Текст книги "Случайные встречи"

ОСЕННИЕ КРАСКИ

Кутаясь в первые утренние туманы, в город неслышно прокралась Осень. Как-то незаметно смолк птичий щебет. Уже не тревожили они сладкие утренние сны, встречая перезвонами первые лучи солнца. Видно, самим не хотелось вылезать из теплых насиженных гнезд. И днем птицам уже не до песен – пришло время готовиться к зиме. Кому утеплять жилища, а кому – собираться в дальнюю дорогу. Скоро, очень скоро потянутся стаи на юг.

Даже детских голосов не стало слышно во дворах. Сиротливо пустеют целыми днями детские площадки, совсем недавно звеневшие смехом и гвалтом. Не до забав теперь ребятам – начался новый учебный год. Собираются только вечерами, и тихо, как нахохленные воробьи, сидят на скамеечках – делятся школьными новостями.

Первым делом Осень, как рачительная хозяйка, оглядела свои владения, и вздохнула: «Ах, как много работы!» Ей предстояло перекрасить все зеленое убранство города. Зиму привычно называют белой, лето – зеленым, весну – цветущей. А Осень – какая она? Ну, конечно же, золотая. И уж так ей хотелось оправдать свое название, чтобы все вокруг покрылось настоящим золотом. И она принялась за работу. Ночь напролет летала Осень над городом и осыпала золотым порошком деревья, кусты и траву. Где горстями, где щепоткой, искусно подправляя эти россыпи изящными мазками волшебной кисти. Осень уже представляла, как утром люди удивятся золотому сиянию…

Но то ли ночь выдалась темной, и Осень неравномерно рассыпала краску, то ли краска за целый год высохла, но только утром никто не заметил ее стараний. Деревья по-прежнему стояли одетые в зеленый наряд, и только редко-редко можно было встретить среди них этаких «модниц». Они как будто только что вышли из парикмахерской. Поверх ярко зеленой лиственной копны перышками проблескивали желтые листочки, словно искусный мастер сделал им мелирование, старательно отбелив только самые кончики волос-веточек.

«Какая же я неумеха! – огорчилась Осень. – Почему у меня ничего не получается как надо?» И от досады она даже всплакнула мелким моросящим дождем. От того ли что дождик смочил засохшую краску, или оттого, что краска проявлялась не сразу, но с каждым днем все больше и больше начали проявляться старания Осени. Но опять все шло совсем не так, как задумывала она. Пожелтели почти до белизны только березки, осинки, да молодые липки. Рябины же, словно пряча свои гроздья ягод в листве, перекрасились в такой же пурпурный цвет. Клены побагровели, словно от злости, что им не хватило золота. Деревья наряжались в самые немыслимые цвета и оттенки от малиново-вишневого до багряно-пурпурного. Вместо позолоты получилась такая невообразимая гамма цветов, что ни каждому художнику удалось бы их передать! А могучие дубы великаны вообще не хотели менять свой летний наряд, насмешливо вклиниваясь яркими зелеными пятнами в увядающую пестроту.

Осень осталась недовольна своей работой и совсем загрустила. Она сидела неподвижно и только молча наблюдала, как «неправильно» с каждым днем преображалась природа. Она уже ничего не могла исправить, потому что истратила всю золотую краску. Казалось, что от ее тихой скорби даже воздух в городе стал чист и светел, и дни стояли такие покойные и безветренные, и осенняя печаль заполонила весь город…

– Ах, какая красота! – воскликнула Зима, поторопившаяся с первыми утренними заморозками. – Какой колорит! Какая палитра! Какая гамма оттенков! Да, Осень, ты непревзойденная мастерица!

– Ты шутишь? – недоверчиво откликнулась Осень. – Я все испортила. Ведь я красила чистым золотом…

– Почему шучу? – удивилась Зима. – Я восхищаюсь, как можно было одной только краской сотворить такое чудо! Какой полет фантазии, какая творческая смелость! Общий фон несколько смыт, но сколько экспрессии в каждом мазке! Я по сравнению с тобой просто маляр!

– Ну почему же? – засмущалась Осень.

– Потому что моей фантазии хватает только на то чтобы все побелить. Ну.., может быть, еще сверху посыпать серебром.

– Тебе правда нравится моя работа? – робко спросила Осень.

– Конечно же. И не мне одной. Ты посмотри на людей, какие они ходят притихшие и задумчивые, словно разглядывают музейные шедевры. Я даже представляю, какие чувства их переполняют, глядя на эту красоту.

– Какие? – спросила Осень, с удивлением разглядывая свою кисть.

– Ах, это и грусть, и величие, и торжество мироздания. Это – как симфония красок!.. Но, кажется, я поспешила, Боюсь испортить эту чудную картину, – и Зима улетела.

От такой похвалы сердце Осени оттаяло, и от радости, что трудилась не напрасно, она пустилась в пляс. И пока Осень кружилась в вихре танца, по земле неслись холодные ветры, срывая с деревьев листву. А когда, наконец, Осень устала, и взглянула вниз, чтобы еще раз полюбоваться на свое творение, то увидела лишь голые ветви деревьев, сиротливо протянутые к небу. И она горько и безутешно заплакала, смывая слезами последние листья с деревьев:

– Ах, я опять все испортила…

И плакала так до первых снегопадов.

СТАРЫЙ ПРУД

В силу жизненных обстоятельств я как-то целый год прожила на даче у родственников под Санкт-Петербургом. Дача стояла у большого пруда, и каждый день, отправляясь на работу и возвращаясь из города, я не могла его обойти. Я настолько привыкла к его соседству и ежедневному созерцанию, что мне иногда казалось, что пруд не просто скопление воды, а живое существо.

Душа радовалась, когда ранним летним утром вокруг старого пруда на деревьях, окружающих его, просыпалась жизнь. Переливаясь в первых лучах солнца, нежно трепетали листочки на осинках, веселой гурьбой собравшихся на дальнем берегу пруда. Чуть поодаль ива, склонившись, лениво полоскала в его водах свои косы. За ней, приподнявшись на цыпочки, береза любовалась сережками, разглядывая свое отражение в зеркальной глади пруда.

Приветствуя новый день, о чем-то своем щебетали птицы. Наверное, пересказывали друг другу сны. По берегу царственно вышагивали залетные голенастые чайки. Высокомерно оглядев «лужу», они, шумно хлопая крыльями и прокричав что-то обидное, улетали к морскому простору. Пруд не обижался, он был рад всем. Он беззаботно улыбался, весело перемаргиваясь бликами с лучами просыпающегося солнца

А позже, если выдавалась теплая погода, Пруд целый день весело плескался с купающейся ребятней, обдавая их теплыми радужными брызгами. Пруд радовался редкому в северных краях солнышку. Воды его в такие дни светлели, и он распахивал объятия ясному голубому небу, словно просился:

– Возьмите меня к себе. Я хочу полетать легким облачком!

Кто знает, скольким каплям посчастливилось в эти теплые дни испариться и отправиться путешествовать по бескрайним просторам, чтобы пролиться живительной влагой в далеких чужих краях.

К вечеру, притомившись от дневной суеты, пруд затихал, и, слегка морща неподвижную гладь, хитро ухмылялся над редкими рыбаками, обреченно взирающими на поплавки.

Осенью пруд мрачнел и съеживался от холодных ветров, от ненастья, становился хмурым и суровым, как затянутое тучами небо. Не слышно было и птиц, верных его друзей. Вода грозно наливалась свинцовой темнотой. А когда по его спине молотили дожди, он весь покрывался мурашками от бомбардировки безжалостных капель и набухал нездоровой тяжестью, обрастая у берегов щетиной опавших листьев. Наверное, в такие дни он завидовал людям, которым было где спрятаться от непогоды, и мечтал, чтобы поскорее ударили морозы и защитили его от надоедливых дождей. И только редкими погожими днями Пруд светлел и затихал, как больной, прислушивающийся к уходящей боли.

С приходом зимы Пруд преображался, наряжаясь в белоснежную и легкую, как лебединый пух, шубку. Он, словно модница, хвастал ею перед редкими дачниками. Но только до тех пор, пока его шубка не оказывалась изъеденной, как молью, следами рыбаков и зияющими чернотой прорубями. К концу зимы его нарядная шубка вообще превращалась в потертый тулуп неопределенного цвета.

Весной этот тяжелый намокший тулуп начинал местами подтаивать. Это похоже было на то, как зверьки меняют зимнюю шубку на летнюю. Пруд становился клокастым и неопрятным, как бездомный неухоженный пес. Сквозь оттаявшие проплешины недовольно выглядывала сонная вода:

– Еще рано! – зевала она, оттаявшей за день чернотой.

И прикрывала глаза легкой прозрачной корочкой льда ночных заморозков.

КОТ УЧЕНЫЙ…

Приболел я как-то. Закашлял, захрипел, а врачи – только попади к ним, послали меня на бронхоскопию. После нее я совсем потерял голос, а в семье над моим курением был введен тотальный контроль. Нет, я вообще-то разговаривал, но это сипение и хрипение сложно было назвать голосом.

С утра до ночи жена и дети твердили, что я должен бросить курить. Я и без них это знаю. Лучше бы научили, как это сделать! Они отняли у меня все: сигареты, деньги, свободу – следили за каждым моим шагом! Но попробуйте после сорокалетнего стажа курильщика одним махом отказаться от этой пагубной привычки!

Один только сосед и понимал меня как мужик мужика, и нередко тайком ссуживал сигаретами. Вот и сегодня мне улыбнулось счастье в виде парочки припрятанных заранее сигарет. После ужина я сказал:

– Пойду, подышу воздухом.

– Вот это правильно! – беспечно обрадовалась жена. – Тебе каждый день не меньше двух часов надо проводить на воздухе, а тебя от дивана не оторвать, скоро корни в него пустишь.

Время было осеннее, оделся я потеплее, прошел досмотр на предмет наличия курева, и спокойно отправился в «блиндаж». Так я называл беседку, плотно увитую вьющимися цветами. Это было надежное укрытие: я из беседки практически был не виден, зато сквозь листву хорошо просматривал и крыльцо и улицу.

Сижу, покуриваю, огонек сигареты на случай обнаружения в рукав прячу. Попутно звезды на небе разглядываю, думы о вечном, добром, прекрасном думаю. Тут и кот-мурлыка, любимец мой, на коленях примостился, греется. Хорошо!..

И тут слышу у калитки соседа какой-то разговор. А беседка моя как раз около его забора стоит, недалеко от калитки. Женщины две разговаривают:

– Да что она там, оглохла, что ли?

Видать, Наташкины подружки пришли. Наташка – жена соседа – выпивоха на улице известная. И подружки к ней все такие же ходят. Вот и сейчас, пока Кольки нет дома, наверное, добавить к Наташке пришли. Та, стоит Кольке на рыбалку или еще куда укатить, тут же гулянки с подружками устраивает. А я сам видел, как он вечером куда-то уезжал.

– Наверное, в дальней комнате заснула, и не слышит, – предполагает вторая. – Давай через забор перелезем.

– Да ты что, завалится! Вон хлипкий какой, – одна пошатала забор. – Хреновый Колька хозяин, скажу я тебе!

– Не завалится. – Авторитетно заявляет вторая. – Выдержит! Я уже лазила через него.

И начали они пыхтеть около забора, пытаясь преодолеть препятствие. Забор так ходуном и заходил! Видят, что ничего получается, одна другой и говорит:

– Давай, ты меня подсади, а я тебя потом подтяну за руки.

– А как я тебя подсажу?

– Встань на корточки, а я – на тебя…

– Одурела, что ли! – прямо взревела одна. – Да ты меня раздавишь! Давай-ка лучше ты – на корточки, а я на тебя.

– Что бы хочешь сказать? Что ты худее меня, что ли?

– Конечно! – без тени сомнения возразила товарка. – Ты сколько весишь?

– 87.

– Вот! А я – всего 75!

– Ну, уж, конечно, 75 она весит! – возмутилась другая. – А ты когда взвешивалась? Лет десять назад?..

Пока дамы разбирались в своих весовых категориях, кот мой, молодой и любопытный, на столб от ворот залез и с безопасной высоты наблюдает за ними. Слышу, только, что споры закончились, и Колькин забор опять начал жалобно скрипеть и раскачиваться.

Жалко мне стало Кольку. Это ж сколько на него работы навалится, если эти дамочки забор снесут! Да еще подумал, что, может быть, и Наташка с Колькой вечером-то уехала, ну и захрипел им из своего укрытия, как мог:

– Куда лезете, нет никого дома! Уехали они!

Смотрю, подружки остановились, озираются, а меня в беседке не видят. Один только кот на воротах сидит, и ни одной живой души рядом!

– Ты слышала? – спрашивает одна другую. – Говорит кто-то!

– Может, показалось? – неуверенно предположила другая.

И снова давай пыхтеть и забор раскачивать.

Я еще громче попытался крикнуть. Так старательно хрипел, чуть голос окончательно не сорвал:

– Да куда лезете, хиври? Нет никого дома!

– А сейчас слышала? – спрашивает одна другую.

– Слышала, – соглашается с ней подруга, – и опять оглядывает пустынную улицу. – Да голос-то какой странный! Как неживой…

– Слушай, да нет тут никого! Один только кот сидит!

– Котик, – в раздумье спрашивает одна из «стройняшек», – это ты говорил сейчас?

– Нет, – хриплю я им вместо кота, решив сократить объяснения.

– Ой, смотри-ка, кот говорящий! – искренне удивляется та, которая только что обращалась к коту.

Вторая, видимо, в сомнении. Она внимательно разглядывает кота.

– Это, Колькин кот, я знаю! Ну, точно, Колькин! – Вдруг заявляет она так, словно, если это Колькин, то ничего удивительно нет в том, что он говорящий. И начинает ласково зазывать его:

– Кис-кис-кис! Иди сюда, котик! Не бойся!

– Да не Колькин я! – решил тут пошутить я над ними. – Соседский я!

– И правда, говорящий! – Оцепенели дамочки на некоторое время.

А потом, забыв про цель своего визита, с таким же энтузиазмом, с каким только что преодолевали забор, начали охотиться за котом, соревнуясь в прыжках в высоту. Дива дивного, видать, захотелось дамочкам. А кот, понимая, что он в полной безопасности, сидит себе на столбе, как арбитр на волейбольной площадке, и в ус не дует. Поняв, что в прыжках они не сильны, одна вдруг начала энергично карабкаться по воротному столбу, а вторая с усердием подталкивать ее снизу…

Тут уже я не выдержал, и, серьезно опасаясь за неприкосновенность своего питомца, вышел за калитку.

– Что вы тут безобразничаете? Это мой кот, а не Колькин! – Возмущенно хрипя, прервал я их происки.

Та, что пыталась влезть на столб, чуть не рухнула с него:

– Так это ты, что ли, говорил? – разочарованно протянула она.

– Я! Я! А вы чего чужой забор ломаете? Говорю же вам, что нет никого дома!

– Ой, ну ты нас напугал! И голос – ну прямо, как из могилы!

– Типун тебе на язык! – меня аж перекривило от ее слов. – Чего несете-то, хиври? Из какой такой могилы? Накаркаете мне тут!.. Скажут ведь тоже, «из могилы»… Просто у меня горло болит!

Но курить с того вечера завязал.

ЧЕМОДАН

Мой свекор, светлая ему память, был рачинцем. Представляю, как сейчас улыбнулись люди, которые жили в Грузии. Для тех же, кто не сведущ, постараюсь коротко объяснить. С древних времен на месте княжеств и мелких государств на территории нынешней Грузии существуют земли, за которыми закрепились исторические названия: Кахетия, Имеретия, Гурия, Сванетия и т. д. И люди каждой исторической области обладают отличительными особенностями, характерными только для них. Скажем, как сибиряки и одесситы.

Рача – это горная местность, расположенная в верхнем течении реки Риони. Сама природа – горы, заросшие девственным лесом, их недосягаемые вершины, окутанные вуалью облаков, и своенравная Риони у подножья, перекатывающая воды на камнях – все располагает к душевному умиротворению, к философским размышлениям. Наверное, поэтому рачинцы – это особая категория людей. О них даже снят художественный фильм «Самые быстрые в мире». Это, конечно же, ироническое название. На самом деле, общаясь с рачинцами, надо быть готовым к тому, что им многое надо долго объяснять. Они очень медленно принимают решения и также медленно перестраиваются. У них весьма сдержанный жизненный темп – они никуда и никогда не спешат. И их умозаключения часто бывают понятны только им одним. К слову сказать, фильм этот снимался в родной деревне моего свекра – Накиети, и нам с мужем, приехавшим в тот год в отпуск, посчастливилось побывать на последнем дне празднования по поводу окончания съемок. Отмечали это событие в доме одного из наших родственников и актера Зураба Капианидзе. Празднование, как принято в Раче, неспешно длилось целую неделю. Да и как оно могло пройти короче, если время от одного тоста до другого длилось не менее часа. Происходило это так: поднимался кто-то с чаркой или с рогом в руках, кто хотел произнести тост. Все молча и уважительно внимали тому, что говорит «тостующий». Мне все это пытался перевести муж. Потом, вместо того чтобы уже выпить и закусить, поднимался еще кто-нибудь, у кого есть что сказать на эту тему, потом еще и еще… И так – пока не выскажутся все желающие. И только после этого можно было, наконец, выпить или поставить бокал на стол. А потом наступало время для следующего тоста… Это застолье походило скорее на собрание, и длилось чуть ли не до утра. А покинуть его было невозможно, потому что это было бы проявлением неуважения к хозяину.

Но чтобы у вас сложилось более полное представление о рачинцах, расскажу одну историю с моим свекром.

Жили мы в Душанбе большой семьей – родители, мы с мужем и одна из его сестер с семьей. Но жили дружно, несмотря на то, что свекровь моя – кубанская казачка – женщина добрая, но горячая и шумная, как впрочем, и сын с дочерьми. Свекор же – Владимир Георгиевич, человек удивительнейшей скромности. Он слово «дурак» без предварительного извинения не мог сказать. За свою жизнь он ни одного ребенка не шлепнул.

– Как можно ударить того, кто не может дать тебе сдачи? – Возмущался он, когда видел, что мы наказываем детей. Он был мудрым и терпеливым человеком. До сих пор помнятся его нехитрые философские сентенции «Не осуждай, да не осужден будешь», «Большие деньги кровь любят», и многое другое в том же духе. А на все эмоциональные всплески моей свекрови он реагировал одним способом:

– Люба, хватит, довольно! – не повышая голоса, увещевал он ее.

Еще у него была странная привычка, к которой, впрочем, мы все привыкли, и старались не замечать. Он мог в течение дня буквально через каждый час заходить и спрашивать, сколько время, и при этом сверяться со своими ручными часами. Я однажды не выдержала:

– Владимир Георгиевич, вы куда-то опаздываете?

На что он мне спокойно ответил:

– Нет, но надо, чтобы часы у всех одинаково шли.

В Накиети у нас был родовой дом. В этом доме жила его сестра, а Владимир Георгиевич два раза в году летал в Грузию, чтобы весной посадить фасоль и обработать виноградник, а осенью – собрать урожай. Он давил виноград старинным деревянным прессом в огромные, закопанные в марани1010
  Марани – пристройка к кухне для хранения продуктов.


[Закрыть] двадцатипудовые глиняные горшки – чури, как давили еще его отец, дед и прадед.

Дорога в Грузию была нелегкой: прямого самолета из Душанбе до Тбилиси не было. Приходилось летать с пересадками через Ташкент, или через Баку. Все домашние настойчиво отговаривали Владимира Геогриевича от этих поездок, уговаривали продать виноградник и спокойно жить дома. Для этого были причины – лет ему уже было немало. Он был 1914 года рождения! Да к тому же еще и инвалидность, полученная на войне, кого угодно заставила бы благоразумно сидеть дома, но только не моего свекра. Уговорить его было непросто. И только после того, как ему исполнилось 80 лет, он, наконец, «осел» дома.

После кровавых событий 1990 года в Душанбе, я уехала рожать второго ребенка на свою родину – к маме в северный Таджикистан, в небольшой городок Чкаловск. Там было спокойно, словно в республике ничего не происходило. И так получилось, что мужу предложили работать в Ленинабаде, где в это время планировалось открытие областной Телестудии. Муж согласился, и вскоре перевелся работать в Ленинабад, который находился в 16 км от Чкаловска. Так мы уехали из Душанбе.

И вот в 1993 году на обратном пути из Грузии к нам в гости приехал Владимир Георгиевич. Он проделал длинный путь из Тбилиси до Москвы, а оттуда к нам. Муж утром встретил его в аэропорту, привез домой и уехал на работу. Я не знаю, как отец смог таскать на себе такой груз – два чемодана и сумка! В сумке оказались гостинцы – фасоль и маджари – молодое вино этого года.

Пообедали мы, он отдохнул, и я предложила:

– Владимир Георгиевич, если вам нужно что-нибудь постирать, давайте я постираю.

Он не спеша, разобрал один чемодан, дал мне кое-что из одежды, а второй – отставил в сторону. Меня, естественно, это заинтересовало:

– А что у Вас в этом чемодане?

– Не знаю, – говорит.

– То есть, как не знаете? – опешила я.

– Когда вы уезжали из Душанбе, наверно Гога (это мой муж) ключи от чемодана взял. Я не могу его открыть. Привез, чтобы Гога открыл. – Неторопливо, как можно доходчивей, объясняет мне Владимир Георгиевич.

– Так этот чемодан в Грузии был? – не могу я ничего понять.

– Почему в Грузии? – начинает он сердиться на мою недогадливость. – В Душанбе он был! Я его три года не могу открыть! Говорю же, что Гога, наверное, ключи взял!

– Так Вы везли его из Душанбе в Грузию, а потом обратно, и даже не знаете, что в нем лежит?

– Откуда я могу знать, что в нем лежит, если он закрытый?! – уже не на шутку сердится на меня Владимир Георгиевич.

И есть из-за чего: я уже едва сдерживаю смех, дергаясь в конвульсиях. Даже рот закрыла рукой, чтобы не расхохотаться.

Вечером муж, вернувшись с работы, опешил не меньше моего:

– Папа, да не брал я никаких ключей! Зачем они мне? – прыснул он.

– Может быть, случайно захватил? Ты посмотри где-нибудь…

Муж не стал спорить, а взял гвоздик и открыл им чемодан. В нем оказалось пять пар старых стоптанных ботинок, которые, вероятно, свекровь собиралась выкинуть, а он спрятал их от ее посягательств, да и забыл.