Текст книги "Путь к своему королевству"

Глава 14
На Святой земле

Посетить Триполи графиня не пожелала, и по нескольким ее обмолвкам Борис догадался, что у нее возник конфликт с местным рыцарством, пытающимся утихомирить перешедшую все границы приличий вдову. На стороне недоброжелателей Годерны оказался и ее сын – тринадцатилетний граф Раймунд III Триполийский.

«Видать, вдовушку не напрасно винят в гибели ее мужа», – отметил Борис.

Он все плаванье пребывал в самом скверном настроении. Ему не давало покоя чувство вины, и все время казалось, что пять лет назад он сделал что-то не так, из-за чего Агнесса попала в беду.

«Надобно было мне броситься за ней вдогонку, найти ее и защитить от всех напастей».

Корабль между тем, миновав Сидон, Тир, Птолеманд и Хайфу, причалил жарким раскаленным днем в шумном порту Яффы. Путешественники сошли на берег, где графиню Триполийскую ожидал большой эскорт, состоящий из вооруженных до зубов туркополов3434
  Туркополы – группа людей, живших в государствах крестоносцев, о происхождении которых до сих пор ведутся споры; скорее всего это были турки, перешедшие в христианство.


[Закрыть]. Годерна решила, не мешкая, отправиться в Иерусалим.

– Конечно, нас утомило плаванье, – сказала она Борису, – но пребывание в Яффе меня утомляет еще больше.

Пока графиня отдавала слугам повеления, внимание Бориса привлекли тамплиеры, собирающие в порту паломников. Рыцари ордена Храма были такими же, как и пять лет тому назад – суровыми и молчаливыми. Один из них, молодой, кареглазый, со светлой бородой и свежим шрамом на носу, показался Борису до боли знакомым.

– Святые угодники! – воскликнул Лупо. – Да, это же де Винь! Был щенком, а теперь – настоящий волкодав!

Это на самом деле был Ги де Винь, который уже шестой год служил в рядах тамплиеров. Неудивительно, что Борис не сразу его узнал: молодой человек возмужал и совсем утратил юношеские повадки.

Борис вспомнил рассказ графини Триполийской об исчезновении Агнессы. Девушка отправилась из Иерусалима в Яффу с паломниками и под охраной тамплиеров. Значит, рыцари ордена Храма едва ли не последними видели ее до того, как она пропала.

Борис подошел к де Виню.

– Здравствуй, Ги.

– Мессир Конрад? – удивился храмовник.

– Не ожидал меня увидеть? А я вот прибыл, чтобы поклониться святым местам.

Служа в ордене Храма, де Винь научился управлять своими чувствами. Понадобилось всего мгновение, чтобы на его лицо вернулось прежнее суровое спокойствие.

– Да, поможет Христос мессиру рыцарю в благих помыслах, – произнес тамплиер без каких-либо эмоций.

– Можно с тобой потолковать один на один? – спросил Борис.

Поскольку тамплиер не имел права даже сделать шаг без дозволения старшего по орденской иерархии, де Винь обратил вопросительный взгляд к стоящему рядом с ним сенешалю, и когда тот кивнул, ответил на заданный вопрос:

– Я весь к услугам мессира Конрада.

Отойдя с де Винем в сторону, Борис спросил:

– Ты знаешь что-нибудь об Агнессе?

Ги замялся. Он неохотно вспоминал Агнессу, любовь к которой когда-то сильно уязвила его гордость.

– Мессир, очевидно, говорит о моей кузине Агнессе де Тюренн? – холодно осведомился де Винь после непродолжительного молчания.

– О ком же еще?

– Она пропала в Яффе…

– Об этом я узнал совсем недавно, – перебил собеседника Борис. – И еще мне сказали, что она добиралась сюда вместе с тамплиерами. Может, ты слышал что-нибудь о ней от своих товарищей?

И без того хмурое лицо де Виня стало еще мрачнее.

– Прошло уже несколько лет, а для нас охрана паломников является будничным делом.

– Да, будни забываются быстро, – печально согласился Борис.

Он выглядел таким расстроенным, что в душе де Виня возникло к нему сочувствие.

«Недостойно рыцаря ордена Храма вспоминать давние обиды», – урезонил себя Ги и сказал:

– Один из наших рыцарей все же кое-что вспомнил. Агнессу де Тюренн весь путь от Иерусалима до Яффы опекал какой-то знатный паломник. Он относился к моей кузине по-отечески, и она прониклась к нему доверием.

– Этот человек был франком?

– Нет, он плохо говорил по-нашему. А со своими слугами этот паломник общался на языке, никому здесь не ведомом.

– Как он хоть выглядел?

– Он был немолод, но довольно крепок, высок, широкоплеч, с синими глазами и светлыми волосами.

Де Винь замолчал и развел руками, давая понять, что он ничего больше не знает. Борису ничего не оставалось, как проститься с ним и направиться к графине Триполийской.

«Что за знатный муж опекал Агнессу? – думал он. – Светловолосым и синеглазым мог быть и варяг, и немец, и кельт, и русский, и…»

Раздумья Бориса были прерваны окликом графини:

– Мессир Конрад!

Он приблизился к ней.

– Мессир встретил кого-то знакомого? – осведомилась Годерна.

– Да, одного тамплиера.

– Он рассказал что-то интересное?

– Ничего особо занимательного.

Графиня недоверчиво покачала головой.

– А мне показалось, что беседа взволновала вас обоих.

«Вот углядела, – подосадовал Борис. – Еще и она будет за мной следить, будто мне Мануиловых соглядатаев мало».

Спустя два часа путники ехали по тянущейся среди широкой долины дороге. Было невыносимо жарко. Под палящими лучами солнца никли травы и увядали весенние цветы, а благоденствовали лишь колючие кустарники да кактусы.

У Бориса под кольчугой ручьями струился пот, а во рту совсем пересохло. Его слуги тоже чувствовали себя неважно: Фотий горбился в седле, словно его придавило тяжестью, Лупо все время недовольно покряхтывал, дорифоры выглядели утомленными.

Борис оглядел с неприязнью безжизненные окрестности дороги.

«Воистину проклятая Богом земля. Ведь неспроста именно здесь было положено Иисусу пройти крестный путь. Все-таки зря я не обмотался тряпьем, как агаряне».

Агарянами он называл смуглолицых туркополов, обмотавших свои головы длинными кусками холстины так, что были видны одни глаза. Головной убор графини Триполийской был почти такой же, как у туркополов, только из более богатой материи. Борис же надел привычный шлем, о чем теперь сожалел, потому что затылок, казалось, готов был расплавиться от нагретого металла.

– Тебе жарко? – осведомилась Годерна.

– Ничего, вытерплю, – отозвался Борис.

Графиня сочувственно вздохнула:

– Чужеземцам у нас нелегко. А я здесь родилась…

Послышался жужжащий звук, и невесть откуда взявшаяся стрела едва не угодила в одного из туркополов. Тут же из-за возвышавшегося впереди холма выскочили разбойничьего вида магометане и с громкими криками ринулись на эскорт графини Триполийской.

Для туркополов это нападение не стало неожиданным – они мгновенно вынули оружие и заняли круговую оборону. Борис, Лупо и дорифоры тоже взялись за мечи.

Начался бой. Разбойники превосходили охрану графини числом, но уступали туркополам в боевом умении. Вскоре ряды нападавших заметно поредели, однако уцелевшие магометане не спешили обращаться в бегство, а продолжали отчаянно сражаться.

Борис сошелся в поединке со здоровенным одноглазым верзилой, оказавшимся весьма опасным противником. Некоторое время они были не в силах одолеть друг друга. Изловчившись, одноглазый хотел поразить Бориса, но тот успел отбить удар. Раздосадованный неудачей верзила попытался возобновить нападение, но сделал это неосторожно, за что тут же поплатился: Борис мощным ударом разрубил ему голову до самых плеч.

Как только одноглазый упал с коня, разбойники дружно бросились наутек. Кое-кого из беглецов туркополы догнали, а остальные скрылись за холмом.

Лупо подъехал к своему господину и сказал, указывая на труп одноглазого верзилы:

– Похоже, что этот сарацин был предводителем разбойников.

Кивнув, Борис снял шлем и вытер со лба пот.

– Мессир не ранен? – озабоченно спросил Лупо.

– Я нет, а вот ты, кажется, да – сказал Борис, глядя на залитую кровью левую руку своего слуги.

– Это не рана, а всего лишь царапина, – возразил Лупо.

– И от царапин случается горячка.

Раной Лупо занялись дорифоры, а Борис направил коня к тому месту, где в начале боя находилась графиня. Судя по спокойному виду Годерны и ее служанок, нападение магометан не было для них тем событием, из-за которого стоило переживать. Испуганным выглядел один Фотий. Бледный, как полотно, он стоял, прижавшись к своему коню, и нервно поглаживал торчащую из мешка флейту.

Борис досадливо поморщился. Господь сотворил Фотия, хоть и не для ратных дел, но все же мужчиной. А значит, он не должен быть трусливее женщин.

– Что-то ты совсем оробел, – проворчал Борис.

Музыкант смутился:

– Прости, Борис Кальманович. Я ведь впервые сечу вблизи увидал. Прежде не приходилось.

– Неужто не приходилось?

– Ну, да. Ни ты, ни король угорский в походы меня не брали, а от короля франков я утек еще до того, как он с погаными начал биться.

– А в своем селе? Ты вроде говорил, что на вас два раза угры нападали.

Фотий мечтательно улыбнулся.

– Я тогда был еще мальцом. Оба раза весть об уграх долетала до Радимычей прежде их самих, и мы успевали в лесу схорониться. Помню, как матушка одной рукой тащит меня, другой – Лепко…

К Борису приблизилась графиня.

– Все в порядке? – осведомилась она.

– Да.

– Тогда не будем задерживаться!

Глава 15
Генрих Сандомирский

Ночь путники провели в Рамле, а потом почти весь день они поднимались в гору, петляя между котловинами и ущельями, и когда солнце начало клониться к закату, перед ними, наконец, появился вожделенный Святой град.

Стража у городских ворот, узнав графиню Триполийскую, пропустила беспрепятственно ее эскорт. Один из стражников сообщил Годерне о том, что ее племянник, король Балдуин, прибыл накануне в Иерусалим от осажденной христианами мусульманской крепости Аскалон.

– Вот как? – усмехнулась графиня. – А я думала, что он будет там, пока сарацины не сдадутся.

За мрачной башней Давида началась оживленная улица. Пока путники медленно продвигались среди потока людей, коней, ослов и верблюдов, Борис осматривался, однако ничего интересного не увидел, кроме возвышающегося вдали купола храма Гроба Господня или, как его называли православные, храма Воскресения Господня. Вблизи же находились только лавки и мастерские. От творящейся вокруг суеты у Бориса мелькало в глазах, а от шума звенело в ушах, и он облегченно вздохнул, когда шумная улица кончилась у толстой крепостной стены. Через Великолепные ворота путники въехали на осыпаемую лучами заходящего солнца Храмовую гору, где на юго-западном склоне располагался королевский дворец, состоящий из множества разновеликих строений, связанных переходами, галереями и двориками.

– Здесь не все принадлежит королевской семье, – пояснила графиня. – Вон там, за стеной владения ордена Храма – Тампль.

То, что она назвала Тамплем было окружено каменной оградой, из-за которой виднелись остроконечный купол с крестом, покатая крыша огромного здания и башни.

Покои самой графини Триполийской находились южнее Тампля. У широкой арки Годерна и Борис сошли с коней, затем через сводчатую галерею они попали в небольшой, украшенный мозаикой дворик. Сбежавшимся челядинцам, хозяйка велела проводить гостя в мыльню, чему он был очень рад.

Когда Борис смыл с себя дорожную грязь, одетый по-восточному слуга проводил его в огромный сводчатый зал с колоннами из зеленого мрамора и мозаичным полом. Графиня полулежала на ярком пушистом ковре, раскинутом на невысоком постаменте. На ней были круглая красная шапочка, золотистое платье, сшитое так, что под ним легко угадывались все женские прелести, и желтые башмачки из мягкой кожи.

Годерна чарующе улыбнулась гостю.

– Если рыцарь не возражает, то мы поужинаем на ковре, как сарацины. Мой отец, великий король Балдуин, упокой его Господи, предпочитал трапезничать именно так.

Уставший Борис ничего не имел против того, чтобы ужинать на ковре. Он с удовольствием принялся за приготовленное с различными пряностями мясо, пышные лепешки с сыром, таящие во рту сладости и отличное вино. Годерна расхваливала достоинства восточной кухни, упомянув, как бы между прочим, о том, что все ее повара сирийцы. Бориса интересовало положение дел при иерусалимском дворе, и чтобы как-то перевести беседу в нужное русло, он спросил Годерну о том, какие кушанья любит ее племянник, король Балдуин. Сообщив, что в королевском семействе тоже едят в основном приготовленную сирийцами пищу, графиня принялась злословить по поводу своих родственниках. Она сообщила, что вдовствующая королева Мелисенда, несмотря на почтенный возраст (пятьдесят два года), имеет нескольких любовников, зато король Балдуин в свои двадцать три года еще девственник, как, впрочем, и его младший брат, восемнадцатилетний граф Амальрик Яффский, который вообще отличался младенческой наивностью, а проще говоря – поразительной глупостью.

У Бориса начали слипаться глаза.

«Да, видать, лета берут свое. Прежде-то я мог без устали скакать много дней и ночей, а ныне меня однодневный путь утомил. Старею, не иначе. А тут еще сытная еда да крепкое вино».

Он попытался внимательно слушать графиню, однако вскоре ее голос стал куда-то пропадать, из-за чего не улавливался смысл того, что она говорила.

Годерна, наконец, заметила состояние гостя.

– Эге! Да ты, рыцарь, уже спишь, – недовольно протянула она.

Борис виновато развел руками.

– Дозволь мне уйти в свою опочивальню, а то я того гляди усну здесь на ковре.

Графиня с трудом скрывала свое разочарование. Этот чужеземный рыцарь прежде казался ей сильным и неутомимым, а теперь выглядел совершенно разбитым. А Годерне так хотелось любовных утех! Однако ей пришлось вызвать слуг, чтобы они проводили гостя в отведенные ему покои.

«Не по нраву пришлось горячей вдовушке то, что я не пожелал ее ублажать, – усмехался Борис, шагая по узкому переходу. – Ничего, пущай попостится».

Рано утром Борис, Лупо, Фотий и дорифоры отправились поклониться Гробу Господню. В потоке паломников они добрались до места земного упокоения Спасителя, где влились в разноплеменную толпу людей, проделавших огромный путь, чтобы посетить самое святое для любого христианина место.

У Гробницы Иисуса Борис долго молился, ничего не прося у Всевышнего, а только раскрывая Ему свою душу. Исчезли все заботы, страсти, волнения, зато вдруг нахлынуло не сравнимое ни с чем блаженство…

На улице Борис еще какое-то время приходил в себя. Заметив рядом с собой двоих людей с отсутствующими выражениями на лицах, он не сразу узнал Лупо и Фотия.

– Вот и помолились мы у Гроба Спасителя, – произнес Борис хриплым от волнения голосом.

– Прямо не вериться! – восхищенно выдохнул Лупо.

Фотий даже не смог ничего сказать.

Борис почему-то обратил внимание на огромное серое строение, вокруг которого толпились убогие калеки в лохмотьях и сновали крепкие мужчины в одинаковых черных плащах с белыми крестами.

– Ты случаем не знаешь, кто они? – спросил Борис у Лупо, глядя на мужчин с белыми крестами.

– Это члены ордена Святого Иоанна: в просторечье иоанниты. Я их вижу впервые, но еще в Париже много о них слышал.

– Это такой же орден, как у тамплиеров? – заинтересовался Борис.

– Да, но с той разницей, что в послушание у иоаннитов еще входит забота о страждущих. Здесь, очевидно, госпиталь ордена.

– А чем еще отличаются иоанниты от тамплиеров.

После недолгого раздумья Лупо сказал:

– Кажется, интересы ордена Святого Иоанна не выходят пока за пределы Святой земли. У иоаннитов, в отличие от тамплиеров, нет владений ни в Париже, ни еще где-нибудь вдали от христианского Востока. Впрочем, со временем возможно аппетит и у этого ордена возрастет.

Борис поискал взглядом дорифоров и нашел их у стены. Посещение храма Гроба Господня благотворно подействовало и на этих, казалось бы, твердокаменных малых: на их прежде непроницаемых лицах застыло выражение умиления.

Лупо не смог удержаться, чтобы не съязвить:

– Оказывается, и у быков бывают благостные лики.

– Придержи язык, Лупошка! – прикрикнул на него Борис. – Ты на месте воскресения Господа нашего!

Лупо виновато вздохнул и осенил себя крестным знамением.

– Прости меня, Боже, за мой язык! Как был я дураком, так дураком и остался.

Тем временем жара становилась все нестерпимее, и уже было трудно дышать.

– Пошли отсюда, – сказал Борис.

Фотий бросил на храм Гроба Господня взгляд полный сожаления.

– Остаться бы здесь навек.

– И тебя уже не тянет на родину? – спросил Лупо.

– Тянет.

Борис проворчал:

– Ты уж выбери, куда тебе больше охота, а то Господь запутается в твоих желаниях.

Они двинулись к Храмовой горе, и этот путь оказался весьма нелегким, потому что приходилось пробираться по запруженной народом улице. В огромной кипящей толпе двигались паломники, местные христиане, иудеи, магометане, бедуины на верблюдах, купцы на ослах, рыцари на конях.

– Осторожнее, мессир Конрад! – предостерегающе воскликнул Лупо. – Как бы нас здесь не затоптали! Конечно, почетно умереть на Святой земле, но только не таким образом!

Борис и его двое слуг прилагали немало усилий для того, чтобы не потерять друг друга.

«А каково приходится Мануиловым соглядатаям? – вспомнил Борис о дорифорах. – Они, поди, уже отстали от нас».

Однако, добравшись до Великолепных ворот, он обнаружил в нескольких шагах от себя всех троих греков, тяжело дышащих и изрядно помятых.

«Видать, Мануил велел им очей с меня не спускать, – подумал Борис с досадой. – Они, чтобы исполнить повеление, пролезут и черту в зад».

– Мы возвращаемся к графине Триполийской? – осведомился Лупо.

По его лукавой ухмылке нетрудно было понять, что сметливый слуга догадывается о нежелании своего господина общаться с любвеобильной вдовой.

– Нет, пойдем к обедне, – сухо ответил Борис, указав на вершину Храмовой горы, где стоял величественный собор, называемый Храмом Всевышнего.

Большинство собравшихся возле этого храма паломников расположилось в тени кипарисов: кто-то отдыхал, лежа или сидя на земле, кто-то молился, некоторые беседовали друг с другом, а кое-кто поглядывал с любопытством на только что появившегося молодого иерусалимского короля, наряженного в вытканную золотыми узорами тунику, алый плащ и украшенную драгоценными каменьями остроконечную шляпу. Свита короля состояла из полутора десятков рыцарей, среди которых были, как тамплиеры, так и иоанниты. Внимание Бориса привлек молодой светловолосый храмовник в одежде бурого цвета, что указывало на его неполное посвящение в члены ордена, ибо полностью посвященные тамплиеры носили белую одежду.

«Кажись, я его встречал где-то».

Внезапно светловолосый тамплиер в бурой одежде направился уверенной походкой к кипарисам. Теперь Борис смог разглядеть его получше. У молодого рыцаря было широкое загорелое лицо с темными густыми бровями, глубоко посаженными голубыми глазами, большим породистым носом, белокурой кудрявой бородкой и пышными усами. Он шагал легко и пружинисто, а подойдя к Борису, воскликнул по-польски:

– Матерь Божья! Неужели это Борис, сын короля Кальмана?

– Генрих! – поразился Борис.

Перед ним был князь Генрих Сандомирский – сын покойного правителя Польши, Болеслава Кривоустого.

Они обнялись.

– Ты за десять лет почти не изменился, – удивился князь Сандомирский.

Борис окинул его оценивающим взглядом.

– А вот я тебя нипочем не признал бы, кабы не твое сходство с батюшкой вашим, князем Болеславом, упокой его Господи. Когда я гостил у вас, ты был отроком, а ныне передо мной муж и воин. А сюда тебя коим ветром занесло?

– Я путешествовал по германским землям, пожил некоторое время при дворе августейшего короля Фридриха, да продлит Господь его дни, а потом решил совершить паломничество в Святую землю.

Германским королем после кончины неудачливого Конрада III стал его племянник, герцог Фридрих Швабский (ему же в недалеком будущем предстояло стать императором Священной Римской империи Фридрихом Барбароссой), который правил гораздо успешнее своего дяди. Генрих говорил о нем очень дружелюбно.

«Они ведь родичи, – вспомнил Борис. – Мать Генриха приходится Фридриху теткой».

– А я живу при дворе цезаря Мануила, – сказал он.

– Об этом я знаю, – отозвался Генрих. – А сюда ты прибыл, чтобы поклониться Гробу Господню?

– Да. А ты никак стал храмовником?

Ответ был полон сожаления:

– Я хотя и живу сейчас среди рыцарей ордена Храма, но полностью не могу принять их обет, ибо долг велит мне вернуться в Сандомир и править завещанными отцом землями. Единственная лепта, которую мне посчастливилось внести в священную войну во славу Иисуса – участие в осаде Аскалона.

– Вот как? – удивился Борис. – Значит, ты давно уже здесь? Ну, и как там осада?

– Неверные еще держатся, но скоро мы их одолеем, – уверенно заявил Генрих.

– Помоги вам Господи! Эта война – благое дело. Я и сам с радостью поучаствовал бы в ней.

– Хочешь, я представлю тебя королю? – предложил князь Сандомирский.

Борис кивнул.

– Хочу. Только называй меня при нем не Борисом, а рыцарем Конрадом.

– Ты что же, скрываешь свое настоящее имя? – удивился Генрих.

– Нет, не скрываю, – ответил Борис и коротко, в несколько фразах рассказал о своем участии в походе короля Людовика.

– А, понимаю, – догадался Генрих. – Для франков рыцарь Конрад – их собрат по оружию, а Борис – человек греческого императора.

Он подвел друга к иерусалимскому королю.

– Рыцарь Конрад? – заинтересовался Балдуин, когда князь Сандомирский представил ему незнакомца. – Я о нем что-то слышал.

– Он сын венгерского короля Кальмана, – добавил Генрих.

Король наморщил лоб, припоминая то, что ему было известно о венгерском изгнаннике.

– Кажется, рыцарь Конрад направлялся по стезе Господней вместе с королем Людовиком, но не закончил путь?

Восприняв эти слова, как упрек, Борис хмуро заметил:

– Не только я покинул короля Людовика. Кое-кто из знатных франков сделал это раньше меня.

– Я вовсе не хотел обидеть благородного рыцаря, – заговорил извиняющимся тоном Балдуин. – Не сомневаюсь в том, что только необходимость заставила мессира Конрада уехать.

Тут подал голос князь Сандомирский:

– Доказательством храбрости высокородного рыцаря Конрада служит его желание принять участие в осаде Аскалона.

Борис немного оторопел, так как не сразу вспомнил, когда же это он успел выразить желание осаждать Аскалон.

«Ну да! Я вроде что-то такое брякнул Генриху. Ладно, быть по сему. Повоюю во славу Христову».

– Это желание будет исполнено, – пообещал король. – Мы завтра возвращаемся к осажденной крепости, и если мессир Конрад не передумает, я приглашаю его к нам присоединиться.

– Сочту за честь, – отозвался Борис, кланяясь.

– А сегодня я прошу рыцаря Конрада пожаловать ко мне на обеденную трапезу, – пригласил Балдуин.

– Премного благодарен.

– А где мессир рыцарь остановился? – поинтересовался король.

– Я был в Антиохии, и там графиня Триполийская предложила мне стать ее гостем, – сообщил Борис и увидел, как на лицах некоторых рыцарей из свиты короля промелькнули улыбки.

– Ах, да! – вспомнил Балдуин. – Мне говорили, что у графини кто-то гостит.

Послышалась протяжная мелодия флейты. Играл Фотий, который никогда не расставался со своим инструментом и взял его с собой даже в храм Гроба Господня, спрятав под плащ. Пока Борис беседовал с королем, один из сидящих в тени кипарисов паломников заметил флейту и попросил музыканта сыграть что-нибудь душевное. Фотий не умел отказывать в такой просьбе.

– Какой прекрасный флейтист! – восхитился Балдуин.

– Это мой слуга, – откликнулся Борис.

– Тогда не будет ли угодно мессиру рыцарю привести его сегодня ко мне? Такая музыка доставит всем удовольствие.

– Буду счастлив угодить королю-защитнику святых мест.

Зазвенели колокола, возвещая о начале обедни. Король и рыцари направились в Храм Всевышнего, а Борис задержался, поджидая Лупо и Фотия.

– Завтра мы с Лупошкой отправляемся к Аскалону, – сообщил Борис слугам, когда они к нему приблизились.

– А я? – растерялся Фотий.

– Тебя я отсылаю с посланием к Мануилу, – сказал Борис.

– Слушаюсь, – кисло ответил Фотий.

Лупо хлопнул приятеля по спине.

– Поклон от меня константинопольским красоткам. Скажи – пусть не скучают. Победим сарацин, и я к ним вернусь…

Борис сердито прервал речь своего словоохотливого слуги:

– Довольно, Лупошка. Тебя не остановить, так ты будешь до конца службы болтать. Пойдем в храм, молиться.