреплял свою власть сеянием всеобщего страха.

– А что в вашей обители творилось при василевсе Андронике? – спросила Евфросиния.

Она говорила об императоре Андронике в прошедшем времени, но ее собеседница не обратила на это внимание.

– К нам каждый день прибывают новые монахини – дочери и жены казненных вельмож. Скоро для них места в обители не хватит.

– Даст Бог, это уже в прошлом, ибо вчера народ растерзал василевса Андроника, мир праху его.

Новость поразила бывшую королеву:

– Как народ растерзал?

– При мне это случилось. Мы как раз в Софии молились, когда туда вбежал человек весь растрепанный, с окровавленным мечом в руках и начал вопить, что его, Исаака Ангела, Андроник велел казнить, и, что скоро всех постигнет та же участь. Народ в храме взволновался, а на следующий день бунтовал уже весь город. Епископы венчали на царство Исаака Ангела, и он велел учинить над Андроником расправу.

– Но как же Андроник допустил бунт? – продолжала удивляться Фотиния.

– Он на свою беду уехал куда-то, а когда вернулся не сумел справиться с бунтом. Его схватили, долго таскали по улицам, избивая чем не попадя, затем приволокли туда, где зрелища всякие показывают. Говорят, Андроника забили насмерть франки в отместку за то, что он три года назад учинил в угоду черни резню среди них.

Фотиния удовлетворенно улыбнулась.

– Значит, кончилось время Комнинов. Ну, дай Бог василевсу Исааку Ангелу удержать власть. Трудно ему будет править. А гибель Андроника многих обрадует – король Бела уж точно будет доволен.

– Чем же убитый василевс так досадил твоему сыну?

– Тем, что сгубил его первую жену. Бела любил дочь Мануила.

– Помнится, твой сын без жены не остался.

Бывшая королева презрительно хмыкнула:

– Да уж, Мануил женил его на единоутробной сестре Марии Антиохийской, дочери какого-то пройдохи.

Поскольку вторая женой императора Мануила была старшая дочь антиохийского князя Раймунда Пуатье, то король Бела, вне всякого сомнения, женился на дочери Княгини Констанции от Рено де Шатильона.

– А дети у них есть? – спросила Евфросиния.

– Есть, – сердито ответила Фотиния. – Старший сын Белы, Имре, родился через год после того, как его отец стал королем.

Евфросиния покачала головой. Воистину, неисповедимы пути Господни, если то, к чему стремился значительную часть своей жизни Борис, достанется потомству Рено де Шатильона.

Во время своего паломничества на Святую землю Евфросиния встретилась однажды с де Шатильоном. Она и монахини из греческого монастыря святой Елены шли по дороге вблизи реки Иордан, когда сзади них послышался конский топот. Оглянувшись, сестры во Христе увидели небольшой конный отряд во главе с рыцарем и посторонились, чтобы пропустить всадников. Едва рыцарь поравнялся с Евфросинией, она сразу же узнала де Шатильона, несмотря на то, что теперь он был почти стариком. Лицо Рено покрылось морщинами, но синие глаза по-прежнему были полны наглости и отваги. Сопровождавший монахинь Добрыня привлек ненадолго внимание рыцаря. Де Шатильон удивленно хмыкнул, затем стегнул коня и поскакал дальше.

О том, что с Рено случилось за прошедшие тридцать лет Евфросиния узнала в Иерусалиме. Правление де Шатильона в Антиохии было недолгим, но очень бурным. За семь лет он так успел всем надоесть, что когда попал в плен к магометанам, его никто даже не думал выкупать. Только через шестнадцать лет де Шатильон оказался, наконец, на свободе. Княгини Констанции к тому времени давно не было в живых, а Антиохией правил сын Раймунда Пуатье, Боэмунд, на дух не переносивший отчима. Однако Рено не был бы самим собой, если бы находил выход из любого трудного положения. Он выгодно женился, благодаря чему стал крупным землевладельцем к востоку от реки Иордан, и, обосновавшись в своем замке, принялся нападать на магометан, не обращая внимание на перемирия, которые время от времени заключали власти Иерусалимского королевства со своими соседями. Все в один голос говорили, что де Шатильон плохо кончит, и в будущем этому предсказанию суждено было сбыться: спустя два года после посещения инокиней Евфросинией Иерусалима Рено угодил в плен к султану Салах-ад-Дину (христиане называли его Саладином) и пал от его руки.

– А потом Агнесса Антиохийская нарожала мужу еще детей, – продолжила ворчать бывшая королева. – Я и не помню сколько их всего.

Она говорила о своем сыне и его детях, как о посторонних и неприятных ей людях.

– А твой младший сын у тебя тоже нелюбимый? – спросила гостья.

Фотиния опять нахмурилась.

– Я сына Гёзу любила не меньше, чем Иштвана, и хотела сделать королем, но он не оправдал моих надежд.

– Чем же он тебе не угодил?

– Тем, что помирился с Белой и не стал вмешиваться, когда его мать поначалу заперли в Браничеве6363
  Браничево – крепость в Венгерском королевстве.


[Закрыть], а затем упекли сюда.

Евфросиния не сдержалась от осуждения:

– Разве мать может одно свое дитя любить, а другое нет?

– А у тебя разве не так? – сердито спросила Фотиния. – Ты оставила сына от великой к нему любви?

Вздрогнув как от пощечины, гостья проговорила дрожащим голосом:

– Я перед Ильей очень виновата, но люблю его не меньше остальных детей. Мне пришлось оставить сына для его же блага, и с тех пор не было дня, чтобы я о нем не думала. Собираясь в Святую землю, я более всего радовалась тому, что путь наш будет лежать через Галицкое княжество, где живет моя кровиночка.

– Тебя в Галиче могли узнать.

– Некому меня узнавать, – возразила Евфросиния. – Деверь и невестка, царство им небесное, умерли, сын был малым, когда я с ним рассталась, а прочие давно забыли покойную боярыню Агнию Вильямовну.

Она смолчала о том, что один человек в Галиче ее все же узнал, и это был игумен Спасо-Никольской обители Симон, в миру флейтист (или по-русски дударь) Фотий. Но он не только сохранил тайну инокини, а и помог ей увидеть сына.

– Как там поживает твой сын? – поинтересовалась бывшая королева.

Евфросиния нежно улыбнулась.

– Господь к нему милостив – дал жену и троих детишек.

– Ты ему не открылась.

– Зачем было бередить Илье душу? Я для него давно умерла.

– А князь Ярослав живой?

– Живой, но не больно счастливый. Он ведь жену никогда не любил, хоть и прижил с ней сына и дочерей. А присушила Ярослава Настасья, дочь боярина Никиты Чагрича, и от нее у галицкого князя есть сын Олег – любимец отца. Княгиня Ольга терпела неверность мужа до той поры, когда тот задумал объявить Олега своим наследником. Тогда княгиня и ее сын бежали к польским князьям. Галицкие бояре тоже восстали против воли Ярослава: они его самого заперли в покоях, а Настасью сожгли прилюдно, как колдунью. Галицкого князя заставили принять обратно жену и сына, да только через год Владимир опять от отца уехал. Когда я была в Галиче, они помирились, но Ярослав очень недоволен пристрастием Владимира к вину и блуду.