Текст книги "Путь к своему королевству"

Сильный удар по лицу привел ее, наконец, в себя, и тут же она закашлялась, оттого что в опочивальне висел густой едкий дым. В почти непроницаемом мраке с трудом можно было разглядеть стоящего рядом с постелью человека.

– Спасаться надобно, боярыня! – воскликнул этот человек голосом Боянки. – Иначе сгорим!

– Где Веруша? – хрипло спросила Агнесса.

– Да, здесь она! Лежит в беспамятстве!

Приводить Верушу в сознание времени не было. Подхватив ее бесчувственное тело, Агнесса и Боянка стали выбираться из горящих покоев.

В сенях дыма было еще больше, чем в опочивальне. Воняло гарью, слышался треск, было невыносимо жарко. Когда женщины оказались у лестницы, пламя уже подобралось к ступенькам. Боянка и Агнесса потащили Верушу вниз. С каждым шагом дыхание перехватывало все больше и больше. От разбегающегося внизу огня тянуло невыносимым жаром. Агнесса с трудом держалась на ногах, но желание спасти любимую подругу придавало ей силы.

Неожиданно между языками пламени появились двое мужчин, и один из них, широкоплечий крепыш, схватил Верушу. Едва Агнесса отпустила подругу, как у нее перед глазами все поплыло,

– Боярыня! – взвизгнула Боянка.

Агнесса непременно упала бы, не подхвати ее второй мужчина. Она тут же лишилась чувств и пришла в себя лишь тогда, когда стало легче дышать. Молодая женщина судорожно глотнула свежий воздух, отчего у нее в ушах зашумело. Сквозь меркнущее сознание Агнесса услышала крики родичей Веруши.

– Да прикройте же вы их, прикройте! – вопил Ромодан. – Они же в одних рубахах лежат!

Томила вторила мужу:

– Сраму-то, сраму не оберешься!

«О чем они?» – успела удивиться Агнесса и вновь потеряла сознание.

Глава 18
Король Балдуин III

Аскалон принадлежал египетским халифам и был отличным плацдармом для постоянных нападений на Иерусалимское королевство. Дабы покончить с этим, король Фульк начал в свое время окружать мощную египетскую крепость своими укреплениями. Балдуин продолжил дело отца и построил еще несколько защитных бастионов, а когда их цепь стала для магометан непреодолимым препятствием, решил взять Аскалон.

Осада началась зимой. Под стенами крепости собрались воины всего христианского Востока и рыцари, прибывшие с разных концов Европы. А на море корабли Жерара Сидонского не давали подойти к Аскалону мощному египетскому флоту. Казалось бы, засевшим за толстыми стенами магометанам ничего другого не оставалось, как сдаться, но они продолжали сопротивление, в результате чего эта война затянулась на полгода.

Борис застал у Аскалона довольно унылую обстановку. Люди были сильно измучены палящей жарой и нехваткой пресной воды. Осажденные не давали покоя осаждающим: днем стрелами, а по ночам еще и постоянными вылазками. По лагерю ходили тревожные слухи о некой помощи, которую защитники крепости ждут от своих единоверцев.

Де Трамбле взял Борис в отряд тамплиеров. Рыцари ордена почти не разговаривали с появившимся в их рядах чужаком, что отнюдь не было выражением их презрения, поскольку и между собой они общались чаще знаками, чем словами. Болтливый Лупо очень страдал от царящего вокруг него безмолвия.

– Я скоро с лошадьми и мулами начну беседовать, а то и сам с собой, – жаловался он. – Тамплиеры молчат, как камни. Даже де Винь, словно воды в рот набрал, хотя прежде трещал сорокой.

Действительно, прибывший к Аскалону чуть позже Бориса де Винь хранил, подобно остальным рыцарям своего ордена, почти полное молчание. Он обменялся с «мессиром Конрадом» всего несколькими словами и вообще вел себя так, будто они не были знакомы.

Так как основные события происходили по ночам, когда защитники крепости обстреливали христиан при свете от висящих на башнях фонарей или делали смелые вылазки, то с рассветом рыцари и ратники обычно ложились спать. Из-за изнуряющей жары днем мало кто чем-либо занимался, разве что тамплиеры не позволяли себе бездельничать.

Не будучи членами ордена, Борис и князь Сандомирский имели право на некоторые послабления и в свободное от боев время могли быть предоставленными сами себе. Генриха такие привилегии смущали, а вот Борис ими пользовался без всякого стеснения. Однажды для осаждающих ночь выдалась особенно беспокойной: из крепости была совершена дерзкая вылазка, во время которой магометане попытались поджечь неприятельский лагерь. Вместе с тамплиерами Борис отражал нападение, гасил огонь, а утром он сразу же залез в свой шатер и мгновенно забылся сном. Пробуждение его наступило во второй половине дня, когда воздух так раскалился, что казался густой и горячей массой.

«Пойду, окунусь разок в море», – решил Борис.

Выбравшись из шатра, он увидел спящего под самодельным навесом из копий и щитов Лупо и бодрствующих возле одного из валунов дорифоров. Тамплиеры, как обычно, ухаживали за лошадьми или приводили в порядок оружие. Стены Аскалона казались безлюдными, но эта видимость была обманчивой, ибо защитники крепости никуда не делись, а только затаились.

– Лупошка! – позвал Борис.

Лупо вскочил.

– Мессир Конрад!

Дорифоры тоже поднялись.

– Оставайтесь здесь, – сказал Борис грекам. – А ты, – обратился он к Лупо, – проводи меня до моря. Хочу искупаться.

Однако едва успел Борис сделать шаг в сторону побережья, как из-за камней вышел король Балдуин. Он выглядел утомленным: его глаза покраснели, лицо осунулось, поступь была тяжелой.

– Может ли мессир Конрад поговорить со мной? – обратился король к Борису.

Тот отвесил почтительный поклон.

– Я весь к услугам короля.

Балдуин устало опустился на лежащий рядом с тропинкой булыжник и кивком указал на другой такой же камень. Борис сел.

– Затянулась осада, – начал король. – Никак не желают сарацины сдаться, хотя положение их безнадежное. Когда враг так отчаянно сопротивляется, начинаешь поневоле сомневаться в своей победе, если даже она, по всем приметам, неизбежна.

– Наши дела не так уж и плохи, – принялся успокаивать его Борис. – Магометане воюют уже на последнем издыхании, оттого и стараются нанести нам напоследок побольше урона. Но надолго их не хватит.

Король кивнул.

– Моя матушка того же мнения. Я ведь только вчера вернулся из монастыря святого Лазаря, от королевы Мелисенды. Так вот она, будучи далеко отсюда, предрекла, что сарацины сдадут нам Аскалон в день Успения Пресвятой Богородицы или, в крайнем случае, несколькими днями позже.

Борис знал о сложных отношениях Балдуина III с его матерью, вдовствующей королевой Мелисендой. Старшая дочь Балдуина II была весьма властолюбивой особой (как, впрочем, и две ее сестры, покойная антиохийская княгиня Алиса и здравствующая триполийская графиня Годерна). После гибели мужа она взяла бразды правления в свои руки и не желала их отпускать даже тогда, когда ее старший сын достиг совершеннолетия. Балдуину даже пришлось повоевать с матерью, но к счастью для королевства, эта война была недолгой, потому что иерусалимская знать дружно поддержала молодого короля. Обиженная вдовствующая королева удалилась в женский монастырь святого Лазаря, где аббатисой была ее младшая сестра Жаветта. Что касается короля, то он, как достойный сын, не желал продолжать свою ссору с матерью, а, напротив, изо всех сил старался с ней помириться. Балдуин даже был согласен отдать матери в управление Иудею и Самарию, но с условием, что она не будет там предпринимать каких-либо серьезных действий без совета с ним. Мелисенда обладала достаточным умом, чтобы не отказаться от предложения сына, но, желая сохранить лицо, она решила некоторое время на него подуться и поэтому не спешила покидать монастырь святого Лазаря.

– Большой мудростью наградил Бог королеву, – заметил Борис.

– Наградил, – согласился Балдуин. – Матушка обладает редким для ее пола умом. Она очень умело управляла королевством после смерти моего отца, короля Фулька, упокой его Господи, да и теперь ее советы для меня весьма ценны. Вряд ли у нас когда-нибудь будет столь достойная королева, как моя мать, что, впрочем, не является препятствием для моей женитьбы.

– Конечно же, не является, – недоуменно пробормотал Борис.

– Об этом у нас с матушкой тоже был разговор, – продолжил король. – Мы сошлись во мнении, что мне следует просить себе в жены одну из родственниц константинопольского императора.

– Что же, у Мануила много племянниц. Я думаю, он не откажется отдать одну из них за короля Святой земли.

– А каковы они из себя – юные родственницы императора? – полюбопытствовал Балдуин.

– Они все хороши собой, но умом не блещут, – правдиво высказался Борис и добавил про себя:

«Все глупы, как курицы».

– Не блещут, так не блещут, – нисколько не огорчился король. – Оно и к лучшему. Мне хватит возле себя и одной мудрой женщины – моей матушки, да продлит Господь ее дни.

– Да, уж! – усмехнулся Борис. – Две умные женщины в одном семействе, пусть даже королевском – это слишком. Мужчинам тогда совсем жизни не станет.

– И мне так кажется, – согласился с ним король и, немного помолчав, добавил: – Не окажет ли мессир Конрад мне услугу – не сообщит ли он императору Мануилу о моем намерении жениться на его родственнице?

– Сочту за честь быть полезным королю Святой земли, – откликнулся Борис.

– Я весьма признателен высокородному мессиру рыцарю за доброе ко мне отношение. Не буду больше мучить его разговорами.

Попрощавшись со своим собеседником, король направился по тропинке к своей ставке.

– Этот король вызывает у меня глубокое почтение – сказал Лупо, приблизившись к своему господину.

– Какая честь для него! – заметил с сарказмом Борис. – Тебе трудно угодить.

– Да, трудно, – согласился Лупо без какого-либо смущения. – Я считаю, что, если Бог дал кому-то власть, этот человек должен соответствовать своему предназначению.

«Лупошка прав, – подумал Борис. – А мне, должно быть, не зря Господь не дал власти. Ведь не истина, что я был бы лучшим, чем брат мой, Стефан, царствие ему небесное, королем».

Но делиться своими сомнениями с Лупо он не стал, а, тяжело вздохнув, зашагал к морю.

Глава 19
После пожара

Агнесса очнулась в мягкой постели. Рядом дремала, сидя на лавке, Боянка, а из распахнутого окна лились солнечные лучи, освещающие образ Богородицы в отделанном драгоценными каменьями окладе, большой металлический сундук и серебряный ковш на нем; пахло травой, листьями и яблоками.

Агнесса слабым голосом позвала служанку.

– Пришла в себя боярыня! – встрепенулась Боянка.

– Дай мне испить водицы.

Боянка торопливо схватила ковш и поднесла его хозяйке. Напившись, Агнесса спросила:

– Где мы?

– В хоромах дорогобужского князя Владимира Мстиславовича, – ответила Боянка.

– Как мы сюда попали?

– Пожар запрошлой ночью случился… – начала служанка.

Боярыня ее прервала:

– Сам-то пожар я помню, а более ничего. Как загорелось?

– А кто же его знает? Я проснулась от шума и сразу к вам бросилась. А Радушка, девка Веры Никитичны, со страху куда-то забилась да и сгорела бесталанная. И с нами то же самое случилось бы, кабы не князь Иван Ростиславович.

– Иван Ростиславович? – удивилась Агнесса.

– Ну, да! Он и князь Владимир Мстиславович были неподалеку от нас, когда гореть начало. Они почитай первыми и явились на пожар.

– А наши люди?

– Они примчались, когда от двора Ромодана Лексича одни головешки остались.

Неудивительно, что челядь Агнессы и Веруши поздно прибыла на пожар. Прижимистый Ромодан, плачась на нужду, дозволил племяннице и ее подруге оставить при себе только женскую прислугу, а мужчины ночевали и кормились на постоялом дворе, на другом конце города.

– И что князь Иван Ростиславович? – спросила Агнесса.

– Он, как услыхал о том, что в покоях остались племянница хозяина и ее подруга, сразу же кинулся вместе со своим гридем Волхом спасать вас обеих. Вот токмо Вере Никитичне помощь уже была ни к чему: задохнулась она, бедная, – на последних словах Боянка всхлипнула.

Агнесса тоже заплакала.

– Ее ведь похоронить надобно, – произнесла она, давясь слезами.

– Уже похоронили. Чернец Пантелеймон из Лавры приковылял поутру на пепелище и сказал, что еще днесь беду чуял, токмо не сказал о том, страшась вмешаться в промысел Божий. Сей старец и взял на себя заботу о похоронах, князья тоже внесли свою лепту. Так что предали земле Веру Никитичну, упокой Господи ее душу, пущай без боярских почестей, зато по-христиански.

Тут Агнесса вспомнила о том, что так и не услышала ответа на заданный ранее вопрос: как же они оказались в палатах князя Владимира Мстиславовича?

А Боянка тем временем продолжала рассказывать о той ночи, когда случился пожар:

– Едва мы успели выскочить, как стены начали рушиться. Слава Христе, ветра почитай не было, и сгорели токмо три двора. А тебя князь Владимир велел в свои хоромы отнести.

– С чего бы ему обо мне заботиться? – удивилась Агнесса.

– Его Иван Ростиславович попросил, – ответила Боянка и, оглянувшись на дверь, добавила шепотом: – Мнится мне, что изгнанный звенигородский князь обязан чем-то нашему покойному боярину, Любиму Радковичу.

– Но мне мой муж никогда не говорил об обязательствах Ивана Ростиславовича, – возразила Агнесса.

– Мужья не все женам говорят, – заметила служанка.

– Пожалуй, ты права, – согласилась с ней боярыня.

Вздохнув, Боянка пробормотала:

– Как же мы теперь в Галич воротимся?

Вопрос был весьма злободневный, ибо все средства Агнессы, а также их с Верушей повозки и кони сгорели вместе с двором Ромодана.

– С Божьей помощью как-нибудь воротимся, – только и нашла что сказать Агнесса.

Весь день Боянка почти безотлучно находилась возле своей госпожи. Иногда в опочивальне появлялись сенные девки, приносившие Агнессе еду и передавшие ей от княгини кое-какую одежду. Ближе к вечеру пришла бабка-знахарка и, пошептав молитвы над лежащей в постели боярыней, уверенно заявила:

– До ночи хворь из тебя почитай вся выйдет, а через три дня ты о ней забудешь.

Вечером у Агнессы уже не было ни слабости, ни тошноты, ни головокружения, а утром гостья пожелала засвидетельствовать свое почтение хозяевам. Однако ей не удалось встретиться с князем и княгиней потому, что те сразу же после утренней трапезы отправились в гости к матери Владимира, Любаве Дмитриевне. Предоставленная сама себе Агнесса отослала Боянку в ближайший храм – помолиться за упокой души Веруши – и вышла погулять в сад. День был жаркий и безветренный. По нежно-голубому небу медленно плыло одно-единственное облако, похожее на рассыпающийся ком снега. Стояла тишина, прерываемая порой щебетанием птиц да доносящимися издали голосами.

Побродив по саду, Агнесса села на лавочку между раскидистыми яблонями. И тут из-за малинника к ней вышел князь Владимир, чье появление стало для молодой женщины столь неожиданным, что она, растерявшись, не отвесила поклон, а по, казалось бы, уже давно забытой привычке, присела в реверансе. Князь окинул смущенную боярыню пристальным взглядом. Он проявлял интерес к любой женщине, если та не была старой или уродливой, но притом имел особое пристрастие к румяным красавицам, у которых были заметны все их округлости. Агнесса показалась Владимиру чересчур уж худой и бледной, а такие изыски в ее облике, как огромные карие глаза и утонченные черты лица, его мало занимали.

– Прошу прощения, князь, – смущенно промолвила Агнесса. – Я тут гуляю, не испросив дозволения у хозяев…

Владимир перебил ее:

– Гуляй, где хочешь, без всякого дозволения. Ты ведь моя гостья.

– Спасибо, князь.

– Не за что.

– Есть за что, – возразила Агнесса. – Я ведь опосля гибели любимой подруги, упокой ее Господи, одна-одинешенька осталась в Киеве, и кабы не твоя доброта…

Князь вновь прервал ее:

– Ты, как я слыхал, одна-одинешенька не токмо в Киеве, но и в Галиче. Вдовствуешь?

– Вдовствую, – подтвердила Агнесса.

– Поди, трудно тебе приходится? Иван Ростиславович говорил, что родом ты издалече.

– Да, – подтвердила молодая женщина. – Я из Тулузы, что в королевстве франков.

– Ух, ты! – поразился князь. – А к нам-то ты как попала?

У Агнессы не было никакого желания рассказывать ему все в подробностях, и она коротко пояснила:

– Меня и галицкого боярина Любима Радковича Господь сподобил в одно время прибыть на Святую землю, там-то мы и встретились.

Князь посмотрел на свою собеседницу уже другими глазами. Женщина, которую привезли из таких дальних земель, не может не быть достойной внимания.

«Грудь у нее ничего, а лик еще лучше», – отметил Владимир.

– И как там люди живут? – спросил он.

Не успела Агнесса ответить ему, как издали послышались раскаты грома.

– Кажись, гроза будет, – заметила молодая женщина.

– А ты боишься грозы?

– Страсть, как боюсь, – солгала Агнесса.

На самом деле она не испытывала особого страха перед грозой, как и перед всем остальным тем, что исходило от Бога, а боялась по-настоящему только человеческих деяний. Покривила же душой Агнесса, потому что ей не понравилось, как на нее стал смотреть дорогобужский князь.

– Ну, ступай в покои, – сказал он, окинув собеседницу таким взглядом, что у нее порозовели щеки.

На следующий день хозяева позвали гостью на утреннюю трапезу. Агнесса почти ничего не ела из-за того, что ее по-прежнему смущал князь Владимир своим назойливым вниманием.

«Господи Иисусе! Не довольно ли с меня и князя Ярослава?» Лукия

После трапезы Владимир уехал куда-то по своим делам, а княгиня позвала гостью к себе в покои. Жена дорогобужского князя, Марья Стефановна, была хороша собой, весьма недалека умом и очень болтлива. За три года пребывания на Руси она так и не научилась более ли менее сносно говорить по-русски, отчего Агнессе приходилось прилагать немало усилий, чтобы ее понять. От льющегося из уст княгини потока слов у гостьи к исходу второго часа начала кружиться голова. В обморок Агнесса не успела упасть лишь благодаря появлению обеспокоенной мамки, сообщившей о нездоровье маленького княжича. Княгиня поспешила к сыну, а гостья ушла в отведенный для нее покой, чтобы там отдохнуть. Однако, едва Агнесса успела прилечь, как вошла Боянка.

– К тебе, боярыня, наши люди явились.

Поспел, Жердей и Лепко ждали свою госпожу у ворот. Вид у всех троих был озабоченный и потрепанный.

– Худы наши дела, боярыня, – сказал Поспел. – Совсем мы обнищали.

– На что же вы живете? – спросила Агнесса.

– На подаяние, – ответил Жердей. – Лепко на торгу дудит – тем и живем. а Хватает токмо на еду, а за постой платить нечем.

– Ночуем, где придется, – вставил Лепко.

– А уж помыться в бане и не чаем, – буркнул Поспел.

– Люди Веры Никитичны с вами? – поинтересовалась Агнесса.

– А куда им деваться, – отозвался Жердей.

Поспел предложил:

– Может, нам, боярыня, двинуться в Галич, вместо того, чтоб здесь мыкаться. Где пешком, где подвезут – там, глядишь и окажемся на месте, а потом воротимся за тобой в Киев.

– Нет, нет! – запротестовала Агнесса. – Этак вы до Галича год будете добираться. Не могу же я так долго гостить у князя Владимира. Лучше я с вами пойду пешком.

– Твоя воля, боярыня.

Появилась уходившая куда-то Боянка. Шумно пыхтя, она тащила увесистый мешок.

– Что ты несешь, Боянка? – осведомилась боярыня.

– Тут кое-что из снеди.

– Ты взяла еду без спросу? – воскликнула Агнесса, оглянувшись в испуге на снующую по двору княжескую челядь.

Боянка оскорбилась:

– Когда я чего-либо взяла без спросу? Все дали от щедрот своих княжьи слуги, дай им Бог здравия.

– А-а-а! – успокоилась Агнесса.

Она простилась с челядинцами и направилась к княжеским хоромам, но, заметив в приоткрытом окне княгиню, свернула в сад.

«Не приведи Господь она опять позовет меня к себе и совсем уморит своей болтовней».

На одной из тропинок Агнесса неожиданно для себя встретилась с Иваном Ростиславовичем.

– Доброго здравия боярыне Агнии Вильямовне! – поприветствовал он ее с поклоном.

Агнесса тоже поклонилась.

– И тебе доброго здравия, князь. Спасибо тебе за то, что ты спас меня от верной гибели.

– Я гляжу, ты ожила, а была совсем плоха.

Она горестно вздохнула:

– Я-то ожила, а вот подруга моя единственная…

– Ныне ее светлая душа на небесах, – сочувственно произнес князь-изгой, перекрестившись. – Я вчера в храме Божьем свечки поставил за ее упокой и твое здравие.

– Да возблагодарит тебя Господь, князь за твою доброту.

– Как собираешься ворочаться в Галич? – спросил Иван Ростиславович.

– Не знаю, – честно призналась Агнесса.

Ее собеседник озабоченно наморщил лоб.

– А не попросить ли тебе у Владимира пару возков? Чай, он не обеднеет.

– Я не хочу ничего просить у князя Владимира, – сказала Агнесса и покраснела.

Иван Ростиславович понимающе хмыкнул:

– Ладно, хотя я и не больно богат, но дам тебе возки и гривну серебра от щедрот своих.

– Более, чем щедрый дар, – воспрянула духом Агнесса. – Спасибо тебе, князь.

Он пожал плечами.

– Я всего лишь ворочаю через тебя долг твоему покойному мужу. Девять лет назад Любим Радкович спас меня от гибели, выведя ночью из осажденного Владимирком Володарьевичем Галича. Проведай тогда мой дядюшка, как я избег смерти, не миновать боярину лютой казни.

– Не миновать, – согласилась Агнесса и зябко повела плечами.

Оглядевшись по сторонам, Иван Ростиславович тихо сказал:

– Окажи и ты мне услугу. Я отсель отправлюсь в Берлад4141
  Берлад – город, который в XII веке формально относился к Галицкому княжеству, но фактически был независимым, ныне это город Бырлад в Румынии.


[Закрыть] и хочу, чтобы родич мой заклятый, Ярослав Владимиркович, о том узнал.

– Зачем? – удивилась Агнесса. – Берлад недалече от Галича, и князь Ярослав может послать туда войско.

Иван Ростиславович злорадно усмехнулся:

– Коли брат Ярослав прознает о моем появлении в Берладе, он взбесится, но воевать со мной вряд ли решится. Нельзя ему надолго оставлять Галич, куда в любой день может явиться Изяслав Киевский – требовать с Ярослава долги покойного отца.

– Да, князья опять в ссоре, – вздохнула Агнесса. – Ярослав, опосля смерти своего батюшки, хотел было замириться с Изяславом, но галицкие бояре начали новую войну.

– Бояре, значит? – усмехнулся ее собеседник.

– Ну, да. Сказывают, что перед битвой под Теребволем они отослали князя Ярослава из войска.

Иван Ростиславович захохотал:

– Ох, хитер же братец Ярослав! Он не особливо веровал в победу – вот и придумал, как с себя спрос снять: дескать, бояре виновны в войне, а я мира желал. Токмо Изяслава не обмануть: свежа еще память о коварстве батюшки молодого галицкого князя.

– Ярослав не столь коварен, как его отец, – заступилась за галицкого князя Агнесса.

– Но все же он нипочем не воротит отнятые его отцом города, а, значит, и мира между Ярославом и Изяславом не будет.

– А ты, как я погляжу, в добрых отношениях с киевским князем?

Иван Ростиславович грустно улыбнулся.

– Покуда да, а там кто его ведает.

Незаметно для себя они забрели в один из дальних уголков сада. Зацепившись ногой за кочку, Агнесса споткнулась, и Иван Ростиславович поддержал ее. Когда он глянул ей в глаза и стал медленно наклоняться, она поняла, что он хочет ее поцеловать. Агнесса могла бы вырваться и убежать, однако почему-то осталась на месте. Поцелуй был долгий: вначале осторожный, а в конце страстный. Оторвавшись от губ молодой женщины, Иван Ростиславович подхватил ее на руки и унес за кусты калины.

«Господи! Что же я делаю?» – подумала она, продолжая отзываться на его ласки.

Он бережно поставил ее на землю, а затем сорвал с себя и расстелил на земле плащ. В затуманенном мозгу Агнессы мелькнуло в последний раз, что ей надо бежать, но вместо этого она упала в крепкие мужские объятия…

Агнесса что-то пробормотала и сразу почувствовала, как лежащий рядом с ней мужчина напрягся.

– Что случилось? – удивленно спросила она.

Иван Ростиславович глянул на нее как-то странно.

– Ничего.

– Ты, поди, теперь меня презираешь? – спросила Агнесса, краснея.

Он помотал головой.

– Нет, ни в коем разе, но нам лучше расстаться навсегда.

Агнесса молча с ним согласилась. Она не настолько увлеклась князем-изгоем, чтобы ради него забыть не только о детях, но даже о своем благополучии.

«Не люблю я его, а отдалась ему по одной лишь слабости женской».

Поняв молчание Агнессы, Иван Ростиславович нахмурился. Он помог ей подняться, накинул себе на плечи плащ и собрался уходить.

«Что же, он так и уйдет молча?» – удивилась Агнесса.

Иван Ростиславович тут же процедил сквозь зубы:

– Завтра в полдень возки будут ждать чера, и ты успеешь тебя и твоих людей возле Десятинного храма.

– А что мне говорить князю и княгине?

– Владимир с утра куда-то поскачет с Изяславом, и когда воротится, ты будешь уже далече от Киева. А княгине Марье скажи, что слуги твои встретили в Лавре галичан, и те вас с собой согласны забрать.

Агнесса хотела поблагодарить за помощь своего нечаянного любовника, но не успела: не попрощавшись с ней, он торопливо зашагал по тропинке.