Текст книги "Путь к своему королевству"

Глава 27
Сватовство

В конце лета Агнесса приехала в Радимычи, чтобы посмотреть, как идут дела в хозяйстве, и навестить могилку мужа. Все было хорошо: восстановление замка полностью закончилось, мастерские работали, купцы в село наведывались.

«Любим, упокой его Господи, был бы доволен», – думала Агнесса.

В Перемышль она вернулась, когда наступила осень. Бажен и Белослава встретили ее радостно, но в их глазах Агнесса заметила озабоченность.

– Что-нибудь случилось? – спросила она после обеда, как только мамки увели детей.

– Нам с тобой, Агнюшка, потолковать надобно, – сказал Бажен.

– О чем?

– Сватать тебя будут, – сообщила Белослава.

Агнесса не поверила своим ушам.

– Кто меня будет сватать?

– Ян Угримович желает взять тебя за своего вдового сына, – ответил Бажен.

– За Константина? Мужа Веруши? – поразилась Агнесса.

– Не мужа, а вдовца, – поправил ее деверь.

– Я до сей поры не привыкла к тому, что Веруши нет в живых, – печально вздохнула Агнесса.

– А муженек ее уже привык, – ехидно вставила Белослава.

Бажен бросил на жену сердитый взгляд.

– Не век же Константину по покойнице убиваться. Чай, он еще не старый, и хочет детишек иметь.

– Зачем же я ему? – продолжала удивляться Агнесса. – За него любую девицу отдадут.

– Константин признался отцу, что токмо ты ему и мила, – сообщила Белослава.

– А Ян Угримович?

– Для Яна главное, чтобы у него были внуки, – сказал Бажен, – Ты младая, здравая и сумеешь еще детишек нарожать.

– Коли Господь даст, – отозвалась Агнесса.

– Ясное дело, – согласился с ней деверь.

– И как же мне быть? – растерянно спросила у него Агнесса.

Переглянувшись с женой, боярин проговорил:

– Мы тебя, Агнюшка, не неволим: хочешь, иди за Константина, хочешь, оставайся вдовой. Токмо подумай прежде, чем решение принять. Все же Константин – завидный жених, да и замужней быть приличней, чем безмужней.

– Про вдов всякое болтают люди, – подала голос Белослава.

– Вот-вот, – поддержал ее боярин. – Я, вестимо, всегда готов за тебя заступиться, но токмо, по чести молвить, муж лучший заступник, чем деверь. А из Константина выйдет не самый худой муж: он, по крайней мере, ни тебя, ни наших детишек обижать не станет.

– По-вашему я должна согласиться? – спросила Агнесса.

– Как хочешь, – повторил Бажен и, помолчав немного, добавил: – Что бы ты не решила, мы будем любить тебя по-прежнему.

Агнесса подавила печальный вздох. Ей был симпатичен Константин, но только, как человек, а вот в мужья себе она совсем не хотела. Однако молодая женщина понимала, что будучи вдовой да еще чужеземкой, она не вольна в своем выборе. Отказ столь достойному и завидному жениху наверняка будет воспринят его семейством, как оскорбление, и разборчивую невесту все осудят. Пойдут пересуды не только о самой молодой вдове, но и о родственниках ее покойного мужа. Агнесса вовсе не желала зла Бажену и Белославе, да и к тому же не могла не согласиться с утверждением деверя, что даже самый плохой муж – это какая-никакая защита для женщины, и с ним ей будет легче, чем одной.

– Да, мне лучше согласиться, – сказала Агнесса после недолгого молчания. – Токмо можно подождать со свадьбой полгода?

– Так долго? – удивилась Белослава.

Бажен догадался, какие чувства и сомнения мучают ее невестку.

– Должно быть, Агнюшка хочет привыкнуть к мысли, что Константин станет ее мужем.

– Вот как? – удивилась Белослава. – А с Любимом, упокой его Господи, у нее скоро все решилось.

– Ты Константина с моим братом не равняй, – отрезал Бажен.

Агнесса вытерла набежавшую вдруг ей на глаза слезу,

– Да, Любиму я сразу доверилась. Он спас меня от отчаянья из-за потери моих близких и расставания с человеком, коего мне довелось любить прежде.

Она сама не знала, как у нее вырвалось это признание. Просто Бажен и Белослава стали ей так близки, что она почти разучилась от них таиться.

– Ты любила кого-то до Любима? – заинтересовалась Белослава. – А нам почто ничего о том не говорила?

– Мы с тобой не попы, дабы перед нами исповедоваться, – проворчал Бажен.

Он тоже был заинтригован, но старался это скрыть, поскольку считал любопытство пороком.

Агнесса махнула рукой.

– Все давно в прошлом. Да, я полюбила одного знатного мужа, он даже хотел на мне жениться, но я за него не пошла…

– Почто не пошла? – перебила ее Белослава.

– Он сын короля, и я ему неровня.

– А Любим знал о твоей прежней любви? – продолжала выспрашивать Белослава.

– Вестимо, знал. Я ничего не скрыла от мужа, – ответила Агнесса.

Ее уже начали пугать расспросы. Она не могла открыть деверю и невестке свою самую сокровенную тайну, а лгать дорогим людям ей очень не хотелось.

Бажен почувствовал настроение молодой женщины.

– Довольно пытать Агнюшку! – заворчал он на жену. – Она была доброй женой Любиму и двоих детишек ему родила, а прочее нас не касается.

– Ну, и как же быть со сроком свадьбы? – напомнила Агнесса.

Бажен махнул рукой.

– Ладно, Агния, попросим Яна не спешить: мол, приданое еще не готово.

На следующий день нарядные Ян Угримович и Константин явились к Бажену на обеденную трапезу. За столом вначале говорили о князе Ярославе, потом речь зашла о делах семейных, и Ян Угримович после нескольких малозначащих фраз напомнил:

– Сынок-то мой, Константин, сами знаете, жену потерял, земля ей пухом.

Он вспомнил добрым словом Верушу, пожалел о своем рано умершем внуке, а затем перешел к главному – сватовству.

– По мне невестка твоя, Бажен, не особливо хороша, – высказывался Ян Угримович со свойственной ему прямотой. – Слишком она худа телом и бледна ликом. Но вид бывает обманчивым. Агния ваша и детишек, как я слыхал, легко рожала, и в пожаре не задохнулась – значит, она не такая уж и хлипкая. Так пущай твоя невестка, Бажен, будет женой моему сыну, тем паче, что у него к ней лежит сердце.

Агнесса сидела, потупив взор, и из-под опущенных ресниц разглядывал Константина так, словно видела его впервые. Сыну Яна Угримовича недавно исполнилось двадцать пять лет. Он был невысок и хорошо сложен. Черты его румяного, обрамленного светлой бородкой лица отличались особой приятностью, и даже большой мясистый нос казался очень милым. Вот только взгляд голубых глаз молодого мужчины был слишком робкий.

«Константин не похож на своего отца ни ликом, ни нравом», – отметила Агнесса.

– Я счастью сына не стану помехой, – продолжал Ян Угримович. – Хочет он Агнию, так пущай берет за себя, коли она и ты, Бажен, не против. А у меня есть токмо одно желание, чтобы внуки род наш продлили. Ну, что, Бажен, отдашь ли ты свою невестку за моего сына?

Бажен откашлялся, немного помолчал, как бы собираясь с мыслями, затем изрек:

– Спасибо за честь великую, гости дорогие. Просили бы вы у меня дочь, я ответил бы согласием без раздумий. Но не дал мне Господь детей, а невестка все же не дочь, и сама должна решать: идти ей замуж али нет.

– Согласна ли ты, Агния Вильямовна? – строго спросил Ян Угримович.

Подавив вздох, Агнесса подумала:

«Ладно, чему быть, того не миновать».

– Согласна, – промолвила она и бросила короткий умоляющий взгляд на деверя.

Тот понял ее и возвестил:

– Свадьбу справим опосля Рождества!

– Как опосля Рождества? – воскликнул до сих пор молчавший Константин. – А почто не нынче? Токмо что был день Рода и двух рожаниц5555
  День Рода и двух рожаниц – языческий праздник, существовавший на Руси до середины XIV века, проводился в самом конце лета или начале осени.


[Закрыть]! Самое время для свадьбы.

Благочестивый Бажен, услышав о языческом празднике, непроизвольно поморщился, но тут же поспешил скрыть свое недовольство за радушием:

– Мы с Белославой любим тебя, Константин, как родного и с великим удовольствием отдадим за тебя нашу невестку, когда ее приданое будет готово.

– К чему Агнии приданое, – заикнулся было жених.

Бажен перебил его:

– Агния нам с Белославой хоть и не родная по крови, а все же не чужая, и мы отдадим ее замуж, как положено. А то люди скажут: мол Бажен поспешил сбыть с рук вдову брата и даже приданого для нее пожалел. Верно ведь, Ян?

– Верно, – согласился Ян Угримович. – Справим свадьбу опосля Рождества.

Всегда послушный Константин впервые в жизни попытался возразить отцу:

– Слишком уж долго ждать.

– Потерпишь, – отрезал Ян. – Тебе токмо на пользу пойдет воздержание: жарче будешь потом жену миловать.

Сын покраснел, зарумянилась и Агнесса.

– Значит, уговорились, Ян Угримович! – торжественно заключил Бажен. – Нынешней зимой пойдет наша Агнюшка под венец с твоим сыном!

– Уговорились, Бажен Радкович! – согласился отец жениха. – Быть опосля Рождества свадьбе!

«Хоть бы за полгода Константин стал мне мил», – пожелала Агнесса.

Глава 28
Берладский правитель

Небольшой отряд Бориса двинулся в объезд Венгерского королевства. Земли, по которым приходилось ехать, были населены в основном не самыми мирными людьми, но путникам везло: их никто не трогал. Тем не менее Борис все время ждал чего-то неприятного, и предчувствие его не обмануло: однажды в полдень он и его спутники увидели, что их догоняют всадники числом около полутора десятка. Какие у приближающихся людей намерения, можно было догадаться по приведенным в боевое положение копьям и поднятым мечам.

Борис, Лупо, трое кельтов и оба тамплиера схватились за оружие. Фотий растерянно прижал к себе флейту.

– Схоронись! – крикнул музыканту Борис, указав на расположенную неподалеку дубовую рощу.

Фотий послушно направил своего коня к деревьям.

– Убегает! – усмехнулся Моркер.

Борис тем временем внимательно пригляделся к предводителю приближающегося отряда и вздрогнул.

«Бруно!»

Да, это был никто иной, как рыцарь из Эдессы. Он нашел Генриха Сандомирского, однако в свите князя не оказалось никого, кто хотя бы отдаленно напоминал «рыцаря Конрада». Тогда Бруно бросился к переправе через Дунай, где узнал, что восемь человек из сопровождения князя Сандомирского повернули на восток. Рыцарь пустился в погоню. Он вместе со своим отрядом скакал почти без сна и отдыха, пока, наконец, впереди не появилась вожделенная цель.

Силы были неравными – полтора десятка против семерых. К Борису устремились было трое ратников, но Бруно властным окриком остановил их и сам бросился на своего врага. Противники скрестили мечи, и начали отражать удары друг друга. Отбиваясь, Борис видел, что его спутником труднее, чем ему. Маленький Лупо проявлял чудеса ловкости, дерясь с двумя дюжими молодцами, на двоих тамплиеров навалилось пятеро, а трое кельтов отбивались секирами от семерых.

Борис продолжал атаковать противника и отражать ответные атаки. По умению владеть оружием они были равны, поэтому каждый из них мог рассчитывать лишь на удачу.

Тем временем напавшим воинам удалось разъединить кельтов, оттеснив Моркера к роще, а его товарищей прижав к оврагу. Ударом могучей палицы один из кельтов был сброшен на землю, другой попытался дать отпор, но его тут же изрубили в куски. А затем пал сподвижник де Виня по ордену. Таким образом маленький отряд Бориса лишился троих воинов, однако противники тоже несли потери: маленький Лупо каким-то образом сумел сразить особенно рьяно нападавшего на него ратника, а де Винь, разозленный гибелью второго тамплиера, снес голову одному из его убийц.

Между тем в отчаянном положении оказался Моркер, и ему не миновать бы гибели, если бы вдруг из-за расположенного на возвышенности леска не появился еще один отряд, состоявший наполовину из воинов в кольчугах и шлемах, вооруженных мечами и копьями, и наполовину – из крестьян с топорами и булавами. Впереди ехал высокий русобородый молодец в серебристой кольчуге, начищенном до блеска шлеме и алом корзно.

Появление новых людей остановило бой. Продолжали сражаться только двое – Бруно, желавший во что бы то ни стало расправиться со своим давним врагом, и Борис, который вынужден был отбиваться.

Молодец в серебристой кольчуге властно крикнул по-русски:

– А ну, опустить мечи!

Бруно с явной неохотой подчинился, Борис тоже опустил свое оружие. Человек, из-за которого поединок был остановлен, обратился к ним:

– Я сын перемышльского князя Ростислава Володарьевича, звенигородский князь Иван Ростиславович. А вы кто такие будете?

Борис насторожился, поскольку не знал, чего ждать от этого своего дальнего родственника. Покойный Владимирко Володарьевич отзывался о племяннике, как о законченном негодяе без чести и совести, но разве мог галицкий князь быть объективным к тому, кого желал лишить и в конце концов лишил владений.

– Я сын угорского короля Кальмана… – начал Борис.

– Лжешь! – злобно прервал его Бруно. – Ты не сын короля, а ублюдок!

Глаза Ивана Ростиславовича гневно сверкнули.

– Не знаю, кто ты сам есть, но, коли не успокоишься, я велю тебя навеки успокоить.

Взяв себя в руки, рыцарь представился:

– Я рыцарь Бруно, слуга короля Гёзы.

Иван Ростиславович понимающе кивнул.

– Вот оно что! Ты, значит, слуга Гёзы, а Борис Кальманович его враг. Вот вы и схлестнулись.

Историю бывшего звенигородского князя Бруно знал от боярина Ивана Воитишича, ругавшего галицкого князя за произвол, но при этом не жаловавшего и его изгнанного племянника. Если верить боярину, Иван Ростиславович алчен и не очень разборчив в средствах: потеряв свой удел, он служил за немалые деньги другим русским князьям и не брезговал разбоем.

Бруно решил воспользоваться алчностью бывшего звенигородского князя:

– Да, он враг моего короля, и за его смерть король готов заплатить много злата и серебра.

Но эти слова не произвели ожидаемого впечатления.

– Гёза щедр, но иудины серебряники мне не надобны, – брезгливо бросил Иван Ростиславович.

Не сумев подкупить князя-изгоя, Бруно попытался напугать его:

– Король Гёза столь же щедр, сколь и сокрушителен в гневе…

Иван Ростиславович не дал рыцарю договорить:

– Пущай король Гёза гневается в своих владениях, а здесь я хозяин. Кого хочу того и казню. Будешь меня своим королем стращать, так над тобой учиню расправу.

– Твоя воля, – мрачно проговорил Бруно.

– Моя, – подтвердил Иван Ростиславович. – И своей волей я прошу вас обоих быть моими гостями в Берладе.

– Спасибо за милость, Иван Ростиславович – отозвался Борис. – Я почту за честь стать твоим гостем.

Бруно промолчал, но ему ничего другого не оставалось, как подчиниться.

– Можно, Иван Ростиславович, я со своими людьми потолкую? – попросил Борис. – А то они русского языка не понимают.

– Потолкуй.

Борис разъяснил де Виню, Лупо и Моркеру обстановку, затем вспомнил о музыканте:

– А где Фотий?

– Здесь я, – по-русски отозвался тот, появившись из рощи.

Иван Ростиславович насторожился:

– А говорил, что твои люди по-нашему не понимают.

– Я про них говорил, – отозвался Борис, указав на Лупо, де Виня и Моркера. – А Фотий самый что ни на есть русский, из Галицкого княжества.

– А чего же твой Фотий в лесу хоронился?

– Он дударь, а не воин.

– Ты, значит, из Галича? – осведомился Иван Ростиславович у музыканта.

– Я из села Радимычи, что на реке Санок, – ответил Фотий. – Меня много лет назад угры в полон взяли. А потом я попал аж в Царьград.

Удовлетворившись таким ответом, Иван Ростиславович обратился к Борису и Бруно:

– Милости прошу ко мне, дорогие гости.

Борис указал на трупы.

– А с ними как быть. Все же не по-христиански оставлять убиенных не похороненными.

– Холопы нынче же их похоронят, – пообещал Иван Ростиславович. – А завтра я закажу по ним панихиду.

Городок Берлад был довольно невзрачный. За глубоким рвом и частоколом теснились дворы с избами-мазанками, хозяйственными постройками и огородами. По грязным, немощенным улицам бегали кудахтающие куры, ковыляли гогочущие гуси, бродила иная живность. В огромных лужах лежали свиньи. Среди этой убогости обиталище Ивана Ростиславовича выглядела настоящими хоромами. Посреди широкого двора стояла большая деревянная изба с надстроенным вторым этажом и островерхой, венчаемой коньком крышей. Здесь же были совсем новые баня, поварня, хлев, амбар и конюшня. На свободном пространстве толпились люди, которые с готовностью бросились принимать у Ивана Ростиславовича и его гостей лошадей.

Сойдя с коня, Борис случайно посмотрел на второй этаж избы и заметил в одном из окон молодую женщину редкостной красоты, в лазоревом навершнике и золототканом покрывале. Едва успев появится, она тут же скрылась.

– Милости прошу, дорогие гости, в мою гридницу, – пригласил Иван Ростиславович.

Его «гридницу» правильнее было бы назвать большой горницей. Здесь царили уют и порядок. Вдоль украшенных рукоделиями стен стояли столы с вышитыми скатертями и широкие лавки. В красном углу висели образы Спасителя и Богородицы.

Как только две дородные женщины быстро накрыли на столы, стало понятно, что берладский правитель не знает недостатка в пище или питье. На блюдах лежали поросята, гуси, рябчики, исполинских размеров рыбины и пироги, а рядом с ними стояли кувшины с хмельными и не хмельными напитками.

– Садитесь, гости дорогие, за стол, – пригласил Иван Ростиславович. – Маловато, правда, места, но, даст Бог, будем в тесноте да не в обиде.

За еду с жадностью принялись почти все путники, за исключением де Виня. Тамплиер к яствам не притрагивался, а неторопливо жевал корочку хлеба.

– Ты почто не ешь? – обратился к нему хозяин. – Захворал?

Де Винь непонимающе пожал плечами.

– Ги блюдет пост, – объяснил Борис.

– Он чернец? – спросил Иван Ростиславович.

– Вроде того. Он храмовник, то бишь рыцарь ордена Храма.

Борис коротко рассказал о рыцарском ордене Храме и его строгом уставе.

– Что же, храмовниками и жениться нельзя? – спросил Иван Ростиславович.

– Ни жениться, ни грешить, – ответил Борис.

Иван Ростиславович посмотрел на де Виня с уважением.

– И впрямь строгий устав. Трудно, поди его блюсти?

Он кликнул женщин и велел им подать такую еду, какая годилась для человека, соблюдающего пост. На столе появились пареная репа, квашеная капуста, орехи и мед.

– Устав уставом, а мой гость не должен остаться голодным, – заметил Иван Ростиславович, приглашая жестом де Виня присоединиться к общей трапезе.

Тамплиер поблагодарил хозяина за заботу и принялся за постную пищу.

Когда гости насытились, хозяин велел гридю Волху определить их на постой, а Борису сказал:

– Ты, братец, оставайся здесь. Как-никак мы родичи, пущай и не очень близкие.

– А я не помешаю? У тебя, кажись, женка есть?

– Ты же не будешь ночевать в одной с нами опочивальне, – усмехнулся Иван Ростиславович.

– Ясное дело.

– А ты как прознал про мою женку?

– Увидал нечаянно ее в окошке.

– Я позвал бы Килину за стол, кабы здесь были токмо ты да твои люди. А темноликий угр мог напужать мою милую. Робка она.

– Темноликий не угр, а франк.

– А ты, видать, давно его знаешь? – заинтересовался Иван Ростиславович.

– Он, как и я, ходил с королем франком на магометан, – ответил Борис, поморщившись.

– Так ты ходил в поход с королем франков? – встрепенулся Иван Ростиславович. – Не знавал ли ты одну девицу?..

– Агнессу? – прошептал Борис охрипшим голосом.

– Э, да ты стал белее полотна! – мрачно усмехнулся его собеседник. – Кажись, Агния Вильямовна тебя тогда сильно зацепила.

Борис вздохнул:

– Все давно быльем поросло. Нынче Агнесса замужем…

– Вдовствует она, – перебил его Иван Ростиславович. – Славного боярина Любима Радковича – мужа ее – запрошлым летом угры убили, упокой его Господи.

– И Агнесса теперь одна?

– Деверь помогает ей и ее детям.

– А отколь ты ее знаешь? – задал Борис вопрос, вертевшийся у него на языке.

– Я мужу боярыни Агнии обязан, – ответил Иван Ростиславович, глядя куда-то в сторону. – Не спрашивай чем, все одно не скажу. А саму Агнию Вильямовну я два раза видал: первый раз, когда по ошибке напал на ладью, где она была с мужем, и потом еще в Киеве.

– В Киеве? – удивился Борис.

– Она с подругой Лавру посещала.

Борис чувствовал, что его собеседник чего-то не договаривает. Подозрение рождало новые душевные муки, которые трудно было скрыть от внимательного взора берладского правителя.

«Кто он мне, чтобы я душу перед ним раскрывал?» – с досадой подумал Борис и переменил тему разговора:

– А ведь я в Галицкое княжество направляюсь. Царь Мануил послал меня к князю Ярославу.

Иван Ростиславович лишь на мгновенье нахмурился, а потом спокойно сказал:

– Послал, так послал.

– А тебе, кажись, все равно?

– По сути, мне до тебя нет дела, как и тебе до меня, – буркнул берладский правитель и, зевая поднялся с лавки. – Ладно, отдыхай. Коли желаешь почивать, я велю перину и подушки принести.

– Я лучше по двору пройдусь.

– Пройдись.

Они вместе вышли на крыльцо. Борис сразу же заметил пытающегося общаться с волохами Лупо и выходящего из конюшни де Виня.

«А где же Фотий и Моркер?»

И тут же послышались звуки флейты. Фотий сидел на перевернутом бочонке и играл на своем инструменте протяжную мелодию, а рядом с музыкантом стоял Моркер.

– Что ты играешь, Фотий? – спросил Борис, свесившись через перила.

– Песню для Моркера? – ответил музыкант.

Хотя разговор шел на русском языке, кельт догадался о его содержании и сказал смущенно:

– Я пропел музыканту песню моей родины, и он тут же сыграл ее. У него это прекрасно получилось.

Внимание Бориса привлекли трое ратников из отряда Бруно, и он осведомился у Ивана Ростиславовича:

– А где франк?

– Поди, утомился и отдыхает.

– Бруно неутомим, – процедил Борис сквозь зубы.

– Кажись, у тебя с ним давние счеты?

– Скорее уж у него со мной.

– Мне самому темноликий пришелся не по нраву – признался Иван Ростиславович и, немного помолчав, добавил: – Но я желаю сохранить мир с угорским королем, и все его люди будут отпущены опосля того, как ты отсель уберешься.

– Гёза все равно на тебя осерчает, – заметил Борис.

– Я вовсе не собираюсь во всем ему угождать.

Народ во дворе оживился, чему причиной стало появление весьма колоритной личности – старого, но еще не дряхлого мужчины, живого и подвижного, с седыми всклокоченными волосами, длинной бородой, красными отметинами на смуглом лице и шрамом на левой щеке. Несмотря на довольно холодную погоду, он был босым, а из одежды имел на себе только длинную рубаху и широкие штаны.

– А вот и Лазарь Рожна к нам пожаловал, – усмехнулся Иван Ростиславович.

– Не думал я, что вновь его встречу, – пробормотал Борис.

– И где же ты с ним уже встречался? – осведомился берладский правитель, нисколько не удивившись.

– Когда Мануил разбил половцев, Лазарь был среди освобожденных полонян.

– Да, он что-то болтал о том полоне.

Лазарь тем временем приблизился к крыльцу.

– Мое почтение доброму князю Иоанну! – заорал он во всю глотку. – Э, да здесь еще добрый князь Борис! И ему воистину мое почтения и желание здравия!

Иван Ростиславович поморщился.

– Ты чего вопишь как ошпаренный?

– Воистину токмо из любви к добрым князьям!

– Все кудесничаешь? – спросил Борис.

– Кудесничает, – ответил за Рожну Иван Ростиславович. – А еще он ворует и сбывает в Берладе краденное.

Лазарь развел руками.

– Воистину так, добрый князь. Нам, цыганам, Сам Господь дозволяет и кудесничать, и воровать.

– Господь дозволяет? – возмутился Борис. – Всем, значит, за грехи наказание, а твоему племени можно грешить?

Лазарь закивал.

– Воистину так, добрый князь! Бог нам дал послабление за то, что наш соплеменник, желая спасти Христа, решил украсть гвозди, коими Спасителя к кресту приколачивали. И хотя цыган успел унести токмо один гвоздь, нам, его потомкам, было дано вечное Благословение.

– Не припомню, чтобы в Писании было сказано о цыганском Благословении, – проворчал Борис.

– Должно быть, ты запамятовал али не все прочел, – уверенно заявил Рожна.

– Ему Бог дозволил даже крест своровать, – вставил берладский правитель.

– Крест? – спросил Лазарь с простодушным удивлением.

– Не притворяйся, что не помнишь, как отдал мне крест, когда я, осердившись, едва тебя мечом не ударил.

– Тот крест, князь, я не украл, а нашел.

– И где же ты его нашел? – усмехнулся Иван Ростиславович.

– Воистину подле одной святой обители! Кто-то его там потерял!

Иван Ростиславович распахнул ворот и вытащил золотой крестик.

– Неужто сию вещь можно потерять?

Борис вскрикнул от изумления, увидев тот самый крест, который ему подарила мать, а он отдал Агнессе.

– Что с тобой? – удивился Иван Ростиславович.

Борис одним прыжком соскочил с крыльца, схватил Рожну за шиворот и принялся трясти его, крича:

– Где ты взял крест? Признавайся!

Струхнувший не на шутку Лазарь жалобно хныкал:

– Нашел, добрый князь! Воистину нашел!

– Значит, упрямишься? – вмешался Иван Ростиславович. – Поглядим на твое упрямство, когда я велю тебя поджарить!

А вокруг крыльца уже собрался народ. Едва было высказано предложение поджарить Рожну, как со всех сторон раздались одобрительные возгласы.

Лазарь бухнулся на колени.

– Простите меня, добрые князья! Воистину я вспомнил, где взял крест!

– Ну, вот, Рожна и память обрел, – насмешливо заметил Иван Ростиславович.

– Отколь у тебя крест? – рявкнул Борис на Лазаря.

– Запрошлым летом был я в одном селе на реке Санок. Приняли меня там хорошо – и добрый боярин, и боярыня-краса. Я даже хотел пожить у них, но тут напали угры, будь они неладны. Как пришла весть о приближении ворога, началась суета. Я понял, что добрым людям не до меня, и решил убраться прочь. Иду, значит, к воротам, и вижу – у бани спят на мешках детишки боярские, а возле них хлопочет боярыня младая. У меня при виде ангелочков и их матушки светлой воистину слезы из очей полились. А потом мне, грешно признаться, стало страшно, и на меня затмение нашло: не могу отвести взора от креста на груди спящей боярышни, хоть убей! А в уши кто-то шепчет: возьми себе крест, через него ты токмо и спасешься! Я, вестимо, пытаюсь спорить с искусителем: мол, как же можно у дитяти священную вещь забрать? А голос шепчет: тебе, старому грешнику, сей крест более надобен, чем невинному дитяти, кое и без креста будет под Господней защитой! Не устоял я перед искушением и снял крест с боярышни, покуда ее матушка в другую сторону глядела!

На последнем слове Рожна ткнулся головой в землю и замер в земном поклоне. А народ возмущенно загалдел. Многие требовали немедленной расправы над нечестивым кудесником: одни предлагали его сжечь, другие – порубить на кусочки, третьи – разорвать на части, а кое-кто и вовсе – закопать живым в землю.

Услышав, что с ним хотят сделать, Лазарь поднял голову и заскулил:

– Пощадите меня, добрые люди! Вы же воистину немало хорошего от меня видали! Я лечил вас от хвори и ран! И тебя, добрый князь Иоанн, спас от верной смерти!

– Да, спас, – подтвердил Иван Ростиславович. – Я перед Рождеством трясавицу5656
  Трясавица – лихорадка.


[Закрыть] подхватил. Так трясло, что мнилось, будто бы душа с телом расстается. А Лазарь меня вылечил.

– И меня он израненного почитай с того света вытащил – сказал кто-то в толпе.

Нашлись еще люди, которым Рожна помог, и гневный пыл несколько угас.

– Убивать Рожну, пожалуй, не стоит, а вот наказать следует – решил берладский правитель.

Его гридь Волх предложил:

– Выпороть надобно нечестивца так, чтобы он седмицу не мог сесть.

Это предложение получило всеобщее одобрение, и порку устроили здесь же посреди двора. С Рожны стащили штаны, задрали ему рубаху, и мрачный рыжий верзила принялся стегать его плетью, назидательно приговаривая:

– Не бери чужого. Не святотатствуй.

При каждом ударе Лазарь вопил так, что закладывало уши.

Наконец Иван Ростиславович крикнул:

– Хватит с него, Черемец! А то дух вышибешь!

– А вышибу, так и бес с ним – проворчал Черемец, убирая плеть.

Рожна, охая, поднялся, натянул штаны и под громкий смех заковылял к воротам.

Иван Ростиславович покачал головой.

– Мало ему всыпали! Идет, как ни в чем ни бывало!

– Рожну так часто пороли, что его седалище стало железным, – заметил Черемец.

После ухода Лазаря толпа быстро рассосалась, и люди занялись прежними делами.

– Пойдем, потолкуем, – предложил Иван Ростиславович Борису.

Они вернулись в горницу.

– Возьми: мне чужого не надобно, – сказал Иван Ростиславович, снимая с себя золотой крест.

– Рожна не меня обокрал, – буркнул Борис.

– Крест княжеский, и Агния Вильямовна наверняка от тебя его получила.

– Не скрою, крест я подарил Агнессе, – признался Борис.

– Так вороти ей свой дар, – предложил Иван Ростиславович.

Борис устало опустился на лавку и покачал головой.

– Страшусь я нашей новой встречи.

– Чего тебе страшиться? Будь живым ее муж, тогда и впрямь вам не стоило встречаться, а так, даже коли ты женат…

– Я вдов, – отозвался Борис, уверенный в том, что его жена умерла вскоре после того, как он уехал.

– Тогда тем более, чего тебе страшиться?

Борис тяжело вздохнул:

– Шесть лет назад я звал Агнессу замуж, но она тогда не пожелала связать свою судьбу с моей.

– Мало ли, что было шесть лет назад? А нынче вас сам Господь сводит. Ну, посуди сам: и тебя посылают в Галицкое княжество, и подаренный тобой Агнии, а потом у нее украденный крест к тебе ворочается. Мнится мне, что, коли ты по своей воле избегнешь с ней встречи, то потом будешь всю жизнь себя корить.

И тут у Бориса сорвалось с языка:

– Скажи честно, меж тобой и Агнессой было что-то?

Иван Ростиславович изменился в лице.

– Значит, было, – упавшим голосом произнес Борис.

– Было один раз, – признался его собеседник и, вздохнув, добавил с неохотой: – Токмо она не мне, а тебе отдавалась.

– Как так? – не понял Борис.

– Кажись, меня Иваном, а не Борисом зовут, – процедил сквозь зубы Иван Ростиславович.

– Ну, и что?

– Коли она меня твоим именем назвала, то, значит, не забыла еще тебя.

Борис сидел, словно оглушенный, не находя слов.

– Забери крест – напомнил ему Иван Ростиславович.

Борис молча взял крест и надел себе на шею.

– Ты когда Берлад покидаешь? – спросил берладский правитель и тут же поспешно добавил: – Токмо не подумай, что я тебя гоню. Оставайся здесь, покуда не надоест.

– Спасибо за гостеприимство, но я завтра двинусь в путь, – хмуро отозвался Борис.

– Воля твоя.

– А когда ты отпустишь Бруно и его людей?

– Они погостят у нас денька два, а потом мы проводим их до угорских рубежей.

– Добро! Авось, Бруно не воротится.

– Пущай токмо попробует! Тогда я уже встречу его не как гостя, а как врага.

На этом их беседа закончилась. Борис пожелал отдохнуть, однако, растянувшись на мягких перинах и подушках, он, несмотря на усталость, никак не мог уснуть, и лишь перед самым рассветом ему удалось ненадолго задремать.