Текст книги "Знамение"

– Если я откажусь от этих попыток, то это будет предательством по отношению к Эльвиру, – продолжала она. – Я уже и так его предала.

– Да? – он бросил на нее мгновенный взгляд.

– А не преступно ли было выйти замуж за Кальва и жить с ним здесь, в Эгга? Со дня гибели Эльвира не прошло и двух месяцев, как я выскочила замуж, да еще за одного из приближенных короля.

– Тебя принудили к этому.

– Может, я и не хотела бы этого, но мысль об усадьбе и достоинстве не оставляла меня. И я Кальва не только терплю, Турир.

– Это хорошо. Ты замужем за настоящим мужчиной.

– В начале я об этом почти не думала. Но в последнее время мне кажется, что со мной происходит что-то скверное. Я очень любила Эльвира и скорбела о нем. А сейчас я почти не испытываю неприязни к Кальву. И как только подумаю об этом, мне становится страшно. Боюсь, что Эльвир придет и накажет меня, предательницу.

– Несколько раз мне на память приходила Сигрун, которая заснула на руках Хельги, когда тот вышел к ней из своей могилы. Скорбь ее была столь велика, что привела ее к смерти из-за того, что он уже больше не возвращался. И я ни разу не осмелилась побывать на могиле Эльвира. Если бы я отказалась снова выйти замуж, то, может быть, мы бы встретились с Эльвиром в новой жизни, как это случилось с этими героями.

– Ты, кажется, говорила, что крестилась…

Она сразу не ответила.

– Я пытаюсь быть христианкой, – услышал он в ответ спустя некоторое время. – Но не так-то легко забыть все старое, когда столь болезненно воспринимаешь новое.

– Так думаю и я, – сказал Турир. Он внезапно расхохотался: – Пусть Энунд верит сколько хочет, что мне будет знамение, когда пожелает его Бог. Он может просить этого до посинения.

Сигрид промолчала. Она сидела, обхватив колени руками, и смотрела через фьорд на Мэрин. Он успокоился и положил руку на ее плечи.

– Не думаю, что ты должна бояться Эльвира. Во многих отношениях он был своеобразен, но глуп не был. Ему и в голову не пришло бы, что ты проведешь остаток жизни вдовой и еще меньше он, христианин, оправдал бы твою попытку покончить с собой. Он никогда не желал ничего, кроме твоей заботы о самой себе и о детях и наверняка не хотел никого, кроме тебя, видеть хозяйкой усадьбы. И с твоей стороны, Сигрид, было бы глупостью не принять богатства и судьбу, предложенные королем. Действительно, тебе не легко оттого, что ты вышла снова замуж быстрее, чем хотела, но ты не должна страдать из-за Эльвира. Если бы ты взяла в супруги убийцу Эльвира, я бы понял твой страх перед погибшим мужем. Но даже в этом случае ты будешь не первой, сыгравшей свадьбу с убийцей своего мужа. Вместо того, чтобы истязать себя, ты должна быть счастлива от того, что получила такого мужа, как Кальв.

– Да… – она растянула это, и в голосе послышалось сомнение.

– Ты что-нибудь имеешь против него?

– Я тебе рассказала, как он изуродовал ормана Бьёрна.

– С тем, что Кальв выполняет свой долг лендмана, ты должна примириться. Тебе не стоит убегать в лес каждый раз, когда он наказывает вора! Что будет здесь, в округе, если он откажется поступать таким образом? Я никогда не замечал, чтобы и Эльвир не наказывал воров.

– Эльвир дал бы орману возможность защищаться в суде. А вдруг он не крал исчезнувших вещей, может, их взяла с собой Тора и другие, когда уезжали отсюда? Разумно, когда человек имеет право казнить вора, которого застали на месте преступления, но в данном случае все обстояло по-другому.

– Этот человек крал?

– Да.

– Почему ты должна защищать его? Если это все, в чем ты обвиняешь Кальва, тебе следует говорить об этом с другими людьми, а не со мной.

– Неужели ты не понимаешь! – вырвалось у Сигрид. – Кальв друг короля, и я не знаю, могу ли я гордиться им.

– Думаю, что можешь, – произнес Турир.

– Как я ему расскажу, что ненавижу конунга и жажду мести?

– Он не глуп и может об этом догадываться. Но ты права, разговоров на эту тему между вами лучше не вести.

Он помолчал немного.

– Почему тебе хочется втянуть в это Кальва? Я сомневаюсь, что твои сыновья позволят отцу лежать неотмщенным, да и Гутторм Харальдссон едва ли столь быстро забудет Эльвира. И сейчас, когда я сам знаю, как он умер, я припомню королю, что он не дал моим племянникам виры и не восстановил их в правах, требовать чего они имеют полное право… – Понимаю, тебе тяжело, – продолжал он, когда Сигрид не ответила. – Но я не могу предложить волшебной помощи. Или ты желала бы выпить напиток забвения, если я его достану для тебя?

– Нет, – ответила она с ужасом. Забыть Эльвира и все, что они пережили вместе, было самым последним, чего она могла бы пожелать.

– Тогда надейся на помощь времени и встречай каждый день с той силой, которая заложена в тебе.

Он поднялся, она последовала его примеру, и они направились обратно в Эгга.

Он знает, о чем говорит, думала Сигрид, и он наверняка прав. Но это так трудно.

Церковь в Эгга построили к началу зимы. И освятить ее приехал епископ Гримкелль, который этой осенью совершал поездки по Тренделаг.

Сигрид попросила, чтобы церковь освятили в честь святого Иоанна. И когда епископ согласился, она передала церкви образ святого, который Эльвир привез из Миклагарда.

И теперь Иоанн Эльвира смотрел красивыми грустными глазами вниз на прихожан, в то время как в новой церкви на коленях, освещенные факелами стояли прихожане, а священнослужители пели псалмы. Диакон махал кадилом с благовониями, но запах смолы от новых стен был столь сильным, что его ничем невозможно было перебить.

Дверь старого храма расширили; расстояние между хорами и нефом было таким широким, что прихожане могли идти по нему вокруг алтаря. Над проходом висело распятие, вырезанное одним художником из Огндала. И Сигрид не могла не думать, что этот человек одержал победу над деревом.

Это был тот же самый художник, который украсил резьбой сидение епископа. Он также вырезал почетные сидения для Сигрид и Кальва, чтобы хозяева Эгга не опускались на колени на голую землю, как остальные прихожане. Они могли сидеть во время богослужения или становиться на колени на подушки.

Епископ прочел проповедь о святом Иоанне, который мог понимать и толковать многое из учения Христа, за что тот и чтил его столь высоко. После проповеди была конфирмация.

На освещение церкви в Эгга приехал и священник Освальд. Был и еще один священнослужитель, которого Сигрид не знала. Грьетгард сказал, что он из Мэрина.

После конфирмации вперед выступил Освальд и обратился к прихожанам.

Он слышал, что в округе едят лошадиное мясо, а ему, как он заявил, нет необходимости напоминать, какое наказание следует от короля за такой грех. Но может, люди не знают, какие вечные муки ждут того, кто ест мясо лошадей или собак, или кошек, кто ест сырое мясо, или мясо во время постов.

Глаза присутствовавших в церкви все более расширялись, когда он подробнейшим образом описывал страдания и муки грешников в аду.

Сигрид показалось неуместным его выступление на освящении церкви, особенно храма святого Иоанна. И она посмотрела наверх в грустные, мягкие глаза святого образа.

«Любите друг друга», – говорил он.

Энунд также упоминал эти заветы, он тоже говорил об аде и сурово осуждал прихожан. Но его проповеди не были похожи на эту.

В глазах Освальда вспыхивало некое злорадство, когда он рассказывал о муках осужденных, казалось, он надеялся на то, что спасенные от грехов должны радоваться, наблюдая за страданиями грешников.

По окончании службы Сигрид спросила отца Йона, действительно ли все происходит таким образом.

– Многое из того, о чем он говорил, верно, – ответил тот. – Но я бы не стал проповедовать в такой манере. Ибо, даже если мы знаем, что осужденные в аду принимают мучения, то такие подробности нам неизвестны.

Сигрид не ожидала столь ясного ответа и начала верить, что священник Йон понимает все это глубже, чем она себе представляла. Но когда она увидела, как он моргает глазами и смотрит на Освальда и епископа, почти прося простить его, она подумала, что его ответ мог быть совершенно случайным.

Она решила поговорить с епископом Гримкеллем, но тот очень спешил: в тот же день он должен был быть в Мэрине и временем не располагал.

Вечером их пригласил к себе в гости Финн Харальдссон. Время пребывания Турира Собаки в Трёнделаге подходило к концу, и он хотел устроить в его честь пир перед отъездом Турира на север.

Сигрид еще не привыкла видеть Финна на почетном месте хозяина в Гьёвране, но он сидел на нем столь естественно, словно был рожден для этого. Она удивлялась тому, как мало интересовалась действиями Блотульфа, не могла себе представить, что именно с его легкой руки состоялся тот зимний пир. А Блотульф во время трапезы сидел молча.

Впервые после смерти Эльвира Сигрид была приглашена в гости вместе с людьми со всей округи. И она поехала, несмотря на то, что уже передвигалась с трудом.

Большинство женщин любезно приветствовали ее, некоторые выглядели смущенными. Многие говорили, что с удовольствием приедут в Эгга, когда начнутся роды.

Сигрид благодарила их, но у нее появилось сомнение: почему они столь настойчивы. Надеются, что она во время схваток назовет имя отца ребенка.

Но ей все же было приятно сидеть вместе с женщинами и участвовать в их разговорах.

Ингерид приложила все силы, чтобы вечер удался; видимо, хотела показать всем в округе, на что способна. И все прошло хорошо; женщины на скамье признательно кивали головами.

За мужским столом разговор шел о боях коней. Особо говорили об одном коне в усадьбе Хельгейд; ни один конь еще не победил его. Но бонд из Хомнеса считал, что у него есть молодой жеребец, который может померяться силами с любой другой лошадью, когда немного подрастет.

Хозяину жеребца из Хельгейда, это не понравилось. Он заявил, что, если жеребец Хомнеса на что-либо пригоден, то его следует выставить на бой уже сейчас. Он мало верит в лошадей, которыми хвастаются владельцы.

Бонд из Хомнеса ответил, что его жеребец пока еще слишком молод.

– Я так понимаю, что у тебя не хватает смелости выставлять свою лошадь, – презрительно рассмеялся второй, поднялся и подошел к своему противнику поближе. – Ты хочешь дождаться, когда моя лошадь постареет и ослабеет!

Бонд из Хомнеса тоже поднялся и двинулся ему навстречу, в голосах зазвучало раздражение.

Никто не заметил, кто из них первым выхватил меч, но тут же по приказанию Кальва несколько мужчин схватили щиты, стоявшие у стены, и с их помощью развели драчунов друг от друга.

– Я вовсе не желаю видеть, как бьются жеребцы, – сухо произнес Кальв, когда эти двое предстали перед ним, свирепо уставившись друг на друга.

– Когда твой жеребец будет готов к бою? – спросил он у крестьянина из Хомнеса.

– К следующему лету, – ответил тот. – Тогда он превратит жеребца Хельгейда в мясо для колбасы!

Хельгейда передернуло.

– Мяском из моей лошади ты при случае подавишься, не согрешив, в страстную пятницу!

Договорились, что бой будет проведен в середине лета, и двое задир разошлись по своим местам.

На пире присутствовал человек, недавно приехавший из Каупанга, и его стали расспрашивать о новостях.

Король совершает летом поездку по Внешнему Тренделагу, сообщил он. Он добился, что проекты законов, внесенные им, утвердил тинг. А сейчас его корабли находятся у причала в Оркдале. Он с людьми перешел через горы, пожелав обратить в христианство людей, живущих в Оппланде, и попировать в той округе.

– Пусть удача сопутствует ему там, так же, как и повсюду! – произнес один из людей конунга.

За столом почувствовалось движение. Блотульф встал со своего места и направился к выходу.

– Я на этом пиру лишний, – сказал он. – Ты сейчас хозяин в Гьёвране и можешь поступать, как тебе захочется, – промолвил он, обращаясь к Финну, который попытался остановить его. – Но ты не сможешь меня заставить выпивать с твоими друзьями.

Гюда тоже поднялась и пошла вместе с Блотульфом, а люди в зале переглянулись.

– Турир, – воскликнул Финн громко. – Ты побывал далеко на севере, расскажи нам о Бьярмланде…

И Турир приступил к рассказу.

В доме стояла тишина, слышно было лишь дыхание людей, находившихся здесь. Да время от времени только что родившийся мальчик на руках у Сигрид издавал чавкающие звуки.

Рагнхильд села на другую кровать. Легко обняла себя руками. Она устала. Время от времени ее голова падала на грудь, но она тут же выпрямлялась. Она не должна спать. Для матери и дитя может оказаться опасным, если никто не поможет им в эти первые часы после рождения ребенка.

У Сигрид, как и всегда, роды были легкие, но женщины все же находились около нее всю ночь.

Некоторые из них почувствовали, что теряют напрасно время, ибо не смогли добиться, чтобы Сигрид назвала иное имя, кроме имени Эльвира. Когда они сказали, что роды пройдут легче, если она назовет имя настоящего отца, она только посмеялась над ними.

И когда они увидели мальчика, исчезло всякое сомнение.

– Какая сейчас погода? – спросила Сигрид, приподнявшись на локте.

Рагнхильда подбежала к ней. Она была уверена, что Сигрид спит.

– Идет снег.

Сигрид со вздохом легла обратно.

– Идет снег… – Она знала, как снежинки крутятся на улице в темноте раннего утра и опускаются, невидимые для всех, на замерзшую землю двора.

И когда открывается дверь и свет от очага проникает через это отверстие, они блестят в этой желто-красной освещенной полосе, крутятся вокруг того, кто вышел наружу, тают на его лице и руках. Шел снег, в этом был покой.

И когда она взглянула на сына Эльвира, спокойно лежавшего в ее объятиях, хотя у него не было отца и он окажется в руках окружающих его людей, она наконец осознала, что поступила правильно, выйдя замуж за Кальва Арнисона.

Она дала мальчику отчима, который защитит его и окажет помощь на жизненном пути. Она дала ему спокойствие и богатство на долгие времена.

Мысли ее кружились и исчезали, словно снежинки на улице и, подобно их холодному прикосновению, облегчали ее сомнения и боль. Сейчас она поняла, что часто, сама того не осознавая, боролась за эту маленькую жизнь, за ее сохранение, за то, чтобы она появилась на свет.

Прошедший год со всей своей скорбью, смертями казался ей уже не таким горьким.

Она не понимала, почему это произошло; размышлять над этим ей больше не хотелось…

Взглянув на Рагнхильд, Сигрид улыбнулась. Та спала, прислонившись к столбику кровати и свесив голову.

Сигрид села на кровать. Спать ей больше было нельзя, кто-нибудь должен бодрствовать в комнате и следить за тем, чтобы тролли и духи не нанесли малышу вреда или не подменили его.

Правда, Йон, крестя ребенка, сказал, что теперь она может быть уверена, от колдовства дитя защищено. Но Сигрид не очень верила, что крещение явится прочной защитой ребенка. Тролли тоже могущественны, а вдруг ангел, которому священник поручил охранять его, на минуту отвлечется…

Особый страх в ней порождало то, что шло самое опасное время года, время тьмы перед весенним солнцестоянием. Она будет рада, когда оно кончится и будут приближаться светлые дни.

Мальчика назвали Трондом. И Кальв держал младенца на руках, пока священник кропил его водой.

Сначала Сигрид хотела дать ему имя Эльвир, но Кальв воспротивился этому. Когда она спросила почему, он сказал в ответ, что предпочитает другое.

Так появилось имя, выбранное Эльвиром для мальчика, которого они потеряли.

Рагнхильд медленно сползала вниз по стойке кровати. Она быстро проснулась от того, что чуть не упала и тут же пришла в себя, устыдившись того, что заснула.

На улице шумели люди. Сигрид показалось, что она слышит голос Гутторма.

– Он, видимо, еще не уехал, – сказала Рагнхильд. – Еще только начало рассветать. Он намеревался отправиться в Бейтстадт с сообщением для Торы верхом на лошади, но в такую погоду ему лучше пойти на лыжах.

– Кто просил его поехать туда?

– Никто. Сам решил отправиться, поговорить с ней и навсегда покончить со всеми ее сомнениями о том, что Эльвир не отец мальчика. Кальв не воспротивился этому.

– Да, люди, по правде говоря, поспешили подумать обо мне самое плохое.

– А что ты могла ожидать? Конунг задержал тебя в Мэрине, а других женщин отослал, а потом увез тебя с собой в Каупанг. Потом ты возвратилась женой Кальва Арнисона, которому король пожаловал звание лендмана и огромные владения. И тут появилась ты, беременная… Что бы ты сама подумала, если все это случилось с кем-нибудь другим?

– Надеюсь, люди сейчас перестали придерживаться такого мнения! – Сигрид посмотрела вниз на маленькую круглую головку, лежащую на сгибе ее руки.

Рагнхильд улыбнулась.

Кальв в этот день не навещал Сигрид. Она увиделась с ним лишь после вечерней трапезы. Он тихо вошел в комнату, почти надеясь, что она спит.

Но она бодрствовала. Служанка, сидевшая у нее, увидев, кто вошел, тут же поспешила уйти.

– Я сейчас не знаю, смею ли я быть близок с тобой, – сказал он, когда они остались одни.

– Первое время лучше не трогать меня, – ответила она.

Однако он присел к ней на кровать.

– Я рад, что все кончилось. И я испытаю еще большую радость в тот день, когда ты будешь полностью принадлежать мне одному.

– Ты страдал оттого, что у меня должен был родиться Тронд?

– Каким бы я был мужчиной, если бы не испытывал этого?

– Я тебе сказала об этом еще до нашей свадьбы…

– Я не предполагал тогда, на что я пошел, – медленно промолвил он. – Хотя и зная это, я все же пожелал взять тебя в жены.

– Тебе было плохо?

– Сначала нет, но боль со временем увеличивалась. Слава Богу, что вскоре все будет по-иному.

Сигрид медленно подумала, не спросить ли его, почему он отказался назвать мальчика Эльвиром, но посчитала, что сейчас такой вопрос будет неуместным. Испугалась, что он перенесет неприязнь, которую испытывает, на мальчика.

– Надеюсь, вы все же будете хорошими друзьями с приемным сыном, – сказала она.

– Я мало встречался с малышами. – Он бросил взгляд на сверток, лежащий рядом с Сигрид.

Малыш проснулся, помахал своими розовыми маленькими кулачками, закрыл глазки и открыл рот в сильном зевке, закончившемся хныканьем.

Сигрид засмеялась, Кальв же только слегка улыбнулся.

– Ты обещал быть хорошим отцом для него, – промолвила она.

– И выполню обещание.

Кальв продолжал сидеть, но смотрел в сторону. Ему казалось, что он здесь лишний.

Но вот он взял себя в руки; у него нет причин думать так. Эгга сейчас принадлежит ему, и Сигрид здесь потому, что он женат на ней. Малыш – его приемный сын. Кальв оказался единственным отцом, которого тот будет знать.

Он повернулся и посмотрел на малыша. Сложен хорошо и здоров, и, насколько ему известно, голос у него в порядке. Сигрид выжидающе смотрела на Кальва и улыбнулась, когда тот протянул руку и дотронулся до головы мальчика.

Потом он внезапно обнял их обоих.

– Думаю, что, если мне хочется, чтобы нам с тобой было хорошо, я должен принять вас обоих, – выдохнул он.

И когда она отпустила малыша и обняла его за шею, он глубоко и с облегчением вздохнул. Наконец они нашли друг друга.

– Снег все еще идет? – спросила она.

– Да, – ответил он удивленно.

Когда он взглянул на нее, то увидел на ее глазах слезы. Но она улыбалась.

На Рождество службу первый раз служили в Эгга.

Прошло немногим более недели со дня равноденствия, и Сигрид снова была на ногах, однако еще не настолько оправилась, чтобы снова начать управлять усадьбой. У нее заболела грудь, и она вынуждена была пролежать в постели дольше обычного. Необходимо было подыскать для малыша кормилицу.

Йон объяснял людям, что они не должны делать.

Сигрид испугалась, когда он пожелал запретить им приносить еду на кладбище покойникам во время солнцеворота и задабривать ниссе, что они привыкли делать каждый год. Но ему пришлось уступить, когда Кальв сказал, что вряд ли кому будет плохо, если мертвецы и духи останутся довольны, – конечно, при условии, что люди не забудут свой христианский долг.

Во время мессы церковь в Эгга была забита людьми до отказа. Священник Йон прекрасно говорил о свете, снизошедшем на мир более тысячи лет тому назад и луч которого сейчас, наконец, проник на север в Трондхейм.

Но большинство людей в церкви испытывали голод. Мало кто из них постился только по пятницам и другим особым постным дням, а ведь пост в адвент[9]9
  Последние четыре недели перед рождеством, (церк.).


[Закрыть] длится долго.

Даже если у некоторых прихожан глаза блестели и они внимали проповеди, мысль о рождественском разговении занимала большинство присутствующих.

Грьетгард вместе с Кальвом и Сигрид присутствовали в церкви, а Турира не было. Он уехал на север с Туриром Собакой и Сигурдом и перезимовать намерен был в Бьяркее. Сигрид сердилась, видя, что Грьетгард не может спокойно стоять во время мессы. Но думала, что говорить с ним об этом бесполезно: он только заупрямится. А из-за этого рассердится Кальв и накажет его, что не улучшит отношений между ними.

Она повернулась в сторону Йона и попыталась следить за тем, что он говорит. Но мысли снова, сбились, и вместо того, чтобы слушать, она стала думать о самом Йоне.

Она обратила внимание, что когда он разговаривает с людьми, то у многих на устах появляется улыбка и мало кто отзывается о нем плохо. Священник ходил по округе спокойно и тихо, с таким видом, будто он всегда думал, что находится в пути; засыпал в неурочное время и всегда мог как-то сделать так, что его приглашали к столу, куда бы он ни приходил. От него исходили добро, и его благожелательность заставляла людей относиться к нему снисходительно.

Сигрид перед Рождеством исповедовалась у него. Он был серьезен и строг, предостерегая ее от грехопадения, но тут же, дав прощение, наложил мягкое наказание и велел покаяться.

Внутренне она была рада, что исповедовалась не у отца Освальда; она даже вздрогнула от такой мысли.

Спустя несколько дней после рождественской мессы к Сигрид прибежала одна из служанок и с ужасом в голосе сказала, что в усадьбе появилось привидение. Люди уже несколько ночей видели в церкви огонь. Но когда несколько смелых мужчин решились войти туда, они никого не обнаружили ни внутри, ни снаружи.

Сигрид переговорила об этом с Кальвом, и на следующую ночь он, взяв с собой несколько человек, пробрался в церковь. Когда же вернулся оттуда, то был почти смущен.

– Это Йон-священник, – промолвил он. – Попытался спрятаться от нас. Мне совершенно непонятно, зачем ему нужно бродить по церкви посреди ночи!

– Если у него такая привычка, то неудивительно, что он всегда сонный, – улыбнулась Сигрид.

Чем больше она думала о Йоне, тем более удивительным представлялся он ей. Ее заинтересовало, кем он был до того, как стал священником, и почему приехал в Норвегию.

В это время она, в надежде больше узнать о нем, стала усердно посещать церковь. Однажды Сигрид даже стало стыдно, когда Йон сказал, что рад ее усердию. Это, сказал он, принесет благословение Эгга.

Но объяснение поведению священника пришло не оттуда, откуда ожидала его Сигрид.

Однажды в Эгга приехали Финн и Ингерид. Они засиделись до поздней ночи, разговаривая с Кальвом и Сигрид. Священник также еще не ложился в постель; сидел и дремал. Время от времени приходил в себя, чтобы глотнуть пива.

Ингерид рассказывала Сигрид о Блотульфе. Он стал еще молчаливее и мрачнее; сколько ни старайся, из него не вытянешь ни слова; бранится только.

Вон тот – она головой показала на Йона – много раз бывал в Гьёвране, говорил с Блотульфом хорошо и по-доброму, но тот отвечал непристойностями.

Кальв рассказывал Финну о том, что слышно на юге. Гудбрандсдален принял христианство, и Дале-Гудбранд принял решение совершить обряд крещения. Говорят, что он якобы послал своего сына Альва на север собрать войско и остановить людей конунга. Но Альв оказался не столь мудрым, встретившись с войском короля. Гудбранд вышел из себя после возвращения сына домой, когда королевские дружинники разогнали собранное там войско. И Гудбранд вынужден был смириться, когда король приказал изрубить на куски его богов.

– Курица, несущая щит перед зайцем, слабая тому помощь, – сказал Финн, и все засмеялись.

Йон встрепенулся.

– Олав казнил людей, издевался над ними?

– Как мне рассказывали, нет, – ответил Кальв. – Он предоставил тамошнему народу выбор между смертью и христианством, но никогда не казнил и не уродовал.

– Слава Тебе, Господи! – священник воздел руки к небу.

Остальные четверо обменялись взглядами.

– Простите меня, – сказал Йон. Он не был таким смущенным, как они. – Я должен все объяснить вам?

И поскольку ответа не услышал, он начал рассказ, мигая и прерываясь время от времени.

– Раньше я был пастором в Кэнтербери в Англии, – сказал он. – Одним из священнослужителей в соборе, настоятелем которого был святой архиепископ Элфи.

Ранней осенью года 1011 от Рождества Христова в страну, грабя и опустошая ее, пришли даны. Добрались они и до Кэнтербери. Предатели сдали город, и он оказался в руках викингов. Я никогда не забуду, что случилось после того, как завоеватели ворвались в город: мужчин и женщин уродовали или убивали и подвергали ужаснейшим мучениям, детей мучили и убивали без всякого сожаления. Казалось, что из ада вырвались все злые силы: над мужчинами издевались и убивали их лишь для того, чтобы насладиться созерцанием крови, услышать их плач и стоны.

С захватчиками был и их король, показывая своим людям пример жестокости, не отставая ни в чем от них.

Архиепископа Элфи и других священнослужителей взяли в плен, и архиепископ пал мученической смертью, когда отказался обратиться к народу с призывом выплатить королю выкуп.

Но я должен рассказать вам прежде всего о своей презренной роли в этих событиях.

Когда датчане ворвались в собор, мне удалось бежать через боковую дверь и спрятаться в одном из домов. Я угрожал хозяйке дома, требуя дать мне одежду, которая бы не выдавала во мне священника. После того, как я стал свидетелем издевательств над своими братьями-священнослужителями, я, вместо того чтобы страдать вместе с ними, бежал, как последний негодяй. Словно крыса, шнырял я по улицам и не был схвачен этими дикарями.

Мне удалось бежать из Кэнтербери, добраться до Лондона, где я нанялся на работу к одному сапожнику, не рассказывая никому, что имею сан священнослужителя. Но со временем спокойствие и мир все больше покидали меня.

После похорон архиепископа Элфи в церкви святого Павла в Лондоне я пошел туда. Плакал на его могиле, думая о перенесенных им мучениях, в то время как я бежал от своего долга. И я осознал, что обязан искать прощения грехов своих.

Добился этого и вновь занял место священника. Но сам себе не мог простить предательства; дни и ночи молил я Бога, чтобы Он ниспослал мне самое строгое наказание, какого я заслуживаю.

И, наконец, я обрел мир и спокойствие, думая о том, как сам Господь простил Петра, отказавшегося от Него. Я размышлял над тем, что он еще и одарил этого апостола огромной силой воздействия, и я начал думать, что Господь и ко мне обратил свой зов.

Однажды я молился на могиле архиепископа и услышал слова Господа, обращенные ко мне: «Мы должны любить врагов своих, благославлять тех, кто проклинает нас, искать пути к тем, кто ненавидит нас, и просить за людей, преследующих нас». С того дня я стал молить Господа за викингов. Прошло немного времени, и я почувствовал сострадание к ним за их ужасные грехи. И я постепенно понял, что Господь повелевает мне поехать в их дикую страну и принести с собой Его заветы.

Когда я узнал, что Олав Харальдссон, превзошедший всех других в жестокости в Кэнтербери, стал конунгом Норвегии, пожелал превратить всех ее жителей в христиан и нуждается в священниках, я понял, что Бог призывает меня.

Я не ученый, смелым тоже никогда не был, даже если меня и учили. Я никогда не буду хорошим священником. Но для прихожан своих я могу сделать главное – молить Господа Бога за них. Именно поэтому я провожу ночи в церкви, молясь за них, умоляя Бога о том, чтобы викинги научились состраданию Божьему.

В комнате стало тихо. Ни Кальв, ни Финн не показали, что они довольны. Вскоре Ингерид и Финн отправились домой в Гьевран.

– Кто бы мог подумать, что этому маленькому существу так повезло! – воскликнул Кальв, когда остался один на один с Сигрид. Видно было, что он раздражен.

Сигрид уставилась на него, открыв рот, и не могла не улыбнуться. Но тут же посерьезнела.

– Тебе не стоит делать из него шута, – произнесла она. – То, что он рассказал – прекрасно. Я испытала к нему такое уважение, какого не ожидала.

– Уважение к подлецу, предавшему своего Бога и свое призвание!

– Он же раскаялся в грехах своих, молится Богу, чтобы Тот простил их ему.

– После драки кулаками не машут. О короле Кнуте тоже говорят, что он рыдает и плачет над своими грехами, но он все же воин, кающийся в собственных грехах. Но не столь уж глубоко его раскаяние.

А курица, подобная нашему священнику, кудахчет и бежит со двора при первом удобном случае, как бы сейчас он не сожалел о своем малодушии.

– Мне кажется, ты судишь его слишком сурово. Он же твой пастырь, Кальв, ты обязан его уважать.

– Как священника, да. Но как мужчину… Он бы мог и умолчать о жестокостях в Кэнтербери. Действительно Торкель Высокий на какое-то время утратил возможность управлять своими воинами, и они проявили жестокость. Но если он думает, что кто-то может завоевать страну с воинами, которые остановят битву и начнут гладить маленьких детей по головкам, то ошибается. Заблуждается он и в том, что Олав Харальдссон может крестить Норвегию одними лишь молитвами и святой водой. Я при случае расскажу ему, что случилось с Хаконом Воспитанником Адальстайна. Может, то, что он говорит, и красиво. Но это не речь мужа.

– Ты не можешь защищать жестокость, о которой он рассказывал!

– Жестокость может принести пользу, когда у народа нужно вызвать чувство страха.

– Но заходить столь далеко нет необходимости.

– Конечно, нет. Однако случается, Сигрид, викинги приходят в неистовство, даже если оно и не вошло у них в привычку; они в опьянении боем и жажде крови становятся неуправляемы. Иногда они даже сбрасывают с себя кольчуги посреди боя и больше наносят вреда себе. Но случается и так, как рассказывал Йон о событиях в Кэнтербери, они бросаются на людей. Но мне кажется, тебе не стоит думать об этом.

Он обнял ее и притянул к себе.

– Ты был тогда в Кэнтербери?

– Нет. Даже если я и плавал в Англию в тот год, я не участвовал в походе Торкеля Высокого. Мы объединились и на четырех-пяти кораблях пристали к юго-западному побережью. Но сейчас рассказывать об этом я не хочу.

Сигрид молчала и позволила Кальву ласкать себя. Он больше уже не выглядел неуклюжим.

Но думы ее были заняты рассказом Йона; она вспомнила ночь, когда Эльвир рассказывал ей, как викинги ведут себя в походах. Она привыкла жить и верить, что все так и должно быть, и не затрудняла себя мыслями об этом, пока Эльвир был жив. Потом, когда Кальв делился с ней впечатлениями о походах в другие страны, многое из того, что она узнавала, было грубым и вызывало у ней отвращение. Все выглядело не так, как рассказывал Эльвир или Йон о Кэнтербери. Было ясно, что сам Кальв не любил говорить об этом. Он все оправдывал тем, что воины неуправляемы.