Текст книги "Знамение"

Теперь она поняла, что Энунд был прав. Ненавистью и жаждой мести ничего не добьешься. Но она не понимала этого, будучи ослепленной своей ненавистью. Теперь же, когда она прозрела, уже поздно. Тем не менее, она была уверена в том, что если бы король Олав снова ожил, вместе с ним ожила бы и ее ненависть к нему.

Энунд был прав, но он так много требовал от людей, как от самого себя, так и от других. Та цель, которую он ставил перед человеком, была недосягаемой звездой, которая светила и ослепляла, давая надежду. И когда кто-то ошибался в своих попытках достичь недостижимое, он мягко утешал его, говоря о милости и прощении Всевышнего. Но он никогда не уставал требовать от человека стремления к тому, чего никогда нельзя достичь.

Священник Йон был другим; Сигрид все больше и больше понимала теперь, почему его, вопреки всему, многие любят в деревне. Он не был наделен взором, видящим великое, как Энунд, и он не требовал от людей большего, чем они могли сделать. Он, как и все остальные, преодолевал повседневные трудности. И он справлялся с ними по своему разумению.

Размышляя об этом, она постепенно пришла к мысли о том, что оба они были правы. Бог был «агапе», любовью настолько великой, что человек не в состоянии был постичь ее, как сказал когда-то Эльвир, но «агапе» могло также быть любовью повседневной…

К Богу ведет множество путей, сказал Энунд.

Проходили часы, но Сигрид не могла заснуть. В конце концов она встала и вышла из дома.

На северо-востоке небо полыхало над холмами, отражаясь на поверхности фьорда. Звезды казались бледными белой ночью, деревья стояли неподвижно, словно выточенные из темного камня.

Она вздрогнула, услышав треск ветки, но потом улыбнулась: через двор проскакал заяц.

В ночное время многие не спали.

Она вспомнила, как однажды ходила за пивом для Эльвира; Хьяртан Эскимосское Чучело валялся во дворе пьяный и напугал ее.

Но Хьяртан никогда не будет больше валяться пьяным во дворе, и небылицы его она слышала в последний раз. Он был похоронен с Грьетгардом в Эстердалене; он отчаянно сражался на стороне Грьетгарда, пока не погиб.

Сигрид вдруг стало жалко старого выдумщика.

Она села на скамью, сложив на коленях руки и прислонившись головой к стене. Но она не могла успокоиться, встала и снова принялась ходить туда-сюда по двору.

Заскулила дворовая собака, и она пошла к ней, чтобы поговорить. Но пес оскалил зубы.

Множество мыслей проносилось в ее голове. Сигрид чувствовала себя уставшей и одновременно удивительно бодрой, и ее мысленные картины были ясные, как утреннее небо. Казалось, ее воспоминания и то, о чем она слышала, теперь ожили.

Она вспомнила, что сказал Кальв о смерти Турира, когда она спросила у него, откуда король узнал, что юноша гостил у короля Кнута.

Кальв сказал, что какой-то человек рассказал королю о браслете короля Кнута. Она спросила, откуда он узнал об этом.

– Я и сам удивлялся, откуда, – ответил Кальв, – и я узнал об этом только перед самой смертью юноши. Я стоял рядом с ним и тщетно пытался в последний раз упросить короля смилостивиться над ним.

И тут вышла его жена Турира. Она шла с опущенной головой, медленно, словно скорбя. Но я заметил выражение ее лица, когда она посмотрела на Турира, и глаза ее сверкали ненавистью.

«Я говорила тебе, что поплатишься за свою измену», прошептала она.

– Турир что-нибудь ответил? – спросила Сигрид.

– Он рассмеялся, – сказал Кальв. – А потом сказал: «Я рад, что ты доказала, что заслуживаешь этого, так что мне не приходится раскаиваться».

Они умерли как мужчины, оба ее сына, без слез и жалоб. Она думала о том, вспомнили ли они последние слова Эльвира, сказанные им: «Что бы ни случилось, вы должны быть храбрыми!»

Она вдруг мысленно представила себе Эльвира, его лицо, когда он лежал у входа в зал в Мэрине; она видела, с каким трудом он выдавливает из себя слова.

Он сказал, что еще не выстрадал все, что заслужил. Епископ Гримкелль говорил о том, что в смерти он получит искупление грехов, но она не понимала тогда, что он имеет в виду. И Энунд говорил, что он умер хорошей смертью.

И когда уже начали петь птицы и на небе начал разгораться летний пожар, до Сигрид постепенно дошла истина. Смерть Эльвира была подобна летнему закату, когда небо остается светлым и лишь на короткий миг тускнеет, чтобы потом воспламениться с наступлением нового дня. Она поняла теперь, что для Эльвира не страшен был никакой очистительный огонь, потому что он жаждал искупления; он искал очищения.

Что касается мести – то мстить пристало Господу, как сказал Энунд. Эльвир хотел быть последним, жаждущим мести.

Сигрид же искала способ отомстить и настраивала своих сыновей против короля. И – нет, она мысленно отшатнулась от самой себя! Но она все же заставила себя додумать эту мысль до конца: разве она сама не толкала их на смерть?

Нет, это король Олав виноват в том, что произошло, сурово подумала она. Он мог бы заключить мир с ее сыновьями и спасти обоих, когда Кальв просил о Турире. Но тут она снова вспомнила слова Энунда: вину нельзя разделить с кем-то. Дурные поступки короля не оправдывали ее.

И что она сделала, чтобы раскрыть перед сыновьями мысли Эльвира, как это она однажды собиралась сделать? Ее больше занимали мысли о мести, о наследстве и богатстве для ее сыновей, о выкупе, который, как ей казалось, они должны были получить, чем о более ценном наследстве, которое никто у них не мог отнять.

И тут она подумала, что была несправедлива к самой себе. Первое время она пыталась понять мысли Эльвира, но это ей так и не удалось. И никто не мог ей помочь в этом. Тем не менее ей было бы куда легче понять слова Эльвира о любви, если бы она смогла побороть в себе ненависть к королю.

Она утешала себя тем, что Грьетгард с помощью Энунда смог кое-что понять. Но даже он отшвыривал все это в сторону, когда им овладевал гнев…

И она вдруг подумала со страхом, что не знает наверняка, обрели ли ее сыновья мир и спасение. Грьетгард умер в гневе и ярости, Турир – с презрением к той, которой он изменил.

Сигрид снова села. Закрыв глаза, она попробовала молиться; она цеплялась за молитву, как за скалу в море. Но мысли перехлестывали через ее молитвы, словно морской прибой.

Постепенно шторм в ней улегся, она вдруг услышала пение птиц, журчащее и переливчатое, словно легкая рябь возле берега в солнечный день.

И когда она наконец открыла глаза навстречу новому дню, ей показалось, что свет ворвался в нее, свет божественной любви и всепрощения.

И она опустила голову и стала благодарить Бога за эту милость, за то что он взял на себя тяжесть грехов человеческих. Ее сыновья приняли крещение, как того пожелал Эльвир; и даже если они и грешили, они умерли как христиане и были приняты Богом. И даже если им предстоит мучиться в очистительном огне, будь то обычные семь дней или более длительный срок, они получат спасение.

Возможно, живым приходится куда хуже… Она подумала о Хелене, Хелене Грьетгарда. Она ходила бледная и притихшая; она слушалась Сигрид, но была холодна с ней, почти ни с кем не разговаривая, она отказывалась выйти замуж, хотя многие дворовые парни не прочь были жениться на ней. И вот она ходила одна, незамужняя в свои двадцать лет. Сигрид чувствовала за нее ответственность, но ей не хотелось принуждать ее. И она не знала, что ей делать.

«Будь добра с Хеленой», – сказал ей Грьетгард.

Она вздрогнула, увидев во дворе человека; это был один из дозорных с вершины холма.

– Корабль Кальва Арнисона подходит к фьорду, – сказал он Сигрид, увидев ее. – Если людям нужно встречать его, пора их будить.

Сигрид встала и медленно побрела на кухню. Солнце уже показалось из-за горизонта; выглянув из-за холма, солнце засветило ей прямо в глаза.

Когда корабли подошли к причалу, Сигрид вышла им навстречу. И еще до того как корабль Кальва причалил к берегу, она услышала голос Финна Арнисона:

– Я тебе говорю, что останусь на борту корабля! – кричал он. – Ты думаешь, мне хочется подниматься во двор, к той сатанинской бабе, на которой ты женат? Оставь меня, свинья!

Он повернулся к двум парням из Эгга, которые собрались уже перенести его на землю.

Корабль причалил, и взгляд Сигрид блуждал от мачты к мачте. Большинство на корабле были так тяжело ранены, что не могли идти сами. Большинство из них были местные жители, но Сигрид узнала среди них Арни Арнисона, брата Кальва. Он неподвижно лежал с закрытыми глазами, словно мертвый. Рядом с ним лежал парень, которого она не знала.

– Успокойся, Финн, – сказал он. – Если ты будешь ругать Кальва, он наверняка отправит тебя в землю Стиклестада, чтобы ты там догнивал.

– Лучше уж гнить рядом с трупом короля, чем выздоравливать в доме Кальва!

И Финн продолжал ругаться, как бешеная сорока, пока его сносили с корабля на землю и несли вверх по тропинке.

Человек, который говорил с ним, был перенесен на причал следующим, а после него – Арни Арнисон, который был слишком плох, чтобы его можно было нести на щите, и его осторожно перенесли на землю на носилках.

После того, как все раненые были перенесены на землю, с корабля сошел Кальв. Сигрид протянула ему руку и тут же уставилась на его ногу, перевязанную окровавленной тряпкой, заметив, что он хромает.

– Кьетиль сказал, что ты не ранен, – сказала она.

– Я еще не был ранен, когда он ускакал из Вердалена, – г ответил он.

– Но разве битва тогда не закончилась?

– Закончилась…

– Почему же это произошло с тобой?

– А… – он отмахнулся. – Один из раненых бросил в меня свой меч на поле битвы.

– Это был Финн, твой брат? – спросила она, будучи не в силах удержать от этого вопроса.

Он кивнул, ничего не сказав в ответ.

– Тот человек был прав, сказав, что тебе следовало бы оставить финна догнивать на поле битвы.

– Он не говорил, что я должен был сделать это, – поправил ее Кальв. – Это сказал Торберг.

Они направились к холму. Внезапно Сигрид остановилась.

– Где Гутторм? – спросила она.

– Он не вернулся назад.

Оставшуюся часть пути они шли молча.

– Тебе придется заняться ранеными, – сказал Кальв, когда они были уже во дворе. – Ты больше смыслишь в болезнях и ранах, чем кто-либо другой во дворе.

– Это Эльвир знал толк в лечении ран, – сказала Сигрид. – Я же знаю только то, чему научилась у него.

– Я осмотрел раны моих братьев, прежде чем мы отправились из Вердалена, – сказал Кальв. – Торберг и Финн ранены не тяжело; с Арни дело обстоит хуже. Будет лучше, если ты займешься ими.

– Смотри, чтобы у Финна не было при себе оружия, – сухо заметила она. Они были уже в кухне, и она произнесла это так громко, что Финн услышал. Ей хотелось, чтобы он знал, что она считает его способным на все, даже на то, чтобы поднять меч против женщины.

– Я не стану пачкать свой нож твоей кровью, – запальчиво ответил Финн. – И для меня будет лучше, если ты не будешь смотреть на меня. Меня не удивит, если у тебя дурной глаз.

– В Вогане ты был более покладистым, когда Турир обвел тебя вокруг пальца с выкупом для короля Олава, – сказала Сигрид. Она послала девушку за мазью, лечебными растениями и перевязочной материей, потом закатала рукава и принялась осматривать раны Торберга.

– Ты скоро снова будешь на ногах, – сказала она.

– У тебя легкая рука, – сказал он, посмотрев на нее, и улыбнулся, но она ничего на это не ответила.

Она принялась молча осматривать Финна; но когда очередь дошла до Арни, она сказала, что ничем не может помочь ему. Она полагала, что лучше послать за священником Энундом.

Многим она могла помочь. Но как только она освободилась, она пошла к Рагнхильд, чтобы утешить ее.

И Рагнхильд была словно ребенок; она плакала и рыдала в безнадежном отчаянии. И для не было утешением то, что сыновья ее вернулись домой невредимыми. Сигрид пробыла у нее до тех пор, пока не пришла девушка и не сказала, что уже пора завтракать.

Финн и Торберг были перенесены в зал и чувствовали себя достаточно хорошо, чтобы сидеть и есть. Энунд тоже был там.

– Ты хорошо ухаживаешь за ранеными, – сказал он Сигрид.

– Ты же знаешь, последнее время я только этим и занималась, – ответила Сигрид.

Она повернулась к Кальву; ей хотелось побольше узнать о битве.

– Я слышала, что это Турир убил короля, – сказала она.

– Чтобы ему попасть за это в преисподнюю! – вставил Финн Арнисон. – Он убил короля, равного которому никогда не было никогда не будет в стране!

– В самом деле, Турир нанес королю смертельную рану, – ответил Кальв, не обращая внимания на Финна. – Он воткнул копье ему под кольчугу.

– Копье, которое называлось Тюлений Мститель? – спросила Сигрид, и Кальв кивнул.

– Но это была не единственная рана, которую получил король, – продолжал он. – Сначала он был ранен в ногу, чуть выше колена, его ранил корабельный мастер по имени Торстейн. И после того, как Турир всадил в него копье, у него еще появилась рана на шее.

– И кто нанес ее?

– Я точно не знаю, но этот человек сражался рядом со мной. Возможно, это был Кальв Арнфиннссон, а может быть, Гутторм Харальдссон.

– Если это был тот, кто сражался рядом с тобой, ты сам стоял достаточно близко к королю, чтобы убить его.

Кальв снова кивнул.

– Ты говоришь, что не знаешь, кто нанес королю рану, – снова вмешался в разговор Финн. – Может быть, ты боишься сказать, что это был ты сам?

– Если бы я убил его, мне нечего было бы бояться сознаться в этом.

Интонация, с которой Кальв произнес эти слова, заставила Сигрид воздержаться от дальнейших расспросов.

– Гутторм не упустил бы возможность отомстить за Эльвира, – сказала она.

– Вряд ли упустил бы, – согласился Кальв.

– Турир был ранен? – спросила она.

– Я видел у него на одной руке кровь, – сказал Кальв. – Но я не уверен в том, что это была его собственная кровь. Уже после сражения сказали, что Бьёрн Конюший ударил его топором по плечу, видя, что королевский меч не пробил его кольчугу. Но я не думаю, что эта рана серьезная.

Больше о сражении Сигрид ничего не спрашивала – до поздней ночи, пока они с Кальвом не остались одни.

– Разве ты не встретил королевскую дружину, отправившись на восток? – спросила она.

– Да, встретил, – сказал Кальв.

– И король не захотел выслушать тебя?

– Ему хотелось узнать, почему я, которому предстояло стать ярлом, слоняюсь по безлюдными местам, словно бродяга, – сказал Кальв. – И когда я сказал, что явился, чтобы предложить ему заключить мир, он спросил моих братьев, стоит ли доверять мне. Но Финн не посоветовал ему делать это; он сказал, что чем красивее я говорю, тем хуже мои намерения, и мне ничего не осталось, как прекратить переговоры. Финн также посоветовал королю убить меня, но тот отпустил меня.

– Ну и братец же у тебя! – сказала Сигрид. – Сначала он советует королю лишить тебя жизни, потом сам поднимает на тебя меч. Не понимаю, зачем ты притащил его сюда? В благодарность за все он только осыпает тебя проклятиями!

– Возможно, у него есть на это причины, – сказал Кальв.

– Иногда я тебя просто не понимаю, – сказала Сигрид, изучая его лицо в свете ночника. И снова у нее появилось чувство, что она совершенно не знает этого человека. Ей самой казалось это странным; он был рядом, каждая черточка его лица была ей знакома, и она могла заранее предугадать его улыбку.

– В самом деле? – сказал он, улыбаясь, но в его улыбке затаилась грусть. – Но ты же рада, что король Олав мертв!

Сигрид сама не знала, почему ответила ему то, что думала; куда легче было бы обойти этот вопрос.

– Нет, я не рада, – сказала она, не глядя на него.

Он удивленно уставился на нее.

– Почему же? Ведь ты же долгие годы мечтала об этом…

У нее опять появилось желание обойти его вопрос. Но она вдруг подумала, что хватит с нее лжи и полуправды; она знала теперь, к чему это может привести. Ей хотелось по возможности быть откровенной с ним.

– Я была как собака, охотившаяся на белку, – сказала она, – и кусавшая дерево, на котором та укрылась, прыгая с ветки на ветку.

Он ничего не ответил, но по выражению его лица она видела, что он обдумывает ее слова.

– Эльвир хотел быть последним из тех, кто жаждет мести, – продолжала она.

Она никогда раньше всерьез не говорила с ним об Эльвире. И теперь она рассказала ему о смерти Эльвира.

Пока она рассказывала, он притянул ее к себе, и для нее было облегчением чувствовать его тепло.

И когда она замолчала и он, не говоря ни слова, прижал ее к себе еще сильнее, она поняла, что его объятия – единственное для нее убежище в этом мире.

Она думала раньше, что не нуждается в нем; он был не таким, каким, по ее мнению, должен был быть. Она думала, что может управлять и им, и собой. И все-таки он был с ней все это время, всегда готовый утешить и защитить ее. И только теперь, когда игра была закончена и она проиграла, она поняла, что нуждается в его помощи.

– О чем ты вздыхаешь?

Сигрид вздрогнула; она сама не заметила, что вздохнула.

– Может быть, я не понимаю и саму себя, – сказала она.

– Во многом бывает трудно разобраться, – сказал он и замолчал.

Он не имел обыкновения тратить время на пустые размышления.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

Но он не ответил, а только спросил:

– Ты по-прежнему ненавидишь короля Олава?

– Невозможно ненавидеть умершего, – ответила она.

– Возможно, ты права… Ты восприняла это не так, как я ожидал, – вырвалось у него.

– А что ты ожидал?

– Что ты начнешь расспрашивать меня о смерти конунга. И я подумал, что мне не захочется рассказывать тебе больше, чем я сказал об этом в зале.

– Мне достаточно знать что он мертв. Мне вовсе не обязательно слышать о том, как происходила агония.

– Теперь я понимаю, в чем дело, – сказал он. – И у меня возникает желание рассказать тебе о том, о чем я не собирался рассказывать.

– Случилось что-нибудь необычное? – спросила Сигрид. Она достаточно насмотрелась уже на кровь и раны, и у нее не было желания выслушивать подробное описание схватки.

– Да, – сказал он. – Несмотря на то, что король Олав погиб в сражении, он не проиграл борьбу.

– Как это могло получиться? – с невесть откуда взявшимся любопытством спросила Сигрид.

– Я был совсем близко от короля, когда он был ранен в ногу, – начал Кальв. – Рана была не опасной, она была куда меньше теперешней моей.

Указав на свою ногу, он продолжал:

– Насколько я понимаю, у него не было причин прекращать битву, да и слабым он никогда не был. Но внезапно он остановился и обратил лицо к небу, словно забыв о кипящем вокруг него сражении. Глядя на него, я и сам чуть не забыл о битве, и мне с трудом удалось уклониться от удара меча и навеки усмирить того, кто пытался это сделать. И когда я снова посмотрел на короля, он стоял, прислонившись к камню. Отбросив далеко в сторону меч, он сложил в молитве руки.

Лицо его сияло. Я мог бы зарубить его на месте, но у меня рука не поднималась убить его, хотя дело здесь касалось и моей жизни.

– И тогда Турир проткнул его копьем?

– Да. Но я был слишком занят тогда обороной, чтобы разобраться в случившемся.

Сигрид ничего не сказала. Если бы раньше Кальв сказал ей, что не захотел убивать короля, как это подобало ему в сражении, она назвала бы его трусом.

– Не знаю, мог бы я убить его, если бы Турир не сделал этого, – сказал Кальв. – Он отпустил ее, сел на постели, уставился в темноту. – Он ведь оставил меня в живых, когда я был в его руках… Это было на него так непохоже, – задумчиво добавил он. – Во время сражения вдруг стало темно. Казалось, что надвигается ураган, но ни одной капли дождя не упало на землю.

– А здесь был дождь, – сказала Сигрид.

– Значит, это было обычное ненастье, – с облегчением произнес Кальв. – Многие были напуганы во время сражения, думая, что это знамение.

– Интересно, где теперь Турир, – немного помолчав, спросила Сигрид. – Я-то надеялась, что он заглянет сюда, прежде чем отправиться на север.

– Если бы он собирался это сделать, он бы уже был здесь.

– Финн Харальдссон вышел невредимым из битвы?

– Думаю, что да. Он сам снаряжал свой корабль обратно.

– Значит, из наших близких погиб только Гутторм.

– Я потерял Колбьерна, моего брата, – тихо произнес Кальв. Из его горла вырвался приглушенный всхлип.

Сигрид вспомнила, как ему не хотелось сражаться со своими братьями; она догадывалась, что он считает себя виновным в смерти Колбьерна.

Она притянула его к себе, спрятала его лицо у себя на груди. Она не знала сама, какие чувства испытывает к нему: сострадание, сочувствие или что-то вроде любви. Она понимала только, что должна помочь ему. И теперь уже речь не шла о том, был ли он слабее или сильнее ее, был ли он для нее тем, кем был для нее Эльвир. Достаточно было того, что он был самим собой.

И когда напряжение его ослабло и он стал отвечать на ее ласки, она заплакала, понимая, что ее грех всегда будет разделять их.

Турир Собака не мог отправиться на север, не погостив в Эгга. Он прибыл через два дня после приезда Кальва; он объяснил, что был в Инндалене, где следил за тем, чтобы во время бегства в Свейю королевская дружина не занималась грабежами и поджогами.

Финн Арнисон не скрывал своего мнения по поводу приезда Турира, но тот не обращал внимания на его ругань. Сразу после приезда Турир отправился в Стейнкьер, чтобы переговорить со священником Энундом.

Энунда дома не оказалось; Турир ждал его до самого вечера. И когда священник пришел, они вместе отправились в Эгга.

Когда они пришли, в зале было полно народа, и Энунду освободили место возле хозяйского стула; Турир сел рядом со священником.

Сигрид удивилась, увидев их вместе, но, судя по выражению лица Энунда, произошло нечто необычное. Сделав полагающийся гостям глоток пива, Энунд обратился к Кальву:

– Ты знаешь, что Турир был ранен в руку во время сражения?

– Я видел у него на руке кровь, – сказал Кальв. – А что?

– Ты видел его рану?

– Я не особенно присматривался.

– Кто-нибудь другой видел ее? – спросил Энунд, переводя взгляд с одного человека на другого. Но никто не отвечал.

– А почему ты спрашиваешь? – поинтересовался Торберг Арнисон, лежа на скамье и приподнявшись на локте.

– Если хочешь, расскажи им все сам, – сказал священник Туриру.

– В этом нет нужды, – ответил Турир.

Больше об этом не было сказано ни слова. Собравшиеся говорили мало и рано разошлись спать.

На следующий день, сразу после завтрака, Сигрид пошла к Туриру; она хотела узнать, в чем дело. И они направились по тропинке, пройдя мимо Кальва.

Они говорили о многих вещах. Но когда Сигрид пробовала завести разговор о его ране, он уходил от него.

Он принялся рассказывать о том, кто участвовал в сражении и на чьей стороне и кто не участвовал. Большинство имен, которые он называл, были Сигрид незнакомы. Но она вздохнула с облегчением, когда он сказал, что Сигвата Скальда не было в королевской дружине. Эйнар Брюхотряс тоже не участвовал в сражении, сказал он. Он еще не вернулся домой из своей поездки к королю Кнуту.

– Наверняка он выжидает, как сложатся дела у короля Олава в Норвегии, – сказала Сигрид.

– Это уж точно! – засмеялся Турир.

Потом он стал рассказывать про Бьяркей, о своем сыне Сигурде. Он женился на исландке, дочери Снорри Доброго. Ее зовут Ауд, и до этого она была замужем за одним исландцем, но потом развелась с ним.

– По какой причине? – спросила Сигрид.

– Я не знаю подробностей этого дела, – ответил Турир. – Говорят, что они бросали друг в друга подушками, но муж ее пришел в ярость, и все закончилось тем, что они стали бросать друг в друга камни.

– Похоже, она тоже была сумасбродкой. Ты думаешь, Сигурд сможет поладить с ней?

– Это его дело. Он хотел получить ее во что бы то ни стало, хотя она и старше его.

Сигрид снова попыталась перевести разговор на ранение Турира, но он продолжал рассказывать о Бьяркее. В конце концов она спросила его напрямик:

– Что имел в виду Энунд, говоря о твоей руке?

– Ничего особенного.

– Если бы это было так, он бы не спрашивал у всех об этом.

– Обещаешь не выставлять меня на посмешище?

– Разве я когда-нибудь делала это?

Турир улыбнулся.

– Помнишь, однажды я запретил тебе брать с собой щенка на зимнее жертвоприношение в Тронденесе?

– Ты имеешь в виду тот, случай, когда я спрятала Фенрира в твой сундук, в котором ты хранил свою лучшую одежду?

Турир кивнул, и тут они оба расхохотались.

Сигрид внимательно посмотрела на Турира. Несмотря на седеющие волосы, в облике его было что-то такое, что напоминало ей Турира, каким она его знала на Бьяркее. Она не могла в точности сказать, что именно; возможно, глаза или смех…

Но внезапно Турир стал серьезным. Он вытянул вперед руку.

– Большой палец был почти отрублен ударом топора, – сказал он. – Взгляни!

Она посмотрела, но там не было никакой раны, только небольшой шрам, похожий на тонкую нить, между большим и указательным пальцами. Она удивленно взглянула на него.

– Как это произошло? – спросила она.

– После битвы я подошел к трупу короля, – пояснил Турир. – Я хотел вытащить копье, засевшее в его теле. Но, прежде чем вытащить его, я остановился и посмотрел на него, и мне показалось, что лицо его светится. Я вспомнил одного священника, которого убил в Ирландии, много лет назад; его лицо тогда также сияло.

И я не понимаю, что тогда произошло со мной. Я подумал о сказанных священником Энундом словах в то лето, когда Торберг Строгала строил для меня корабль. Я сболтнул ему, что поверю в его Бога, если на это будет знамение. «Если ты действительно хочешь этого, – сказал он, – ты получишь знамение, когда это будет угодно Богу».

Помнишь, я как-то уже говорил тебе об этом, и ты спросила, не хотел ли я когда-нибудь увидеть знак Божий.

Но Сигрид не помнила об этом.

– Нет, – сказал он, – этого я не хотел. Но возле трупа короля я испытал чувство спасения; я почувствовал, что Бог короля где-то совсем рядом и что сейчас произойдет нечто необычное.

Я заставил себя вытащить из него копье. И когда королевская кровь стекла с острия копья мне на руку, я задрожал, как мальчишка, впервые убивший человека.

И тут я почувствовал в руке тепло; думаю, на миг я потерял сознание. И когда я снова пришел в себя, я стоял на коленях, держа в руке вытянутое из тела короля копье, и рука моя была здорова.

– И теперь ты веришь в христианство? – спросила Сигрид.

– А что мне еще остается?

– Что сказал Энунд?

– Сначала он торжественно поблагодарил Бога. Но потом почесал в затылке и сказал, что все это следует обдумать.

Сигрид ничего не сказала.

– Один человек сказал, что видел короля Олава живым после битвы, – продолжал Турир. – Во всяком случае, тела его на месте не оказалось. И мне пришла в голову мысль, что он ожил. Что ты думаешь по этому поводу?

Сигрид медлила с ответом. «Всему есть свои границы», – подумала она. Она не могла поверить, что Турир смеялся над ней, тем не менее, она была в ярости.

– Думаю, что вы все рехнулись, – сказала она. – Сначала Кальв говорит о том, что многие приняли обычное ненастье за знамение…

– Не думаю, что это было обычное ненастье, – перебил ее Турир.

– Могу уверить тебя в том, что здесь лил дождь как из ведра.

– Неужели? – удивленно произнес Турир.

– А ты говоришь о каком-то знамении! Я скажу тебе вот что: я думаю, что Бьёрн Конюший ударил тебя топором по голове, а не по плечу, как сказал Кальв.

– Показать тебе след удара на плече?

– То, что у тебя остался след удара на плече, не значит, что он не ударил тебя по голове.

Турир рассмеялся.

– Думай, что хочешь! – сказал он.

Турир отправился на север, и Сигрид очень не хватало его. Они больше не говорили о его знамении, но он был в таком приподнятом настроении, в каком Сигрид не видела его со времени смерти Раннвейг.

Перед тем, как он уехал, она сказала ему, что он теперь не нуждается в серебряном молоточке, который она однажды дала ему. Она освободила его от обещания постоянно носить его при себе.

Но он улыбнулся и ответил, что она ошибается, думая, что он вернет ей молоточек обратно. Он говорил о нем с Энундом, и тот обещал выковать из него крест.

Сыновья Арни остались в Эгга надолго, хотя было ясно, что ни Финну и ни Торбергу это не нравится. Им не терпелось отправиться домой, хотя Арни предстояло остаться здесь надолго, как полагала Сигрид, перевязывая его раны.

Сигрид полюбила их всех, и к своему удивлению даже Финна. Он не стал более мягок в выражениях, но словесные перепалки между ним и Сигрид уже не были такими злобными. В конце концов оба они перестали воспринимать все это всерьез.

Однажды она спросила у него, почему он испытывал такую привязанность к королю Олаву. Ей хотелось побольше узнать о короле.

– Лучше него короля нет…

– Я уже слышала об этом, – перебила она его. – И я не согласна с тобой. Он отнял у меня мужа и двоих сыновей, а также сына моего брата.

– Разве тот муж, который теперь есть у тебя, недостаточно хорош для тебя? – вспылил он.

– Вот уж не думала, что ты беспокоишься о том, как я отношусь к Кальву! Ведь ты советовал королю убить его, когда он предлагал королю мир!

– Одно дело, если я поливаю его грязью… – Финн осекся. – Известно ли тебе, что подразумевал Кальв под миром? – спросил он.

– Думаю, что он подразумевал под этим именно мир, – сказала Сигрид. – Я была так зла на него, когда он отправлялся на восток, что готова была выцарапать ему глаза.

– Тогда я ему не поверил, – сказал Финн. – И даже сейчас я сомневаюсь в его намерениях.

– Ты просто не доверяешь людям. Вот также ты не мог поверить, что Эльвир был христианином.

– Он не был христианином!

– Он похоронен возле церкви в Мэрине по приказу короля Олава, – сказала Сигрид. – Если ты мне не веришь, спроси священника Энунда.

Некоторое время Финн молчал.

– Думаю, что Эльвир обманул короля, сказав, что он христианин, – наконец произнес он.

– Что он от этого выигрывал?

– Он рассчитывал на то, что король позволит тебе и твоим сыновьям сохранить его владения и собственность.

Немного помолчав, он добавил:

– Теперь я лучше понимаю, что заставило короля так горько раскаиваться в том, что он приказал убить Турира Эльвирссона.

– Он раскаивался?

– Он сохранил жизнь двум сторонникам короля Кнута, попавшим в его руки во время его бегства через Норвегию в Гардарики. И он сказал, что надеется, что это послужит выкупом за ту жизнь, которую он загубил. Он говорил и многое другое… – продолжал Финн, тогда как Сигрид молчала. – Он сам признавал, что нередко правил страной жестоко и своевольно.

– Легко раскаиваться задним числом, – сухо заметила Сигрид. И она поняла, что получила горький урок.

Вскоре после праздника Святого Варфоломея[14]14
  24 августа.


[Закрыть] наступили необычайно теплые для этого времени дни.

Сыновья Арни по-прежнему находились в Эгга, но Финну и Торбергу не сиделось на месте; Кальв дал им корабль, так что они могли отправиться на юг. Отношения между братьями были все еще прохладными, но несколько лучше, чем в первое время после сражения.