Текст книги "Путь к своему королевству"

– Но ведь князь Ярослав обещал мир, – возразил Бруно.

Петр Бориславович с сомнением покачал головой.

– Нынче он много чего наобещает, а завтра так же как его покойный отец от своих обещаний отречется.

– Значит, вновь будет война, – равнодушно заметил Бруно.

– Будет, – согласился боярин и, вздохнув, добавил: – Ладно, Брунаш, давай спать. Все, что было в наших силах, мы сотворили.

Бруно не мог уснуть потому, что его одолевали мысли об Агнессе. Он вынужден был признаться самому себе, что по-прежнему пылает к ней страстью.

«Она ведьма, ведьма, ведьма!» – повторял он про себя, не в силах как-то иначе объяснить свое к ней чувство.

Да, она несомненно красива, а за прошедшие годы еще больше похорошела, но Бруно видел много женщин гораздо краше ее. К тому же Агнесса совершенно не соответствовала его идеалу женщины: она была своенравной и не хранила целомудрие. И вообще ее поведение было более чем странным. Вначале благородная девица де Тюренн потеряла голову от одного мужчины, а потом, едва успев расстаться с первым любовником, она убежала Бог весть куда с другим. Бруно был в недоумении: если Агнесса передумала становиться монахиней, то никто не мешал ей выйти замуж. Наверняка нашелся бы знатный дворянин, который ради ее приданого закрыл бы глаза на утрату ею девичьей чести. Нет, эта женщина явно сумасшедшая.

Бруно тяжело вздохнул. Какой бы безумной не была Агнесса, он желает ее даже больше, чем прежде, а вот она, если прежде презирала его, то теперь ненавидит. И что теперь ему делать?

– Брунаш! – раздраженно воскликнул Петр Бориславович. – Ты чего копошишься? Спать мне не даешь!

Ничего не ответив, Бруно повернулся на другой бок и затих.

Глава 9
Вести из Антиохии

Борис ненавидел сырую и промозглую константинопольскую зиму, не очень жаловал и здешнее слишком жаркое лето, но любил весну, а точнее время, когда только начинали цвести сады. Вид оживающей природы действовал на него ободряюще. Как бы не было ему плохо, в нем всегда с первыми лучами весеннего солнца просыпалась жажда жизни.

В один из весенних дней Борис сидел на мраморной скамье, под осыпанным розовым цветом платаном. Запахи свежей листвы, травы и моря ласкали обоняние, мягкий ветерок нежно трогал лицо, а солнце отдавало тепла ровно столько, сколько хватало, дабы не замерзнуть и не перегреться.

Борис блаженно сомкнул веки. Когда же он вновь открыл глаза, то неожиданно увидел перед собой старого знакомого – Рожера. Этот знатный норманн успел овдоветь и следовательно утратить родственную связь с императором Мануилом, что, впрочем, не мешало ему по-прежнему искать у последнего милостей.

Борис поднялся.

– Здравствуй, Рожер! Как твои дела? Ты уже женился?

При дворе византийского императора знали, что вдовствующая иерусалимская королева Мелисенда выбрала Рожера в мужья своей племяннице, княгине Констанции Антиохийской, муж которой погиб три с половиной года назад в бою с турками. Эту кандидатуру поддержали и молодой иерусалимский король Балдуин III, и рыцари христианского Востока. Однако Рожер сейчас не выглядел счастливцем, заполучившим завидную невесту.

– Нет, не женился, – недовольно буркнул он.

Борис виновато развел руками.

– Прости, если я тебя обидел, но, если верить молве, твоя свадьба с антиохийской княгиней – дело решенное.

Рожер еще больше нахмурился.

– Княгиня Констанция предпочла мне Рено де Шатильона, и у них скоро будет свадьба.

Борис не поверил своим ушам.

– Рено? И ей дозволяют выйти за него?

– Король Балдуин согласился на этот скандальный брак, во избежание более громкого скандала.

– Представляю, чего это ему стоило, – пробормотал Борис.

– Что там говорить! – воскликнул Рожер. – Такая влиятельная дама, вдова столь выдающегося супруга, так унизила себя союзом, с таким ничтожным повесой!

– От женщин всего можно ждать.

Рожер опять вздохнул и, попрощавшись, ушел. Спустя совсем немного времени, к Борису подошел Лупо.

– Я не помешал мессиру?

– Не помешал. Тут до тебя Рожер был.

– Как поживает сей высокородный муж? – осведомился Лупо. – Он уже обвенчался с княгиней Констанцией?

– Нет, не обвенчался. Антиохийская княгиня выходит замуж за Рено де Шатильона.

Лупо было трудно чем-нибудь удивить, но на сей раз он выпучил глаза.

– Да, ну!

– Вот тебе и да, ну!

Придя в себя, Лупо расхохотался:

– Представляю, какой переполох в Иерусалимском королевстве.

– Шума наверняка много, – усмехнулся Борис. – Вряд ли король горит желанием породниться с Рено.

– Должно быть, король Балдуин уже имел возможности узнать нрав жениха своей антиохийской кузины. Де Шатильон, конечно же, храбр, но притом алчен, безудержен в гневе, упрям, как мул, и напорист, как бык.

– Не он один там такой, – заметил Борис.

– Алчных, гневливых, упертых и безрассудных рыцарей много, но из них только де Шатильон станет князем Антиохийским. Как бы это не обернулось для защитников Гроба Господня большой бедой.

На следующий день император позвал Бориса в так называемый Жемчужный зал, представляющий собой открытый павильон с отделанными жемчугом колоннами и мозаичным полом. Мануил полулежал на подушках, и два евнуха обмахивали его опахалами.

– Ты уже слышал последние новости из Антиохии? – спросил он у Бориса.

– Да, Рожер поведал мне о своей неудаче. Антиохийская княгиня выходит замуж за повесу Рено.

– Сгинуть бы ему ad inferos2727
  В преисподней (лат.).


[Закрыть], – проворчал император.

Борис развел руками.

– Что делать, если княгиня потеряла от любви рассудок?

– От женщин всегда одно беспокойство. Две тетки антиохийской княгини тоже много бед натворили из-за своих любовников. Если бы на этих взбрыкивающих кобылиц не накидывали иногда узду, то латиняне давно потеряли бы все свои восточные владения.

– На антиохийскую княгиню не нашлось подходящей узды, – напомнил Борис.

– Да, – согласился император и, вздохнув, добавил: – Если король Балдуин согласился на эту свадьбу, значит он готов признать Рено правителем Антиохии. Ergo2828
  Следовательно (лат.).


[Закрыть], придется и мне смириться с этим выскочкой. Кажется, он алчен?

– Очень алчен.

– Это хорошо. Посулишь ему много золота за помощь нам в войне с Киликией.

– Я посулю? – удивился Борис.

– Ты, – подтвердил Мануил.

– И каким же образом?

– Отправишься на свадьбу вместе с моими послами, но как частное лицо. Корабль отплывает завтра утром.

– Но меня никто не приглашал на свадьбу.

– Ну, и что? Мне надо, чтобы именно ты поговорил с новым антиохийским архонтом, потому что с тобой он будет более откровенен, чем с любым из моих людей.

Борис непроизвольно поморщился.

– Положим, заставить Рено быть откровенным несложно: достаточно напоить его вином. Это по силам и твоим послам.

– Значит, ты не желаешь исполнить мое поручение? – недовольно спросил император.

– По чести молвить, мне не хочется возвращаться в Антиохию, – признался Борис.

– Не убил ли ты там кого-нибудь?

– Нет не убивал.

– Так в чем же дело? – настойчиво выспрашивал Мануил.

Понимая, что он не успокоится, пока не узнает правду, Борис нехотя сказал:

– Девицу я одну любил и потерял в Антиохии.

– Куда же она делась? – заинтересовался император.

– Вернулась на родину в Тулузу и теперь, должно быть, в святой обители.

Мануил покачал головой.

– Запала он тебе в душу, раз ты до сих пор о ней помнишь.

– Запала, – подтвердил Борис.

– А ты не хочешь что-либо о ней узнать? В Антиохии могут быть люди с ее родины.

– А ведь верно, – встрепенулся Борис.

– А если их нет в Антиохии, то они найдутся в Иерусалиме, – добавил император.

– Как в Иерусалиме? – озадачился Борис. – Мне же вроде надо ехать в Антиохию. Или я прослушал что-то?

– Нет, не прослушал. Я об Иерусалиме еще не говорил, но хочу, чтобы ты и там побывал. Поклонишься Гробу Господню, посетишь святыни Христовы.

– Спасибо, конечно, за заботу о моем благочестии, – только и нашел, что сказать Борис.

Мануил хмыкнул:

– Кому, как не василевсу, заботиться о чьем-то благочестии? Посети место земной жизни Христа, помолись там за всех нас, а если останется время, пообщайся с тамошними латинянами: узнай, чем они живут. Только будь для них обычным паломником, а не моим человеком. В беседах с латинянами ты упирай на свое рыцарство, вспоминай о походе с королем Людовиком, хвали франков, а греков ругай, намекай на то, что меня не особо жалуешь, а лишь терпишь по необходимости.

– В общем, я должен вызвать у иерусалимских франков доверие, – заключил Борис.

Император кивнул.

– Да, старайся всеми способами добиться от них откровенности.

– Постараюсь, – пообещал Борис.

Они проговорили еще около часа, обсуждая все детали пребывания Бориса в Антиохии и Иерусалимском королевстве.

– Кого ты возьмешь с собой из своих слуг? – спросил Мануил.

– Лупо.

Император удовлетворенно кивнул.

– Он франк, и это хорошо. Возьми еще своего искусного флейтиста.

– Зачем? – удивился Борис.

– Музыка расслабляет. Чувствительный человек может так от нее растрогаться, что сболтнет лишнее.

– Ладно, возьму Фотия, – согласился Борис.

– С вами отправятся три дорифора – для охраны и на тот случай, если понадобиться послать мне весточку.

– Я, конечно же, ничего против них не имею, – отозвался Борис.– Но они – греки, а франки греков не жалуют…

Мануил прервал его:

– Я велю дорифорам к тебе не приближаться, чтобы франки обращали на них как можно меньше внимания.

– Это мудро, – вставил Борис.

– Возвращаться в Константинополь не спеши, – продолжал наставлять император. – Можешь даже на войну сходить вместе с латинянами, только постарайся остаться живым.

– Постараюсь, а там как Господу будет угодно.

Император объяснил Борису, на каком судне тот поплывет в Антиохию, после чего они расстались.

Встретив в саду Лупо, Борис сообщил ему:

– Мы завтра отплываем в Антиохию.

– Чтобы поздравить мессира де Шатильона с удачным браком?

– Да.

– Жаль, что я уже дурак и не могу оказать красавчику Рено почести, которых он достоин.

– Не вздумай злить его, – велел Борис.

Лупо вздохнул с сожалением:

– Если моему господину угодно, я готов даже петь де Шатильону дифирамбы, как мне это не противно.

– Ты лучше молчи при нем.

– Буду нем как рыба, – пообещал Лупо.

– После Антиохии мы посетим Иерусалим, – сообщил Борис.

– Хвала Всевышнему! – обрадовался Лупо.

Борис покачал головой.

– Твое благочестие, конечно, похвально, но только мне почему-то кажется, что ты радуешься отнюдь не возможности поклониться Гробу Господа нашего Иисуса.

– А чему же еще? – спросил Лупо с наивным видом.

– Тому, что мы надолго покидаем Константинополь. По слухам, ты залез в постель к одной красивой вдовушке, а некий стратиот2929
  Стратиот – земледелец, владеющий землей на условиях несения военной службы.


[Закрыть] обещал тебя за это в Босфоре утопить.

Лупо ухмыльнулся:

– Если бы обманутые любовники здешних вдов исполняли свои угрозы, меня уже давно не было бы в живых.

– Фотий тоже едет с нами, – добавил Борис.

– Это хорошо, – отозвался Лупо. – А то паренек совсем закис.

Возле дома они услышали из оливковой рощи тоскливую мелодию ткуда-тодая, они шли по садуфлейты.

– А вот и Фотий, – сказал Борис.

– Страдает бедняга, – пожалел музыканта Лупо.

– Позови его.

Лупо сбегал за флейтистом. Когда они вдвоем вышли из рощи, Борис сразу обратил внимание на то, что Фотий возбужден. Очевидно, Лупо уже успел рассказать приятелю о предстоящей поездке.

– Значит, мы побываем у Гроба Господня? – радовался музыкант. – Вот счастье-то мне привалило!

Борис обратился к обоим слугам:

– С нами будут еще люди василевса, но за них я не отвечаю. От вас же обоих я жду полного послушания. Ты, Лупошка, зови меня опять «мессиром Конрадом».

– Как угодно мессиру, – отозвался Лупо с поклоном.

– А ты, Фотий, возьми с собой свою дуду.

– Она всюду со мной, – сказал музыкант.

– Собирайтесь в путь, – велел им Борис.

Глава 10
Настасья Чагрова

Бажен и Белослава обрадовались переезду к ним невестки и племянников. Агнесса сразу почувствовала заботу людей, в доме которых она оказалась, и полюбила их еще больше, чем прежде.

В Перемышле она, как и в Галиче, мало где бывала, но, несмотря на это, у нее появилась подруга – молодая жена боярского сына Константина Яновича, Веруша. Эта статная голубоглазая молодица была старшей дочерью галицкого боярина Никиты Чагрича. Любознательная и говорливая она часами болтала с Агнессой, а когда ей хотелось отдохнуть от беседы, начинала напевать веселые и грустные песни.

Весной Веруша родила сына-первенца. Крестили младенца в храме Иоанна Крестителя, и по такому торжественному случаю из Галича прибыли родственники Веруши – отец, мать, брат Иван и младшая сестра Настасья. Крестным отцом или, как говорили на Руси, восприемником был Бажен Радкович. Агнессу тоже пригласили и на крестины, и на пир в честь этого важного события.

Обряд крещения прошел обычным порядком, но как только мирно посапывающего младенца понесли к выходу из храма, случилось небольшое и на первый взгляд малозначительное, происшествие – одновременно погасли свечи у образов Иоанна Крестителя и Николы Угодника, а на кануне огонь, напротив, заполыхал.

– Ох, недобрый знак! – прошептала молодая мать.

Агнесса попыталась успокоить подругу:

– Просто сквозняком потянуло.

Веруша с сомнением покачала головой.

– Дай, Бог, чтобы так оно и было. Токмо мнится мне, что Господь беду нам пророчит, и случится несчастье из-за сестры моей, Настасьи, будь она неладна. И зачем родители взяли ее на крестины?

Агнесса молча пожала плечами. Она уже успела заметить, что добросердечная Веруша лишь к одному человеку относится с неприязнью, и этим человеком была ее родная сестра. Впрочем, юная Настасья многих раздражала. В свои тринадцать лет она уже стала редкостной красавицей, причем осознавала это и гордилась своей красотой. Галичане поговаривали, что у младшей дочери Никиты Чагрича дурное око, а некоторые люди, если поблизости не было никого из Чагровых, называли Настасью ведуньей.

«И за что на нее все так ополчились», – подумала Агнесса, бросив взгляд на стоящую рядом с матерью отроковицу.

Настасья тут же подняла свои огромные черные глаза, и высокомерная усмешка тронула уголки ее губ.

«Пресвятая Богородица! – удивилась Агнесса. – Как же я прежде не замечала, что Настасья очень похожа на королеву Алиенору!»

На пиру, устроенном свекром Веруши, Яном Угримовичем, за здравие новокрещенного младенца было выпито так много вина, что для Бажена вечернее празднество обернулось утренним недомоганием. Бледный как полотно боярин лежал в своей опочивальне и жалобно постанывал, а его жена ухаживала за мужем, меняя ему мокрые тряпицы на лбу и давая отвары из трав.

– Вот несчастье, – ворчала Белослава. – Не надобно было тебе много пить.

– Не хотелось обидеть хозяев, – оправдывался Бажен.

Чтобы дети не беспокоили шумными играми своего хворающего дядю, Агнесса отправила их с мамками гулять во двор, а сама рукодельничала в светлице. Боянка, как обычно, находилась рядом со своей госпожой. Вместе они трудились над покрывалом, вышивая искусные узоры серебряными и алыми нитями по небесно голубому полю, а в углу дударь Лепко наигрывал на дудке заунывную мелодию.

Поморщившись, Боянка пробурчала:

– Почто Лепко тоску на нас нагоняет?

Агнесса улыбнулась.

– Ты разве не знаешь, что он страдает по дочке кузнеца Мамона.

– Лепко почитай каждую седмицу по ком-нибудь страдает. Что же и нам страдать вместе с ним?

– Сыграй-ка что-нибудь повеселее, – велела боярыня дударю.

Но едва дудка успела издать пару бодрых звуков, как отворилась дверь и в светлицу вошла Найдена.

– К тебе боярыня явилась Настасья Чагрова, – сообщила она с таким видом, будто пришел самый заклятый враг ее госпожи.

– Настасья? Одна? – удивилась Агнесса.

– С ней мамка да девка, – буркнула Найдена.

– Вот принес бес, прости Господи, но иначе не скажешь – проворчала Боянка.

Немного погодя в светлицу величаво вплыла Настасья. Выглядела она несколько старше своих лет. Ее движения уже утратили отроческую порывистость, а тело, хотя еще до конца не сформировалось, но уже обрело приятную округлость. Лицом дочь боярина Чагрича не походила ни на кого из своих близких родственников: Чагровы все были светловолосые, голубоглазые и курносые, Настасью же Господь одарил густыми волосами цвета вороньего крыла, огромными черными глазами под разлетающимися черными бровями и прямым с высокой переносицей носом. Единственным изъяном на лице боярышни были слишком тонкие губы, но они не портили ее внешности. Нарядилась Настасья в яркий бирюзовый навершник, ее голову украшал золотой обруч с жемчужными колтами, а на шею она повесила много бус из разноцветного стекла.

Поклонившись, гостья пропела медовым голосом:

– Мое почтение боярыне Агнии Вильямовне!

– Рада тебя видеть, Настасьюшка! – отозвалась Агнесса. – Садись!

Боярышня опустилась на лавку и промолвила:

– А я нынче вдруг подумала: чего же мы с боярыней Радковой почитай не общаемся. Чай, не чужие, а родичи мужа ее покойного, хоть и дальние.

– Как так не общаемся? – удивилась Агнесса. – При жизни моего боярина, упокой его Господи, мы наведывались к вам всякий раз, когда бывали в Галиче. А нынче я с твоей сестрой частенько вижусь.

При упоминании о сестре Настасья на мгновенье нахмурилась, но тут же поспешила улыбнуться, однако улыбка получилась слащавой и неестественной. Агнесса почувствовала неприязнь к этой лживой красавице.

«Она совсем не похожа на сестру. Веруша проста, как холстина, никогда не держит камня за пазухой, а Настасья темна, как ночь, и непонятно, чего от нее ждать».

Гостья, между тем, обратила внимание на покрывало и принялась его расхваливать.

– А я ширинку3030
  Ширинка – полотенце.


[Закрыть] вышила и хочу тебе подарить – добавила она. – Жаль узоры у меня получились не такие, как у тебя, искусные.

Настасья вынула из рукава вышитую разноцветными нитями ширинку и с поклоном протянула ее Агнессе.

– Спасибо тебе, Настасьюшка, – откликнулась боярыня. – По мне так твой узор ничуть не хуже моего. Добрая ты рукодельница.

Настасья тут же защебетала о всяких пустяках, но внезапно прервалась на полуслове и спросила:

– А ты долго собираешься жить в Перемышле?

– Не знаю, – удивленно ответила Агнесса. – Меня вроде родичи не гонят.

– В Галиче слух появился, будто бы ты желаешь воротиться в Радимычи, поближе к могилке мужа.

– Ворочусь когда-нибудь, – растерянно сказала Агнесса, не понимавшая, куда клонит гостья.

Немного помолчав, Настасья огорошила свою собеседницу новым вопросом:

– А почто бы тебе не воротиться на свою родину?

– Как же я доберусь до Тулузы? – растерялась Агнесса. – Туда путь не близкий.

Настасья поднялась с лавки.

– Пойду я, пожалуй. Доброго здравия тебе боярыня, деткам твоим и прочим родичам.

Агнесса не стала ее удерживать:

– Ступай, Настасьюшка. Поклон родителям твоим, сестрице Веруше, ее мужу и свекру.

Боярышня вышла, и как только ее шаги заглохли за дверью, Боянка прошипела:

– Вот змеюка!

– Зачем она приходила? – задумчиво промолвила Агнесса.

– Да уж, не с добром, – уверенно высказалась Боянка и добавила умоляюще: – Ты, Агния Вильямовна, не вздумай оставить себе Настасьин подарок. Лучше отдай ширинку мне, а я найду, куда ее деть.

– Забирай, – разрешила Агнесса.

Пора было обедать. Бажен уже успел настолько оклематься, что сел за стол, но ел мало, а в основном пил холодный яблочный взвар. Белослава поглядывала на мужа и укоризненно качала головой.

После трапезы все остались в большой горнице. Бажен возил поочередно Агашу и Илюшу на своих могучих плечах, а дети весело смеялись. Женщины с умилением, наблюдая за возней боярина с племянниками.

– Боярин-то мой сам, как дите, – заметила Белослава, когда Бажен, принялся с Илюшей на плечах, изображать резвого коня.

Агнесса улыбнулась.

Тут к ней подошла Боянка и тихо сказала:

– К тебе пожаловала боярыня Вера Никитична.

Взволнованная Веруша ожидала подругу в светлице.

– У вас что-то случилось? – спросила Агнесса, поцеловавшись с подругой.

– Настасья вдруг занемогла, – сообщила Веруша.

Стоящая у порога Боянка злорадно ухмыльнулась.

– А ты куда, Боянка, дела Настасьину ширинку, – осведомилась Агнесса.

– Сожгла, – призналась служанка.

– Вот оно что! – встрепенулась Веруша. – Получается, Агнюшка, что моя сестрица поднесла тебе дар со злым умыслом. Она, видать, ведовские заклятия над ним прочла, чтобы порчу на тебя наслать, а когда Боянка сожгла ширинку, зло к Настасье и воротилось.

– За что же Настасья решила меня извести? – удивилась Агнесса.

– Из-за князя Ярослава Владимирковича. Настасья по нему с малых лет сохнет, да и он на нее уже начал поглядывать. А слух прошел, что князь на тебя зарится.

Агнесса покраснела.

– Болтают люди зря.

– Так-таки и зря? – протянула Веруша с сомнением. – Ты же сама мне как-то обмолвилась, что из Галича тебя княгиня Ольга Юрьевна выжила. А с чего ей тебя выживать, коли не из ревности?

Агнесса смутилась еще больше.

– Признаться, князь Ярослав оказывал мне внимание, хоть я ему и не давала повода.

– Он вскорости будет в Перемышле, – сообщила Веруша.

Агнесса призадумалась. Вполне возможно, что Ярослав попытается с ней встретиться. Конечно, Бажен не даст вдову брата в обиду, но она не хотела, чтобы деверь поссорился из-за нее с галицким князем. Значит, ей было лучше покинуть Перемышль. Любиму Радковичу, кроме Радимычей принадлежало еще село Недашево, располагавшееся рядом с Галичем: то есть, близко и к князю Ярославу, и к его ревнивой жене. А в Радимичах жить было опасно, и потому что туда могли нагрянуть разбойники, и потому что неподалеку находились нынешние владения рыцаря из Эдессы.

Как только Агнесса подумала о Бруно, в ней проснулась гордость де Тюреннов:

«Мне стыдно бояться ничтожества, называющегося лишь по недоразумению рыцарем! Я уеду в Радимычи и все сделаю для защиты себя и того места, где мы с Любимом были счастливы! Дети останутся здесь, но мое расставание с ними не будет долгим».

Она сообщила о своем решении подруге.

– Что поделаешь? – печально вздохнула та. – Жаль мне с тобой расставаться, но и за тебя страшно. Как бы моя сестрица опять чего-нибудь не сотворила. Худо, что батюшка и братья на ее стороне: им, вишь ли, охота быть первыми при князе. Я и матушка против того, чтобы Настаська стала княжеской полюбовницей, но нас разве послушают. А ты, Агнюшка, отправляйся в Радимычи, от греха подальше. Храни тебя Боже!

– И тебе, Веруша, спаси Христе!

Они обнялись и от души расцеловались, затем Веруша ушла, вытирая набегающие слезы. Агнесса вернулась в большую горницу, где все было по-прежнему: Бажен возился с племянниками, а Белослава с улыбкой наблюдала за ними. При виде озабоченной невестки боярин сразу догадался, что случилась какая-то неприятность. Он погладил по головке Агашу, ласково потрепал Илюшу и подошел к их матери.

– Что стряслось, сестрица?

Агнесса велела Боянке увести детей.

– Никак невестка Яна Угримовича худую весть принесла? – испугалась Белослава.

Агнесса пересказала свой разговор с Верушей.

– Да, неужто из-за паршивой девки Настаськи ты, Агнюшка, покинешь нас? – воскликнула Белослава. – Зряшное ты дело затеяла! Настасья вскорости воротится в Галич, отколь ничем не сумеет тебе навредить!

Агнесса с сомнением покачала головой.

– А как же князь Ярослав?

– Скажись хворой, покуда он будет здесь, – предложила Белослава. – Может, Бог милует…

– А может и нет, – сердито прервал Бажен жену. – Ярослав Владимиркович упрямством в батюшку своего покойного пошел. Нет, пущай сестрица Агния схорониться от князя в Радимычах, а за детишками мы покуда приглядим. Чай, село не за тридевять земель – можно туда наведываться.

Белослава так расстроилась, что готова была расплакаться.

– Прав ты, Баженушка, как есть прав. Прости меня, дуру!

– Вы токмо не забывайте навещать меня, – попросила Агнесса. – А то я помру с тоски по детям и по вам.

– Мы не дадим тебе помереть, – пообещал ей Бажен.