Текст книги "Путь к своему королевству"

Глава 16
Договор с тамплиерами

Королевская трапеза проходила в огромном зале, где за длинным столом собрался цвет рыцарства Иерусалимского королевства – сам Балдуин, его брат, владетельные сеньоры, великие магистры тамплиеров и иоаннитов. Борис в этом обществе был далеко не самой заметной фигурой, чему он немало не огорчался, считая, что в его нынешнем положении не стоит особо выпячиваться. Играющему на флейте Фотию было уделено больше внимания, чем его господину: король несколько раз восхитился великолепной музыкой, и рыцари дружно поддержали государя.

После обеда Генрих Сандомирский предложил Борису прогуляться по Храмовой горе, и они углубились в раскинувшийся вокруг королевского дворца сад.

– Каковы дела у твоих братьев? – поинтересовался Борис.

Князь Сандомирский горестно вздохнул:

– О, Иисусе! Матерь Божья! Как же тяжко об этом вспоминать! Ты ведь знаешь, что отец наш, славный князь Болеслав, упокой Господи его душу, завещал нам, своим сыновьям, равные владения. Но наш старший брат, Владислав, не очень-то чтил завещание отца. Несколько лет он, подобно Каину, таил злобу на своих единокровных братьев – Болеслава, Мешко и меня, а затем, по наущению жены своей, Агнешки Австрийской, начал с нами воевать. Многие паны нас поддержали, но на сторону Владислава встал Петр Власт – самый богатый и влиятельный из наших панов. Брату радоваться бы такой удаче, а он, неразумный, заподозрил в измене и ослепил пана Власта.

– По бесовскому наваждению брат ваш совершил глупость, – вставил Борис.

– Так оно и есть! – согласился Генрих. – Владиславу этого не простили не только его враги, но и те вельможные паны, которые прежде были за него. А потом еще случилась ужасная история с паном Петром Скринским, вроцловским воеводой.

– Что за история?

– Шельма Агнешка Австрийская изменяла мужу с немцем Дебешем, и все об этом знали, кроме самого Владислава. А пан Скринский возьми и скажи обманутому мужу правду, со всей грубой прямотой. Владислав поначалу накинулся на жену, но она лаской и хитростью убедила его в том, что ее оклеветали. Тогда наш глупый брат велел отрезать язык и выколоть очи пану Скринскому. Кончилось все тем, что верными Владиславу остались одни наемники.

– Поэтому вам и удалось его одолеть, – заключил Борис, до которого доходили кое-какие вести о том, что твориться в Польше.

– И еще по воле Божьей, – уточнил Генрих.

– Ну, и где теперь Владислав?

– Летает, как чертополох, по немецким землям вместе с женой и детьми. Он просил вторгнуться в Польшу германского короля Конрада, но тот не пожелал с нами ссориться. Потом, когда короновали Фридриха, Владислав пообещал ему половину Польши. Только Фридриха тоже не прельстили посулы нашего недостойного брата. Вряд ли Владислав сможет найти себе союзников и на Руси, ибо там брат мой, Болеслав себя обезопасил, выдав нашу сестру Агнешку за старшего сына киевского князя.

У зубчатых стен Канонического монастыря, Борис спросил:

– А кто теперь главный у храмовников?

Князь Сандомирский с готовностью ответил:

– До прошлой зимы великим магистром был Эврар де Бар, а теперь орденом руководит Бернар де Трамбле.

– Знакомые имена. Если память меня не обманывает, оба магистра были в войске короля Людовика.

Генрих удивился:

– Де Трамбле присутствовал на королевской трапезе. Неужели ты его не узнал?

– Не узнал. Я как-то мало обращал на храмовников внимания.

– А ты считаешь, что они не достойны твоего внимания? – сердито спросил Генрих, которому показалось, что его собеседник слишком уж пренебрежительно отозвался о тамплиерах.

– Вовсе нет. Я их очень уважаю. К сожалению, во время похода мне мало пришлось с ними общаться.

Генрих ободряюще похлопал его по плечу.

– Не пришлось тогда, пообщаешься теперь. Великий магистр желает с тобой побеседовать.

– Где? – оторопело спросил Борис.

– В своих покоях.

– За что же мне такая великая честь?

– Честь и впрямь великая, – согласился Генрих. – Мало кому из посторонних дозволяется войти в Тампль, а тебя сам великий магистр туда приглашает.

– И когда же он желает со мной потолковать?

– Да, хоть сейчас.

Борис призадумался. Де Трамбле звал его к себе явно не для того, чтобы вспомнить перипетии совместного похода. Очевидно, у главы ордена Храма были виды на «рыцаря Конрада», как на возможного короля Венгрии.

«К храмовникам я пойду, – решил Борис, – Надобно узнать, чего они хотят от меня».

– Ладно, веди меня к магистру, – сказал он Генриху.

Вблизи ворот Тампля, Борис заметил своих дорифоров, делающих вид, будто они прогуливаются в тени деревьев.

«Разве же от них скроешься?»

Во дворе у тамплиеров стояла изумительной красоты церковь. Сложенный из белого камня она была в изобилии украшена аркадами и колонами, а венчал ее остроконечный купол над пятигранной колокольней. Борис осенил себя крестным знамением и осмотрелся. В центре Тампля располагалось огромное серое здание, окруженное конюшнями и прочими хозяйственными постройками. Людей почти не было видно.

– А где же храмовники? – осведомился Борис.

– Каждый из рыцарей Храма занят своим делом, – ответил князь Сандомирский.

Они поднялись по наружной лестнице серого здания, и вошли в узкую дверь, за которой начинался длинный и темный коридор. У глубокой дверной ниши Генрих сказал:

– Тебя ждут здесь.

Постучав, он отворил дверь и пропустил Бориса в мрачный, полутемный покой. При слабом свете от горящей лампадки вошедший сумел разглядеть двух сидящих в высоких креслах тамплиеров. На этот раз Борис сразу узнал де Трамбле. Великому магистру было чуть более пятидесяти лет, его морщинистое лицо обрамляла пышная седая борода, при этом под складками белого одеяния де Трамбле угадывалось еще довольно крепкое тело. Второго тамплиера – рыцаря лет около пятидесяти, высокого, худого и совершенно лысого – Борис никогда прежде не видел.

«Кабы я знал его прежде, то я вряд ли забыл бы».

У сидящего рядом с великим магистром тамплиера на лбу зиял глубокий рубец, на носу возвышался большой бугор, а из-под тяжелых век смотрели пронзительно горящие глаза. Человека с таким лицом, действительно, нельзя было не запомнить.

Борис почтительно поклонился и проговорил:

– Мне сказали, что сам великий магистр желает со мной побеседовать. Это для меня великая честь.

Де Трамбле удовлетворенно кивнул.

– Для нас тоже честь принимать у себя столь родовитую особу, как сын венгерского короля.

– Ныне я всего лишь скиталец, лишенный права занять место отца, – грустно сказал Борис.

– Все в воле Господа, – сказал великий магистр и знаком пригласил гостя сесть в свободное кресло.

Как только Борис воспользовался приглашением, де Трамбле промолвил:

– Со мной мессир рыцарь знаком, а это, – кивнул он в сторону второго храмовника, – сенешаль де Монбар.

Борис учтиво склонил голову.

– Рад видеть вас обоих.

Тут в беседу вступил де Монбар:

– Мы знаем, что рыцарь Конрад – сын покойного венгерского короля, нам известно так же о том, что родственники благородного filii Regis3535
  Сына короля (лат.).


[Закрыть] лишили его права на корону Венгрии, не секрет для нас и то, что он обратился за помощью к константинопольскому императору.

– Все это ни для кого не тайна, – вставил Борис.

Сенешаль продолжил:

– Возможно, мессир Конрад, тебе хватит поддержки императора Мануила для того, чтобы занять венгерский трон, но ведь надо будет еще там удержаться и передать корону своим потомкам.

– Это так, – согласился Борис, не спуская со своих собеседников взгляда, в котором читался вопрос: а что собственно вы мне предлагаете?

Великий магистр не замедлил ответить на этот немой вопрос:

– Когда рыцарь Конрад станет венгерским королем, мы можем оказать ему немалые услуги.

– Какие услуги? – заинтересовался Борис.

Де Трамбле начал перечислять:

– Прежде всего – обеспечить лояльность папы римского, затем найти союзников среди западных правителей, к тому же не следует забывать о том, что орден – это немалая военная сила.

Борис понимающе кивнул.

– За эти услуги я должен буду помогать вашему ордену.

– Конечно, – подтвердил великий магистр.

– Мессир Конрад admodum3636
  Очень (лат.).


[Закрыть] догадлив, – вставил сенешаль.

– И как будущий король Венгрии относится к нашему предложению? – спросил де Трамбле.

Борис озабоченно нахмурился.

– Боюсь, что это предложение не понравится императору Мануилу, без которого я вряд ли смогу стать королем.

– А стоит ли императору знать о нашем договоре? – спросил великий магистр с сомнением.

– При мне его люди, и они следят за каждым моим шагом.

– За всем эти люди не уследят, – заметил де Монбар, – ибо для них не везде открыт доступ. Сюда они никак не проникнут, и, значит, ты, рыцарь, можешь сам выбрать, что сообщить греческому императору, а о чем лучше умолчать.

– Верно, – согласился Борис.

Немного поразмыслив, он пришел к выводу, что, пожалуй, ему стоит завести дружбу с тамплиерами. Все-таки орден Храма имеет немалый авторитет в латинском мире.

– Я принимаю ваше предложение, – сказал Борис.

Великий магистр тут же вынул из-за пояса свиток.

– Мы должны скрепить наши условия подписями.

Борис взял у магистра пергамент, развернул его и внимательно прочел. Это был договор, по условиям которого сын венгерского короля, именуемый «рыцарем Конрадом» брал на себя обязательство при восшествии на престол отдавать ордену Храма десятую часть королевских доходов, за что тамплиеры обещали оказывать безоговорочную поддержку ему и его прямым потомкам.

Видя, что гость раздумывает над пергаментом, де Трамбле проговорил:

– Я довольствовался бы честным словом благородного рыцаря, если бы мы не были смертны. Может случиться, что ордену придется выполнять свои обязательства уже при другом великом магистре.

Борис кивнул.

– Ладно, я согласен подписать с вами договор, но при одном условии – я начну платить долги ордену не ранее, чем через три года после того, как стану королем. Помогите мне укрепить свою власть, а потом спрашивайте с меня.

– Весьма предусмотрительно, мессир Конрад, – заметил сенешаль. – Но не случиться ли так, что, укрепившись на троне, ты забудешь свое обещание? Прошу прощения у благородного рыцаря за такие подозрения, однако я сужу a posteriori3737
  На основании опыта (лат.).


[Закрыть].

Борис пожал плечами.

– Нам ничего другого не остается, кроме, как поверить друг другу. В противном же случае нет смысла заключать союз.

Тамплиеры согласились с его доводами. Великий магистр внес в договор поправку, а затем, указав на распятие, торжественно произнес:

– Пусть клятва перед лицом Господа нашего, Иисуса, скрепит этот союз.

Борис приклонил, как полагается рыцарю, одно колено и поклялся исполнить заключаемый договор, при условии, что и противная сторона его не нарушит. Со своей стороны де Трамбле клятвенно заверил претендента на венгерскую корону в том, что тамплиеры окажут ему всяческую поддержку. Затем они поставили свои подписи на пергаменте.

– Уже поздно, – сказал Борис, поднимаясь.

– Не смеем задерживать благородного рыцаря, – отозвался великий магистр.

А сенешаль добавил:

– Советуем благородному рыцарю быть с нами во время осады.

– Спасибо за хороший совет, – поблагодарил Борис и, поклонившись, вышел.

Князь Сандомирский ждал друга в коридоре. Вместе они выбрались во двор и дошли до ворот. Сгущались синеватые сумерки. Дул холодный, пронизывающий ветер.

«А ведь днем было жарко, как в пекле», – отметил Борис.

Он попрощался с Генрихом, вышел за ворота Тампля и направился в сторону покоев графини Триполийской. На смену вечеру быстро надвигалась ночь, и потому надо было поспешить, дабы не заблудиться в темноте.

Сделав несколько шагов, Борис услышал голос Лупо:

– Мессир Конрад! Мессир Конрад!

Тут же от ближайших кустов отделились две человеческие фигуры – маленькая и повыше.

«Лупошка и Фотий. А где же Мануиловы соглядатаи?», – подумал Борис, и, будто услышав его, дорифоры вышли из-за деревьев.

Между тем становилось все холоднее. Ветер усилился, достигая порывами почти ураганной силы.

– Холодно, – выдавил из себя Фотий, клацая зубами.

– Пойдем скорее, пока нас не унесло, – сказал Борис.

Никакой холод не мог заставить Лупо молчать, и за короткий путь до покоев графини он успел поведать своему господину о том, где они с Фотием успели побывать за прошедший день:

– Пока вы были на королевской трапезе, я посетил дом святого Симона, где воочию смог лицезреть колыбель и купель младенца Иисуса. А потом мы вместе с Фотием обошли весь Святой град.

– Счастливые вы! – позавидовал слугам Борис. – А я вот так и не успел посетить ни одного святого места, кроме храма Воскресения Господня и Храма Всевышнего.

Наконец они добрались до покоев графини, где было тепло и уютно. Годерна сразу же позвала гостя ужинать. Она старательно потчевала его всевозможными яствами, посылая при этом ему недвусмысленные взгляды, однако у Бориса не было никакого желания откликаться на призывы горячей вдовушки.

«Разве достойно христианина грешить почитай рядом с Гробом Иисуса, Господа нашего?»

– Я завтра отбываю с королем к Аскалону, – сообщил он графине и, зевнув, добавил: – А нынче я желаю отдохнуть и хорошо выспаться.

Годерна была оскорблена до глубины души. Впервые ее отверг мужчина, с которым она пожелала разделить ложе. Темпераментная вдова едва не накинулась на наглеца с бранью, но вовремя опомнилась.

– Не смею задерживать мессира рыцаря, – промолвила она с деланным спокойствием.

«Вдовушка обиделась, – с усмешкой думал Борис, направляясь в свою опочивальню. – Ну, и бес с ней. Все одно мы завтра расстаемся навеки. Поутру трапезничать не буду, а то она, чего доброго, зелья мне в еду подмешает».

Глава 17
Киев

Агнесса вернулась в Радимычи, где, как оказалось, стараниями Бажена и тиуна Будилы были не только приведены в порядок боярские покои, а и отстроены заново все крестьянские избы. Надо было еще закончить ремонт стены и, самое главное, наладить работу мастерских. Спустя месяц мастера уже трудились почти в полную силу, и боярыня взялась за восстановление прерванных из-за трагических событий связей с торговыми людьми. Раньше этим занимался исключительно Любим, а его жене и в голову не приходила, что она способна руководить хозяйством. Оказалось, очень даже способна. Хватило всего несколько подсказок Будилы, чтобы боярыня начала прекрасно разбираться и в том, какие доходы можно получать, и в том, как их увеличить. Купцы вели с Агнессой дела, ибо такие вдовы, как она, сумевшие родить мужу наследника, пользовались на Руси особым уважением, и имели полное право заменять сына до его совершеннолетия.

Постоянная занятость отвлекла Агнессу от мучавших ее прежде страхов по поводу разбойников и рыцаря Бруно, тем более, что Бажен позаботился о безопасности невестки, прислав охранять ее дюжину своих лучших ратников. Лишь во время посещения могилы мужа Агнесса вспоминала об его убийце, и ей становилось жутко от мысли, что этот страшный человек возможно находится где-то недалеко от нее. На самом же деле Бруно отсутствовал у себя в замке, поскольку, по повелению короля Гёзы, сопровождал венгерского посла к германскому королю Фридриху, о чем Агнесса, разумеется, не знала.

Летом в Радимичи пожаловала Веруша, которая сообщила подруге о смерти своего первенца и назвала виновницей этой беды младшую сестру.

– Из-за Настаськи Бог карает наше семейство, – твердила Веруша плача.

Чтобы снять проклятие с себя и своих будущих детей, она задумала совершить паломничество в Киево-Печерскую Лавру, однако муж и свекор отказывались отпустить молодую женщину одну, а сами не могли ее сопровождать. Но, поскольку Веруша продолжала настойчиво уговаривать Яна Угримовича, он, в конце концов, Ян Угримович сказал ей:

– Ладно, поезжай вместе с боярыней Агнией, коли она, вестимо, согласится. У нее нрав бойкий: она и за себя, и за тебя постоять сумеет.

Агнесса мечтала побывать в Киеве с тех пор, когда она впервые услышала об этом городе от Бориса. И вот теперь эта мечта, наконец, сбывалась Благочестивые Бажен и Белослава ничего не имели против поездки невестки в Киево-Печерскую Лавру. Ян Угримович дал Веруше сопровождение из десяти слуг, Агнесса же взяла с собой только Боянку, Жердея, Поспела и Лепко, а на замечание деверя, что с ней мало людей, ответила:

– Что же нам на двоих почитай полутора десятка слуг не хватит? Куда уж больше? Их ведь всех кормить, поить надобно будет.

С последним доводом бережливый Бажен согласился.

Выехав из Перемышля, подруги и их слуги долго тряслись по отвратительным дорогам, пока в один из летних солнечных дней не увидели на высоком холме белокаменные зубчатые стены Киева. Агнессе пришло на ум сравнение с Антиохией, но уже через пару мгновений она поняла, что город над Днепром прекраснее города над Оронтом. Прочные стены Киева выглядели удивительно легкими, словно их сложили не из камня, а из какого-то неведомого материала. Облитые солнечными лучами купола храмов сверкали позолотой. А рядом с городом протекала широкая и величественная река.

Когда путники приблизились к Золотым воротам, Агнесса восхитилась возвышающейся над ними церковью Благовещения.

«Пресвятая Богородица! Храм словно парит над землей!»

Внутри город был еще лучше, чем снаружи. Агнесса любовалась из своей повозки всем, что попадалось ей на глаза: разновеликими каменными храмами с золочеными куполами, богатыми хоромами с разукрашенными островерхими теремами, огромными садами с множеством деревьев и кустов.

Остановились подруги у родственников Веруши: тетки и ее мужа. Хозяева приняли гостий радушно, но с некоторой долей высокомерия, свойственного жителям любой столицы по отношению ко всем прочим людям, неважно соотечественникам или иноземцам.

Муж тетки Веруши, Ромодан Лексич, когда-то жил в Галиче. Повздорив с князем Иваном Васильковичем, он отъехал в Переславль, к Изяславу Мстиславовичу, а когда тот сел на киевский стол, перебрался в Киев. За семь лет жизни в стольном граде родственники Веруши успели порядком набраться той гордыни, за которую киевлян многие на Руси недолюбливали.

Ромодана и его жену Томилу совсем не волновали происходящие на их родине события. Узнав, что подруга их племянницы – вдова боярина Любима Радковича, родичи Веруши посочувствовали потерявшей мужа женщине, но при этом даже не поинтересовались, как и когда она овдовела. За столом во время трапезы хозяева ни о чем не расспрашивали гостий, а лишь рассказывали о своей жизни. Только, когда все насытились, Ромодан осведомился:

– Кто тебя, Веруша, надоумил – побывать в Киеве?

Она печально ответила:

– Приснился мне Киев-град вскоре опосля того, как преставился младенчик мой, Иванушка, упокой его Боже.

– Значит, сам Господь послал тебя сюда, – уверенно сказала Томила.

– Да, святое место – наш Киев-град – заметил Ромодан. – Другого такого нет на Руси. С нами благодать Божья.

Его жена спросила у племянницы:

– А не страшно тебе было пуститься в столь дальний путь, да еще одной, без мужа?

– Кабы Господь велел мне идти пешком в Святой град Иерусалим, я пошла бы, – промолвила Веруша, и у нее выступили на глаза слезы.

Ромодан снисходительно хмыкнул:

– Эка, сказанула! До Святого града тебе не добраться.

– Ее муж добрался, – сказала Веруша, кивнув в сторону подруги. – Да и сама Агнюшка там была!

Удивленные хозяева, наконец-то, обратили внимание на подругу своей племянницы и заинтересовались ее прошлым. Агнесса рассказала им о себе.

Ромодан покачал головой.

– Не приходилось мне знать кого-то родом из королевства франков. А вера у вас там православная, латинская али и вовсе магометанская?

– Латинская.

– Латинская вера еретическая – изрек Ромодан. – Кто по ней молится, тот душу свою губит.

Агнесса растерялась. В ее родной Тулузе не только миряне всех сословий, но порой и священнослужители довольно свободно обращались с догматами католицизма, и выросшая в такой обстановке Агнесса никак не могла взять в толк, чем же греческое понимание веры во Христа хуже римского, а месса лучше обедни. Выйдя замуж за галицкого боярина, она спокойно стала молиться в православных храмах и общаться с Богом через православные иконы. Ни разу галичане не попрекнули жену боярина Любима Радковича ее прежним латинством, поэтому она предполагала, что всем русским людям свойственна веротерпимость. Однако, оказывается, это не так.

Веруша заступилась за подругу:

– Агнюшка православие приняла, когда за православного вышла.

– Значит, ее душа спасется, – сделал вывод Ромодан.

После обеда подруги поднялись по лестнице в отведенную им опочивальню, где Веруша, присев на постель, виновато спросила:

– Ты, поди, обиделась на Ромодана?

– Вовсе нет, – отозвалась Агнесса.

Веруша нахмурилась.

– А я вот обиделась на родичей своих. Загордились Ромодан и Томила, того и гляди они лопнут от спеси.

Агнесса села рядом с подругой, обняла ее за плечи и тихо промолвила:

– Господь им судья.

– Ох, и грешница же я! – смутилась Веруша. – Сужу своих родичей, а ведь в Писании сказано: не судите да не судимы будете.

Она бросилась на колени перед образом Богородицы.

– Прости меня Матерь Божья за мой грех!

– Мы завтра в Лавре свои грехи будем отмаливать, – напомнила подруге Агнесса.

Веруша поднялась с колен.

– Ты права, свет-Агнюшка. Я, вестимо, согрешила, но не самой же на себя епитимию накладывать. Пущай завтра святые старцы выберут для меня испытание.

На следующий день Агнесса, Веруша и их слуги пошли в Киево-Печерскую Лавру. Провожатым у них был молодой челядинец Ромодана, Недаш.

По количеству народа на улицах Киев нельзя было сравнить с Галичем, и уж тем более с Перемышлем. Но Агнесса мало замечала людей, поскольку все ее внимание было обращено на красоты города. Расположенный на живописном холмистом берегу Днепра Киев был покрыт садами. Повсюду виднелись золоченые купола больших и малых храмов, самым великолепным из которых был огромный Софийский собор. На вершине высокого холма располагались великокняжеские хоромы с ярко разукрашенными теремами и позолоченной крышей.

Возле Лавры было много народа. Толпа нищих и убогих клянчила милостыню у идущих просить милостей у Бога. Когда Агнесса, Веруша и слуги добрались до Святых врат, увенчанных высоким храмом Живоначальной Троицы, Недаш благоговейно изрек:

– Сей храм возвел сам Никола Святоша3838
  Никола Святоша – правнук князя Ярослава Мудрого, сын черниговского князя Давыда Святославича, был луцким князем, а после смерти жены принял постриг в Киево-Печерской Лавре, умер в 1143 году.


[Закрыть].

Агнесса уже слышала о Николе Святоше – достойнейшем монахе знатного происхождения. Она осенила себя крестным знамением и сказала:

– Да воздаст Господь его душе на небесах за добро, кое он сотворил на земле.

За Святыми вратами начиналась Лавра, раскинувшаяся на двух живописных холмах, которые были разделены спускающейся к Днепру ложбиной. Агнесса знала, что на втором холме живут в пещерах святые старцы, и никто посторонний туда не допускается. Здесь же, по эту же сторону ложбины, все выглядело, как в обычной святой обители – храмы, кельи, хозяйственные постройки, снующие по двору монахи. Людской поток тек к пятиглавому Успенскому собору; подруги тоже было направились туда, но неожиданно для Агнессы Веруша бросилась к одному из монахов – древнему старику, медленно бредущему, опираясь на посох, со стороны ложбины.

– Благослови, отче! – воскликнула Веруша, упав на колени.

Благословив ее, монах повернулся к Агнессе. Та указала на себя и слуг

– И нас тоже, отче, благослови.

Старик исполнил эту просьбу.

– Обличье мне твое знакомо, молодица – заговорил он глухим голосом. – Отколь сама-то будешь?

Хотя Агнесса не поняла к кому из них двоих обращен вопрос, она ответила за себя и Верушу:

– Мы из Галицкого княжества.

Монах покачал головой.

– Не бывал я там, но видал тебя где-то. А родом ты тоже из Галича?

– Нет, из Тулузы.

– И где же она, твоя Тулуза?

– В королевстве франков.

Агнесса ожидала, что старик удивиться, но он спокойно сказал:

– Отколь токмо к нам не попадают люди. Вон дед мой был родом из варяжских земель, а ты, значит, из королевства франков. Далеко тебя Господь от родных мест занес.

– Далеко, – согласилась Агнесса.

Монах еще раз пристально посмотрел на нее, щуря свои подслеповатые глаза, и хлопнул себя ладонью по лбу.

– Вспомнил! Я же тебя в Царьграде3939
  Царьград – русское название Константинополя.


[Закрыть] видал, когда был там по пути на святую гору Афон. При нас в храме Господа Вседержителя венчали русского боярина с иноземной боярышней. Кажись, тогда была твоя свадьба, молодица?

– Да, свадьба была моя, – подтвердила Агнесса. – Ты, отче, не ошибся.

– И где теперь твой муж? – продолжал допытываться старик.

– Убит он, упокой его Господи, – с горечью ответила Агнесса и перекрестилась.

Монах тоже осенил себя знамением.

– Упокой Боже раба Твоего…

– Федора, – подсказала Агнесса христианское имя своего покойного мужа.

– Упокой Боже раба Твоего Феодора, – повторил старик.

Прочитав молитву, он вновь обратился к Агнессе:

– А в Киев-град ты явилась, чтобы помолиться в святом месте за упокой души своего мужа?

– Да, – ответила она и добавила, указывая на Верушу. – По чести молвить, я, может быть, и не сподобилась бы здесь побывать, кабы не подруга моя любезная. Она меня надоумила.

До сих пор молча стоявшая в сторонке Веруша всхлипнула:

– Дите у меня преставилось, отче!

Чернец ласково погладил ее склоненную голову.

– А ты не печалься, молодица. Младенчик твой безгрешный стал ангелом на небе.

Веруша тяжело вздохнула:

– Я знаю. Токмо уж больно мне тоскливо без него на земле.

– Уйдет твоя тоска, когда еще народишь детишек.

– О том я и молю Господа.

– Ну, молись, милая, молись, – ласково промолвил старик.

Веруша поцеловала ему руку, а он обратился к Агнессе:

– Ты, вдовица, вроде желаешь потолковать со мной наедине.

Агнесса поразилась. У нее была мысль исповедоваться этому иноку, и он каким-то образом угадал желание молодой женщины.

– Ступайте, – обратилась Агнесса к подруге и слугам. – Я потом вас найду.

– Как тебя звать-величать? – спросил монах, когда Веруша и слуги удалились.

– По-русски я Агния.

– А я инок Пантелеймон. Ну, что же, раба Божья Агния, пойдем, потолкуем.

Они вышли на край оврага, откуда был хорошо виден сверкающий на солнце Днепр. Агнесса задумчиво проговорила:

– Когда-то в Антиохии один человек уверял меня, что Днепр – самая прекрасная река в мире.

– Видать, тот человек был отсель родом, – заметил Пантелеймон.

– Да, – ответила Агнесса и начала свою исповедь.

Она, конечно, уже много раз исповедовалась отцу Феофану, но призналась ему только в том, что до встречи с Любимом Радковичем любила другого мужчину, а о прочем умолчала. Теперь же Агнесса ничего не стала скрывать.

Внимательно выслушав молодую женщину, Пантелеймон отпустил ей грехи и сказал:

– Ты не вини себя, милая. Муж ведь простил тебя и никогда не попрекал прошлым.

– Не попрекал, – подтвердила Агнесса. – Любим Радкович, упокой Господи его прекрасную душу, меня холил и дочь любил не меньше чем сына, хоть она и чужая ему по крови.

– Так, что же тебя гложет?

– Не успела я мужу сказать, как он мне дорог.

– Он и без слов все понял, когда ты на верную смерть к нему воротилась.

Молодая женщина с надеждой глянула на монаха.

– Дай-то Бог!

– Бог-то даст и благодать в земной жизни, и спасение на том свете, коли с душой молиться.

Агнесса печально вздохнула:

– Мне вчера сказали, что латиняне не достойны спасения, а ведь я до замужества в римской христианской вере была.

Пантелеймон пожал плечами.

– О том, кто достоин спасения, знает лишь Бог. А о вере латинской и людях, взращенных в ней, даже у наших святых старцев нет единого мнения. Феодосий Печерский бранил и отрицал все латинское, а вот благоверный Никола Святоша, коего я знал самолично, говаривал, что православным не надобно с латинянами ссориться, хотя бы до той поры, покуда не станет язычников…

Внезапно он замолчал на полуслове, согнулся и крякнул.

– Что с тобой, отче? – забеспокоилась Агнесса.

– Ох, замучило колотье4040
  Колотье – острая боль.


[Закрыть] мои старые кости! Пойду я в свою келью, а ты, милая, ступай в храм.

Они направились по тропинке к Успенскому собору. Пантелеймон то и дело охал от боли, а в перерывах между охами продолжал беседовать с молодой женщиной.

– Имя-то у тебя православное. Тебя Агнией при рождении али во время венчания нарекли?

– Родители назвали меня Агнессой.

– А-а-а! – протянул старик и неожиданно сообщил: – А ведь я знавал Бориса Кальмоновича еще дитем неразумным.

Вздрогнув, Агнесса задала себе вопрос: не зря ли она сообщила монаху имя когда-то любимого ею человека? Пантелеймон угадал ее сомнения.

– Прости, милая, меня грешного. Ненароком я о Борисе Кальмоновиче обмолвился. Я ведь в миру служил деду его, великому князю Владимиру Всеволодовичу Мономаху, мир праху его. Как раз в то лето, когда я схиму принял, Борис и отправился в дальний путь. При нем были, Векша и Матвей Угрин.

– Слуги Бориса погибли в боях против неверных, – сообщила Агнесса.

– Упокой их Боже, – устало произнес Пантелеймон, крестясь.

На площадке между Святыми вратами и Успенским собором они увидели двух богато одетых молодых мужчин в сопровождении десятка слуг.

– Князья явились Богу помолиться, – заметил Пантелеймон.

Оба князя были высоки, стройны и хороши собой. Один из них – лет двадцати, белокурый, синеглазый и с ярким румянцем на щеках – походил на красивую девицу. Зато внешность другого князя – лет тридцати пяти, широкоплечего, русоволосого и сероглазого – была настоящим воплощением мужественности.

– Где-то я его уже видала, – сказала Агнесса.

– Кого из них? – заинтересовался монах. – Владимира Мстиславовича Дорогобужского али Иоанна Ростиславовича, бывшего князя Звенигородского.

Агнесса сразу же вспомнила события пятилетней давности: нападение разбойников на ладью, бой, гибель Милана и красавца в серебристой кольчуге, остановившего сечу.

– Князь Иван Ростиславович? Да, он мне знаком.

Пантелеймон удивился:

– Отколь ты его знаешь?

Агнесса рассказала чернецу о том, что произошло, когда она и ее муж плыли по Днестру на ладье купца Алексы. Монах укоризненно покачал головой.

– Значит, верна молва, будто бы Иоанн Ростиславович татьбой не брезгует. Не мне, грешному, его судить, и остается токмо молить Господа о вразумлении…

Он опять осекся на полуслове и схватился рукой за бок.

– Ты, отче отдохни, – посоветовала Агнесса. – Как бы тебе совсем худо не стало.

– Отдохну, отдохну, милая. А ты ступай в храм, и храни тебя Боже, – сказал Пантелеймон как-то особенно задушевно.

Они тепло простились, и монах уковылял в сторону келий, а молодая женщина вошла в Успенский собор.

Из лавры подруги вернулись уставшие. Сразу же после вечерней трапезы они поднялись в опочивальню и уснули, едва успев прилечь на постель.

Агнесса крепко спала, когда внезапно кто-то принялся трясти ее, бормоча при этом непонятные слова. Она попыталась открыть глаза, но сделать это оказалось нелегко: веки как будто склеились.

– Боярыня! Агния Вильямовна! Да, очнись же ты! – донеслось до слуха Агнессы откуда-то издалека.